Текст книги "Дагги-Тиц (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Потом опять начинался вальс…

Хотя Лодька не танцевал, мелодии захватывали его, кружили голову, и он такие вот вечера с концертами и вальсами (да и всю «дворцовую» жизнь!) называл про себя «В вихре вальса». Все это ему напоминало жизнь маленького светского общества (ни чуточки не похожего на «общество», которое собиралось на Стрелке). Оно было окутано атмосферой «Дворца».

Лодька уже не думал, что обшарпанный особнячок не похож на дворец. Тем более, что громадное окно с закругленным верхом и две башенки над крышей придавали маленькому зданию некоторую необычность (потом Лодька узнал, что этот стиль называется «модерн»).

Конечно, внутри была теснота. Тем более, что второй этаж занимали обычные квартиры (в одной из них жил Аркаша Вяльцев). Зал со сценой – всего на сотню человек, а комнаты для кружков – будто клетушки. Зато хватало закутков, коридорчиков, глубоких оконных ниш, где можно было укрыться для всяких переговоров.

В этих переговорах самая пустяшная тема принимала окраску многозначности и полутайны. Дела и новости обсуждались вполголоса, с доверительными интонациями и ощущением, что все это «только для своих».

Иногда компания по скрипучей, как в старой таверне, лестнице подымались в квартиру Вяльцевых, чтобы разместиться на диване и побеседовать «без лишних ушей». Аркашина мама относилась к таким визитам без восторга, но и без большой сердитости. Порой даже угощала печеньем или ирисками…

Часто случалось, что после танцев шли прогуляться по улицам. Провожали сначала Стасю, потом Агату (она жила в конце улицы Кирова, почти у реки). Попрощавшись с девочками, «мужская группа» обычно шагала над обрывами, вдоль Туры. Под ногами звонко лопался на подстывших лужах ледок. Вверху дрожали лучистые (тоже, казалось, – звонкие) звезды и планеты. Впереди, на остатках заката, проступали башни старого монастыря. Похоже, будто вставал там нездешний город. И ощущение необычности снова окутывало друзей. Хотя разговоры были обычные.

– Эдик, извини, но, по-моему, ты не прав, – говорил Клим. – Агата вовсе не обижена на тебя за то, что ты обиделся, что она в тот раз танцевала с Владиком Русецким. Между ними ничего нет, и она вовсе не дуется на тебя, а просто ждет, что ты заговоришь с ней первым.

– Но мы же не ссорились. Я сегодня заговаривал с ней не раз. И она даже улыбалась в ответ. Но смотрит не как прежде…

– По-моему, она смотрела доброжелательно, – вставлял свое слово Лодька. Просто, чтобы поучаствовать в разговоре.

– Нет, Лодя, прости, но ты был ненаблюдателен, – вздыхал Эдик.

– У Агаты это пройдет, – солидно обещал Борис. – Аркаша, дай, пожалуйста, твой фонарик, я, кажется забрызгал брюки… Спасибо…

Шхуна «Колумб»

Лодька проснулся, но подыматься еще не думал. Лежал с закрытыми глазами носом к стенке. Мама дернула его за пятку:

– Хватит нежиться. Проспишь все дела.

– М-м… какие?

– Например, тебе надо сходить в магазин, купить несколько тетрадок в косую линейку…

– Это еще зачем? – Лодька лег на спину и открыл один глаз (тот, что со стороны мамы).

– Чтобы отрабатывать почерк.

– Какой почерк? – (Открылись два глаза.) – Что за новости?

– Ты разве не знаешь? Министерство добавило семиклассникам еще один экзамен, по чистописанию. Там решили, что выпускники неполной средней школы должны писать четко и красиво, а не как курицы лапой. Кто не сдаст – осенняя переэкзаменовка.

Лодька сел.

– Их что, в этом министерстве, атомной бомбой по копчику стукнуло?! Совсем рехнулись?!

– Шутка, – сказала мама. – С первым апреля…

Лодька упал на подушку.

– Ну и шуточки у тебя, мам… Я полежу еще десять минут. Отдышусь…

Хорошо, что не надо в школу…

Первое апреля, как известно, день веселых обманов. Но сюда же примешивается и горькая правда: кончились весенние каникулы и начинается многотрудная учебная четверть, последняя перед экзаменами. Однако на этот раз календарь подарил школьникам еще одни каникулярный денек – и это не шутка, а радостная истина: первое апреля выпало на воскресенье.

– Повезло, – сказала мама во время завтрака. – Можешь бездельничать лишние полсуток.

– Не могу… – Лодька дожевал вермишель с квашеной капустой. – В одиннадцать репетиция.

– В выходной-то?

– Да. Теперь будем репетировать и по выходным. Чтобы успеть с премьерой к концу учебного года…

– К концу учебного года надо успеть подготовиться к экзаменам. Выпускной класс. Вы там, в кружке, про это помните?

– Конечно… – Лодька доглотал компот с твердыми сморщенными грушами. – Все, кто в седьмом, лихорадочно переписывают билеты, которые ты достала… А я решил с будущей недели повторять два билета в день: по физике и по математике…

– Это первоапрельская шутка?

– Ну… наполовину. На самом деле по одному билету…

– Слабо верится… Учти, если станешь бездельничать…

– А я бездельничаю?! Я еще вчера натаскал в кухню дров и воду принес, два ведра! И в магазин за маргарином ходил!

– Я не про дрова и воду и даже не про маргарин. Я про экзамены. Если станешь валять дурака…

– «Я напишу папе»!

– Нет. Надеру уши.

– Уши нельзя. Какой из меня будет принц – с распухшими красными ушами!

На самом деле уши не будут видны. Принцу был обещан парик с завитыми локонами из пакли. А также придворный костюм: красная курточка с буфами у плеч и белые рейтузы, как у девчонки-фигуристки. Лодька думал об этих рейтузах с содроганием и тайно желал, чтобы премьеру по какой-нибудь причине отменили. Однако во «Дворец» каждый раз спешил с радостью.

Весна вспрыскивала в организм заряды нервного веселья и бодрости. Лодька сам удивлялся, как у него на всё хватает времени: сидеть на уроках, репетировать на сцене, гулять по вечерам с друзьями, читать взятые у Льва Семеновича книжки, делать (хотя бы иногда) домашние задания и повторять перед сном (минут по десять) алгебраические формулы и законы физики. А бывало, что и проявить себя в домашних делах.

– Мама, я сегодня по собственной инициативе протер пол в коридоре. А то Галчуха сто лет не раскачается…

– Невероятно! Вечером об этом сообщат в «Последних известиях».

– Уже сообщили! Обещали путевку в Артек!..

– С твоими-то отметками…

– А что отметки? Алгебру я уже исправил. На четверку. Варвара цвела как георгин… А по немецкому пятерка. Их бин мустергютлихер шулер. То есть примерный школьник… Ты мне дашь три рубля на «Тарзана в Нью-Йорке»?

– Оно и видно, что шулер. То есть жулик…

– Только самую капельку…

Иногда Лодька заглядывал на Стрелку. Борька здесь вовсе не появлялся, а Лодьку порой тянуло в родные места. Здесь уже пробивалась травка и золотилась у полениц мать-и-мачеха. На просохшей земле можно было пинать мяч и бить им в кирпичную стену пекарни, тренироваться на меткость удара. Можно было играть в чику. Но Лодька мяч пинал редко, а в чику не играл совсем: пришлось бы становиться на колени, а он берег отглаженные брюки.

– Чё Арон-то носу не кажет? – спросил однажды Толька Синий. Лодька пожал плечами.

– Ты, Севкин, хоть иногда вспоминаешь нас, а он совсем артистом заделался, – заметил Гоголь. – Скоро в Большой театр позовут…

– Его Монька не пускает, велит английский учить, – постарался оправдать друга Лодька. – Чтобы на третий год не загремел.

– Костика вон тоже не отпускают, а он все равно своих не забывает, – похвалил юного музыканта Ростовича Фома. Тот, положив на колоду футляр с кларнетом, лупил начищенными ботинками по мячу…

Борька и правда позабыл про «герценских», знал теперь только «дворцовых» друзей. Ну, они, по правде говоря, стоили того! Лодька тоже с удовольствием думал о каждом.

Эдик – он порой чересчур самолюбив, но скрывает свой недостаток за удивительной сдержанностью и вежливой улыбкой. Ни разу не намекнул никому, что мог бы принца сыграть в тыщу раз лучше Лоди Глущенко. (Лодька сам однажды намекнул про это Агнии Константиновне, но та сказала: «Нет-нет, Эдик Савойцев на своем месте».)

Аркаша Вяльцев постоянно весел, со всеми радостно дружелюбен, откровенен и беззаботен. С ним всегда хорошо и просто. Похоже только, что Кирилл его не одобряет. Однажды Лодька и Стася в перерыве репетиции обсуждали Аркашину игру, и Стася сказала:

– Он какой на самом деле, такой и на сцене. Звонкий, как колокольчик.

Кирилл был здесь же. И заметил:

– Это так. Ему легко звенеть под любой дугой…

Лодька слегка подосадовал на эту реплику. Но подумал и отнес ее за счет плохого настроения Кирилла: у того были какие-то сложности с военкоматом…

О девочках что говорить? Стася она и есть Стася. Знакомы с января, а будто давным-давно. Правда, сейчас она как бы растворилась в компании семерых товарищей. Из отношений «один на один» у них с Лодькой осталась только переписка с «дырчатым шифром», да и к ней они прибегали все реже, не хватало времени. Но Лодьку такое положение дел не тревожило, он считал, что объясняется это привыканием друг к дружке: нельзя же без конца обмирать от первых чувств. Никуда Стася все равно не денется.

Про Агату – про томную семиклассницу с тяжелыми бархатистыми глазами – Лодька думал меньше, чем про других. По правде говоря, он и другом ее считал постольку, поскольку она была дружна с Эдиком. Между ними двумя порой возникали «кое-какие сложности отношений» и тогда их рыцарски мирил Клим Моргалов. Сам Клим тоже был неравнодушен к Агате (это «совершенно секретно» знали все), но не позволял себе «никакого проявления чувств». Он считал непозволительным, чтобы общая дружба дала хоть какую-то трещинку из-за сердечных дел.

– Дружба должна быть без всякой щербинки, – несколько раз говорил он Борису, Лодьке и Аркаше. – Эдик может быть уверен: я не встану поперек дороги…

– У Клима крепкий характер, – сказал как-то Борька, когда они с Лодькой вдвоем шагали от школы. – Это у него, наверно, отцовское. Отец у него офицер, майор…

– Каких войск?

Борька немного замялся.

– Ну… он служит в безопасности государства…

– В МГБ, что ли? Ну и ну…

Борька ощетинился:

– А чего такого! Там же не только те, кто сажал невиноватых. Они и со шпионами борются. Знаешь, сколько немецких разведчиков во время войны переловили!

Лодька знал. И «ничего такого» к Моргалову не ощутил. Подумал только: «Понятно, почему Клим живет в «Реконструкторе»…

Кстати, и другие «дворцовские» жили не худо. У Аркаши родители работали в большом тресте, у Эдика в горисполкоме, у Агаты отец служил каким-то начальником на пристани. Только Стасин папа был «рангом пониже» – мастер на Судостроительном заводе. Так или иначе, у каждого отцы были живы и на свободе. Кроме Борьки и Лодьки…

А Борька вдруг засмущался снова, ссутулился и проговорил:

– Слушай, Лодь, ты не скажи случайно Климу и другим ребятам про моего отца. Я им объяснил, что он погиб в сорок первом на фронте… Он ведь и правда мог погибнуть, тогда многих арестованных посылали в штрафбаты…

– Ну… ладно. Ты тогда тоже не проговорись. Про моего…

Борька помолчал, пнул коленом раздрызганный портфель и признался:

– Понимаешь… я уже проговорился. Так получилось. Клим спросил: «Кто Лодин папа?», а я сказал: «Он моряк, на войне ему повредило руку». Он спрашивает: «Значит, сейчас не плавает? А чем занимается?» Я не придумал, что ответить и говорю: «На севере работает». Клим сразу: «В лагере, что ли?» А я: «Нет, живет под Салехардом»… Ну, а он: «А, значит, в ссылке…»

– Боря, ты полный идиот, да? – не сердито, даже ласково спросил Лодька.

– Ну почему?! Я подумал: может, это даже на пользу. Вдруг Клим что-нибудь узнает через отца и тот постарается помочь… Моему-то уже никто не поможет, а твоему – вдруг?..

– Правда идиот, – укрепился в диагнозе Лодька.

– А чего ты перепугался-то? – спросил Борька уже без виноватости. – Все равно там про Сергея Григорьевича все известно. А ребятам Клим не скажет ни словечка…

– А я и не перепугался! Мне отца стыдиться нечего, я за него кому хочешь морду набью!

– Набей мне, – покаянно попросил Борька.

– В самом деле идиот…

Надо отдать Климу Моргалову должное: он ничем не показал, будто что-то знает про Лодькиного отца. И относился к Лодьке так же дружески, как и раньше. Даже заступился за него перед Борькой, когда случился жесткий, испортивший Лодькино настроение спор.

Было это после воскресной репетиции, двадцать второго апреля. Всей компанией шли из Дворца по улице Ленина, в сторону Стасиного дома. Совсем уже было тепло, набухали почки, летали бабочки. Когда миновали Спасскую церковь, Лодька весело сообщил:

– А вот в этом доме мы с Борьк… Боречкой Аронским мучились первые годы школьной жизни.

– Ага. Меня там однажды в подвал посадили за плохое поведение, – подтвердил Борька.

– А вот нынешние мученики, – сказала Стася. – Чего это они страдают в выходной?

– Ленинский праздник, наверно, – догадалась Агата.

Из дверей полутораэтажного здания школы номер девятнадцать выскочила стая мальчишек и девчонок. Гвалтливые, как воробьята. И стали разбегаться.

– Смотрите-ка, Лёнчик, – томно обрадовалась Агата. – Лёнчик, здравствуй…

Он остановился.

– Здравствуй…те, – весело сказал он всем, но в первую очередь Агате (видимо, они были знакомы). Глаза, которые на сцене казались черными, теперь были темно-синими. И отражали полуденные солнышки.

Лёнчик был одет так же, как тогда, на концерте, только на голове большущая (совсем не подходящая для него) кепка с поломанным козырьком, а поверх матроски легонькое серое пальтишко. Оно было распахнуто. Лодька вспомнил, как во втором классе тоже распахивал пальто, чтобы в своем куцем костюмчике не выглядеть тонконогой девчонкой. Но Лёнчик, наверно, расстегнулся не поэтому. Хотел, чтобы все видели его шелковистый алый галстук.

– Только что в пионеры приняли? – сообразила Агата. – На ленинском сборе, да?

Лёнчик улыбался смущенно и счастливо.

– Да! Мне девять лет будет еще только летом, но сказали, что уже можно, если кто учится без двоек. Потому что в дружине мало пионеров.

– А ты, наверно, круглый отличник? – сказала Стася. – С твоими талантами…

– Вовсе нет! Но двоек тоже нету… – Он был радостно откровенен. – А отличникам давали, кроме галстуков, пионерские значки. Но всем их не хватило…

Лодька расстегнул суконную курточку. Галстука на нем не было (кто их носит в конце седьмого класса!), но пионерский значок все еще блестел на лацкане пиджака. Лодька отцепил его, слегка нагнулся.

– Лёнчик, держи… Давай пристегну. Это тебе от нашей драмкружковской бригады.

– Спасибо… – Глаза стали, как синие лампочки, губы растянулись. – Ой… а ты как без него?

– Как-нибудь. Мне осталось ходить в пионерах два месяца…

– Спасибо, – повторил Лёнчик, оглядывая каждого. Потрогал пристегнутую звездочку с костром костяшкой большого пальца. Снова остановил глаза на Лодьке. Тот, чтобы не случилось неловкого молчания, спросил:

– Ты почему больше не выступаешь со своим номером?

По-прежнему весело Лёнчик объяснил:

– Потому что не хочу. Получится, будто хвастаюсь своей памятью, а чего тут такого… Это меня наша учительница Елена Петровна тогда заставила, привела во дворец… Ох, а сегодня опять заставляет. Чтобы на вечернем концерте…

– Вот и давай… – ободрил его Клим.

– Придется… давать. Только я буду не с цифрами, а с книжкой. Взгляну на какую-нибудь страницу, а потом прочитаю наизусть.

– Как это у тебя получается? – радостно удивился Аркаша.

Лёнчик сказал без всякого самодовольства, озабоченно:

– Сам не знаю… Зато больше никаких способностей нет…

– Мне кажется, вполне хватает и этих, – вежливо вошел в разговор Эдик. – А ты, Лёня, уверен, что ни разу не ошибешься?

– Кажется, уверен… Я вечером тренировался на старинной книжке писателя Куприна и даже ни одной «яти» не пропустил…

– Уникальный талант, – подвел итог Клим. – Ладно, пошли, ребята… Лёнчик, до вечера, мы будем на концерте.

– Ни пуха тебе, ни пера, – добавила Стася.

– Ага… спасибо… – Сказать большим ребятам «к черту» Лёнчик, видимо, не решился…

Слова Лёнчика про книгу Куприна подтолкнули Лодькину память к другой стариной книге. На ходу он дернул Борьку за рукав.

– Слушай, когда ты заберешь у бабки Каблуковой Капитана Мариетта? Я боюсь Льву Семенычу показываться на глаза.

Это было вранье, Лев Семенович про книгу не вспоминал. Но Борьке-то надо совесть иметь! Волынит столько времени!

– Да заберу, заберу… – скривился Борька. – На днях…

– А что за капитан Мариетт? – заинтересовался Клим.

Борька скривился снова:

– Писатель такой… В нашем дворе девчонка была, десятиклассница, зимой копыта откинула… А книжка у них дома осталась. Вот его книжка… – Борька кивнул на Лодьку. – А я все не могу забрать…

Лодьку будто заморозило внутри.

– Не моя книжка, а чужая, отдать надо, – выговорил он несвоим голосом. – А ты… подлость это… Зачем ты так про Зину?

Борька не оскорбился словом «подлость». Но и раскаянья не проявил. Просто сказал:

– А чё! – будто при какой-нибудь ругачке на Стрелке.

– А «ничё»! – взъелся Лодька. – Ты уже не первый раз так! А она была… нянчилась с тобой, помогала…

– Ох уж нянчилась… – И он взъелся в ответ. То ли всерьез, то ли, чтобы не приставали: – А если я не люблю, когда помирают без спросу!

– Тебе лечиться надо, – глядя под ноги, сказал Лодька. Было стыдно за Борьку.

Клим авторитетно произнес:

– Боря, ты не прав. Лодя справедливо сделал тебе замечание. Про умерших так не говорят, особенно про хороших знакомых… И не дуйся, на друзей не обижаются.

Но Борька дулся. Шел и пыхтел, глядя в сторону. Лодьке стало жаль его. Чтобы постепенно свести ссору на нет, он сварливо напомнил:

– Ты вообще… Обещал дать мне книжку «Шхуна «Колумб», а до сих пор не почесался. Сам, небось, давно уж прочитал…

В самом деле, Борька еще две недели назад обещал ему эту книжку. Мол, во какая замечательная, про черноморских ребят, про шпионов, и сочинил ее писатель по фамилии Трублаини, который потом погиб на фронте. Борька взял эту «Шхуну» в городской детской библиотеке, куда Лодьке вход был закрыт.

– Я ее уже сдал… – сумрачно сообщил Борька. – Потому что срок закончился.

– Ничего себе! Две недели обещал, а потом сдал! Спасибо, дорогой!

– Потому что я дал ее сперва Олегу Ковалеву в нашем классе, а он ее сразу не вернул, хотя просил на два дня. А потом уже не было времени…

– Лодь, в чего ты сам-то эту «Шхуну» не возьмешь в библиотеке? – звонко спросил Аркаша. Он любил простоту и ясность и не любил ссор.

– Потому что не записан! Потому что туда, как и во Дворец, нужно разрешение из школы, а мне Зоюшка покажет дулю! Она ведь не забыла историю с «покойником»! Я всем уже сто раз про это рассказывал…

– Но если тебя так уж интересует эта книга, пойди в читальный зал. Посиди и почитай там, – рассудил Эдик. – Туда можно без всяких документов…

– Да не в книге уже дело, а… Какому-то Ковалеву он дал, а мне черта с два, хотя сам пообещал!

– Не «какому-то Ковалеву», а нашему однокласснику, – опять вмешался Клим. – Тот, конечно, виноват, что задержал книгу, но Бориса не следует упрекать так сильно…

– Больно надо мне его упрекать…

– Мальчики, не спорьте, – бархатным голосом попросила Агата. А Стася на ходу молча подержала Лодьку за рукав. И тот больше не спорил.

Проводили Стасю, потом Агату. Дошли до берега. В желтой неспокойной воде плыли последние льдины. С высоты они казались очень белыми. Выше по течению они были большими, но у моста наталкивались на быки-ледорезы и раскалывались на неровные многоугольники. Эти осколки скользили дальше к северу. Но добраться до Ледовитого океана, через несколько рек, у них не было никаких шансов, растают по пути.

На кусках льда сидели иногда темные нахохленные птицы. То ли вороны, то ли голуби.

А солнце сквозь куртки грело плечи, и, несмотря на всякие досады, жить было хорошо.

Глава 2. Тревоги

Оптимальное число

Перед Первомаем Стася заболела. Той же коварной ангиной, от которой в феврале страдал Лодька. И так же, как и к Лодьке, к ней никого не пускали. Лодька, по правде говоря, не очень тревожился. Болезнь, конечно, паршивая, но не смертельная. Через неделю Стася вылечится, и все станет по-прежнему. Ну, в крайнем случае дней через десять… В драмкружке огорчались, но тоже без большого беспокойства. У Стаси-Герды была «аварийная замена». Шестиклассница Лена Симбирцева. С ней пока и репетировали. Разумеется, Лодька считал, что из Лены Герда, по сравнению со Стасей, никакая. Но Агния Константиновна полагала, что это «вполне приемлемый вариант», не стоит очень тревожиться. Тем более, что для тревог была боле веская причина: Кирилла сразу после праздников собирались забрать в армию. Хлопоты Агнии Константиновны об отсрочке не помогли. А без такого, как Кирилл, Советника – что за «Снежная королева»!

Агния Константиновна держалась твердо, но это была твердость капитана на тонущем корабле. Все уже понимали, что премьеру придется переносить на осень.

Тем не менее жизнь продолжалось, и Лодька по-прежнему ощущал в этой жизни звучание радостных струнок. Порой и беспокойных, но все равно радостных.

Утром первого мая Лодька и мама собрались на демонстрацию. Мама – со своим Гороно, Лодька со школой. Он с удовольствием натянул пахнущую утюгом белую рубашку.

– Мама, погладь и галстук! Надену последний раз. На память о пионерском детстве…

– Что-то рано ты начал о нем грустить. Я вот еще путевку в пионерский лагерь тебе раздобуду…

– А экзамены?!

– А я на вторую смену… Надевай… А это тебе на праздник, – и мама сунула в нагрудный карман хрустящую бумажку, десять рублей.

– Ма-а! Ты получила наследство?

– Я получила зарплату за апрель. Гуляй, но не пропадай до поздней ночи…

Лодька отдал салют.

– Есть! А до ранней можно?..

– Не изводи меня своим юмором. Шагом марш…

Май пришел с удивительным, просто летним теплом. Кое-кто из прохожих нес букеты черемухи.

Когда собрались у школы, оказалось, что не один Лодька в пионерском галстуке. Но гнусный Бахрюк из всех выделил, конечно же, именно его:

 
Какой красивый Глущик —
Он юный пионер.
С него берите пуще
Вы, деточки, пример!
 

Ну, чё! Не ты один умеешь стихи сочинять!

Юный пионер сказал Бахрюку, чтобы тот шел в одно всем известное место и сидел там подольше, не высовывался.

– Уй, какая храбрая Глуща! – запел Бахрюк. – А если по зубам?

Лодька до недавнего времени изрядно боялся Бахрюкова. Не столько его самого, сколько блатной силы, которая стояла за этим подонком. А сейчас понял, что если и боится, то… не очень. Так, по привычке. Привычку он «выключил» и сказал Бахрюку, что у того тоже есть зубы. Не боится ли он за них?

– Отойдем за «сральню»! – деловито предложил Бахрюк, называя так длинный дощатый туалет во дворе.

– Ну и отойдем, – бодро согласился Лодька, хотя внутри заныло…

– Бахрюков опять создает почву для военного конфликта?! – раздался грозный голос. Это откуда ни возьмись возникла Зоя Яковлевна.

– Ну чё я?! Чё всю дорогу я?! – привычно застонал Бахрюк. И пошел прочь, оскорблено шевеля всеми частями тела (а точнее – лопатками и задом). А Лодька подумал, что от их классной бывает иногда и польза…

Колонна двадцать пятой школы промаршировала, как положено, по улице Республики, мимо обитой красным сатином трибуны. На трибуне маячили фигуры в темных одинаковых шляпах. От них через микрофон разносились не очень разборчивые, но в общем-то понятные лозунги: «Да здравствуют советские пионеры и школьники, будущие строители коммунизма!»

Естественно, «будущие строители» в ответ орали ура. Жалко, что ли!

Дотопали до Первомайской, и здесь Лодька упросил покладистого Олега Тищенко взять его, Лодькин, флаг с портретом Кагановича, донести до школы и сдать дежурному. А сам скользнул через толпу на тротуаре обратно, поближе к трибунам. Хотелось, во-первых, высмотреть среди демонстрантов маму и помахать ей, а во-вторых, полюбоваться громадной моделью белого теплохода (если судостроители, как на октябрьской демонстрации, понесут ее над своей колонной).

Модель пронесли, и Лодька порадовался. А колонны с сотрудниками Гороно все не было (или Лодька прозевал ее). Торчать на краю тротуара среди галдящих зрителей, слушать одни и те же лозунги и марши надоело. «Пора топать на Герцена», – решил Лодька. И в этот миг что-то скользнуло у него по груди. Он глянул – из кармана торчала вытащенная до половины «десятка». А в сторонку независимо уходил длинный вихлястый парнишка в приплюснутом «кемеле».

«Г-гад!..» – Лодьку обдуло злостью, как жаром из печки. Мелькнула даже мысль – найти милиционера, показать на карманника: «Вон тот парень сейчас хотел обокрасть меня!» Лодька заоглядывался: не видать ли поблизости милицейских фуражек? Не заметил ни одной. Все они сейчас в оцеплении, «сохраняют порядок». Жулик, между тем, растворился. Ну и черт с ним. Лодька протолкался к перекрестку и по улице Челюскинцев добрался до «Урицкой», чтобы пройти мимо того самого дома и как бы повидаться с Юриком.

Потом он пошел к Борьке. Было условлено, что после демонстрации компания соберется у него. Но Борькин кирпичный домик оказался заперт. Или никто еще не приходил, или… собрались и сразу куда-то отправились, не дождавшись его, Лодика? (Про такое не хотелось думать.)

Лодька зашагал через двор обратно к калитке. Со стесненным чувством глянул на дом, где раньше жила Зина Каблукова. Прошелся глазами по висячим ветвям березы с яркими, маленькими еще листьями. Шагнул за калитку, стал думать: куда отправиться? Разыскивать «дворцовых» друзей или сперва заглянуть на Стрелку?

Вообще-то лучше всего было пойти к Стасе. Конечно, к ней не пустят, но можно купить кулек леденцов и передать. Однако накануне все вместе они уже пытались так сделать, но Стасина мама встретила гостей неласково. Просила «не беспокоить девочку хотя бы в течение недели». Она, мол, все еще лежит. И к окнам подходить ей нельзя, от них дует…

Лодька пошел на Стрелку.

Синий, Каюм и Цурюк играли в ножички. Райка Каюмова, Славик Тминов и Костик Ростович прыгали через веревку – двое крутят, а третий скачет, пока не запутается в шнуре отвыкшими от летней резвости, еще незагорелыми ногами.

Лодька обрадовался Каюмовым. Оказалось, что они не ужились с родственниками под Челябинском и недавно вернулись на старое место, в прежнюю квартиру.

Лодьке тоже сдержанно обрадовались. А он почувствовал себя так, словно был, вроде Каюмовых, в долгой отлучке и сейчас вернулся домой.

– Ребята, айда к цирку, там мороженое продают!

– А на какие шиши… – сказал Синий.

– На мои!

Десятки хватило на три стаканчика (и остался еще рубль). Один стаканчик Лодька дал Каюму и Райке, второй – Славику и Костику, а третий оставил для себя, Синего и Цурюка. Сели на штакетник, стали подцеплять мороженное сломанными пополам и на три части плоскими палочками. Молча и с удовольствием. Первую фразу произнес Цурюк – выскреб бумажный стаканчик лучинкой и облизнулся:

– Хорошо, но мало…

– Свинья ты, Цурюк, – рассудил Синий. – Лучше бы сказал Севкину спасибо.

– А я чё… я это… спасибо…

– На здоровье… – Лодька встал. – Пойду я, ребята. Дела всякие…

Он перешел Первомайскую и оказался у «Дворца». Внутри, за стеклами, конечно, никого не было, выходной. Но Лодька решил заглянуть на двор. И правильно! Толкнул калитку и сразу увидел всех: Борьку (то есть Борю), Клима, Аркашу, Эдика и Агату. Агата сидела на перекладине приставной лестницы, остальные играли в городки.

– А вот и он, – сказал Клим. – Я же говорил, что отыщет нас…

Лодька для порядка надулся:

– Могли бы и подождать.

Борька объяснил:

– Мы ждали. Пришли сразу после демонстрации, сидели… А ты, наверно, еще глазел на колонны…

В общем-то, он был прав, Лодька дуться перестал. Включился в игру.

Агата с лестницы сказала:

– Мальчики, хватит палками кидаться. В «Комсомольском» в два часа детский сеанс. Говорят, ребят сегодня пускают без билетов.

– А что за кино? – спросил Клим и разбил метким ударом «бабушку в окошке».

– Кажется, «Красный галстук»…

– Сколько можно… – поморщился Эдик.

– Дареному коню… – сказал Клим. – Я советовал бы пойти…

Пошли. Снова посмотрели знакомую киноисторию (она, кстати, кончалась первомайским эпизодом)…

 
Кто в дружбу верит горячо,
Кто рядом чувствует плечо… —
 

опять надолго застряло в голове у Лодьки…

Третьего мая в биологическом кабинете, перед первым уроком, Бахрюк опять подкатил к Лодьке. Ехидно так:

– Ну, чё, Александр Сергеич, перетрухнул тогда на улице? – и объяснил собравшимся: – Длинный Вьюн у него на демонстрации чуть не вытащил червонец из кармана… – Увидел, что новость не вызвала восторга, и снова обратился к Лодьке: – Эх ты, ротозей в красном галстучке… Думаешь, он чем его тащил? Он пинцетом тащил, аккуратненько. Эх ты…

Горделивая снисходительность Бахрюка была совершенно глупой.

– Чем вы со своим Вьюном хвалитесь! Ведь не вытащил! Толку не хватило…

– Зато ты чуть не обкакался, башкой завертел. Хотел мильтона позвать, да? Дурак! Да тебе за это через пять минут брюхо распотрошили бы!

– Чем? – сказал Лодька. – Тем самым ножиком?

– Чево-чево? – прищурился Бахрюк, но угроза его была нерешительная. – Каким «тем самым»?

– Знаешь, каким…

– Я… я-то, может, и знаю! А ты не знаешь, и рот не разевай! А то хуже будет…

Лодька хотел спросить, что именно «будет хуже», но в кабинет ворвалась биологичка Собакина.

– Почему не на местах?! Для кого был звонок?!

Ну и все как всегда. Несмотря на цветущий май за окнами…

К воскресенью похолодало. Оно и понятно – если вовсю расцвела черемуха, без пакостей в погоде не обойтись! На репетицию пришлось идти в плотной куртке. («Иначе совсем никуда не пойдешь! Забыл, как маялся в феврале?»)

На репетицию пришел Кирилл. Не Советника играть, а попрощаться – завтра на сборный пункт. Поэтому репетировали кисло и закончили быстро. Стаси по-прежнему не было.

Потом пошли провожать Агату, привычным путем. Все казались не то чтобы приунывшими, но какими-то озабоченными. Лодька сперва думал: это от общего настроения, из-за Кирилла, из-за непонятности со сроками премьеры. Но вдруг увидел, что все поглядывают на него. Непонятно как-то, искоса… Чего это они? Хотел уже спросить: «В чем дело?» Но воспитанный, как юный кадет, Эдик Савойцев опередил:

– Лодя, извини… но, может быть, тебе сегодня не ходить с нами?

Лодька понял сразу: это конец. Конец их «дворцовой» дружбе, всем весенним радостям, ощущению постоянного праздника. Той жизни, которую он называл про себя «В вихре танца».

Всё, дотанцевался.

Еще ничего не было ясно: почему, с какой стати, чем он им не угодил, но эти вежливые, почти ласковые слова были как удар топора.

Конечно, Лодька спросил (спокойно и независимо):

– А что случилось?

– Ну, видишь ли… – замялся обычно решительный Клим. – Бывают дела, в которых не обязательно участвовать всем…

– «Всем» – это, значит, мне?

«Во как всё рушится! В момент… Почему?» – Лодька глянул на Бориса. Тот шел, глядя в сторону. «Ну ясно: «Мое дело – сторона…» Ай да Аронский!..»

– Любопытно, что за дело, – с самым безразличным видом хмыкнул Лодька.