Текст книги "Огонь и вода"

Автор книги: Владислав Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Я не буду читать вам мораль – продолжил Директор – а лишь спрашиваю: какой приказ отдаст товарищ Первый, узнав о вашем предательстве, и усомнятся ли в его исполнении люди товарища Третьего, многие из которых также ранее были известны как обычные уголовники, душегубы, мразь без всякой высокой идеи? Их не остановила кровь женщин и детей, случайно попавших под пули на улице возле банка – вдохновленные сообщением в газете, они и в самом деле могут поджечь ваш дом. Ну а мы не будем иметь к этому никакого отношения – честно исполнив свои обязательства, отпустив вас, и умыв на том руки.

– Будьте вы прокляты! – обреченно ответил Штрих – что вы хотите от меня? Доносить на своих товарищей? Но я и в самом деле не знаю многих имен, адресов и конкретных деталей: этим занимался Третий.

Виденный им сегодня ангелоподобный образ его жены, держащей за руки красивых детей, снова встал перед его глазами. Леон не мог представить их лики, застланные стеной огня. Переустройство общества, яростные идейные споры до утра, мечты о счастье человечества – все было отброшено перед одной мыслью: ЭТОГО не должно случиться. Что стоит вся борьба с общественной несправедливостью, если она требует безвинной и страшной смерти конкретных, живых, самых дорогих Леону людей?

– Банальное осведомительство я предложил бы пролетарию, пойманному с вашим листком – заявил Директор – вам же предлагаю нечто более подходящее вашим способностям, беспокойству за свою семью и даже нежеланию регулярно встречаться с нами. Вот еще фотографии и документы: десять "эксов" лишь за последний год, когда погибали ни в чем не повинные люди. Правда и только правда – вы, обработав эти имеющие место факты, напишете о своем разрыве с политическим движением, не гнушающимся столь грязными средствами и услугами бандитов, и подпишетесь как своим настоящим именем, так и партийным псевдонимом. Может быть, и сочувствующие, и даже члены вашей партии искренне задумаются. Вам не только не придется никого предавать, но наоборот, возможно вы удержите кого-то переступить черту и спасете от знакомства с нами. Когда вашу декларацию напечатают газеты, вы получите полное прощение и право спокойно жить вместе со своей семьей. Хотя покидать Зурбаган, а тем более, возвращаться в столицу – я вам, по некоторым причинам, настоятельно не рекомендую.

– Если вы умываете руки, то что вы можете тогда обещать мне и моей семье? – усмехнулся Леон – зачем мне работать на вас, если нет разницы, кто пошлет убийц к моей семье, вы или мои бывшие товарищи?

– Знаете, что сказал товарищ Третий своим подельникам, недовольным отчисляемым в вашу партийную кассу? – спросил Директор – "легко взять карман или чемодан, труднее взять банк – мы же завтра возьмем целую страну!". Но вы-то, интеллигентный человек, неужели считаете их себе ровней – ведь вы же не Первый, который, мстя за брата, готов заключить союз хоть с чертом? Мы не думаем, что вы безвозвратно потеряны для общества – если вы пойдете нам навстречу, мы сумеем обеспечить безопасность вас и вашей семьи.

– Поместив в ваш подвал? – спросил Леон с горькой иронией – или приставив круглосуточную охрану?

– Сохранив в тайне вашу измену и дав вам безупречное алиби – ответил Директор – газета не была фальшивкой. Прошлой ночью на той самой улице действительно сгорел дом, и на пожарище нашли обгорелое тело, причем репортер по досадному недоразумению переврал точный адрес и некоторые обстоятельства. Эту газету, которую вы вполне могли купить по ту сторону границы завтра поутру, найдут в вашей прежней квартире; будут и свидетели, видевшие похожего на вас человека, спешащего на вокзал и покупающего билет. Согласно официальной версии, о которой расскажут газеты, вы лишь завтра вечером прибудете в Зурбаган, уже после того, как груз вашего листка был перехвачен, и тотчас же поспешите к семье; вы найдете ее невредимой, но под влиянием пережитого потрясения искренне раскаетесь в своих прежних убеждениях. В провале обвинят другого человека, вас же и товарищи, и общество сочтут слабонервным идеалистом, а не предателем; может, кто-то будет вас презирать, но за такое не убивают. Как видите, мы сделали все, чтобы сохранить ваше доброе имя.

– А кто сгорел в доме? – спросил Штрих – и кого обвинят без вины?

– Вам действительно жаль чужую жизнь даже ради спасения себя и своей семьи? – спросил Директор – а они бы вас пожалели? Успокойтесь – что бы про нас ни рассказывали, мы не проливаем кровь без цели. Если нужен труп, а не убийство конкретного человека, проще и незаметнее взять не-востребованное тело из больницы. Зурбаган – большой город, и в нем каждый день от всяких случаев погибает несколько человек, личности иных из них установить не удается. Тем более, никто не будет сравнивать обгоревшие останки с личностью нашей сотрудницы, снявшей квартиру в том доме три дня назад. Дом застрахован, так что убыток понесет лишь страховая компания, которая от него не разорится. Что до человека, обвиненного вместо вас – то ведь удар надо на кого-то отвести! Пусть вас не волнует его судьба: может быть, это наш агент, который успеет скрыться.

Штрих молчал. Директор складывал на столе бумаги.

– Молчание – знак согласия – сказал он – пока не могу предоставить вам свободу, но даже в этом здании кроме камер есть апартаменты, удобством не уступающие люксовым номерам. Вам принесут обед, запас бумаги, и все необходимое. Если мы останемся до-вольны, завтра вечером вы поспешите к своей семье свободным, ничего не страшащимся человеком. Приношу свои искренние извинения за отнятое у вас время.

Леон послушно поднялся и направился к двери, где его уже ждал молчаливый сопровождающий. Вопреки услышанному, он знал, что страх за себя и за свою семью будет теперь преследовать его до конца дней. Разум услужливо подсказывал – что у него не было другого выхода, а потому, он поступил правильно. Но также он знал – что никогда уже, что бы ни случилось, он не сможет встать рядом с товарищами – после того, как обрек нескольких из них на каторгу или казнь. Потому что так и не научился, подобно товарищу Первому – оправдывать любые свои шаги высшими целями. Прежнего товарища Второго, мирно сосуществующего с Леоном Штрихом, преуспевающим журналистом, мужем и отцом – больше не существовало.

– Вышло даже лучше, чем мы ожидали – подвел итог Директор, отложив в сторону исписанные листы – на мой взгляд, это самое лучшее, что выходило из-под вашего пера. Столько жара, такие образы и сравнения – интересно, как это вам удалось, учитывая условия, в которых вы находились?

– Господи, да не все ли вам равно! – бросил в ответ Штрих – я сделал то, что вы просили. Теперь вы можете отпустить меня к моей семье. Я сдержу свое слово – если вы сдержите ваше.

– Не все равно – заметил Директор – вы не просто сделали работу, вы искренне старались. Ради чего? Чтобы скорее вернуться к своей семье – или что-то другое?

– Другое – ответил Штрих – но вам, служивым, этого не понять. Это – последнее мое творение: я будто прощался с собой, прежним. По моему разумению, у человека должна быть цель – пусть даже иллюзорная или ошибочная, но это все же лучше, чем размеренно и бездушно тянуть лямку. Потому что лишь животные живут ради пропитания – а человек должен к чему-то стремиться. Может, я не разделял крайностей социализма – но я верил самой идее. Теперь я стал – таким, как вы. Пока я займусь благом своей семьи. А дальше – будет видно.

– Меня всегда занимало: почему благо государства, страны, никогда не было целью для таких, как вы? – спросил Директор – почему образованные люди говорят о "сифилисе патриотизма" и "пережитках защиты Отечества"? Чем плоха для вас – идея государства?

– Идея по казенной должности? – рассмеялся Штрих – обязанность способствовать и одобрять?

– Прогнило что-то в нашем королевстве – сказал Директор – самое страшное, молодой человек, что в этом я полностью с вами согласен. Тупые чиновники, бездарные министры, слабовольный государь – разрушают общество больше, чем вся ваша пропаганда. Выжившие из ума старцы, единственно озабоченные своей собственной властью, привилегиями и карманом – и талантливые, энергичные люди, существующим порядком вещей оттесненные вниз и могущие подняться и развернуться, лишь опрокинув весь этот порядок, поскольку его нельзя изменить иначе? По моему глубокому убеждению, это было, есть и будет главнейшей причиной всех революций, мятежей и переворотов! Желающие сесть на трон найдутся всегда – но даже произвести серьезное возмущение, не говоря уже о победе, они могут, лишь найдя широкую поддержку!

– Тогда нам не о чем больше говорить – ответил Штрих – отпустите меня: меня ждут дома.

– Не спешите: мы еще не закончили – сказал Директор – если мы лишили вас цели, то можем предложить другую. Как насчет работы на нас? Не на государственную тайную полицию – на нас?

– А кто это – вы? – спросил Штрих – неужели…

Он вспомнил вдруг – о деньгах, якобы полученных Организацией от соседней державы накануне той войны. Без сомнения, большая часть слухов о вражеском шпионаже была вымыслом дешевых газет и базарными сплетнями – но хоть малая доля должна быть истиной; все знали, что их разведка в ту войну была весьма опасна и эффективна. Имел ли право революционер, то есть враг существующего государства, принимать помощь от внешних его врагов?

– Мы, это подлинные патриоты – сказал Директор – те, кто просто делает свое дело, занимая пусть не высшие, но ключевые посты в правительстве, власти на местах, армии и полиции, а также среди промышленников, купцов и интеллигентов. Мы – третья сила, одинаково далекая как от краснознаменных призывов разрушить мир до основания, и построить заново во благо проклятьем заклейменных рабов так и от белизны монархической идеи половину перевешать, остальных перепороть. Потому что результатом и того, и другого будет бунт бессмысленный и беспощадный, и гражданская война – после которой победителю, кем бы он ни был, достанется не процветающая и богатая страна, а пожарище, залитое кровью. Мы не хотим великих потрясений, но также и не хотим застоя, накапливающего недовольство, как пар в готовом взорваться котле; мы не строим планов идеального общества, как и максимальных или минимальных программ перехода к нему. Нас нельзя даже назвать заговорщиками, потому что мы не посягаем на законную власть – мы просто замыкаем на себя все рычаги, чтобы при смуте, если верхушка опять покажет свое ничтожество и бездарность, быстро взять управление в надежные руки. Наш девиз – каждому по способностям, чтобы любой человек имел место по своему таланту, а не происхождению, связям и деньгам; бездарности наверху есть большее зло, чем все шпионы и революционеры.

– А государь император, правительство? – недоуменно спросил Штрих – если они не захотят уйти, что бы ни случилось?

– Государь – всего лишь человек. Следует быть верным ему, пока он справляется со своей работой, но если он ведет страну в пропасть, будет глупо погибать вместе с ним – спокойно заявил Директор – тем более что мы останемся чисты. Просто беда, сколько сейчас развелось террористов, бомбистов, анархистов, а попросту фанатичных глупцов, которых можно, как псов, науськать на какого-нибудь неудобного губернатора, министра или иное лицо… повыше. Даже с петлей на шее они поют революционные гимны, так и не поняв, чей в действительности заказ они выполняли. Только дурак идет на казнь за убийство. Умный сегодня пустит слух, что его враг – кровавый сатрап. И очень скоро – найдется кто-то прогрессивно мыслящий, кто поспешит избавить мир от тирана; а умный останется в стороне, считать свою выгоду.

– Трудно поверить таким словам, сказанным вами передо мной и в этом месте – заявил Штрих – это больше похоже на провокацию.

– Заметьте, что перевороты и путчи во всяких там карманных республиках чаще всего возглавляют не старые опытные генералы, а молодые, энергичные и честолюбивые капитаны и майоры – ответил Директор – как и у нас, войну начали, едва не проиграв, тупоумные старцы в золотых эполетах, закончили же победой молодые генералы, вышедшие по таланту из тех же капитанов. Реальное дело и настоящий противник отметают сословную и прочую мишуру, выдвигая людей исключительно по способностям. В отличие от иных департаментов и канцелярий, тайная полиция занята реальной работой, и должна знать и оценивать истинное положение дел, располагая исчерпывающими сведениями. К тому же открою вам маленький секрет нашей иерархии: если столичное Управление всегда возглавляло лицо, связанное с императорской фамилией, то в Зурбаган обычно ссылались люди умные, знающие дело, но доставляющие столичным чиновникам ненужное беспокойство. Вот почему это говорю вам именно я. Согласитесь также, что нет места, более укрытого от нежелательных ушей, чем этот кабинет; опасаться же, что вы можете разоблачить меня, просто смешно. Кому из нас поверят – тем более, что у вас нет никаких доказательств нашей беседы, и вы абсолютно ничего не выиграете от нашего разоблачения, зато рискуете навлечь очень крупные неприятности и на себя, и на свою семью.

– Вы не оставляете мне выбора – сказал Штрих – только чем я могу быть вам полезен?

– У вас есть выбор – жестко заявил Директор – поймите, что никто вас не принуждает. Люди, принужденные к сотрудничеству, или соблазненные деньгами, ненадежны: их можно использовать, но на них никогда нельзя положиться. По моему разумению, слабость нашего государства в том, что оно знает для управления народом лишь кнут или пряник. Можно и нужно повесить одного террориста – но как быть, если бунтует большинство? И кнута, и пряника – одинаково, не хватит на всех. Однако есть третий путь контроля над ситуацией, гораздо более эффективный. Как сказал Вольтер, "убедите меня разумно и логически – и я первым с вами соглашусь". Но для этого нужна информация – а вот ее-то и можно ненавязчиво повернуть так или иначе. Причем выслушав, все верят, что решение приняли сами. Общественное мнение – великая сила, если уметь им незаметно управлять. Будь я государем, первым делом учредил бы особое министерство пропаганды – но пока одно лишь ваше перо может быть очень полезным.

– Мне трудно решить сразу – сказал Штрих – можно мне подумать?

– Хорошо – ответил Директор – возвращайтесь пока к вашей семье. И возьмите – это.

Он протянул визитную карточку, с именем и адресом. Штрих посмотрел недоуменно – этот человек был ему совершенно незнаком.

– Это не наш агент – сказал Директор – а тоже, в некотором роде, писатель. У него есть и другое занятие – о, нет, никоим образом не связанное с нами; еще у него замечательная жена, во многом похожая на вашу прелестную супругу. Уверен, вы быстро найдете общий язык. История, случившаяся с вами, может стать темой для весьма поучительного романа – например о том, как всякие убеждения безжалостно разрушают судьбы. Правду, и только правду – разумеется, лишь ту, которую вы сочтете нужным открыть. Сделайте, в соавторстве, художественное произведение, сильное и правдивое – по мотивам предварительного наброска, что вы мне сейчас принесли. Думаю, легко найдется издатель – это даст вам и вашей семье средства у существованию, на какое-то время. Если же вас заинтересует и дальнейшее сотрудничество – у этого человека есть друг, профессор истории из Университета. Социалисты считают единственной движущей силой классовую борьбу, неотвратимо ведущую к смене существующего строя – однако же, существуют и факторы социологические, психологические, и прочие, которые обычно не учитывают твердолобые фанатики. Есть интересная гипотеза, о некоей "пассионарности", которая также может быть причиной общественных изменений. Я не знаю, насколько она верна – но пусть решают читатели: надеюсь, вы не считаете общество стадом, должным лишь следовать единственно верной идее? Сам профессор считает это не более чем гипотезой, которую ученому никак нельзя высказывать без ясных доказательств – и потому готов уступить право публикации. Я склонен видеть в этом гораздо большую истину – но не имею ни писательского имени, ни времени, ни литературного таланта. Вы же не ученый, господин Штрих, и потому вам вполне подобает высказывать свое мнение. Сошлитесь на меня – и думаю, профессор не будет возражать. О деталях договоритесь между собой сами – мне же интересно будет увидеть результат.

Штрих пожал плечами. И взял визитку.

Директор нажал кнопку. Вошел бывший попутчик по поезду.

– Проводите! – распорядился Директор – через тот выход. Вам же не нужно, чтобы вас здесь увидели, господин Штрих?

Попутчик вернулся, через пять минут. Директор удовлетворенно убрал бумаги со стола и взглянул на подчиненного.

– Однако, вернемся к нашим делам – сказал он – ревизор прибывает через три дня. Вы сделали то, что должны были? Напоминаю еще раз – не в Зурбагане! Пусть соседнее Управление после ответит перед столицей!

– Кому надо, информация передана – кивнул тот – скажите, шеф, вы бы и в самом деле приказали убить его семью?

Директор не ответил.

– Кто есть революционер?

– Верный, не знающий сомнений, борец за светлое будущее человечества, если прикажет партия, не жалеющий собственной жизни и жизни своих родных и друзей ради достижения великой цели.

– Что есть счастье революционера?

– Осознание неизбежности грядущего счастья всех людей и собственной причастности к его осуществлению.

– Что есть жизнь революционера?

– Вечная и неустанная борьба со всем темным, отсталым, мешающим жить, защита святых идеалов всеобщего равенства и братства.

– Кто есть семья революционера?

– Его товарищи по партии, которые ближе ему чем родные по крови. Если же эти родные не разделяют моих убеждений, я клянусь решительно и бесповоротно порвать с ними и отречься от них.

– Что будет, если ты нарушишь клятву?

– Если же я нарушу эту клятву, усомнившись делом, словом и даже мыслью в правоте нашего великого дела, то пусть меня настигнет суровая кара и презрение моих товарищей! Я клянусь не покидать ряды бойцов до своего последнего вздоха, сколько мне будет отпущено жизни.

Очередной "юноша бледный с взором горящим" старательно повторял слова. Сидящий рядом Третий со скучающим видом рассматривал муху, с жужжанием бьющуюся о стекло. Закончив задавать вопросы, товарищ Первый протянул руку новообращенному, крепко его обнял и сказал:

– Теперь ты один из нас, и слушай первое задание. Мы узнали, что через три дня в Зурбаган приезжает из столицы полицейский чиновник с особыми полномочиями; цель его приезда несомненно, враждебна нам. Нельзя подставлять под удар оставшихся в городе товарищей – поэтому чиновник не должен доехать до Зурбагана! Детали плана разъяснит товарищ Третий, он же снабдит оружием.

– Первое твое задание будет и последним; жить тебе осталось три дня – подумал Третий, чистя ногти – но пусть лучше нашим расходным материалом будут такие дурачки, чем вошедшие в дело товарищи, полезные нам, когда мы возьмем власть! Да, очистить кассу может любой дурак – но никому еще не приходило в голову взять целую страну со всем, что в ней есть!

Пистолет был похож на блестящую никелированную игрушку – бельгийский браунинг номер два, калибр семь-шестьдесят пять, только что купленный в оружейной лавке вместе с коробкой патронов. Леон никогда не держал раньше в руках настоящего оружия, но надеялся, что успеет и сумеет выстрелить, если убийцы, кем бы они ни были, придут за его семьей.

– Все-таки, смените квартиру – сказал ему на прощание Директор – деревянный дом на тихой окраине не самое лучшее место после той заметки о пожаре, могущей натолкнуть разных людей на опасные мысли! Впрочем наши люди пока присмотрят за вами и вашим домом – надеюсь, вы не будете возражать.

Уже несколько раз он видел на тихой улице напротив своего дома крепких людей в штатском; они не пытались даже прятаться, не вступая и в разговор, однако когда Леон проходил мимо, кто-то обязательно шел следом. Может быть, эти сыщики и были сейчас заняты его охраной – но Штрих не сомневался, что получив приказ, они тотчас водворят его обратно в камеру. Пока же не было нужды держать его под замком, потому что на свободе он был нисколько не опаснее для властей. И нечего было мечтать скрыться вместе с женой и детьми и от полиции и от своих бывших товарищей одновременно, не имея к тому же ни бумаг на чужое имя, ни друзей, которым можно довериться. Прошла уже неделя, как он вернулся домой, и все эти дни бесцельно слонялся по комнатам, не в силах ничем заняться и с тревогой ожидая, когда за ним придут – те или эти.

Он сидел сейчас за своим любимым столом в кабинете; из-за дверей доносились звонкие голоса сына и дочки. Когда они расходились, было слышно, как Зелла одергивает их, прося не мешать папе работать; на минуту дети смолкали, но после снова начинали шуметь и смеяться. Леон помнил, с какой радостью встретила его семья. Дети играли под присмотром мамы – а он сидел за столом один в комнате, с пистолетом в руке.

Браунинг был заряжен; дуло глянуло в глаза, как пустой зрачок циклопа. Одно движение пальцем решило бы все проблемы, избавив наконец от всех сомнений и тревог, и отправив туда, где не властны ни Первый, ни Директор.

– Твой чай, милый! – тихо сказала Зелла, неслышно войдя с подносом в руках – я тебе не мешаю?

Леон вздрогнул. Звон разбившейся чашки показался громче выстрела, разлился по полу сладкий чай. Зелла смотрела на мужа с ужасом и отчаянием.

– Все хорошо, любимая! – поспешно сказал Леон, кладя браунинг на стол – я просто чистил пистолет.

– Будь осторожнее – ответила Зелла очень серьезно – если с тобой что-то случится, ты же и меня этим убьешь!

Шагнув навстречу жене, Леон прижал ее к себе, целуя в лицо, волосы, руки и плечи. Дверь в комнату, где играли дети, была крепко закрыта, и они остались в кабинете вдвоем.

– Я теперь боюсь, когда ты уходишь даже ненадолго – говорила Зелла – мне кажется, что ты снова исчезнешь, и не вернешься совсем. Мы ведь теперь никогда не расстанемся, правда?

Леон вдруг подумал, что она так и не спросила его о причинах столь внезапного отъезда и возвращения. Словно все знала – или верила безоговорочно, как сама себе.

– Я пришла однажды на гору – сказала Зелла – была буря, как тогда. А я одна, стояла и смотрела вниз. И упасть с обрыва – казалось не страшно, а легко. Но я знала, что ты вернешься – и потому лишь осталась жить.

После затишья задул наконец свирепый нерей, и за дрожащими от налетающих порывов стеклами густым туманом неслась пыль. Улица обезлюдела; все сидели по домам, и даже собаки забились под заборы. Сыщиков тоже не было видно – наверное, они сидели в трактире на углу.

– Прости, что я такая растрепанная! – сказала Зелла – я только с улицы вернулась, за провизией ходила. Ветер – пальто рвет, вместе с юбкой, даже платок унесло с головы! Я сейчас приведу прическу в порядок.

Леон выдвинул ящик стола, чтобы спрятать пистолет. В ящике была стопка бумаг – черновики прежних, уже ненужных статей. А поверх них лежал белый квадратик – та самая визитка.

Он отлично понимал – смысл предложения Директора. Как на войне, подрыв боевого духа врага может значить больше истребления части его сил – так и в классовой борьбе, любое сомнение в правоте единственно верной идеи, выгодно прежде всего существующей власти и порядку. Но что если эта единственно верная идея – все же ошибочна? Ошибочна – потому что требует, ради общего далекого счастья отказаться от счастья малого, здесь и сейчас? Директор прав – пусть решают люди, читатели, общество. Общество – не стадо. Ведь и сам Первый повторял – что большинство всегда право. А значит – он имеет право предложить идею на общий суд. Тех, кто прочтет его книгу.

– Мы разные – сказал Леон – все люди разные, и у каждого своя тайная история, скрытая от всех. Как осколки разбитой вазы – из которых все же можно попытаться собрать целое. Я назову "Шапка-невидимка" – роман, или серию рассказов, как выйдет. И это будет Книга, о которой я мечтал – а не однодневные статьи, о которых уже не помнят. Я уйду сейчас, но я скоро вернусь – потому что не могу ждать ни единого дня. На улице буря – надеюсь, не сильнее чем когда-то. Это всего лишь непогода, а не…

Он оборвал фразу, спохватившись, что Зелла ничего не знает. И пусть не узнает – никогда.

– А не та буря, что трепала нас тогда? – с улыбкой продолжила Зелла – можно, я пойду с тобой, милый? Я не вынесу – снова ждать тебя, сидя здесь.

Ветер бился о стены, новый порыв едва не унес крышу дома. Вдоль улицы стеной тумана летела непроглядная пыль. Это пока был первый день непогоды; завтра нерей принесет дождь, и будет дуть еще два или три дня – но ждать, пока он стихнет, Леон не мог.

– Это ничего – сказала Зелла – я уже так растрепана, что хуже быть не может. Только крепче держи меня, чтобы не уносило ветром!

Она стояла перед мужем, в длинном светлом платье похожая на сошедшую с иконы святую деву, перед которой опускаются на колени, считая благом поцеловать край ее одежд. Леон одновременно испытывал и огромное счастье быть с ней рядом, и леденящий страх ее потерять. Соседей с нижнего этажа попросили присмотреть за детьми, и Леон с Зеллой, быстро собравшись, вышли на улицу, где их пеленой охватила слепящая глаза пыль. Зелла крепко схватилась за руку мужа. Ветер взметнул вуаль ее шляпы вокруг лица, как подвенечную фату.

– Мне не страшно, милый – сказала Зелла – главное, что мы вместе, какая бы непогода вокруг нас ни бушевала! Мы рядом – а чтобы укрыться от ненастья, я взяла зонтик, как в дни наших первых встреч! И я – никому больше тебя не отдам!

Она ни на миг не отпуская его руку, всецело доверившись ему в выборе пути. Пыльный ветер бесился, грозя сбить с ног и покатить по земле, как мячи; он сразу унес шляпы, трепал волосы, рвал одежды; он гнал в спину так, что приходилось не идти, а бежать, не в силах остановиться. Леон не оглядывался назад, чтобы видеть, идут следом сыщики, или нет – сейчас это было все равно. Он напишет – свой роман.

В палату больницы вошел человек – грязный, усталый, оборванный, в крови. Он подошел к кровати; там лежала плотно укрытая, с сплошь обвязанной головой, женщина; лица вовсе не было видно из марлевых повязок – одни опухшие глаза без ресниц; последние искры жизни блестели в них, она тихо стонала. А человек смотрел на нее, в упор.

– Свобода! – сказал он – а где твое знамя?

Чуть заметное движение света опухших глаз ответило ему, в последний раз.

– Это не моя жена – сказал человек – здесь были бы дети. Теперь я спокоен – думаю, я скоро проснусь. Это был сон… или жизнь?