Текст книги "Кораблики, или «Помоги мне в пути»"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
СКВЕРНЫЙ МАЛЬЧИШКА
1Конечно, он не растворился. Никуда не делся.
Утром я стоял над Петькиной постелью и смотрел, как он спит.
Спал Петька носом к стене, знакомо свернувшись калачиком, – колени к подбородку. Цветастое покрывало сбилось, я видел "гусиную лапку" на лопатке и длинную засохшую царапину на плече. Заработал ее Петька, видимо, еще сто лет назад, в Старотополе.
Подумав об этом, я опять чуть не задохнулся от смеси всяких чувств. Потому что ведь этот мальчишка был я. Я – собственной моей персоной. Я – во втором лице. И сознавать этот факт до конца было трудно, странно, жутковато даже... И в то же время это был заброшенный на чужбину, затерянный в безжалостной путанице темпоральных явлений пацаненок. И не было теперь у него никого, кроме меня. Поэтому разглядывал я спящего Петьку с боязнью и нежностью. А он дышал ровно, и тихо шевелилась на голове торчащая, будто клавиша, плоская прядка...
В дверь заглянула Карина. Она куталась в халат.
– Рано еще. Пусть малыш выспится...
Вчера ночью я наплел ей, что в одном из интернатов отыскал малолетнего родственника, праправнука своей младшей сестры (которая, кстати, у меня и правда была когда-то, но умерла, не дожив до года, и я ее не помнил). И поскольку мальчик – сирота, я взял его на воспитание. И ему будет хорошо, и мне. Легче жить, когда кто-то родной рядом.
Карина, добрая душа, шептала, вздыхая и ворочаясь рядом:
– Конечно, конечно, Пит... Вы только от меня не уезжайте, ладно? А то вдруг захотите квартиру попросторнее...
– Нет, что ты! Нам у тебя будет хорошо. К тому же мальчику нужен женский глаз...
– И тебе. Ты сам еще как мальчишка.
– Ага. Только толстый и старый...
– Ох уж, старый!..
Сейчас она сказала, что приготовит завтрак и помчится к себе в магазин: туда привезли контейнер с новыми игрушками.
Едва Карина ушла, как появился Юджин. С утра пораньше. Ему не терпелось, конечно, знать подробности.
Петька все дрыхнул.
Мы с Юджином засели в другой комнате, и я наконец во всех деталях изложил вчерашние события.
Юджин почти не перебивал. Иногда нервно барабанил пальцами по колену, порой вытягивал в трубочку губы, словно присвистнуть хотел.
Потом на цыпочках мы вдвоем сходили к Петьке. Он спал все так же, носом в коленки. Юджин постоял, посмотрел, усмехнулся:
– Гусиный след... В точности как у тебя. Твой я помню еще с той поры, когда пацаном плясал на твоей спине... Ладно, пошли. Пусть спит...
Мы вернулись на прежнее место – в кресла у кофейного столика. Помолчали.
– Вот такая история... – сказал я, ощущая почему-то сильную скованность.
– Клянусь темпоральными спиралями, это самое удивительное, чему я был в жизни свидетелем, – заявил Юджин. Серьезно и все же с намеком на обычную иронию. – Хотя, если разобраться, случай не совсем неожиданный.
– Неужели? – я даже слегка обиделся.
– Да... Ты же сам в пору разработки Конуса предполагал возможность подобных эффектов...
– Я?!
– Ну, не в точности таких, но все же... Возможность воссоздания прошлых событий на основе скрытых остатков информации. А мой отец решительно отрубил эту ветвь исследований. "Это, – сказал, – псевдонаука, ибо никакое обратное следование по темпоральному вектору невозможно". Я читал материалы тех лет, знаю. А при чем тут обратное следование? Здесь же совсем иной принцип! Да ты сам это знаешь лучше меня.
– Ну, во-первых, никто всерьез за эту тему и не брался. Мы с твоим отцом спорили о другом. Я хотел ввести в Конус еще одну программу: о многовариантности одного явления в параллельных темпоральных потоках. То есть когда одно событие может на практике давать ряд разных, но равноправных последствий и далее развитие идет параллельными путями. Так называемая формула: а, деленное на n, равно а, умноженному на n...
– Отец зарубил и эту тему...
– Да, и это во-вторых. Он был прав. Если бы мы взялись еще и за такую программу, "Игла" не ушла бы до сих пор... И вообще, не смей критиковать отца! Мал еще.
– Слушаюсь, дядя Пит...
– То-то же. Лучше скажи, как быть с этим типом, с Полозом? Нельзя же все так оставить...
Юджин помрачнел и сказал, глядя мимо меня:
– Полоз – личность известная. Во многих смыслах.
– То есть?
– Ну, то, что он музыкальный и прочий талант, это само собой... Был он, кстати, сначала ведущим инженером известного комплекса "Электрон-Солнце", а затем подался в искусство и в дело эстетического воспитания подрастающего поколения. На этом поприще имел вначале некоторые неприятности...
– Немудрено... – буркнул я.
– Да... Кое-кто начал высказываться, что интерес Полоза к мальчикам не только музыкальный. Ну, ты понимаешь. Был некоторый шум, но доказательств не нашлось, а слухи он гордо отмел и начал со своими "Приморскими голосами" триумфальное шествие по сценам Побережья и далее. Победы на конкурсах, лавры, аплодисменты...
– Эти юные "голоса" высказываются о нем, однако, сдержанно, – заметил я. – Вчера мне удалось побеседовать с двумя...
– Возможно. Говорят, он теперь со своими питомцами весьма сух и официален... Однако поет хор здорово...
– Еще бы! С такими вот "приглашенными" солистами...
– Во всем этом надо разобраться аккуратно, – сказал Юджин. – Так, чтобы до сути докопаться и в то же время зря не дергать Петьку.
Он сказал о Петьке, как о самом обыкновенном мальчишке.
– Да, – согласился я. – Ему и так нагрузочка на нервы...
– А что касается Полоза, я неофициально попрошу знакомых ребят из оперативного отдела ОГ пощупать его. Осторожно...
Я невольно поморщился.
Юджин снисходительно объяснил:
– Зря ты кривишься. У тебя об этой фирме представление полувековой давности. В ту пору огэшники занимались борьбой с инакомыслием. А нынче в этом нет смысла, ибо каждый может мыслить как угодно или не мыслить совсем...
– Последнее, очевидно, предпочтительнее, – язвительно заметил я. – Ибо, поразмыслив, ты понял бы, что неофициальное "пощупывание" мало вяжется с демократией, которой здесь нынче гордятся.
Юджин проговорил наставительно:
– Я сказал "неофициально попрошу". А "пощупают" его вполне официально, хотя и без шума. Поводов достаточно... И вообще это моя проблема. А тебе хватит забот с... юным пришельцем из слежавшихся темпоральных слоев.
– Ох... Что же мне с ним делать-то? – опять отдался я сомнениям и тревогам.
Юджин откликнулся беззаботно:
– Как – что? Будешь воспитывать. Ты же знаешь его как самого себя... Выучится в школе, станет продолжателем твоих дел. Пустит Конусы на конвейерный поток...
– Трепло, – вздохнул я.
– Отнюдь...
– Для начала он в школе обрастет двойками. Программы-то нынче совсем не те... В свои детские годы я даже слова такого не слыхал – "компьютер". Не говоря уже о кибернетических лекторах и системе обучения профессора Наумова...
– При любой гимназии есть группа адаптации. Для тех, кто более или менее почему-то отстал. Там в момент подтянут до общего уровня любого ребенка, если он не идиот от природы... Ты ведь в детстве, кажется, не был полным кретином?
– Ни кретином, ни нахалом. В отличие от некоторых...
Юджин потянулся, сказал с завистью:
– Ох и сладко спит наш найденыш. А я поднялся ни свет ни заря.
Но Петька уже не спал. Дверь приоткрылась, и просунулась голова со взъерошенной челкой.
"Ну вот и начались психологические проблемы, – со страхом подумал я. – Всякие синдромы темпорально-пространственной некомфортности и ностальгия по прошлому..."
Петька сказал:
– Здрасьте... Дядя Пит, а где тут уборная?
2Несколько дней у меня и правда не было проблем, кроме Петьки. Я приучал его к новой жизни. И приучался сам заодно. Мы вместе вживались в незнакомый мир. Он казался нам радостным и пестрым. Петьке – особенно. Он смотрел на все распахнутыми глазами мальчишки, который попал внутрь фантастического романа о будущем. Да так, по сути дела, и было.
А кроме всяких чудес, волшебного изобилия и невиданных зрелищ, радовало Петьку море. Ведь о нем он страстно мечтал еще там, в Старотополе.
Митя Горский был яхтсменом, и несколько раз мы выходили в открытое море на его "Эскулапе". Петька млел от счастья.
И надо сказать, я тоже...
Но Митя не только ублажал нас парусными утехами. Он провернул еще и очень важное дело: договорился с клиникой Института Космоса, и там Петьку подвергли недолгому, но старательному обследованию.
Не нашлось в моем двойнике никаких отклонений и ненормальностей. Самый обычный мальчишка одиннадцати с половиной лет. Правда, мелковат был по сравнению с нынешними ребятами его возраста, но это не очень заметно. Да еще нашли у него хронический холецистит, которым в детстве маялся я. Хворь теперь прогнали из Петьки за несколько часов, а я окончательно убедился, что "растворение в пространстве" моему воспитаннику не грозит.
Настораживало и даже огорчало меня в Петьке теперь другое: он почти не вспоминал о Старотополе. И никакой тоски, кажется, не испытывал. Конечно, оказался мальчишка среди сказочного мира, и мир этот закружил, околдовал его. Но неужели сердце ни разу не позвало назад? К тем, кто его любил... И неужели я на его месте вел бы себя таким же образом?
Я прикидывал так и этак. Нет, я, по-моему, скоро начал бы сохнуть от печали. А может, для Петьки просто еще время не пришло? Или он притворяется, чтобы не терзать ни себя, ни меня?..
Надо было думать, наконец, о нормальной, будничной жизни. Я записал Петьку в ту школу, где когда-то учился сам. В ней и правда была группа адаптации. Но Петька провел в ней всего неделю, пока осваивал работу на школьных персоналках и калькуляторах. Основы нынешней пространственной и гуманитарной математики я объяснил ему сам: штука эта вполне для детсадовского восприятия, если подавать с умением... Вскоре любезная Юмма Григорьевна, наставница Петькиной группы, сказала, что ему пора идти в основной класс.
– Конечно, мальчик сильно отстал из-за болезни, но он все схватывает на лету и у него врожденное аналитическое мышление.
Я загордился Петькой и, следовательно, собой...
Со мной Петька держался свободно и беззаботно. В общем-то вел себя послушно, хотя иногда и упрямился по пустякам. Я не обижался, помня себя. Он звал меня "дядя Пит" или просто "Пит" и говорил мне "ты". Как близкому родственнику, дядюшке например. Видимо, странность своего происхождения и необычность нашего родства мало Петьку волновали. И я, кажется, стал привыкать. Смотрел на него вроде как на любимого племянника.
Хотя, с другой стороны, разговоров о нашем прошлом мы не избегали. Наоборот. По вечерам Петька часто забирался ко мне на постель и требовал рассказать, "что было потом". То есть как я жил после того, когда он попал сюда.
Я рассказывал. Но больше уже о юношеских делах, об учебе в университете, потом о работе над Конусом. И о полете в "Игле". Про детство мы говорили осторожно. Я боялся упоминать о взрослых, с которыми мы жили тогда. Легко ли говорить о тех, кого нет! Особенно о маме...
И Петька о маме ни разу не спросил. Я не мог представить, что он про нее не вспоминает. Ясно, что он просто держал эту память глубоко в себе, горько понимая, что возвращение невозможно.
А насчет отца он однажды все-таки завел разговор:
– Пит, удалось тебе тогда убежать к отцу?
– Убежать? Когда?
– Ну, я же собирался к нему сразу после того концерта! Значит, и ты! Разве не помнишь?
Я не помнил. Воспоминания о том концерте были у меня достаточно сбивчивые. А вообще-то бежать к отцу в Дмитров я собирался не раз, в горькие минуты. Не знал тогда, что отец умер еще в сорок шестом году, в дмитровском госпитале, от ран, полученных на фронте.
Об этом я осторожно и сообщил Петьке. И замер: вдруг сейчас он спросит и о маме? Но Петька только вздохнул:
– Значит, все было бы зря. И кораблик... – Но тут же встряхнулся. – Нет, не зря! Ведь Дорога все равно получилась...
Да уж, Дорога у него получилась. Такая, что длиннее некуда... Я взлохматил ему отросшую челку:
– Беги спать, Петушок. А то тетя Карина задаст нам...
Карину Петька слушался больше, чем меня. Она обращалась с ним весело, по-свойски. Иногда и покрикивала: если чересчур дурачился или допоздна засиживался у стереоэкрана. А один раз даже дала шлепка, когда Петух полез без спросу этот экран ремонтировать.
– Что за безголовое создание! Жить надоело? Знаешь, какое там напряжение?!
Он ничуть не обиделся. Только сказал гордо:
– Подумаешь. Меня никакой ток не берет.
– Балда ты, там же несколько тысяч вольт! – вмешался я. – Марш умываться и спать, курица растрепанная... – Ухватил его под мышку и потащил в ванную.
Петька дурашливо заболтал коричневыми босыми ногами. Как и многие здешние мальчишки, он привык гулять босиком. Тем более, что все еще стояло лето.
3Когда же начался наш разлад? Может быть, когда Петька притащил из школы сразу несколько «неудов» и я всерьез разозлился, а он сказал нахально:
– Подумаешь! Сам-то, что ли, отличником был?
– Ты вот порассуждай! Кончится тем, что выдеру!
– Сам себя, значит. Как унтер-офицерская вдова, – хмыкнул он. В школе они как раз проходили Гоголя.
Я малость опешил от такой его находчивой дерзости, но он уже сделался дурашливо-ласковым и промурлыкал:
– Дядюшка Пит, моя совесть не спит. Она меня гложет, на лопатки положит... Я все выучу и пересдам.
– Обормот, – с облегчением сказал я. А он умчался к мальчишкам в ближний парк.
Но скоро я заметил, что Петька огрызается все чаще и чаще. Может, возраст такой наступал? А может... что-то еще?
Вот ведь повороты судьбы!
Что я хотел от жизни? Моя задача с Конусом была блестяще выполнена. "Игла" шла в Пространстве, туннель существовал – это была непреложная данность. Я свою миссию выполнил до конца. Правда, предстояла еще посадка Конуса на далекую планету и практическое освоение туннеля, но это уже было дело других, специально подготовленных людей. А я, порядком вымотанный тридцатилетней, всего меня без остатка забравшей работой и двухлетней вахтой на "Игле", сейчас был намерен предаваться заслуженному отдыху и прочим человеческим радостям бытия... Нет, конечно, не сплошному отдыху. Буду работать над статьями по корпускулярной теории Времени, над монографией-отчетом о своем отрезке пути на "Игле", о свойствах туннеля, но все это – неспешная, уютная такая деятельность...
Так я рассчитывал.
А судьба мне, всю жизнь бездетному и холостому (хотя и немало пострадавшему на сердечном фронте), подкинула роль папаши упрямого сорванца. Никак иначе эту роль не назовешь, несмотря на необычность случившегося.
Когда Петька чересчур вредничал, я думал: "Неужели я был в его возрасте таким?" Казалось, что нет, не таким. Спокойнее, покладистее. Но, с другой стороны, я ведь и не оказывался в такой вот обстановке. Переселение в другое время кому хочешь может поменять характер...
Казалось бы, при нашей-то одинаковости я должен угадывать, просто читать все его мысли. Но куда там! Я понятия не имел, что у него нынче в этих мыслях-то.
Однажды я засиделся до ночи за журналом "Галактика", и вдруг показалось, что Петька в своей комнате, за прикрытой дверью, тихонько плачет.
Тревога толчком подняла меня на ноги. "Это должно было случиться, – подумал я. – Столько всего навалилось на беднягу. Днем, понятное дело, школьные заботы, приятели, игры и веселье, а вот ночью-то оно и приходит – печаль и тяжелые раздумья..."
Я на цыпочках шагнул в комнату. Мягко горел зеленый, в виде лесного гномика, ночник. Я подошел к постели.
Петька не плакал. Но и не спал. Смотрел в потолок. Без удивления повернулся ко мне.
– Что не спишь, Петушок?
– Так. Думаю...
Что тут скажешь? "Не думай, спи" или "Завтра рано вставать, в школу идти"?
Я сел на край постели. Молча.
Петька сказал хорошо так, ласково:
– А сам-то почему не ложишься, Пит?
– Читаю. Статью одну интересную раскопал.
– А-а... – протянул он. И вдруг спросил, опять уставившись в потолок: – А когда прочитаешь, опять пойдешь к ней?
Я обалдел. И не нашел ничего ответить, как только:
– А тебе-то что?
– Так... Зачем ты к ней ходишь?
Он прекрасно знал зачем. Потому что я в одиннадцать лет все про такие вещи знал тоже. Что нам было дурака валять друг перед другом?
– Я же взрослый мужик... Природа...
– Ага, "природа". А если от нее ребенок получится?
– Не получится. Карина не хочет... А если бы и получился, чего плохого?
– Вот еще, – буркнул он.
– Ты же сам хотел маленького братишку или сестренку. Там еще, в Старотополе.
Петька возмутился:
– Когда это я хотел? Не придумывай!
– А ты не отпирайся. Я же отлично помню.
– Ты много помнишь... чего на самом деле не было.
Он явно напрашивался на ссору. И я понял почему. Ему порой досадно и неловко было оттого, что я знаю про него все. По крайней мере, все из старотопольской жизни. Его дела, мысли, тайные движения души. Поступки, о которых не хочется вспоминать. Все слабости и привычки. В том числе и такие, о которых стыдно говорить. И тот случай с Турунчиком...
И поэтому не раз уже Петька огрызался в ответ на мои даже вполне безобидные воспоминания. Говорил, что я все путаю и "ничего подобного не было".
Конечно, и он, в свою очередь, все знал про мое детство. Но именно про детство, про старотопольское время. А про дальнейшую жизнь – только с моих слов. Поэтому условия игры были очень неравные.
И сейчас я спорить не стал. Сказал примирительно:
– Ладно, Петух, не топорщи перья, спи...
Он сердито отвернулся к стене.
Я в подобных случаях отворачивался так же... Нет, что ни говори, а мы были одно и то же...
Может быть, это "одно и то же" в конце концов и стало между нами колючей загородкой. Тут уж я один был виноват. Когда мы прожили вместе около двух недель, я стал себя ловить на странных ощущениях. Стоило мне вспомнить, кто Петька на самом деле, и я не мог заставить себя дотронуться до него. Вернее, мог, но с усилием. Нет, это было не отвращение, не страх, но... в общем, что-то отталкивало меня. Словно я рядом с каким-то противоестественным существом. Казалось бы – наоборот: полностью своя плоть и кровь. Но, видимо, этого и не принимала человеческая природа. Не готова была к столкновению внутри себя двух одинаковых "я".
В конце концов это стало настолько меня мучить, что однажды я не выдержал, поделился с Юджином и Митей Горским. С Юджином – как с единственным другом. А Митя – он же врач.
Мы сидели поздно вечером у меня в комнате за бутылочкой "Византийского рубина", Петька спал, Карина тоже, и я излил душу:
– В детстве был у меня один страшный сон. Часто повторялся. Будто мне поездом отрезало руку, и она живет теперь отдельно. У меня дома живет, как кошка или щенок. Спит в углу, лазает по комнатам, царапает пальцами половицы. Помогает маме посуду мыть (и за это мама хвалит ее чаще, чем меня). И я тоже живу нормально. Не помню уж – с одной рукой, или вторая потом выросла снова... Но время от времени наступает жуткий момент: на той, на самостоятельной руке отрастают ногти, и меня заставляют их стричь. А я не могу, обмираю от какого-то ужаса. От непонимания: как это так – моя рука и в то же время отдельная! И живая!.. И... вот сейчас порой так же...
Выплеснув это, я почувствовал себя порядочной скотиной, но в то же время сделалось легче. Я залпом хлопнул целый стакан и стал смотреть в темное окно. Попросил:
– Митя, посоветуй что-нибудь...
Митя сказал довольно спокойно:
– Не так сразу. Надо подумать.
На следующий день, когда Юджин опять навестил меня, я смущенно спросил:
– Ну, не советовал Дмитрий что-нибудь... по поводу того, что я болтал вчера?
– Советовал, – вздохнул Юджин.
– Что?!
– Он и сам бы мог сказать, еще вчера, но не посмел, исходя из разницы возрастов и уважения к твоей персоне. А мне рекомендовал...
– Что именно?
– Извини, но дать тебе по зубам. Как следует. Это, говорит, снимет у старого дурня все комплексы и синдромы... Лучше бы, говорит, следил за Петькой, чтобы тот не шастал с другими юными авантюристами по скалам и по зарослям в старой крепости, а то ходит мальчишка тощий и ободранный, как недокормленный Маугли...
Это точно! Петька в самом деле нашел в классе приятелей и любил с ними лазать где не надо. И это меня порядком беспокоило. Но сейчас я испытал большущее облегчение. Неожиданный Митин рецепт (даже не осуществленный на практике) словно встряхнул меня. Вроде той оплеухи, которую я заработал в детстве от Игоря Яшкина. И я не обиделся на Митю и на Юджина за нахальство, хотя сделал вид, конечно, что обиделся, и обозвал их сопливыми мальчишками.
Юджин довольно погоготал. Потом стал серьезным, оглянулся на дверь и тихо сообщил:
– Ребята из оперотдела Полозом поинтересовались. Очень всерьез.
– Ну... и что?
– Гад! – резко сказал Юджин. – Ты даже не представляешь, какой гад.
– В общем-то представляю...
– Не представляешь... что ждало бы Петьку, если бы ты не подоспел.
У Юджина закаменело острое, плохо выбритое лицо. А я молчал и ждал. И почему-то опять стало страшно, будто опасность рядом.
– Ты решил, что железный пол – это, так сказать, средство ускорения, да? Живую материю побыстрее превращать в неживую, чтобы она вовремя исчезала, да?
Я кивнул. Было очень тошно.
Юджин глухо сказал:
– Черта с два... Живая материя тех маленьких биороботов... если они и правда были только биороботами... никогда не исчезала сама по себе. Ее необходимо было превратить в неживую. Но Полоз... поступал так не сразу. Сперва он... развлекался с этими ребятишками как хотел. Это очень удобно и безопасно. Сознание у них затуманено, способности к сопротивлению никакой, одежда исчезает сама собой...
Меня замутило. Я переглотнул и сказал искренне:
– До чего же жаль, что я не пристрелил эту сволочь...
– И сам оказался бы вне закона.
– Ну и хрен с ним, с вашим законом. Ушел бы опять...
– А Петька?
Да, а Петька... Один, сирота в чужом мире...
– Но теперь-то этого гада взяли?
– Ты слушай уж до конца, – недовольно и почти через силу проговорил Юджин. – Ты думаешь, все так просто? Думаешь, чем он занимался? "Попугает" полуобморочного ребенка, включит рубильник – и конец?.. Нет, он изувер до последнего атома. Живую материю переводить в неживую доставляло ему особое удовольствие. Железный пол и рубильник – это лишь аварийное средство для срочных случаев. А вообще-то у него оборудован подвал со специальными приспособлениями. И маленький электрический стул, и... многое другое. Даже мини-гильотина... по мальчишескому росту... Там, в подвале, он давал... "подопытному субъекту" стимулятор, чтобы у него прояснилось сознание, чтобы тот все понимал и чувствовал, как нормальный ребенок. Потом скорбным голосом читал приговор и сочувственно объяснял: ничего, мол, не поделаешь, другого выхода нет... И, наслаждаясь ужасом ребенка, совершал "акцию". Один или с помощью Карлуши... И – никаких следов. Жертва почти сразу распадалась на элементарные частицы, которые исчезали в подпространстве... Даже капельки крови исчезали. Стерильность... Ты чего? Сердце?
А я – ничего. Только малость звенело в ушах и пасмурно стало за окнами. Я мотнул головой, отгоняя жуткое ощущение: будто я, маленький Петька Викулов, в лапах этого чудовища... Откашлялся, спросил:
– Как про это про все узнали-то? Сам рассказал?
– Ну да, держи карман... Прочитали его дневники. Ну, то есть записи на компьютерном кристалле. Он их подробно делал, эти записи, с изложением всех деталей и своих ощущений... Конечно, они были зашифрованы ключом, составленным на четырехмерном уровне. Формула x плюс n. Еще полгода назад возможность прочтения была исключена. Но сейчас в отделе расшифровки есть один гениальный паренек, он изобрел для кристаллов суперключ, который перетряхивает до миллиарда комбинаций в секунду. Плюс небывалая интуиция самого дешифровщика при начальном подходе...
– Значит, все доказано? Арестовали гада?
– Если бы... – вздохнул Юджин. – Во-первых, с дневника сумели взять лишь копию, без личного молекулярного клейма. И во-вторых, сам по себе этот способ дешифровки юристами еще не признан официально. Они говорят: "Интуиция интуицией, а полного технического обоснования нет..." И кроме того, Полоз хладнокровно заявил, что эти записи – чисто литературный труд, наброски романа ужасов, который он, Полоз, вознамерился сочинить на досуге.
– А подвал и эти... приспособления?
– Ну и что? Хобби, странность оригинала. Никому же не запрещено коллекционировать любые предметы. Ведь следов-то на этих предметах ни малейших... А железный пол – это своего рода тренажер для него, для Полоза. На чугунные плитки, мол, подавался ток разного напряжения, который стимулировал подвижность и энергию во время физкультурных упражнений...
– И... значит, он будет жить по-прежнему? – потерянно сказал я.
– Ну... во-первых, он все же достаточно напуган. И уже официально объявил, что оставляет руководство хором. Под каким-то удобным предлогом. Во-вторых, специальные люди теперь не спустят с него глаз. А больше сделать ничего нельзя. Чтобы возбудить дело, необходимо заявление от кого-то из пострадавших и наглядные доказательства преступлений... А живой пострадавший только один Петька. Но если Петьку сейчас втягивать в эту историю, представляешь, сколько всего на беднягу свалится?
Я представлял. Втягивать было нельзя. Петьке надо было жить нормально, без лишних испытаний нервов и души. Привыкать к нынешним временам...
И тут меня опять обдало страхом: "Единственный живой пострадавший!" Значит, единственный свидетель!.. А ведь Полоз на свободе. И понимает, что единственный свидетель – реальная опасность.
Это я перепуганно и высказал Юджину. Он поморщился:
– Да ну, не посмеет. Как и все сволочи подобного рода, он трус... Впрочем, хорошо, конечно, если Петька не будет болтаться по пустынным местам один...
Я подумал, что он, к счастью, всегда с приятелями или со мной. Но все равно надо быть внимательнее... Я отчетливо видел перед собой длинное лицо Полоза – с выпуклыми синими глазами, дряблым подбородком, в обрамлении рыжих повисших локонов. И дернулся от боязливого отвращения.
– Ну как природа может допустить, чтобы в человеке было столько мерзости и зверства...
Юджин сказал очень серьезно:
– Это не человек. Это оборотень, воплощенное зло. Исчадие Сатаны... Странно звучит в наш просвещенный век, но это так, я уверен.
– И нет против него никакого средства?
Юджин шевельнул плечом:
– Поживем – увидим... Ну а как Петух-то? В школе все нормально?
