Текст книги "Охотник на шпионов"

Автор книги: Владислав Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Объединяло все эти фургоны одно обстоятельство – все они (кроме «санитарки») были украшены нетолстыми, выведенными наружу через борта или крыши печными трубами, из которых тянуло дымком. Удивили меня и сложенные возле машин солидные поленницы дров, наколотых слишком аккуратно для экстремальных условий окружения. Я сильно озадачился, поскольку не смог припомнить, чтобы хоть у кого-то из тех, кто тогда сидел в различных заладожских «котлах», было время на валку леса и, тем более, на превращение его в поленья.

Когда мы вылезли из пикапа, водитель тут же отрулил верный «ГАЗ‐4» куда-то в сторону, и сержант Воздвиженский вопросительно посмотрел на меня.

– Для начала соберите комсостав! – отдал я вполне логичное распоряжение. В первый момент следовало хотя бы понять, кто тут вообще «командует парадом» и как мне с ними разговаривать. А остальное додумается уже по ходу пьесы.

– Так точно! – ответил сержант. Козырнул и побежал вдоль машин, а потом залез в один из фургонов.

Я снял вещмешок, поставив его на снег. Осмотрелся. Вокруг ощутимо отдавало безнадегой. Похоже, стихийный интерес к нашему приезду угас столь же быстро, как и возник. Все занимались своими делами. Вызванная мной канонада от рвущихся в огне снарядов сюда то ли не доходила, то ли уже прекратилась. В конце концов не так уж их там было и много, этих самых снарядов. В лесу взревывали прогреваемые моторы грузовиков, танкисты продолжали греметь железками внутри Т‐26, общаясь между собой в основном при помощи ненормативной лексики.

Через пару минут Воздвиженский, жуя что-то на ходу, выскочил из фургона на мороз и почти бегом вернулся ко мне.

– Сейчас все придут, – сообщил он и пригласил в ближайший фургон на шасси «ЗиС‐5»: – Залезайте, товарищ майор!

Вслед за ним, по трем ступенькам узкой деревянной лесенки, я влез в единственную кормовую дверь этого «ЗиС‐5». Похоже, эту обитую снаружи жестью будку сваяли из струганых досок и брусьев армейские ремонтники. Потолок фургона оказался достаточно высоким, позволявшим стоять в полный рост, изнутри стенки были аккуратно покрашены белой, приобретшей заметный желтоватый оттенок масляной краской. Проникавшего через два небольших боковых окошка с отдернутыми в данный момент плотными темно-серыми занавесками (светомаскировка, что ли?) дневного света было явно недостаточно, и Воздвиженский немедленно зажег стоявшую на столе керосиновую лампу. Сразу стало видно больше подробностей – покрытый черным кузбаслаком пол, стоявшую в углу фургона на листе толстого железа печку-буржуйку с выведенной наружу трубой и сваленную поодаль охапку поленьев. Печка топилась, видимо, уже давно, отчего в машине было тепло. Ну а предназначение этого фургона было явно штабное. Справа к стенке кузова был прибит сколоченный из широких досок длинный стол. Кроме керосиновой лампы, в углу стола стояла пишущая машинка в пыльном матерчатом чехле (похоже, ею здесь давненько не пользовались). Тут же лежала финская листовка – пропуск в плен с заголовком «Через плен к свободе!» (несколько неожиданно – трофей или же кто-то в лесу подобрал?), довольно странно соседствовавшая с висящими на противоположной стене фургона элементами «наглядной агитации и пропаганды». Там, над цветной картой мира (такие обычно вешали в школьных кабинетах географии), увенчанной написанным на полосе ватмана красной гуашью лозунгом «Коммунизм сметет все границы!», чуть укоризненно смотрели на меня небольшие фотопортреты Сталина, Молотова и Ворошилова (как и положено локальному божеству, товарищ Сталин висел чуть выше уже бывшего Наркома обороны и Наркоминдела) в деревянных рамочках. Из мебели в фургоне было только несколько прибитых к стене практически пустых полок (только на одной из них я заметил красный том каких-то «Избранных произведений» В. И. Ленина и почему-то толстую, коричневую «Педагогическую поэму» А. Макаренко) и штук шесть расставленных по полу в живописном беспорядке табуреток, окрашенных в ядовито-зеленый цвет, каким в советские времена часто красили стены в казармах и иных казенных учреждениях.

Войдя, я кинул вещмешок в угол, положил автомат, планшет и бинокль на стол и, найдя прибитый к стене клювик металлической вешалки, с удовольствием разделся (не хватало лишний раз потеть – потом на таком морозе простыть как не фиг делать). Повесив шапку и шинель на стенку, я перепоясался ремнем с револьверной кобурой и уселся на стоявшую в голове стола табуретку.

Воздвиженский с заметным интересом уставился на значок за Халхин-Гол на груди моей гимнастерки, потом снял буденовку, пригладил прическу, но так и не успел сказать мне даже пары слов – снаружи раздался требовательный стук в дверцу фургона.

– Влезайте! – разрешил Воздвиженский как-то буднично.

Повторного приглашения не потребовалось, и, напустив внутрь изрядное количество морозного воздуха, в фургон влезли четверо. Трое в шинелях и один в нетипичном маскхалате, состоявшем из белых штанов и куртки.

Два не слишком опрятных мужика имели по старшинской «пиле» (то есть по четыре треугольника) на красных, пехотных петлицах своих шинелей и гимнастерок. Оба были давно небритые и осунувшиеся, с красными от недосыпа глазами. Один был постарше и грубее лицом (ну явный старшина-сверхсрочник), в надетом на манер лыжной шапочки подвернутом выше ушей подшлемнике грубой вязки с несколькими разнокалиберными дырками, второй молодой и блондинистый – в буденовке с опущенными ушами, благодаря которой он чем-то напоминал то ли Павла Корчагина, то ли Мальчиша-Кибальчиша со старых книжных иллюстраций.

Интересно, что третьим (а точнее, третьей) в эту компанию затесалась женщина. Молодая, несколько полноватая (ну, если вспомнить мировые стандарты красоты тех лет, это можно считать не за минус, а скорее за плюс), но вполне себе ничего сероглазая шатенка со стрижкой под довольно короткое каре до шеи, в явно неуставной черной шапке из какого-то черного меха (больше всего этот головной убор напоминал классическую кубанку с бордовым атласным верхом, но без крестообразно нашитой сверху тесьмы и без звезды), белых бурках и пошитой, видимо, на заказ у хорошего портного командирской шинели (застежка на «женскую» сторону, а сама шинель несколько укороченная и приталенная, на манер то ли пальто, то ли кафтана). Обязательного для ее коллег поясного ремня с исцарапанной нагановской кобурой у дамочки не было. Без оружия разгуливает, так, словно не на фронте и не в окружении находится? Думает, что ее, в случае чего, убивать не будут? Так пуле точно все равно. Это она, на мой взгляд, совершенно зря расслабилась. Личико у женщины было припухшее и измученное, а на зеленых петлицах ее шинели было три эмалевых кубика и эмблема в виде змеи с чашей. Стало быть, медик – военврач или военфельдшер.

А вот четвертый тип, в маскхалате и поддетом под него свитере (одного цвета с венчавшей его голову серой лыжной шапкой), судя по всему, был одним из тех, кто был мне нужен, то есть Кюнстом. Его обветренное лицо, по контрасту с остальными присутствующими, было бритым (или у таких, как он, щетина вообще не растет?), этаким усредненно-славянским, как пишут в полицейских ориентировках «без особых примет». Ладно. Это даже хорошо, что мне не пришлось их долго искать.

Все четверо влезли в фургон, чинно сняли головные уборы и молча расселись вокруг стола, вопросительно уставившись на меня. Присел на табурет и Воздвиженский. В тепле от них сразу же завоняло махрой, очень давно не мытыми телами, несвежей одеждой и оружейной смазкой. В сочетании с ароматом горевших в печке дров не то чтобы приятно, но терпимо. Спасибо, что обувь не сняли.

– Здравствуйте, товарищи командиры! – выдал я казенную, вполне обычную в таких случаях фразу. Хотя «командиры» – это в данном случае было сказано слишком сильно.

– Здрась! – нестройно отвели простуженные голоса «товарищей командиров».

– Ну и кто у вас здесь командует, товарищи дорогие?

– А разве не вы, товарищ майор? – вдруг ответил вопросом на мой вопрос тот самый угрюмый и немолодой старшина.

Вот это, блин, номер! Я ожидал услышать что угодно, но только не это, поскольку как-то не собирался принимать командование над кем-либо. Но мало ли какие варианты возникают в жизни, а особенно на войне? Да и что я знаю о психологии людей тех времен? Ведь вот они бы точно не поняли очень многое из того, что происходит у нас. Простой пример из этого разряда – в моем родном Краснобельске недавно один пьяный мужик взял да и зарезал другого, на его же кухне. Дело для наших времен вроде бы вполне житейское, одно слово – «бытовуха». Но один маленький нюанс – при этом присутствовал вполне себе здоровенный, не то пятнадцати-, не то шестнадцатилетний сыняра убиенного. И догадайтесь, что делал этот идиот в момент, когда собутыльник раз за разом втыкал лезвие ножа меж ребер его ненаглядного папули? Правильно – он тупо снимал процесс на телефон! Не попытался вмешаться в драку и помешать смертоубийству или хотя бы вызвать по тому же мобильному полицию и «Скорую», а просто снимал!! То ли настолько не любил папашу, то ли просто идиот по жизни. Менты и судмедэксперты были от всего этого в полном ахере, хотя следствие и получило таким образом «железные доказательства» преступления. Как поступил бы в аналогичной ситуации человек середины прошлого века, я не могу сказать (хотя мобильных телефонов тогда, слава богу, еще не было, и по этой причине снимать он не мог), но он точно не стоял бы просто так и не смотрел.

И опять-таки это у нас там, в следующем веке, принято плевать на любого начальника (поскольку, похоже, уже в генотип заложилась установка о том, что все начальники воры и уроды и всегда, все, всем и обо всем врут, и, увы, далеко не всегда подобные суждения несправедливы), а здесь все вовсе даже наоборот. Простой советский человек из 1940-х годов, хоть заводской работяга, хоть колхозник, хоть боец РККА, привык верить и власти, и начальникам, даже несмотря на «отдельные перегибы на местах». А значит, со стороны я для них – вполне себе большой начальник, с двумя шпалами на петлицах и нагрудным знаком за недавние боевые действия (пусть и происходившие на другом конце Евразии), на которого очень удобно перевести стрелки в критический момент. Собственно, в любой армии мира и в любые времена принято думать, что командир (или председатель колхоза, или директор, или партийный секретарь, ненужное зачеркнуть) всегда (ну или почти всегда) клинически прав и мудр, причем чем выше он по чину, тем он «правее». Вот и эти четверо (Кюнст, понятное дело, не в счет, я даже боюсь предполагать, чего такие, как он, могут думать на самом деле – в тот момент он вполне мог прикидывать, как ему, к примеру, быстрее и проще всего вырубить или убить всех, кто собрался в фургоне) считают, что старший по званию, то есть в данном случае я, точно знает, что делать. Не скажу, что это есть гут – ведь сколько раз потом, уже в трагические 1941—1942-е, люди с очень большими шпалами, ромбами и звездами отдавали противоречившие элементарной логике команды и рулили откровенно не туда? Хотя в этом-то смысле все еще впереди.

– Вот даже как? – не стал я скрывать свое удивление и тут же уточнил кое-что насчет себя: – Конечно, я на Северо-Западный фронт прибыл прямиком из братской Монголии, где прошлым летом, во время боев с самураями, повидал всякого. Но я не ожидал, что вот так, с места в карьер, мне придется кем-то командовать?! Хотя если вы настаиваете… В любом случае для начала представлюсь. Я – майор Ухватов, военный корреспондент газеты «Красная Звезда». Здесь по заданию редакции, прямиком из штаба армии. А вы кто такие?

Сказав это, я продемонстрировал собравшимся свое раскрытое служебное удостоверение. По их лицам промелькнула тень некоторого разочарования, поскольку теперь выходило, что я вовсе не строевой командир, а всего лишь журналист, так сказать, «чернильная душа». А с другой стороны – в РККА тогда более чем хватало разных, выдернутых с «гражданки» по какому-нибудь «партнабору» командиров и политработников аж с целыми двумя классами церковно-приходской школы и без малейшей военной подготовки. Так что со мной им еще, считай, повезло.

Собравшиеся молча переглянулись.

– Замкомвзвода Гремоздюкин! – представился наконец немолодой старшина. – Первая рота второго батальона 57-го стрелкового полка!

Вот же дал бог фамилию…

– Замполитрука Бышев! – отрекомендовался блондинчик, на рукаве шинели которого я только сейчас рассмотрел красную звезду политработника, и торопливо добавил: – Комсорг второго батальона того же полка!

– Старший военфельдшер Феофилова, – представилась женщина. – 466-й автохирургический отряд.

– Сержант Смирнов, – сказал каким-то излишне бесцветным голосом предполагаемый Кюнст, – 301-й лыжный батальон, разведвзвод.

Ну вот, считай, и познакомились…

Блин, это что же у них тут такое произошло, раз дошло до того, что в лавке остались даже не Ваньки-взводные, а их заместители?! Единственное исключение – фельдшерица, но эта явно не в счет, она тут, по-моему, вообще не при делах – похоже, просто застряла по дороге из пункта А в пункт Б, да и все.

– Что, и никого старше вас по званию нет?

– Эх, товарищ майор… Четыре дня назад еще были, – ответил Гремоздюкин (видимо, за старшего здесь был именно он), уточнив с предельно трагической интонацией: – Лейтенант был и политрук.

– И где они?

– Там, откуда никто не возвращается, товарищ майор. Убитые. Белофинны, они, товарищ майор, в первую очередь командиров отстреливают.

– Понятно, – сказал я, хотя на самом деле мне все еще было ни хрена не понятно.

Повисла пауза с трагическим оттенком.

– Так, – сказал я. – Если вы, дорогие товарищи, действительно просите меня принять командование, я для начала должен знать хотя бы кем и чем собираюсь командовать?

Похоже, это наконец озвученное мной согласие несколько разрядило обстановку. Во всяком случае, в потухших было глазах собравшихся опять появилось что-то, отдаленно похожее на оптимизм. А затем заговорил Гремоздюкин.

В общем, из его доклада я понял, что здешнее войско невелико. Всего их тут осталось сто семьдесят девять относительно активных штыков. Восемьдесят семь из них – из разных рот 2-го батальона того самого 57-го стрелкового полка, плюс военфельдшер с пятью своими людьми (включая двух санитарок и водителя), остальные – шофера из разных автотранспортных подразделений, ездовые из обозов, танкисты из 28-го отдельного танкового батальона. Сюда же входили и искомые мной несколько человек из 301-го лыжного батальона и 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона.

По словам хмурого замкомвзвода, еще полторы недели назад людей было почти втрое больше. Ну и, как он уже сказал до этого, были и командиры с политработниками.

Из техники в «котле» застряли шестьдесят восемь грузовых автомашин и три легковые. Из этого числа на ходу оставалось лишь десятка полтора, не считая фургонов, в одном из которых мы как раз заседали. Гужевые подводы, несколько десятков которых тоже застряло в «котле», по его докладу, теперь можно было вообще не учитывать, поскольку еще недели две назад была утрачена последняя обозная лошадь.

По словам Гремоздюкина, большинство обозников и шоферов были так называемые «приписники», то есть люди, совсем недавно призванные из запаса, которые при первой же опасности (то есть в момент, когда по ним начали стрелять из засад) растерялись и оставили вверенную технику без присмотра. Многие просто бросили оружие и побежали куда глаза глядят, но убежали, судя по всему, недалеко – их заледеневшие тела сейчас все еще находят среди окрестного леса. Из-за безалаберности водителей у большинства машин замерзли двигатели и полопались радиаторы, из-за чего сдвинуть их с места теперь было невозможно, разве что на буксире, причем желательно за трактором. Но, при всем при этом, здешним окруженцам все-таки крупно повезло, поскольку в основном грузом этих автомашин и подвод были продовольствие, дрова, железные печурки и палатки для развертывания тылов. И только благодаря этому они здесь еще «окончательно не околели», как выразился тот же замкомвзвода. Сказано было грубо, но, видимо, это была чистая правда.

Из бронетанковой техники сохранилось два танка Т‐26, двухбашенный и однобашенный, оба на ходу, четыре Т‐37 плюс один Т‐38 (постоянно на ходу поддерживалась пара из них, остальные, при необходимости, тоже вполне можно было завести, но на прогрев двигателей требовалось время) и броневик «БА‐20» (тоже на ходу) – все из 28-го отдельного танкового батальона.

– Надо будет, заведем все, товарищ майор! – чуть ли отрапортовал в этом месте младший командир Воздвиженский, видимо, имевший самое непосредственное отношение к этому самому 28-му ОТБ. – Только у нас на плавающие танки полных экипажей не наберется!

Ну, блин, герои-танкисты, все как всегда. Завести-то они свои коробки, допустим, заведут, а вот кто на них поедет – это уже другой вопрос. Впрочем, я уже не удивился, что и танкистами здесь командует всего-навсего сержант.

Дослушав монолог Воздвиженского, Гремоздюкин уточнил, что танки оказались тут в общем-то случайно, поскольку в момент, когда белофинны, как он изволил выразиться, «поперли изо всех щелей» и перерезали дорогу, их экипажи, с помощью ремонтников из 13-го АРВБ, устраняли какие-то мелкие поломки, находясь на этой самой поляне.

Из артиллерии в «котле» оказалась всего одна полковая пушка образца 1927 г. с полусотней снарядов. Кроме того, наличествовало четыре станковых пулемета «максим», девять ручных ДП, три снятых с подбитых и брошенных танков ДТ и одна максимовская счетверенка М‐4 на грузовой автомашине (что-то я тут ее пока не видел). К пулеметам имелось по паре-тройке боекомплектов, имея в виду снаряженные ленты и диски. У остальных бойцов было по 50—100 патронов на человека. Плюс имелся некоторый запас винтовочных патронов в цинках, по словам Гремоздюкина, примерно четыре тысячи штук. Самозарядных винтовок всего несколько штук, в основном вооружены мосинскими трехлинейками, плюс «наганы» у танкистов и младшего комсостава. Автоматов нет, ручных гранат тоже практически нет.

Ну да, как говорил дедушка Ленин, социализм – это учет. Учет у них был на должном уровне, а вот все остальное…

– И какие вам ставили боевые задачи? – спросил я Гремоздюкина, дослушав его рассказ, заставивший думать, что, скорее всего, он был заместителем командира хозяйственного, а вовсе не стрелкового взвода.

Как выяснилось, 57-й стрелковый полк выдвигали по этой дороге «для охраны коммуникаций 18-й стрелковой дивизии», и это все, что успели довести до сведения его рядового и сержантского состава. Однако сама дивизия с приданной танковой бригадой успела уйти далеко вперед, где их в итоге и взяли в два больших «котла». А шедший следом за ними прямиком в «мешок» относительно малочисленный арьегард и тыловые подразделения финны без особого труда рассекли на части, тормознули и взяли в колечки вдоль этой чертовой дороги, образовав несколько мелких «котлов».

Что сейчас происходит в 18-й дивизии, здесь никто не знал уже давно. По крайней мере, именно так утверждал Гремоздюкин. Оставшиеся «на хозяйстве» после поголовной гибели всего комсостава старшины и сержанты в свалившейся на них критической ситуации ориентировались слабо. У меня сложилось впечатление, что они от всего этого тупо впали в ступор. Нет, то есть умирать или сдаваться в плен, конечно, не хотел никто из них, но и только-то. В остальном они, видимо, полагали, что, если финны не станут особо активничать (поскольку на этой лесной дороге и других целей хватало), «как-нибудь пронесет». Пока командиры были живы, от них «сверху» постоянно требовали разблокировать дорогу, и они отдавали соответствующие приказы подчиненным, вследствие чего окруженцы раз за разом посылали людей на разведку и даже пытались вести наступательные действия. Это, разумеется, не дало ничего, кроме ничем не оправданных потерь. Таким образом, сейчас никого старше по званию, чем я и военфельдшер Феофилова, здесь действительно не было.

– Доложите обстановку поточнее! – потребовал я от Гремоздюкина, достав из планшета карту, которую немедленно разложил на столе.

– А чего докладывать-то, товарищ майор? Все хреново. Сами же видите!

И опять он меня не удивил.

– И все-таки? – решил настоять я. – И пока я попрошу вас не делать каких-либо выводов!

Как мне показалось, с трудом воздерживаясь от семиэтажных матюгов, мрачный замкомзвода продолжил рассказ. По его словам, они все еще держатся только благодаря появлению здесь пять дней назад троих «ребят из 301-го лыжбата» (то есть Кюнстов) с их СВТ. По словам Гремоздюкина, эти «просто золотые» ребята обучены стрелять очень точно (ну еще бы!), в том числе в темное время суток и на звук. И это при том, что винтовки у них без оптических прицелов и прочих приблуд! Именно из-за того, что эти трое лыжников постоянно сидели в секретах по периметру «котла», и, глядя на них, кое-чему научились и некоторые другие красноармейцы, финны в последние несколько дней перестали соваться в ближний бой, предпочитая обстреливать «котел» издалека, из стрелкового оружия (видимо, из снайперских винтовок) и минометов.

– И сколько противника против нас? – уточнил я, специально сказав не «вас» а «нас», типа я уже командую, пусть утешатся. – Точную цифру назвать можете?

– Товарищи командиры до своей гибели подсчитали, что вдоль этой чертовой дороги не только против нас, но и против еще двух или трех окруженных частей действует до двух батальонов белофиннов, никак не меньше. Воюют шюцкоровцы мелкими группами, нападают всегда неожиданно, хорошо маскируются. Почти всегда передвигаются на лыжах. Вооружены автоматами, винтовками, ручными пулеметами и гранатами, запас боеприпасов не ограничен. Очень умело ставят мины, как правило – противопехотные. При необходимости без колебания вступают в рукопашный бой, поскольку хорошо владеют холодным оружием. Наблюдают за нами, похоже, круглосуточно. Артиллерии у белофиннов поблизости, судя по всему, нет, только минометы. Максимум – батальонные. Мин, при необходимости, не жалеют.

– Что еще можете добавить по сути дела?

– Мы, товарищ майор, сидим в «котле» посреди этого сраного, бескрайнего леса, обозначенного на картах как Кууромется, третью неделю, вот и вся суть, – сказал Гремоздюкин, почесав давно не стриженный и не мытый затылок. Но потом он все-таки продолжил: – Вот тут, – ткнул он почерневшим то ли от мороза, то ли от копоти костров пальцем в карту: – Практически рядом, километрах в трех по этой самой дороге Метсатие, на юго-запад от нас, еще держится другой «котел», побольше нашего, там вроде бы еще живы кто-то из штаба одного из батальонов 57-го и соседнего, 149-го стрелкового полков, и даже кто-то из полкового политотдела. Плюс к этому, там должно быть никак не меньше роты танков, как из состава нашего, 28-го, так и 208-го отдельного танкового батальона армейского подчинения. 208-й танковый батальон оснащен быстроходными танками БТ, и он направлялся то ли для ввода в прорыв, то ли для пополнения приданной 18-й стрелковой дивизии танковой бригады. Людей там много больше чем у нас. Но и давят их сильнее, чем нас. Поэтому, к примеру, раненых у них до фига.

– Кстати, что у вас с ранеными? – задал я резонный вопрос и уточнил: – Вопрос конкретно к медицине.

– Сейчас раненых шесть человек, – доложила фельдшерица (голос у нее оказался на удивление приятный). – Все легкие. Плюс несколько десятков бойцов имеют обморожения, в основном лица и рук, или сильно простужены. Медикаментов и перевязочного материала почти нет. Именно поэтому тяжелораненые умирают, так как у нас нет возможности ни оказать им квалифицированную помощь на месте, ни эвакуировать их.

– Понятно, – сказал я. – Спасибо, товарищ военфельдшер. То есть все вы формально подчиняетесь каким-то еще уцелевшим командирам из штаба вашего 57-го стрелкового полка?

– Формально – да, это вы в самую точку, товарищ майор, – не стал спорить со мной Гремоздюкин. – Но связь очень плохая, ее, считайте, совсем нет, – сказал он и тяжело вздохнул. – Посылать связных на верную погибель не хочется. Вначале вообще пытались, как на учениях, верховых с пакетами посылать, так человек десять не вернулось, и бойцы, еще до того, как все лошади передохли, от этого отказывались наотрез, даже если товарищи командиры им трибуналом грозили. Танк или броневик каждый раз гонять накладно, поскольку горючего у нас осталось маловато. Остается радиосвязь, но наши танковые рации на морозе работают хреново, да и аккумуляторы при такой холодрыге быстро разряжаются «в ноль». Когда удается связаться с начальством – ничего конкретного не слышим. Из соседнего «котла» повторяют только один и тот же приказ «держаться любой ценой», якобы «помощь идет», но реально никакой помощи как не было, так и нет. Примерно то же самое передают и из штаба армии. А как держаться, если из жратвы одна крупа да перемерзшая конина, да при этом та же крупа до сих пор не закончилась только лишь из-за больших людских потерь накануне? А конины непосредственно в «котле» уже не осталось, приходится посылать людей искать и потрошить дохлых коняшек вдоль дороги, с риском для жизни. При этом те лошади частично уже поедены, тут не только вороны с прочими хищными птицами, но и волки да рыси водятся…

– А наша авиация? – спросил я.

– А что наша авиация? Они, конечно, каждый день летают, если погода позволяет, только, судя по тому, где и как они летают, им сверху ни хрена не видно, ни нас, ни белофиннов. Да еще и ночами наши тяжелые ТБ‐3 куда-то на запад все время на большой высоте ползают, уж не знаю, чего они там могут бомбить – ведь на финской стороне в ближнем тылу, сплошняком лес, озера да несколько хуторов. То есть, конечно, за последние полторы недели наши У‐2 и Р‐5 сбросили нам шесть мешков с сухарями и консервами. Как говорится, и на том спасибо, только подозреваю, что вдвое больше грузов попало к белофиннам или просто валяется сейчас по тайге, поскольку, как я уже сказал, летчики нас с высоты, похоже, ни фига не видят и бросают «на кого бог пошлет». А еще им мешают белофинские истребители, которые иногда над нами летают…

– А, скажем, обозначить расположение кострами в ночное время?

– Никак невозможно. Шюцкоры сразу начинают мины кидать. Из-за этого мы на ночь костры гасим, товарищ майор.

– А сигнальные ракеты?

– Их у нас всего с десяток осталось, поровну красных и зеленых. Бережем на самый крайний случай.

– Настроения среди личного состава самые пессимистические, – некстати влез в разговор, не дав мне обдумать услышанное, дисциплинированно молчавший до этого момента замполитрука Бышев: – Уже не в первый раз отбираем у бойцов эти гнусные белогвардейские листки, призывающие сдаваться в плен. И не исключено, что кто-то из тех, кого мы считаем пропавшими, уже воспользовался этими листовками по назначению!

Высказав это излишне литературным языком и с несколько истерической интонацией, Бышев кивнул на стол, где лежал тот самый «пропуск в плен». В ходе этого выступления Гремоздюкин посмотрел на него, как зять на запредельно нелюбимую тещу. Чувствовалось, что и с дисциплиной у них тут хватало проблем. Хотя, возможно, местами они преувеличивали масштабы бедствия. Например, если крупа у них тут все-таки еще оставалась, беспросветной голодухи (до обмороков и «куриной слепоты») в «котле», скорее всего, не было. Ну а с другой стороны, много ли навоюешь на морозе с одной миски сваренной на воде перловки или пшенки?

– Спасибо, товарищ замполитрука, я вас понял, – сказал я на это, добавив: – А вы продолжайте, товарищ замкомвзвода.

– По идее, оказалось, что здесь, в этом самом Кууромется, не одна, а две дороги, – продолжил Гремоздюкин, водя обломанным ногтем указательного пальца по карте. – До войны здесь была сплошь белофинская территория. Одна дорога известна всем, это Метса-тие, на которой мы с вами сейчас и сидим. И она плотно закупорена. Если вы, товарищ майор, шли сюда через линию боевого соприкосновения, должны были видеть, что на северо-восток дорога загромождена нашей подбитой и оставленной техникой, плюс несколько устроенных белофиннами завалов, явно усиленных минами.

– Да, – согласился я. – Все верно. Только вдобавок к этому там постоянно маячат еще и патрули противника.

– Вот-вот, товарищ майор. Но есть еще и вторая дорога, параллельно первой, километрах в двух-двух с половиной на запад. Ее белофинны построили явно перед самой войной, и наша разведка этого почему-то не заметила. Именно поэтому данная дорога изображена только на некоторых наших картах, причем обозначена она как просека. Эта вторая дорога, по идее, не блокирована и свободна для проезда, но там шюцкоровцы постоянно устраивают засады. Однако из соседнего «котла» в последние дни постоянно пытаются прорваться по этой, второй дороге в сторону нашей передовой, с целью эвакуации раненых и организации снабжения. При этом от нас опять требуют всемерно поддерживать эти действия. А чем мы их поддержим? Мы сами еле живы, товарищ майор…

Ну, насчет «еле живы» он, положим, несколько лукавил: все-таки сотня бойцов с оружием да пяток легких танков – это не так уж и мало. Но вслух я эту мысль не высказал.

– Понятно, – сказал я вместо этого и, наконец, выложил на стол перед ними оба привезенных с собой фальшивых приказа – подписанный начальником ГАБТУ РККА комдивом Д. Г. Павловым и полковником А. А. Чикиным, о срочном откомандировании ремонтников 13-го АРВБ в распоряжение начальника Ленинградской гарнизонной рембазы и второй, подписанный начштаба Северо-Западного фронта командармом 2-го ранга И. В. Смородиновым, разрешавший всем окруженцам 8-й армии срочно прорываться за линию фронта без тяжелого вооружения, техники и транспорта.

– Вот, ознакомьтесь, товарищи, – предложил я.

Кажется, неграмотных среди собравшихся не оказалось, и они довольно внимательно прочитали оба приказа, передавая листки по очереди друг другу. Когда документы были дочитаны, я аккуратно сложил их вчетверо и убрал обратно в нагрудный карман гимнастерки. Как мне показалось, приказы были восприняты с явным облегчением. Только сержант Смирнов (предполагаемый Кюнст) не выказал никакой видимой реакции – ну этот-то точно все наперед знает!

– И что вы, товарищи, скажете по этому поводу? – поинтересовался я.

– Раз вы теперь нами командуете, товарищ майор, – высказался, как я понял, опять за всех скопом Гремоздюкин, – то наше дело выполнять полученный приказ. Только непонятно, с чего к ремонтникам такое особое внимание и почет?