Текст книги "Большое испытание Серёжи Мерсенёва"

Автор книги: Владислав Гравишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

ПЕРЕМИРИЕ

Однако был в больнице такой человек, которого Серёжа избегал. С главным врачом Вениамином Алексеевичем у мальчика сложились странные, неясные отношения. Операцию делали под наркозом, Серёжа ничего не помнил, но знал – ногу отнимал Вениамин Алексеевич. И необъяснимый страх охватывал мальчика, когда ему приходилось сталкиваться с главным врачом.

Вениамин Алексеевич понял это на одном из обходов, заметив, как побледнел Серёжа во время осмотра и как внезапно участился пульс. Врач попытался разговориться, но мальчик угрюмо отмалчивался, и Вениамин Алексеевич оставил его в покое.

При обходах он молча просматривал историю болезни и делал вид, что не замечает мальчика. Он догадывался о том, что творилось в душе малыша, и старался ничем его не тревожить: ведь покой был теперь самым сильным лечебным средством, помогавшим мальчику оправиться от физического и морального потрясения.

Сейчас, когда Серёжа начал ходить, Зинаида Алексеевна приезжала не так часто, но звонила по телефону каждый день. Телефон стоял в кабинете главного врача, и обычно как-то так получалось, что в то время, когда Мерсенёва звонила Серёже, Вениамина Алексеевича в кабинете не было.

Однажды, вызванный к телефону, Серёжа с размаху открыл дверь и неожиданно увидел, что в кабинете сидит Вениамин Алексеевич и разговаривает по телефону. Опешив, Серёжа не знал, что делать: и телефон-то занят, и Вениамин Алексеевич сидит за столом, поблескивая очками.

– Подождите, подождите с протезом, уважаемая! – говорил Вениамин Алексеевич. – Кстати, он пришёл, ваш наследник. Передаю трубку, будьте здоровы. Заходи, заходи, малыш!

Серёжа подошёл и неохотно взял трубку. Он плохо слышал, о чём говорила мама, следя за крупными руками врача, перебиравшими какие-то бумаги. Ногти были коротко острижены, кончики пальцев коричневые, как у заядлого курильщика, который не употребляет мундштука. Серёжа знал, что желтизна – не от курения, а от иода, которым врач натирал пальцы перед операциями.

Отвечал Серёжа матери невпопад, кое-как, та встревожилась и начала выпытывать: уж здоров ли он, не случилось ли чего?

– Да здоров я, мама, чего ты, в самом деле! – нетерпеливо ответил Серёжа. Больше всего ему сейчас хотелось убежать в палату: он чувствовал, что врач нет-нет, да и взглянет на него.

Мама просила не обманывать, сказать правду, а Серёжа замолчал, догадавшись, что Вениамин Алексеевич говорил о его, Серёжином протезе. Почему надо подождать с протезом?

– Да я не обманываю, мама! Правда, правда, я совсем здоров.

Наконец мама положила трубку, и Серёжа торопливо пошёл к двери.

– Ну как, Серёжа: мириться будем? – неожиданно услышал он голос врача.

Серёжа остановился, оглянулся:

– Я...

– Знаю, знаю – сердит, – сказал врач. – Но подумай сам: что я мог поделать? Гангрена – это, знаешь, такое дело: или смерть, или операция.

Серёжа потупился: он избегал взгляда этого человека, казался нестерпимым блеск его очков.

– Благородная, да нелёгкая работа хирурга, – сказал Вениамин Алексеевич и вздохнул: – Когда-нибудь ты это поймёшь...

– А вы бы другой работой занялись, – невольно, само собой сказалось у Серёжи.

Вениамин Алексеевич усмехнулся, снял очки и стал протирать стёкла. И внезапно выражение лица у него изменилось. Это был простой, добрый и, видимо, усталый старик, с которым совсем не страшно поговорить.

– А почему вы мне не разрешаете носить протез? – спросил осмелевший Серёжа, вглядываясь в серые, близоруко щурившиеся глаза.

– Протез не разрешаю? Скажи на милость!

– Вы сами по телефону говорили... С мамой... Я слышал...

– Правильно, говорил. Сам посуди: ты растёшь, и если заказать тебе протез – через пару лет придётся делать новый. Ходи пока на костылях – и легче, и здоровее.

Серёжа не думал, что на протезе труднее ходить, чем на костылях, но вот насчёт роста – это, пожалуй, правильно. Протезов и в самом деле не напасёшься, так же как и ботинок – износить не успел, а уже малы.

– А когда взрослый буду – тогда можно?

– Безусловно.

– И будет незаметно, что у меня нет ноги?

– Конечно. Бегуном не станешь, а ходить сможешь отлично. Придётся потренироваться, без этого не обойтись...

Серёжа молчал, размышляя. Тренироваться он согласен, без этого и в самом деле не обойтись: вот даже на костылях пришлось учиться ходить...

Вениамин Алексеевич надел очки, подошёл к Серёже и положил ему на плечо большую, мягкую Руку:

– Знаешь что, Серёжа? Честно скажу – не легко мне было решиться на такое дело. У меня свои ребята есть, все делал, чтобы предотвратить такой исход, два дня боролся с гангреной, раздумывал, но...

Он говорил спокойно, немного грустно, с сожалением. Серёжа, подняв голову, смотрел ему в лицо. И хотя Вениамин Алексеевич был теперь в очках, однако уже не казался таким чужим и строгим, как раньше...

НАКОНЕЦ-ТО ДОМА!

Серёжу выписали в весенний, тёплый день. Провожать вышли многие больные, дежурные сестры, Лидия Ивановна и даже сам Вениамин Алексеевич. Казалось, Серёжа и не рад такому вниманию: он нетерпеливо звал прощавшуюся с врачами Зинаиду Алексеевну:

– Ну, мама же! Ты скоро?

– Надоели мы ему хуже горькой редьки, – сказал врач.

– Трудно ему здесь пришлось, Вениамин Алексеевич, – оглянувшись на сына, сказала Зинаида Алексеевна.

– Было дело, было! – продолжал врач и подошёл к кошеве. – Ну, счастливого пути, Серёжа! Постарайся больше нам не попадаться!

– До свидания! Не попадусь! – полушутя, полусерьёзно ответил мальчик.

Кошева тронулась. На Светлом образовались большие наледи, и конюх Иван Захарович повёз Мерсенёвых кругом озера, береговой дорогой. Лес стоял чёрный, оголённый, набухший, на прогалинах в лучах солнца тускло мерцали тающие сугробы. Под ногами Серко, под санями хлюпала весенняя вода.

Чем ближе подъезжали к дому, тем больше веселел Серёжа. Он чувствовал себя здоровым, и его смешило, что мама и Иван Захарович относятся к нему, как к совсем беспомощному малышу. Правда, никто и словом не обмолвился о событиях той зимней ночи, но было ясно, что они не забыты, и Иван Захарович посматривает на Серёжу и уложенные рядом костыльки не просто так.

– Побереги-ка сынка, Алексеевна, – раскат! – предупреждал старик и придерживал Серко, хотя тот и так еле плёлся.

Зинаида Алексеевна крепко обнимала Серёжу, прижимала к себе и тревожно следила за приближающимся раскатом. А Серёже было смешно: боятся пустякового раската! После всего, что с ним произошло, такие опасности уже не казались страшными. Всё тяжёлое и трудное осталось позади, и одна радость, радость жизни переполняла его маленькое сердце.

За лесом замелькали здания дома отдыха, и Серёжа с любопытством стал всматриваться: интересно посмотреть, что тут изменилось без него?

Они ехали по прорубленной в вековом лесу главной аллее, огибавшей глубокие заливы Светлого, мимо выкрашенных к летнему сезону дач. Они были всё такие же, если не считать, что сугробы теперь съёжились.

В конце боковой аллеи виднелось двухэтажное общежитие сотрудников дома отдыха с просторным бетонированным крыльцом. Возле этого крыльца стоял Серко в тот предутренний тёмный час, когда они с дядей Гришей уезжали в Собольское. Мама, кутаясь в платок, стояла на крыльце и кричала им вслед: «К вечеру чтоб дома были! Смотрите у меня!» Вот тебе и к вечеру: вернулся почти через два месяца и без ноги... Серёжа нахмурился...

Мерсенёва первой вылезла из кошевы и подошла к сыну, собираясь его вынести. Готовился помогать и Иван Захарович.

– Не надо! – сказал Серёжа, и когда Зинаида Алексеевна всё-таки склонилась над ним, он отодвинул её в сторону и нетерпеливо проговорил: – Говорю, не надо! Я сам!

Он выкинул ногу из кошевы, сел на краешек, подставил костыльки, ловко встал на них и, постукивая, пошёл на крыльцо.

– Ишь ты, приспособился! – усмехнулся Иван Захарович впервые за всю дорогу. – Ниче-го-о! Видать, дело у него пойдёт, Алексеевна! Не кручинься больно-то – обойдётся!

– Я так надеюсь, так надеюсь, Иван Захарович! – сказала Зинаида Алексеевна, вынимая из саней одеяло и узел с посудой, в которой она возила гостинцы в больницу. – Трудно ему будет...

Когда они пришли домой, Серёжа с любопытством осматривал комнату: она за это время стала как будто меньше, и все вещи казались какими-то постаревшими, потёртыми. Диван оказался низеньким и совсем не таким широким, каким представлялся Серёже, когда он вспоминал его в больнице.

Весь подоконник был заставлен цветами. Они выпустили много новых листьев. Свежую, яркую зелень пронизывало солнце. Солнечные блики рассыпались и на полосатой ковровой дорожке.

– Вот мы и дома, – сказала Зинаида Алексеевна, подсаживаясь к сыну на диван. – Снова дома. Сыночек ты мой!

– Мама, не надо. Ты опять заплачешь, – отстранился Серёжа.

– Ну, не буду, не буду, – глотая слёзы, проговорила мать.

После обеда Зинаида Алексеевна, как обычно, ушла на работу, и Серёжа остался один. Он прилёг на диван и стал прислушиваться к знакомым звукам: звонкому тиканию ходиков и доносившемуся из-за окна постукиванию. Там росла сосна, и это её сучок стучал в окно. Вот не позволила мама обрезать сучок раньше, а теперь это потруднее будет сделать: с одной-то ногой не так просто лазить по деревьям. Но он всё равно попробует...

За дверью послышались шаги, шопот, нерешительный стук. Вошла Ира Кувшинкова, за ней Костя Осколкин, а там, толкая друг друга, ввалились третьеклассники Витя Чернышёв и Саша Сиротин.

Нестройным хором они сказали:

– Здрасте! Здорово, Серёжа!

– А нас Зинаида Алексеевна попросила зайти, – торопливой скороговоркой затараторила Ира. – А то, говорит, заскучает он совсем. Мы и сами собирались, только думали, что ты ещё больной... Ты не думай, мы тебя не забыли, мы в больницу ещё два раза приходили, только нас не пустили, потому что ты был после операции. А потом нам некогда стало, конец года. Ну, ни минуточки свободной нет, всё учим и учим...

– Это ты учишь. Чего про всех-то говорить? – буркнул Костя.

– А ты не учишь? Ну и не перейдёшь. А в вашем классе, Серёжа, новая учительница, – деловито доложил Витя.

– Верно, верно, а я совсем забыла тебе сказать, – снова затараторила Ира, – у вас новая учительница, молоденькая-премолоденькая, как и справляться будет с нашими неслухами, не знаю. А Сашка в школу рогатку принёс, воробьев захотел сшибить, да в окно учительской попал. Ох, и досталось ему!

– И вовсе не досталось, не ври! – недовольно возразил Саша. Он приметил на столе подаренный дядей Гришей перед поездкой в Собольское Серёжин автомат и руки невольно потянулись к игрушке:

– Серёжа, я поиграю автоматом, а?

– Возьми, поиграй. – кивнул Серёжа и потянулся за костыльками.

– Ты лежи, лежи! Я сам достану!

Под завистливыми взглядами Вити и Кости Саша проворно ухватил ружьё, закрутил рукоятку и направил дуло на Иру:

– Руки вверх! Сдавайся!

Костя взял костыли и взвесил на руке:

– Легонькие какие! Это тебе, наверно, особенные сделали?

– Из города дядя Гриша прислал. Они из алюминия.

– Походить можно?

– Походи.

Костя подогнул ногу и заковылял по комнате. Получалось у него неуклюже, он то и дело задевал подогнутой ногой пол.

– Не так, не так! – сказал Серёжа. – Дай-ка я тебе покажу! – Он быстро и легко прошёлся по комнате. – Вот как надо, понял?

– Понятно. Тренировался?

– Ещё как!

– Сразу видно, – кивнул Костя. – Я в прошлом году плавать учился – тоже здорово тренировался.

– А меня научишь плавать? – быстро спросил Серёжа.

Костя критически осмотрел Серёжу, подумал.

– Можно. Тебе труднее будет, но можно.

Скоро они всей гурьбой вышли из общежития и стали играть в прятки. Вместе со всеми играл и Серёжа. Врезая костыли в рыхлый подтаявший снег, он носился вокруг общежития среди густых зарослей сосняка и чувствовал себя отлично: встреча с ребятами, которая его так смущала, – опять начнут расспрашивать и жалеть! – прошла хорошо: ребята его приняли так, как будто с ним ничего не случилось.

ВСТРЕЧА НА ОЗЕРЕ

В августе Вадим Сергеевич Сомов приехал в Светлое отдыхать. Устроившись в комнате, приняв душ, он побродил по парку и вышел на берег Светлого. Озеро сверкало на солнце, отражая ясное небо. Привязанный к столбам стальными тросами плот водной станции был пуст. Отдыхающие еще не съехались, Сомов был одним из первых.

Неожиданно до него донёсся сильный всплеск. Под вышкой для ныряния поднялся фонтан брызг. Гроздья серебристых пузырьков выплывали из голубых глубин... Их появлялось всё меньше и меньше, наконец, совсем не стало.

Ясно, кто-то нырнул с вышки. И нырнул умело, столбиком, а не плашмя упал. Интересно, долго ли продержится под водой? По привычке взглянув на секундную стрелку и заметив ее положение, Вадим Сергеевич с любопытством стал посматривать на озеро. Прошло секунд сорок, а ныряльщик всё ещё не появлялся.

Наконец метрах в шести от вышки в глубине мелькнуло жёлтое пятно. Оно поднималось всё ближе к поверхности, стало видно, как по-лягушачьи двигаются руки.

– Вижу! – крикнул кто-то, и тут же тявкнула собака.

Сомов взглянул на вышку. Оказывается, на настиле лежали мальчик лет двенадцати и рыжая собака. Теперь они стояли на краю настила и всматривались в воду. Пес вилял хвостом и лаял. Сомов опять посмотрел на озеро. Пловец уже вынырнул и, чуть перебирая руками, остановился и крикнул:

– Ныряй, Костя!

В воздухе мелькнуло бронзовое тело, врезалось в воду. Опять наступила тишина. Собака перестала лаять. Всматриваясь в озеро, она лишь тихо повизгивала. Голова первого ныряльщика неподвижно чернела над водой.

Через некоторое время второй ныряльщик появился метрах в двух от первого и, пофыркивая, осмотрелся.

– Ага, не донырнул! Не донырнул! – радовался первый мальчик.

– Ты отодвинулся, вот и не донырнул, – сказал второй.

– И не думал, даже ни капельки! Хоть кого спроси! – мальчик оглянулся на берег и заметил Вадима Сергеевича: – Дядя, скажите: ведь я не отплывал, верно?

– Ни капельки! – подтвердил Сомов и подумал: «Неужели Серёжа?»

Ребята размашистыми саженками плыли к купальне.

– Вот видишь... Незнакомый говорит... Не отплывал... А ты... – прерывисто говорил первый мальчик.

Да, это был Серёжин голос. Вадим Сергеевич плохо запомнил лицо спасённого лыжниками мальчика: он видел Серёжу здоровым всего один раз, когда заходил на квартиру к его матери, а в больнице лицо мальчика было искажено тёмными пятнами на щеках.

«А говорили, что пришлось ампутировать... – размышлял Сомов, присматриваясь к пловцам. – Вон он как отмахивает!»

Ребята подплыли к настилу, окружавшему бассейн для плавания. Серёжа навалился грудью, на доски, закинул ногу, сильным и гибким движением выпрямился и заскакал к подножью вышки – там лежали костыльки, голубая безрукавка и тапочка. Серёжа начал надевать безрукавку, это плохо удавалось: она завернулась на спине тугим жгутом.

«Смотрите-ка, как изменился!» – любовался мальчиком Сомов, спускаясь с берега и по трапу проходя на настил. И в самом деле, это был уже не прежний изнеженный, худенький мальчик, каким он запомнился Сомову, а крепкий, мускулистый паренёк. Темнобронзовая кожа лоснилась от воды, под нею играли довольно крепкие мышцы.

– Давай-ка, помогу! – сказал Сомов и расправил завернувшуюся безрукавку.

– Ничего, ничего, я сам! – отстранился было Серёжа.

– Ты меня не узнал? – улыбнулся Сомов. – Эх, Серёжа, Серёжа!

Серёжа удивленно осмотрел Сомова, потом взглянул на Костю: «Кто это? Ты не знаешь?» – Костя чуть заметно пожал плечами: не знаю. Серёжа ещё раз взглянул на высокого, седоволосого мужчину в красивом светлосером костюме, с продолговатым энергичным лицом и отрицательно мотнул головой:

– Нет, не знаю я вас!

– А зимних лыжников помнишь?

– Лыжников? Вы... вы... Вадим Сергеич? – неуверенно сказал Серёжа и даже покраснел от волнения.

– Узнал? Да, это я! – Сомов хотел спросить, как живёт мальчик после всего, что с ним случилось, но раздумал: зачем напоминать о тяжёлом? – и спросил: – Однако ты отлично плаваешь и ныряешь. Раньше умел или сейчас научился?

– За лето научился. Это всё Костя, он меня тренировал. А теперь я дальше него стал нырять. Верно ведь, я дальше нырнул, вы видели?

Сомов прищурил глаза, делая вид, что прикидывает расстояние:

– Да, пожалуй. Метра на два дальше.

– Воздуху я как следует не вдохнул, вот ты и нырнул дальше, – недовольно насупился Костя.

– Всё равно дальше! – радовался Серёжа, видимо, очень довольный своей победой над учителем.

Они были готовы заспорить, и Вадим Сергеевич поспешил вмешаться.

– А как с ученьем, Серёжа? Перешёл в третий?

Серёжа помрачнел:

– Как же я перейду, когда до весны в больнице лежал?

– Да, это верно, – сочувственно кивнул Сомов. – Пропал год. Опять во второй пойдёшь?

– Нет, зачем во второй? Мама с директором договорилась, что я к осени подготовлюсь в третий.

– Готовишься?

– А как же? Костя меня по арифметике готовит, Ира Кувшинкова, – вы ее не знаете, она бухгалтерши нашей дочка, – по чтению, а тётя Валя, наша физкультурница, – по письму. Вот и сейчас пойдём с Костей заниматься.

Сверху, с вершины вышки донеслось собачье повизгивание. Рыжий пёс, стуча когтями, бегал по площадке, заглядывал вниз и звал хозяина.

– Ишь, скучно одному, вниз просится, – засмеялся Серёжа.

– Я сниму Винтика, Серёж? – предложил Костя.

– Нет, я сам. Он тебе не дастся.

Серёжа проворно вскарабкался на вышку, подхватил левой рукой собаку, прижал к себе и, цепляясь за перекладины одной правой, спустился вниз.

– Так это и есть тот самый Винтик? – сказал Вадим Сергеевич и поднял руку, чтобы погладить.

Винтик обнажил зубы и заворчал, Серёжа прикрыл ему рот рукой.

– Перестань, Винтик! – строго прикрикнул он. – Не любит чужих, только меня и признаёт.

– Скажите, какой грозный! А чего ж он тебя тогда в лесу бросил?

Серёжа нахмурился и опустил собаку на пол:

– Он не бросил, а убежал.

– Не всё ли равно?

– Нет, не всё равно. Бросают сами по себе, а он убежал потому, что была причина.

– Причина? Какая?

– А такая... – Серёжа замялся. – Побил я его, вот какая.

– Побил?

– Ну да! Напинал, вот он и убежал... – Разговор ему не нравился и он сказал Косте: – Пошли заниматься, Костя? До свидания, Вадим Сергеевич!

Вполголоса разговаривая, ребята по каменной лестнице поднимались на крутой берег. Вдруг Серёжа остановился, что-то сказал Косте, быстро спустился обратно и подошёл к Вадиму Сергеевичу.

– Вы тогда уехали, а мы адреса не знали, – сбивчиво заговорил он. – И спасибо сказать не успели. Мама хотела написать, а куда – не знаем. Спасибо, Вадим Сергеич, за тогдашнее.

Серёжа протянул Сомову тонкую загорелую руку.

– Вот чудак. За что спасибо-то?

– Как за что? Без вас я бы пропал... совсем.

– Ну, что ж, Серёжа, – растроганно сказал Вадим Сергеевич. – Мы только выполнили свой долг, благодарить нечего. Опоздали немного – одеяло нас с толку сбило...

Сомов задумчиво осмотрел Серёжу. Да, если бы не задержались тогда у одеяла, нашли бы Серёжу раньше и тогда... Кто знает? Может быть, последствия были бы не такими тяжёлыми... А мальчик ещё благодарит!

Серёжа смотрел на Сомова, собираясь ещё что-то сказать.

– Вадим Сергеич, – нерешительно обратился он. – А как фамилия того лыжника, который нашёл меня первым?

Вадим Сергеевич озадаченно посмотрел на Серёжу: почему, в самом деле, он ни разу не поинтересовался фамилией лыжника, нашедшего Серёжу?

– Не помню, Серёжа. Кажется, это был магнитогорец...

– А вы вспомните! Вы знаете... Нам очень нужно... Мне и маме...

Сомов сосредоточился, припоминая. Лыжник был в красном костюме, – значит, из магнитогорской команды. А вот фамилия не приходила на ум. Вспомнилась обстановка тех дней: после поисков Серёжи, бессонной ночи, пришлось переделывать расписание соревнований, работы было много, и как-то даже в голову не пришло расспросить ребят об этом лыжнике. А сам он, понятно, поскромничал и не назвался.

– Как хочешь, Серёжа, но я не могу вспомнить. В конце концов, какое это имеет значение. Не он, так другой бы тебя спас, – сказал Сомов.

Лицо Серёжи стало печальным, он понурился.

– Ну, хорошо, хорошо! Знаешь, что мы сделаем? Я напишу капитану магнитогорской команды Гене Саночкину, и он нам всё расскажет...

– Вот это хорошо! Только обязательно напишите!

Мальчики поднялись на берег и по длинной, затенённой вековыми соснами аллее неторопливо зашагали к дому отдыха.

Вадим Сергеевич долго смотрел вслед проворно переставлявшему костыльки Серёже. Да, большим испытанием началась жизнь мальчика. Но люди помогли ему и он мужественно выстоял. «Хороший мальчишка!» – с тёплым чувством подумал Вадим Сергеевич.