Текст книги "Золотое колечко на границе тьмы (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Конечно, так и получилось: была ровно половина седьмого, а Сандалика на платформе не оказалось. Закон «всемирного невезения» вступал в силу.

Люди шли от троллейбусной остановки на платформу через мост над рельсами. Несколько раз я обрадованно вздрагивал, когда между прутьями перил мелькали коричневые ноги, а над поручнями проносилась голубая рубашка и светлые растрепанные волосы. Но это были просто похожие на Сандалика мальчишки. Много их таких…

До отхода осталось десять минут. Потом восемь.

Семь… Тут я впервые чертыхнулся. Вполголоса, но от души. Иногда это действует на "всемирное невезение" как заклинание.

…Сандалик появился не с моста, а откуда-то сзади. С частым топотом и сбитым дыханием. Встал передо мной встрепанный и виноватый, быстро проговорил:

– Здрасте… Извините, пожалуйста. Ой…

– Ох и мчался ты, – сказал я радостно. – Что-нибудь случилось?

– Да… Нет… Я из-за Люськи задержался, это сестра моя. Ух, я ей потом еще скажу…

– Не пускала? – посочувствовал я. А сам все радовался, что он прибежал.

– Я к ней на минутку зашел, – объяснил Сандалик, – она говорит: "Посиди с Тарасиком, я на пять минут в магазин сбегаю". Я говорю: "Я опоздаю". А она: "Я мигом, честное слово…" Еще слово дает! Ушла в магазин, а там очередь. А Тараса ведь не бросишь, ему год всего…

– А что это за личность – Тарас?

– Люсин сын…

– Значит, ты дядюшка!

– Да… – Сандалик заулыбался… И снова стал серьезным: – Вот книга. Спасибо.

Сандалик протянул книгу двумя руками. Очевидно, ее возвращение было для него важным событием. Он к нему подготовился специально: потрепанную обложку обернул чистой газетой "Слава Севастополя" и сам выглядел понаряднее – рубашка поглажена, вместо растоптанных сандалет – новые кроссовки. Только вся эта нарядность скособочена и встрепана от спешки.

– Много успел прочитать?

– Почти всю. Только приложение не успел. Да там уже не так интересно… – Сандалик помолчал и сказал потише: – Жалко того юнгу на "Везуле"…

– Да… – сказал я. И почему-то опять кольнула тревога за Сандалика.

А он отцепил от рубашки серебристый значок и протянул на ладони.

– Возьмите…

Это был значок из серии "Бастионы Севастополя" – "Четвертый бастион". Я взял, мельком пожалев, что не Шестой.

– А у меня и подарить тебе нечего.

– Да ну, дарить еще мне… – смутился он.

– Я тебе свою книжку пришлю. Скажи адрес. – Я вытащил блокнот и ручку.

– Давайте, я сам напишу.

Он принялся писать в блокноте и от усердия водил кончиком языка по пухлым губам. Я слегка нервничал: объявили, что до отхода поезда две минуты. Но сказал спокойно:

– А ты мне письмо пришли, ладно?

– Ладно. Только адрес тоже дайте…

У меня в кармане лежала визитная карточка, но я не решился дать ее Сандалику. Показалось, что она – глянцевая, солидная, «взрослая» такая – отгородит меня от мальчишки. И я торопливо начеркал адрес на листке.

– Не потеряй.

– Нет, что вы… – Он зажал бумажку в кулаке. И вдруг сказал: – А Казачья бухта в самом деле та, за Камышовой. Туда «Везул» и выбросило.

– Да. Зато насчет памятника ты прав.

Сандалик кивнул и потупился. Сказал шепотом:

– Только я не знаю, что делать.

– И я не знаю… В бронзе отлито, не исправишь так просто.

Сандалик свел выгоревшие брови и хотел что-то ответить, но радио громко заиграло "Прощание славянки". Под этот марш поезда уходят из Севастополя…

Мимо вагона проплывали белые дома на берегах бухт, корабли, маяки, портовые краны. Уходил назад Севастополь, и ничем нельзя было заглушить печаль расставания с этим городом.

Я смотрел на берега, на суда, на вечернюю воду, но до сих пор словно видел в то же время перрон и Сандалика. И думал, что вот прибавился еще один к сотням моих знакомых ребят – тем, кто подсказал мне многие повести и рассказы.

Впрочем, в тот момент я еще не знал, что буду писать о Сандалике. Казалось бы, что писать? Зачем? Никаких приключений с ним не случалось. Были огорчения и радости, но такие, как у любого четвероклассника.

Но пришло время, когда подумал: расскажу про обыкновенный год из жизни обыкновенного севастопольского мальчишки. Что получится, то получится. И сел писать. Тем более что теперь я знал про Сандалика гораздо больше, чем при первой встрече.

Сандалик и Одиссей

Про Одиссея знал в этом мире только один человек – Сандалик. То есть Санька.

Речь идет не о знаменитом аргонавте Одиссее, про которого древнегреческие мифы, длинные поэмы, разные книжки и даже кино, а о мальчишке с таким именем. Этот мальчик жил тоже в древние века, но все-таки позже того Одиссея. Вот его и назвали так в честь прославленного путешественника.

Познакомился с ним Санька не сразу. Сначала он просто так приходил на развалины Херсонеса. Неподалеку от новой квартиры, на берегу Песочной бухты, был пляж, и Санька повадился бегать туда каждое утро. А дорога вела мимо каменной стены, за которой лежал заповедник – руины и раскопки старинного города. Как-то от нечего делать Санька и забрел сюда (пятака на билет не было, и он в удобном месте перебрался через стену).

Санька бывал здесь и раньше – с Люсей, с отцом, несколько раз. Было интересно, конечно, только не так уж… Наверно, Саньке тогда по малолетству не хватало еще понимания. Он запомнил только развалины собора и сигнальный колокол над обрывом (в него кинешь камешком – он гудит). А в это летнее утро Санька взглянул на все по-другому. Может быть, потому что был один и никуда не спешил?

Кругом пахло тайной.

Темнели зарешеченные входы в подземелья. Подымались разрушенные серые башни и стены – такие древние, что страшно вздохнуть. Стояли среди колючих кустов одинокие мраморные колонны. Ступенями уходили в глубину развалины театра. Среди фундаментов от домов пестрела сложенная из морских камешков мозаика…

И пустынно было, тихо, только под обрывами отдаленно вздыхало море да в теплой траве кто-то стрекотал и позванивал.

По камням бегали прыткие ящерки…

Саньке показалось, что под любым камнем здесь можно отыскать старинную монету, ржавый меч или еще какую-нибудь до жути любопытную вещь.

…Ни монет, ни оружия он не нашел, зато набрал черепков от старинных кувшинов и ваз. На черепках можно было разглядеть остатки ободков и узоров, следы отколотых ручек.

Особенно много интересного было на галечном пляже под обрывом, над которым висел колокол. Там, среди омытых морем камней, перемешались все времена. Древние осколки и пивные пробки, какие-то старинные ржавые пуговицы и обкатанные волнами обломки мрамора от колонн, крабьи клешни и кусочки чьих-то костей…

Однажды Санька погнался за юрким крабом, отвалил плоский камень и увидел, что в оранжевом черепке, как в ладошке, лежит черная гильза от старого автомата ППШ. И сразу вспомнил, какие здесь были бои с фашистами…

А может, это дедушка стрелял здесь, отбиваясь от наседавших врагов. Может, это от его автомата гильза? Санька понимал, что такая вероятность очень маленькая. Но все-таки может быть…

Дома Санька завалил береговыми находками подоконник. Мама качала головой, но этот «музей» не трогала. А Санька приходил все с новой добычей: с пестрыми голышами и раковинами-рапанами, с черепками амфор и красными от морской ржавчины осколками снарядов, кусками пробки от спасательных кругов и черными пуговицами, на которых сквозь окалину проступали якоря.

Такое собирание на берегу Санька называл охотой, а себя морским охотником. Не правда ли, здорово звучит: морской охотник…

Но через неделю охота Саньке наскучила. Подоконник был завален в три слоя, а весь берег домой все равно не унесешь. И Санька опять начал бродить среди теплых от солнца развалин. Среди тишины и дремлющих тайн.

Нельзя сказать, что Херсонес был безлюден. Кое-где работали на раскопках полуголые, черные от солнца студенты. Недалеко от берега ныряли у камней, несмотря на всякие запреты, аквалангисты. И туристы бродили – в одиночку и группами. Но люди как-то незаметны были среди руин, среди заросших пригорков и каменных глыб. Никто не мешал Саньке быть одному. И здесь он впервые в жизни понял, что одиночество – это иногда очень неплохо. Можно ходить не спеша, думать о всяких тайнах, о людях, которые жили раньше, живут сейчас и будут жить потом… И вообще о жизни…

Но иногда одиночество надоедало. От него начинало звенеть в ушах н даже страшновато делалось. Тогда Санька «приклеивался» к какой-нибудь экскурсии.

Экскурсанты пестрыми группами ходили по камням, а бодрые тетеньки-экскурсоводы рассказывали, где какие были дома две тысячи лет назад, как в них жили гончары, воины и торговцы, какие кругом стояли храмы и статуи и откуда приходили в Херсонесскую гавань похожие на раскрашенных морских чудовищ корабли – в ту бухту, которая сейчас называется как-то по-больничному: Карантинная.

Иногда экскурсоводы показывали туристам большие разноцветные картинки. И Саньке давали посмотреть. На картинках было очень синее небо, разноцветные паруса в гавани, воины в шлемах с гребешками, рынок с пестрой толпой. В толпе среди взрослых сновали смуглые ребятишки. И однажды Санька увидел мальчика, с которым они были похожи.

По крайней мере, Саньке показалось, что очень похожи. У мальчишки были светлые волосы, коричневые руки и ноги и такие же, как у Саньки, сандалии из ремешков. Ветер трепал на мальчишке просторную белую рубашку или накидку, похожую на короткое платьице кажется, она называется «туника». Если Санька выдернет из-под ремешка свою рубашку, получится то же самое. И можно будет прыгнуть на две тысячи лет в прошлое, побежать на Херсонесскую площадь и разыскать этого мальчика.

Санька теперь понимал, чего ему не хватает в Херсонесе, – такого вот товарища!

Но нет, просто так в древность не прыгнешь. Нужна была машина времени.

Санька сделал машину за два часа. Он взял сломанный будильник, нарисовал для него новый циферблат, где вместо чисел-часов были написаны тысячелетия, приспособил сюда же лампочку и батарейку, чтобы мигала, – вот и все!

Санька завел пружину, отвел стрелку на две тысячи лет против хода, нажал контакт и отнес механизм в тайник под камнем в непролазных зарослях дрока для всех, кроме Саньки, непролазных. Потом он распустил по ветру рубашку и, хлопая растоптанными сандалиями по камням, помчался искать в шумном городе Одиссея.

Они сидели на узкой набережной, недалеко от храма с множеством колонн. Сзади шумела людная площадь, но здесь мальчишкам никто не мешал. Санька и Одиссей болтали ногами в теплой воде и разговаривали.

– Ты меня долго искал? – спросил Одиссей.

– Нет, я почти сразу угадал, где твой дом.

– А я тебя тоже сразу узнал.

– Как?

– Не знаю. Будто чувствовал.

– Я один раз все же спросил у каких-то ребят: "Не знаете, где живет Одиссей?" А они давай хохотать: "За золотым руном уплыл!"

Одиссей улыбнулся:

– Меня так назвали, потому что мой отец тоже моряк.

– Капитан?

– Нет, что ты! Матрос на торговом судне.

– Он далеко плавает?

Одиссей перестал улыбаться и кивнул:

– Далеко… Мама иногда плачет, если долго нет корабля.

– Это я знаю, – вздохнул Санька. – Наша мама тоже беспокоилась, когда папа на промысел уходил… Хотя он и недалеко ходил, к Кавказскому берегу.

– Разве это недалеко? – удивился Одиссей. И спросил: – А твой отец тоже матрос?

– Нет, он третий механик был на рыболовной базе. А сейчас на судоремонтном заводе работает мастером. Потому что база была старая, ее на слом отправили, а папу врачебная комиссия на берегу засадила. У него с сердцем неважно.

– А механик – это кто такой?

– Ну… вроде помощника кормчего.

– Наверно, он тоскует по морю, серьезно сказал Одиссей.

Санька бултыхнул ногой, отгоняя медузу, и вздохнул:

– Наверно… Только он виду не подает, он веселый. Говорит: хватит болтаться по волнам, теперь буду жить на берегу и вас всех воспитывать. Это меня, Люсю и Тарасика. Тарасик – ее сын маленький, значит, уже папин внук.

– Какая у тебя большая сестра. А у меня сестры и братья все маленькие.

– У меня большая. Она хорошая… И муж у нее хороший, Гришей зовут. Он военно-морское училище закончил, специалист по дизельным установкам.

– А это что такое?

– Ну… это чтобы корабли двигать. У вас паруса и весла на кораблях, а у нас машины.

– А, я знаю про машины! У нас тоже есть. Чтобы камни метать во врагов, когда война. И еще в театре для всяких фокусов… А на кораблях нет. У вас эти машины рабы двигают?

– Да что ты, у нас нет рабов! Горючее двигает. Ну нефть сгорает, а от огня сила такая.

Одиссей сказал с ноткой зависти:

– У нас еще такого не придумали. У нас нефть только для боевого огня, для войны…

– Ну ее, войну… – хмуро отозвался Санька.

Одиссей кивнул:

– Когда играешь – интересно, а если по правде, то плохо… Но если враги нападут, куда денешься? Мы все равно готовимся быть воинами.

– Если нападут – тогда конечно, согласился Санька.

– На корабль, где плыл отец, один раз пираты напали, – сказал Одиссей. Отец знаешь как здорово бился! И другие тоже… И потопили пиратов.

– Пускай не лезут, – сказал Санька.

– А один раз на корабле рабов везли на продажу, – нахмурившись, заговорил Одиссей. Там хуже было. Рабы восстали, почти всех перебили, а отец прыгнул в море и два дня плавал, за пустой бочонок держался. Потом его дельфин спас.

– Да? Я про такие случаи тоже слыхал…

– У нас дельфины многих спасают. Это запросто, – сказал Одиссей.

Но Саньке не давала покоя другая мысль.

– Все-таки это нехорошо – угнетать рабов, – осторожно заметил он.

Одиссей смущенно побулькал ногами и покосился на Саньку.

– Да… а что делать? У вас всякие машины придуманы с огнем, а у нас кто будет работать?

– А свободные люди, что ли, не могут работать?! – возмутился Санька. – У нас тоже никто не бездельничает! Не везде же машины… А твой отец – он ведь тоже работает, хотя и свободный.

– Но мы же бедные… У нас только два раба – одна старая женщина, она помогает маме с малышами возиться, да еще привратник. Он просто так называется «привратник», а вообще-то он за всем хозяйством смотрит… Да это только считается, что рабы, а на самом деле… ну будто свои. Они с нами всю жизнь живут, никто их не обижает. Наоборот… Никому бы и в голову не пришло, что их продать можно… А вот у богачей там другое дело. И продают, и новых покупают, и убить даже могут.

– Свинство какое! – сказал Санька. – А вот если бы ты родился не свободным, а рабом, хорошо тебе было бы?

– Ой… – Одиссей передернул плечами от такой жуткой мысли.

– Вот видишь! По-моему, ты должен бороться с рабством…

– Ну… я попробую, – проговорил Одиссей. – Только сейчас-то меня никто не послушает. Надо сперва выучиться, присягу дать на площади, тогда человек уже взрослым считается. Тогда можно выступать и требовать…

– У нас так же, – признался Санька. – Маленьких не слушают… А в вашей школе трудно учиться?

– Еще бы! У наставника палка вот такая… – Одиссей развел ладони. – А толщиной как палец у взрослого дядьки.

Санька зябко пошевелил лопатками и торопливо сказал:

– Нет, у нас без палок. У нас учительница вообще очень хорошая, даже ругает редко… Только я у нее уже не буду теперь, она младших учит, а я третий класс кончил… И вообще я теперь в другую школу пойду. Потому что мы переехали.

– Купили новую усадьбу?

– Да при чем тут усадьба. Папа здесь недалеко квартиру получил двухкомнатную. А старую горсовет оставил Люсе, Грише и Тарасику. А то, знаешь, как маялись вшестером-то…

Одиссей покивал, житейские заботы ему были знакомы.

– Пойдем, Александр, покажу в бухте отцовский корабль.

Они пошли по набережной, оставляя на камнях мокрые следы босых ног. Санька похлопал по колену снятой сандалией и попросил:

– Ты не называй меня Александром…

– Почему? – удивился Одиссей. – Очень хорошее имя. Означает "благородный".

– Я знаю. Но у нас так мальчиков не зовут, пока не выросли. Лучше – Санька.

– Сань-ка, – задумчиво повторил Одиссей. – Тоже неплохо… А у тебя есть какое-нибудь героическое прозвище? У наших мальчиков – у каждого. У меня – Аргонавт.

– У меня тоже есть. Только не героическое, – признался Санька. – Просто… Сандалик.

– А почему такое? Ты быстрый бегун?

– Вообще-то, да, я быстрый…

После детского сада Шурик Дальченко решил, что пора кончать с младенчеством. Имя ему ужасно не нравилось оно годилось только для дошколят. И с первого школьного дня он решил стать Санькой.

Когда Тамара Ивановна знакомилась со всеми по очереди, он встал за партой и быстро сказал:

– Саня Дальченко.

Тамара Ивановна переспросила:

– Как? Сандальченко?

– Дальченко Александр, – с досадой повторил Шурик, и почему-то все засмеялись. Пришлось Тамаре Ивановне успокаивать класс и объяснять про дисциплину.

А на перемене курчавый боевой мальчишка – Митя Данков – подскочил и крикнул:

– Сандальчик, пошли играть в брызгалки!

Шурик хотел рассердиться, но Митя смотрел очень уж весело. И к тому же он сказал:

– У тебя есть брызгалка? Тогда бери эту, у меня две! – И дал прекрасный водяной пистолет из мягкого баллончика.

Как тут было обижаться?

С того дня и пошло:

– Сандальченко, дай резинку!

– Сандальчик, пошли каштаны трясти!

– Тамара Ивановна, а Сандалик ревет, он коленку ободрал!

– Обожди, Сандаль, я скажу Тамаре Ивановне, что вы с Митькой девочек жуком пугали!

Через две недели в школе был кросс. Для всех – с первого по десятый класс. И Санька так припустил по аллее, что даже многих пятиклассников обогнал. И Тамара Ивановна при всех сказала:

– Вот какой у нас замечательный быстроногий Сандалик.

И с того дня он стал Сандаликом окончательно. Не геройское прозвище, но и не плохое. Ничуточки не обидное.

В садике Шурика иногда дразнили девчонки: "Шу-уричек, он у нас хоро-оший…" Иногда, дурачась, гладили по головке, а иногда и щипали. Бывало, что до слез доходило, потому что наподдаст он какой-нибудь самой вредной (когда уж очень доведут) и получается, что сам виноват. А в школе все пошло хорошо. За быстроту Сандалика уважали, слишком задиристых девчонок в классе не оказалось, и мальчишки тоже были хорошие. Случалось за три года, конечно, всякое: и слезы бывали, и подраться пару раз пришлось, но это были мелочи. А в общем-то жизнь катилась без особых огорчений. Славная такая жизнь – с веселыми приятелями, не очень трудными уроками и разными интересными делами. Санька полюбил свою школу, хотя не был ни отличником, ни активистом.

…А сейчас он думал: как будет в другой школе? Но он не очень тревожился. Школы, наверно, все похожие, а с новым классом он как-нибудь познакомится. Санька теперь не детсадовский Шурик.

«Профессор»

Долго не знали, в какую из ближних школ записать Саньку. В одной из них маме сказали, что здесь обязательная продленка, и Санька уперся. В другой обещали четвероклассников учить французскому языку, а будущему моряку нужен английский. И только в конце августа определили четвероклассника Дальченко в школу, что стояла как раз на полпути между новым Санькиным домом и Херсонесом.

Эту школу Санька отметил на старой карте, которую вытащил из "Севастопольского сборника" – старинной книжки с воспоминаниями участников Первой обороны.

Карта нравилась Саньке, он на ней отмечал все места, которые были для него важными: и Херсонес, и старый бабушкин дом, и прежнюю школу, и новый дом, где получили квартиру… Конечно, план города был старый, но все равно многое можно было узнать. А новые улицы и районы Санька дорисовывал. Это было нетрудно, потому что береговая линия хорошо узнавалась на карте, – она-то неизменная во все времена.

Только неясность с названиями бухт смущала Саньку. Карту Санька нашел весной, но обнаружил путаницу только в августе. До переезда в Стрелецк на имена дальних бухт он как-то не обращал внимания. А обратил – и озадаченно заморгал…

Гриша был на учениях. Санька сунулся к отцу, но тот лишь удивленно пожал плечами: "Чушь какая-то, опечатка, наверно". В цехе у него горел план, дома хватало забот с новой квартирой. И у мамы хватало. А у Люси тем более: и восьмимесячный Тарас на руках, и пятый курс института…

Санька не верил, что на карте опечатка, но и не очень волновался. Ему даже нравилось, что он один знает о такой географической ошибке. Придет время – он этим открытием кого-нибудь удивит. А пока подоспели школьные дела, первое сентября…

Школа была как школа. Трехэтажная, похожая на ту где Санька учился прежде. Только перед старой школой росли в несколько рядов большие каштаны, а эта стояла на голом каменистом дворе. Двор окружала бетонная решетчатая ограда. Она доверху заросла дроком, в котором алели бусины-ягоды…

Во дворе стоял, конечно, шум, смех, гвалт. Санька пошел разыскивать, где тут четвертый "А".

Не хотел Санька выглядеть новичком, поэтому старался держаться решительно. И ничего нового на нем не было, а были штаны и рубашка, в которых весной бегал в третий класс. Даже галстук надел он старенький – тот, что передала "по наследству" Люся, когда брата приняли в пионеры она в этом галстуке в «Орленок» ездила. На Саньку не обратили особого внимания. Высокая толстощекая девочка подвела его к учительнице и равнодушным, сипловатым голосом сообщила:

– Вот еще один новичок.

Новичков было двое. Вторым оказался Димка Турчаков – тоненький, темноволосый и очень ловкий с виду мальчишка, повыше Саньки. Турчаков был в серой рубашечке с «молниями» и накладными кармашками, в желтых вельветовых брюках с иностранной кожаной нашивкой на заду. Учительница Александра Самойловна покосилась на него: всем велено было приходить в школьной или пионерской форме. Но ничего не сказала. Наверно, потому, что у Турчакова было лицо прирожденного отличника – хоть сейчас на Доску почета.

Впрочем, держался Турчаков так самостоятельно, что даже чересчур. В классе он сел на парту у окна и сообщил:

– Вот что, парни, я сижу здесь. Кто хочет со мной – пожалуйста. Особ женского рода прошу место не занимать.

Девчонки возмущенно зафыркали, мальчишки заулыбались, и почему-то никто не заспорил. На парту к Турчакову сунулся было толстый Витька Боченин по прозвищу Боцман, но Александра Самойловна посадила туда Саньку.

– Так мне будет удобнее наблюдать за двумя новичками, – сообщила она.

Александра Самойловна и сама была в четвертом «А» новичком, но многих ребят она знала, потому что раньше не раз подменяла их учительницу. Еще перед уроками Санька узнал, что у Александры Самойловны прозвище Сан-Сама и что "у нее много не потанцуешь, она и восьмиклассников во как держит".

Была Александра Самойловна высокая, черноволосая, довольно молодая и Саньке показалась даже симпатичной. Только ее большие серьги Саньке не понравились: цыганские какие-то. И горло было слишком толстое…

Александра Самойловна сразу взяла класс в руки. Продиктовала план пионерской работы, удивилась, что нет физорга, и посоветовала выбрать Васю Крутикова:

– Ты вон как скачешь на переменах. Введешь свою энергию в нужное русло.

А через несколько дней Сан-Сама сообщила, что классу нужна футбольная команда. Сначала будет игра с четвертым «Б», а победители встретятся с командой пятой школы. Пусть Крутиков составит список.

– Предварительный, – уточнила она. – Потом я еще посмотрю на ваши оценки.

Список Крутиков стал составлять в перемену. В команду хотели все мальчишки, двадцать два человека. Они навалились на бедного Крутикова, облепили его парту, повскакали на соседние. Дежурные девчонки напрасно голосили, чтобы все убрались из класса. Легонькие парты стонали и дребезжали. У них была странная, непривычная для Саньки конструкция на тоненьких ножках из уголкового железа. В первый же день Санька зацепился за железную стойку коленом и соскоблил кожу. Потом цеплялся еще несколько раз и стал осторожнее. Вот и теперь он выбрался из-за парты аккуратно. Просунул плечо и голову между ребятами. Сказал Крутикову:

– Меня тоже…

Крутиков первым записал Витьку Боцмана, потом себя потом Турчакова, а дальше еще человек пять. На Саньку он глянул неуверенно:

– Мы же не знаем, как ты играешь.

– Ну и что? Его-то записал, – обиженно сказал Санька и ткнул в Димкину фамилию.

Димка сидел рядом с Крутиковым. Он непонятно посмотрел на Саньку и усмехнулся.

Крутиков уважительно сообщил:

– Турчаков в своей школе знаешь как играл!

– Я тоже играл, – сказал Санька.

Димка опять усмехнулся и снисходительно предложил:

– Да пиши всех. Сан-Сама разберется… А потом на тренировках поглядим, кто что может.

– У "бэшников"-то мы выиграем, – заявил Боцман. – Не привыкать. А вот как там с пятой…

– Пятая – это где? Тоже в Стрелецке? – спросил Турчаков.

– Конечно! Мимо нее ходишь. Неграмотный, что ли? – хмыкнул Боцман.

Турчаков сказал, что он грамотный. Только все вывески подряд не читает. И где тут Стрелецк, а где еще какой район, он пока не разобрался. Он раньше в Камышах жил и здешние улицы знать не обязан.

Санька решил поддержать Димку. Все-таки сосед по парте, и оба они новички. Может, тогда Димка поймет, что Санька кое-чего стоит. А то не обращает внимания, хотя и сидят они на уроках рядом…

Санька сказал:

– С вашим Стрелецком вообще неразбериха. Если хотите знать, он даже не имеет права так называться.

– Чего-о? – возмущенно протянул Крутиков.

– Да! Потому что эта бухта не Стрелецкая, а Казачья!

Кто-то засмеялся, кто-то бестолково заспорил, а Крутиков опять протянул свое «чего-о». Но все это покрыл отчаянный, какой-то клоунский хохот. Ужасно громкий. Непонятно было, кто смеется. Человек заходился этим смехом, изнемогал от него. И будто даже не человек, а робот: в хохоте звучали металлические нотки.

Это, наверно, целую минуту продолжалось. Сперва все обмерли. Потом кто-то неуверенно хихикнул. А когда непонятный хохот стал стихать, смеялись уже все, хотя и не понимали, что случилось. Будто заразились микробом смеха.

Только Турчаков даже не улыбнулся. В наступившей тишине он завозился и вытащил из своего заграничного вельветового кармана замшевый мешочек. На мешочке черной краской была напечатана клоунская рожица.

– Знакомьтесь, это Смехотунчик из Японии. – Димка помахал мешочком и вынул из него черную коробочку с крошечным динамиком. К ней потянулись руки. Димка нажал кнопку, и опять раздался выворачивающий душу хохот. И вместе со Смехотунчиком хохотали все мальчишки.

Кроме Саньки.

Санька отошел и сел за парту. Подумаешь! Он и раньше слышал про такие игрушки. Обыкновенный маленький проигрыватель с батарейкой… Свинья этот Димка! Если хотел похвастаться дурацким Смехотунчиком, то зачем именно сейчас, когда Санька про такое важное дело говорил?

Или нарочно?

А все и рады! Наплевать им на бухты и на их названия. Облепили заграничную безделушку, как мухи гнилую сливу… И вообще только и знают, что вокруг этого Димочки вертеться. Пришел бы такой Димочка в прежний Санькин класс, ему бы показали Смехотунчика…

Ребята и на следующий день крутились возле Димки, наверно, он им еще какую-нибудь фокусную штуку из заграницы показывал. Ладно…

После первого урока Санька расстелил перед собой карту.

– Крутиков, иди сюда! Ну, иди, иди… И ты, Боцман! И все идите!

Подошли человек семь.

– Ну? – сказал Санька совершенно спокойно. Он был уверен в победе: – Смотрите. Видите, как называется эта бухта на старой карте?

– Где? – спросил Вадик Лебеденко, длинный мальчик в очках. Он был толковее и деловитее остальных. – Ну-ка… – Он по-птичьи нагнулся над картой… И тут опять резанул Саньку хохот. Это подошел незаметно Димка со своим Смехотунчиком.

И снова всех охватило сумасшедшее веселье! Правда кто-то еще наклонялся над картой, кто-то тянул ее к себе (а Санька не давал), но все это чтобы подурачиться. Опять никто не хотел слушать.

– Ну чего ты лезешь, скотина! – отчаянно сказал Санька Турчакову. Но и эти слова заглушил Смехотунчик.

А вот голос Сан-Самы он заглушить не смог.

– Что такое?! Не слышали звонка?!

Мгновенно упала тишина (Димка нажал кнопку). Потом топот и стук, всех разнесло по местам.

– Что за дикое веселье? – поинтересовалась Александра Самойловна. Ее серьги покачивались над Санькой и Димкой. Димка не испугался. Он вежливо протянул Сан-Саме Смехотунчика.

– Это игрушка. Извините, мы не расслышали, что уже урок.

Гораздо мягче Сан-Сама произнесла:

– Садись… А игрушки носить в школу не следует.

– Она у меня случайно, – соврал Димка. – Мы ее включили, потому что очень уж смешно Дальченко всякую ерунду рассказывал…

– Ерунду?! – взвинтился Санька. – Посмотри сам!

– Что такое? – нахмурилась Сан-Сама. – Дальченко…

Санька, путаясь, объяснил. Сам не понял, почему исчезла уверенность. Александра Самойловна несколько секунд разглядывала карту. Потом отошла к своему столу.

– Повторяю: незачем носить на уроки ни игрушки, ни всякие старые карты. Тем более такие, которые рисовали какие-то царские чиновники.

– Они народ угнетали… – подал голос Крутиков.

"При чем здесь чиновники? Разве они защищали Севастополь? Моряки защищали, солдаты. Нахимов, Корнилов!" – так с возмущением подумал Санька. И Крутикову сказал:

– Дурак ты.

Александра Самойловна покраснела. Горло у нее стало разбухать. Но она не закричала, а сказала медленно и отчетливо:

– Вот что, Дальченко. Ты здесь новичок, так что веди себя поскромнее и к нашей школе относись с уважением. Дураков у нас нет. А Крутиков – член классного актива. Ясно? Встань и отвечай: ясно тебе?

Санька встал и при общем молчании пробормотал, что ясно. А что он еще мог сделать?

– Садись… Хотя нет, пойди к доске и объясни, как выполнил домашнее задание. Напиши первое предложение…

Санька пошел, написал и стал объяснять. И сбился. Потому что першило в горле, а спиной он чувствовал взгляд Турчакова. И помнил, какие у него желтые, ядовитые глаза и ехидные губы…

Александра Самойловна сказала:

– Покажи-ка тетрадь. Так… Вот и в тетради ошибка. А почерк-то… Вполне можно двойку поставить, да уж ладно, обойдемся без нее на первый раз, – добавила она уже добродушно. – Только не думай больше, что все дураки, а ты профессор…

– Кислых щей… – хихикнули на задней парте.

– Яскина! – прикрикнула Сан-Сама (правда, не очень сердито). – Ты тоже еще не докторша наук. Иди-ка к доске…

Но когда Санька сел на место, он услышал тихий шепот:

– Профессор кислых щей и уцененных вещей…

Это сказал одними губами Турчаков.

Так же неслышно Санька ответил:

– Смехотунчик буржуйский. На перемене получишь…

Но драться Санька не хотел и, по правде говоря, побаивался. Даже не потому, что Димка выше и сильнее, а потому что чувствовал: весь класс опять будет за Турчакова. К концу урока Санька сделал вид, что забыл о своем обещании и на перемене ушел во двор. Сел в тени, на выступ ограды.

Здесь к Саньке подошла длинная и толстощекая Эмка Ковальчук.

– Дальченко! Нам для выступления на сборе музыканты нужны. Ты в музыкальной школе не учишься?

– Больше мне делать нечего, – буркнул Санька.

Эмка подергала себя за конец косы на груди и вздохнула: