Текст книги "Флаг-капитаны"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– Когда я подумаю, как люди раньше жили ,— сказал Сережа ,— я это будто вижу…
– Слышал я и раньше о твоих делах. Галина кое-что рассказывала. Нахлебался ты горя со своей «Эспадой»… Суета сует…
– Что? – не понял Сережа.
– Я говорю, что много в жизни суеты, – объяснил дядя Витя.
На дружинном сборе принимали в пионеры третьеклассников. Большим четырехугольником выстроились в зале отряды. Белые рубашки, огненные галстуки, золото пуговиц и пряжек. Голубая форма октябрят. Вспышки солнца на венчиках горнов, на острой верхушке знамени…
– Дружина, смирно! Равнение на знамя…
Солнце захлестывает зал. Запуталось в
Димкиных пшеничных волосах – они выбились из-под красной «испанки».
Сережа краем глаза видит голубой огонек. Это у него на уголке воротника, в маленьком и прозрачном голубом крабе, искра солнца повисла, словно в капельке голубой воды.
…Перед сбором была у Сережи стычка с Викой Гармашевой. Из-за этого краба – Димкиного подарка.
– Каховский, это что за брошка! – голосом рассерженного завуча сказала Гармашева.
– Это значок, – сказал Сережа.
– Кажется, таких значков в пионерской форме нет.
– Отвяжись, – попросил Сережа.
– Не груби, пожалуйста. Я с тобой как председатель совета дружины разговариваю.
– Все равно отвяжись, – повторил Сережа. И чтобы она в самом деле отстала, добавил: – Это знак «Эспады».
– Здесь тебе не «Эспада», а нормальная школа…
– «Эспада» везде, где я… – в упор сказал Сережа. Специально, чтобы разозлить Гармашеву. И, конечно, разозлил.
– Подумаешь, какой Людовик четырнадцатый! «Государство – это я!» Вы там, в своей «Эспаде», все такие. Правильно вас разогнали!
Сережа хрустнул пальцами и сдержанно сказал:
– Была бы ты парнем, тебя бы сейчас на носилках отсюда унесли.
– А ты давай, кидайся, – предложила Вика. – Палку возьми. Как на Сенцова. Опять в герои попадешь. В «Эспаде» орден дадут.
– Вам наша «Эспада» поперек горла, – откликнулся Сережа. – Таким, как ты да Сенцов.
– Каким «таким»? – Вика побледнела и крикнула: —Ответишь… На совете.
– Иди, иди, – устало сказал Сережа. – В совете не все такие, как ты.
Девчонки они и есть девчонки. Вика забыла, что она председатель. Она готова была разреветься.
– Директорский любимчик! Только он за тебя и заступается, а то бы давно из школы выгнали!
Это что-то новое. Неожиданное. Сережа даже слов не нашел. А пока думал, заиграли горнисты и стало не до спора.
…Солнце, солнце! Горячее, веселое. За окнами деревья, как в зеленом тумане. Двадцать второе апреля. У портрета Ленина замер почетный караул.
На улице прошуршал троллейбус, шумят среди веток воробьи. А. в зале тихо-тихо. Тишина эта – как поднятые палочки барабанщика.
И вот:
– Я, Олег Щербинин…
– Я, Вадик Семенов…
– Я, Игорь Скляренко…
– Я, Сергей Лютиков…
– Я, Дмитрий Соломин…
И дальше – чуть вразнобой, громким, взволнованным хором:
– Вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина…
Димка говорит и смотрит на Сережу. Димка, Димка, светлая твоя голова. Маленький барабанщик, крепкий товарищ…
Вышла из рядов шеренга ребят, которые должны были повязывать бывшим октябрятам галстуки. Шеренга третьеклассников двинулась им навстречу.
Случилась небольшая путаница. Кто-то из девчонок сбил строй. Не сразу разобрались, кто к кому должен подойти. И в этой секундной неразберихе Димка сделал удивительную вещь. Он отпечатал по солнечному паркету несколько лишних шагов и встал перед Сережей. Одними губами попросил:
– Завяжи.
У Сережи комок поднялся к горлу. И все затихло, отодвинулось далеко-далеко. Он взял у Димки с локтя невесомый шелковый галстук. Поднял на тоненькой Димкиной шее воротник… Галстук лег на грудь двумя разлетевшимися всплесками огня. Алое на голубом.
– Молодец, Дим. Спасибо! – не то прошептал, не то подумал Сережа. И Димка понял. Он просиял в ответ золотистыми глазами, повернулся и шагнул к своей шеренге. Его ждали. Остальные третьеклассники были уже в строю. Но Димка вдруг остановился. Опять повернулся и шагнул назад– к Сереже. С октябрятского жилетика отцепил звездочку, вложил Сереже в ладонь и молча сжал его пальцы. Потом побежал к своим. Прощелкали в тишине подошвы его новеньких блестящих полуботинок.
И никто не сказал ни слова ни ему, ни Сереже. В такие минуты нельзя говорить.
Сережа все смотрел на Димку, а зажатая в руке звездочка покалывала ладонь. Так, со звездочкой, он и поднял руку для салюта…
Ударили барабаны. И вдруг решительно сбавили громкость, умолкли один за другим. Шумок пробежал по рядам.
В зал вошел директор. Обвел глазами притихшие отряды. Улыбнулся так, будто он не директор, а школьник, которому надо впервые выступать перед целой дружиной. Сказал негромко и с хрипотцой:
Дорогие мои… Извините, я был болен, не пускали меня. А я очень хотел поздравить вас с Ленинским праздником. Особенно наших самых младших пионеров. Тех, кто сегодня надел красные галстуки. Я хочу сказать им несколько слов… Вы дали сегодня торжественное обещание. Вы знаете пионерские законы. Надо хорошо учиться, работать, крепко дружить, бороться с ложью и злом. Вы пока еще маленькие. Не обижайтесь, пожалуйста. Вы стали сегодня гораздо взрослее, но вы еще не очень большие. А в жизни случается всякое: иногда жизнь с маленького человека спрашивает как со взрослого. И бывает, что от десятилетнего мальчика, от десятилетней девочки требуется взрослая смелость, взрослое упорство. И если когда-нибудь вам придется очень трудно, вспомните этот день. Вспомните, как повязывали вам галстуки. Не забывайте, что вы юные ленинцы.
Дядя Витя одобрительно посмотрел на Сережу.
– Ты мне сегодня нравишься. Весь какой-то… светящийся. А то ходил, нос повесив.
– День хороший, – сказал Сережа.
– День отличный, – согласился дядя Витя и посмотрел на окно. Там был уже не день, а вечер. Оранжевое солнце догорало на крышах. – Удивительная погода. Как летом.
– Я не про погоду, – объяснил Сережа. – Я вообще. Про Димку.
– Про что?
Дяде Вите можно было рассказать. Конечно, лучше бы рассказать папе, но он еще не пришел. Ну что ж, дядя Витя тоже все понимает.
– Есть такой человек, Димка, – проговорил Сережа. – Его сегодня в пионеры принимали…
И он рассказал все. Даже про тишину в зале и про то, как щелкали в этой тишине Димкины подошвы. А потом еще про Димкиного синего краба.
Он говорил, говорил, а дядя Витя молчал и молчал. Сережа наконец почувствовал: что-то не так получается. Сережа замолчал.
Дядя Витя вздохнул:
– Странный ты человек, Сергей…
– Почему? – Сережина радость стала тускнеть, как пятна вечернего солнца на крышах.
– Вот я и сам думаю – почему? Может быть, наследственность, может быть, воспитание…
– Что во мне странного? – спросил Сережа и внутренне ощетинился. Не понравился ему такой поворот.
– В свои двенадцать лет ты очень конфликтный человек. Ты жить не можешь без стычек, споров и ссор. Они для тебя, как горючее для мотора. Вот сегодня поругался со своим пионерским начальством и весь светишься от радости.
Сережа сначала удивился. Потом обиделся.
– Разве у меня из-за ссоры радость? Я же эту Гармашеву не трогал, сама прицепилась. Я из-за Димки радовался…
– А что хорошего сделал твой Димка? Ничего. Нарушил план сбора. Так же, как ты, показал, что ему плевать на общий порядок. На мнение других. Вы оба противопоставили себя дружине.
– Да почему?! – крикнул Сережа. – Ну что плохого мы сделали? Нам даже после сбора никто ни слова не сказал! Димка просто хотел, чтобы я ему галстук повязал, вот и все. Галстук-то один раз в жизни повязывают. Он же мой друг. Я его барабанщиком сделал.
Дядя Витя слегка развел руками.
– Ну и доказательство! Барабанщиком ты его сделал тоже вопреки школе. Еще раз показал, что тебе плевать на всех.
Лицо у дяди Вити было такое, как всегда. Энергичное и добродушное. Но теперь оно было неприятно Сереже.
– Я не плюю на всех, – жестко сказал Сережа. – Я вообще ни на кого не плюю. Димка всю жизнь мечтал о барабане, а ему не дали из-за случайной тройки. Он плакал.
Дядя Витя кивнул.
– Все верно. Я же не говорю, что ты действовал из плохих побуждений. Мотивы твоих поступков благородные. Но ты ошибаешься в самом главном…
– Что вы знаете о моих поступках… и мотивах? – не очень вежливо отозвался Сережа.
– Кое-что знаю. Открою секрет. Недавно звонила твоя классная руководительница, спрашивала отца. Его не было, и я говорил с ней. Она, кстати, очень хорошо к тебе относится. Но она боится за тебя. Дня не проходит, чтобы ты не влип в какую-нибудь историю. В конце концов ты заработаешь такую характеристику, с которой даже в ПТУ не попадешь, не то что в университет.
– Вот это да! – сказал Сережа. – Из-за характеристики я должен сидеть, как мышь.
– Ну ладно. Из-за характеристики ты ничего не должен. Но есть другая опасность. Ты так привыкнешь влезать в любые конфликты, что станешь обыкновенным склочником.
– Ага, – откликнулся Сережа. – А если проходить мимо всякой несправедливости, то станешь хорошим человеком. Легко и просто.
– Ты, пожалуйста, не преувеличивай! Я тебе не предлагаю быть подлецом. Но ты ведешь себя так, будто крутом сплошное зло, а ты один – борец за справедливость.
– Какое зло кругом? – искренне удивился Сережа. – Да у меня друзей – целаятысяча.
– Эти друзья такие же, как ты, донкихоты. Дон Кихот – прекрасная фигура, но он никогда не мог переделать мир. А ты думаешь: вскочил на коня, копье наперевес, ура – и все в порядке. Нет, брат, конная атака не метод.
Зеленая поляна и вылетевшие из-за кустов кавалеристы вспомнились Сереже. Он даже улыбнулся: «Не метод?» Но сказал он о другом:
– Мой дед был красным конником. Он переделывал мир.
Дядя Витя наклонил голову.
– Знаю. Прекрасно знаю. Ты можешь им гордиться… Но, извини меня за откровенность, если рассматривать его как отдельную личность, он тоже был Дон Кихотом. Вечно чего-то добивался, вечно спорил. И чего этим добился?
Дядя Витя вдруг замолчал. Испугался, кажется, что увлекся спором, и сказал лишнее.
– Ты извини. Ты, может быть, этого не знал. Не надо было говорить. Но в конце концов ты не маленький.
Очень спокойно Сережа сказал:
– Я это знал. Ну и что? Он все равно был красным конником. А те, кто его обвинил, были сволочи.
– Конечно. Только, если бы он не горячился, он мог бы принести гораздо больше пользы.
– Он горячился потому, что был против несправедливости, – упрямо сказал Сережа.
Дядя Витя помолчал, прошелся по комнате, бухнулся на диван, потянулся. И, будто начиная новый разговор, обратился к Сереже:
– Послушай. Абсолютно хорошей жизни не было и никогда не будет. Всегда найдутся карьеристы и себялюбцы. Может быть, потом их станет меньше, но совсем они не исчезнут. В мире всегда есть добро и зло. И все на свете зло не уничтожить. Поэтому надо рассчитывать силы и жить, как все, а не воевать с белым светом.
– Я не воюю со светом!
– Воюешь. А зря… Кстати, что за сцену ты устроил в кинотеатре «Спутник»? Татьяна Михайловна вспомнила.
– Никакой сцены не было. Просто контролерша одного мальчишку не пускала, маленького. У них там целая группа пришла и девчонка-восьмиклассница, вожатая. Контролерша стала считать, а со стороны тоже лезут, толкаются. Кто-то из безбилетников проскочил, вот на того мальчишку билета и не хватило. Он заревел, а она все равно не пускает. Я говорю: «Он же вместе со всеми, он не может быть безбилетным». Контролерша давай кричать…
– Зачем тебе нужно было вникать в это дело? У мальчика была, вожатая.
– Да ну… вожатая. Сама чуть не ревет… Я тогда пошел к администратору.
– И добился чего-нибудь?
– Добился… Жуликом обозвала и обещала в школу позвонить. Я говорю: «На здоровье». Пошел и отдал тому парнишке свой билет. При чем же здесь сцена?
– Очень благородно, – сказал дядя Витя. – Но что от этого изменилось в мире?
– В мире? Я не знаю… Он обрадовался.
– Мир обрадовался твоему благородному поступку?
– Мальчик обрадовался. Побежал в кино.
– А ты остался без билета, – усмехнулся дядя Витя. – Нет, я понимаю, билет не потеря. Но ведь каждый раз так поступать не будешь.
– Это было всего один раз, – раздраженно сказал Сережа. Ему стал надоедать разговор. Пустой какой-то.
Дядя Витя, кажется, решил переменить тему:
– Пока тебя не было, приходил мальчик, твой товарищ. Митя, кажется… Мы с ним посидели, побеседовали. Он рассказывал о клипперах. Прекрасный знаток. И очень интересные вещи говорил. Оказывается, клиппера не спорили с морем, не вспарывали волны. Они вписывались в морскую стихию – как бы сами делались частью океана. Летели вместе с ветром. И это было прекрасно, гармонично… Вот и человек должен так же вписываться в общую жизнь, не вспарывать ее своим характером, как форштевнем. Должен поверить жизни, как парусник волнам и ветру. Тогда ему бури не страшны. И гордости и красоты он тоже не потеряет.
Сережа вспомнил большую фотографию в Митиной комнате: английский клиппер «Катти Сарк», летящий среди белых гребней и облаков! Это было здорово!
И все-таки… «Одно дело – корабли, другое– люди, – подумал Сережа. – И, кроме того, Митька сам говорил, что попутный ветер не всегда самый лучший».
– Неправда, – сказал он. – Корабли ходили и против ветра.
Дядя Витя победно улыбнулся.
– Ходили. Но не в лоб, дорогой мой. А вот так! – Он ладонью выписал в воздухе змейку. – В лавировочку, в лавировочку.
Сереже стало обидно за Митины корабли.
– Они не виноваты, – сердито сказал он. – У них были только паруса. А человек больше похож на корабль с турбиной. Он может идти, как хочет.
Дядя Витя присвистнул:
– Ну, брат, да ты прирожденный оратор. И спорить с тобой трудно. У тебя целая философия.
Сережа пожал плечами.
– Я не знаю, что такое философия. Мы еще не проходили.
– Еще придется проходить, – пообещал дядя Витя. – В вузе без этого не проживешь.
– В вуз я могу и не попасть. Из-за характеристики, – поддел Сережа. – Вы уж скажите мне сейчас, что это такое.
Дядя Витя, видимо, решил, что шор надо кончать. Он даже обрадовался вопросу: можно поговорить о другом.
– Видишь ли… Философия… У нее много определений… Но если говорить проще, это общие законы развития природы, общества, мысли. Особенно это важно для жизни людей. Для всех и для каждого…
«А в жизни случается всякое», – вспомнил Сережа. Вспомнил солнечный зал, Димкины сияющие глаза, хрипловатый голос директора…
Он перебил дядю Витю:
– Скажите, а у Ленина тоже была философия?
Дядя Витя умолк на секунду и тут же вдохновился, как оратор, услышавший из зала интересный вопрос:
– А как же! Вот ты станешь постарше…
И опять Сережа перебил его:
– Постарше – это потом. А я сейчас хочу знать: по этой философии разрешается, чтобы вот так, – он помотал в воздухе ладонью, – в лавировочку?
Дядя Витя долго молчал. Он смотрел на Сережу сначала растерянно, а потом с интересом.
– Ну, дорогой мой… – начал он в конце концов. – Надо бы тебе стать немного поскромнее. Сравнивать себя с гениями…
– Я не сравниваю, – тихо сказал Сережа. – Только вот, знаете, есть такая организация – юных ленинцев. Сегодня в нее Димку принимали. И меня когда-то приняли. Мы обещание давали. Понимаете?
И он вышел из комнаты.
Поздно вечером, за ужином, дядя Витя, поглядывая на Сережу, сказал:
– Сергей сегодня разгромил меня в философском споре. Блестяще. Если он сражается на рапирах так же, как спорит, его ждет олимпийское будущее.
– Будущее – это ладно, – откликнулся папа. – А как дела в настоящем? В частности, с алгеброй? По-моему, давняя и единственная пятерка не внесла существенных изменений?
– Не внесла, – признался Сережа. – Я учу, учу, говорю: «Спросите», а меня не спрашивают.
– «Не спрашивают», – хмыкнул отец. – Раньше бы учил! В философских спорах побеждаешь, а в простых уравнениях, как корова в болоте… Вот не пущу в Севастополь, будешь знать.
Это он, конечно, просто так сказал, но Сережа все-таки слегка испугался.
– Что ты, папа! Я же зубрю изо всех сил.
– Мы вместе позанимаемся, – пообещал дядя Витя. – А что касается спора… Кое в чем, Сергей, ты все-таки не прав. Нельзя высокие принципы применять к жизненным мелочам. А ты, дорогой мой, в каждую стычку рвешься, как на штурм Зимнего.
Сережа не ответил. Он вспомнил, что алгебра в самом деле еще не готова, а завтра Антонина Егоровна может спросить.
Кроме того, надо еще просто посидеть и подумать. Вспомнить весь день. Есть в этом дне случай, который как заноза. Скандальный разговор с Гармашевой. Зря он с ней связался, глупостей наговорил всяких. Конечно, сама виновата, но в прежние дни Сережа даже не стал бы с ней спорить. Просто обошел бы молча. А сейчас что-то не так…
После майских праздников зацвела черемуха. Взрослые говорили, что, когда она цветет, приходят холода. Но на этот раз черемуховый цвет кипел среди буйного лета.
Сережа и Генка давно забросили школьные пиджаки и ходили на уроки в форме «Эспады». Никто им больше не говорил ни слова. Но когда в форме барабанщиков появился Димка, снова грянул скандал. Дежурная учительница поймала Димку в коридоре и доставила к директору.
– Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич! Ведь есть же общешкольная форма, а они ходят бог знает в чем! Как в пионерском лагере!
Анатолий Афанасьевич глянул на Димку – маленького, взъерошенного и непокорного. И кончил спор одной фразой:
– Да пусть ходят, жалко, что ли. – А потом добавил, пожав плечами: – Зачем им жариться в такую погоду в сером сукне? Есть же пионерская форма, никто ее в школе не запрещал.
То ли после этих слов, которые разнес Димка, то ли потому, что приближался пионерский праздник, школа расцвела белыми и синими рубашками, голубыми октябрятскими жилетами, разноцветными «испанками».
Дня за четыре до праздника Сережу остановил в коридоре Димка.
– На парад пойдешь? – ревниво спросил он.
– Едва ли, Дим. От дружины сводную колонну собирают, шестьдесят четыре человека. Восемь на восемь, коробка. Да еще знаменная группа. От нашего класса всего пять человек идут.
– У нас вообще никого не берут, – огорченно сказал Димка. – На смотре строя и песни мы лучше всех ходили, а все равно не берут.
Сережа спешил домой: с дядей Витей они договорились посидеть над переводом американской статьи о раскопках в Боливии. Как утешить Димку, Сережа не знал. Хлопнул его по плечу, сказал торопливо:
– Да ладно, не горюй. У тебя все впереди. – И пошел было к лестнице.
– Сережа… – окликнул Димка. Окликнул так, что стало ясно: скажет что-то серьезное.
Сережа вернулся.
– Давай соберем наших, – попросил он. Негромко так, серьезно и с напором.
У Сережи даже холодок по спине прошел.
– Зачем? – так же негромко спросил он.
– Ну, мы же все равно отряд. Соберемся и пойдем на парад. Со знаменем. Юнармейцы собираются, секция картингов тоже, а нам разве нельзя?
Словно эхо марша-атаки отозвалось в Сереже. Он даже зажмурился на миг. В блеске клинков и горнов представился ему строй «Эспады»… Но разве это возможно?
– Разве всех созовешь? – сказал он.
– Барабанщики – все.
– Барабанщики само собой. А другие?
– Генкина группа всегда наготове.
– А остальные? Одного в школе не пустят, другой сам не захочет. Или еще что-нибудь… И кто нам разрешит?
– А кто запретил? – упрямо сказал Димка. – Можно всех созвать. Цепочка-то еще действует.
– Сходим на парад, а потом что? – спросил Сережа.
– Потом… потом что-нибудь.
Димка, конечно, и сам не знал, что будет потом. Но, кажется, был уверен, что обязательно будет. И обязательно хорошее. Словно стоит выйти на площадь отряду с шеренгой барабанщиков впереди, и отряд после этого останется навсегда.
В Димкиных словах, в Димкиной уверенности было что-то от старой «Эспады», от прежней жизни – веселой, боевой, несдающейся.
«А вдруг…» – подумал Сережа. Эхо барабанного марша гудело в нем ровно и неутомимо:
– Я подумаю, – сказал он. – Я узнаю… Это, наверное, в райкоме комсомола надо спросить. Где собираться, во сколько начало и вообще… А соберем?
– Конечно! – весело откликнулся Димка. – Ты узнай, только сегодня же.
«Опять получается, что я главный командир». – подумал Сережа. Но не было времени для колебаний. Он помчался домой с мыслями про общий сбор и был уверен, что все пойдет хорошо. Тревожили только мелочи: у всех ли в порядке форма, хватит ли клинков хотя бы для командирской группы и где взять новое древко для флага.
На полпути Сережа сообразил: не надо терять времени, лучше сразу же зайти в райком.
В райкоме кипела предпраздничная жизнь. Бегали по коридору члены пионерского штаба в голубой форме с белыми портупеями. Высокий худой парень кнопками прикалывал к стене объявление о генеральной репетиции парада. Сережа не решился спросить у него, кто занимается парадом. Он спросил об этом у веселой девушки в пионерском галстуке, которая тащила по коридору охапку золотистых фанфар. Они были похожи на громадный солнечный букет.
Девушка толково ответила, что парадом занимаются абсолютно все, но вопросы решает один человек – секретарь по школам Лена Ковалева. Она сейчас в горкоме и придет к четырем часам.
К четырем так к четырем! Сережа теперь совсем поверил, что все будет замечательно. Здесь свои люди, они поймут и помогут.
Он поспешил домой. До четырех оставалось еще полтора часа.
Дядя Витя сидел с журналом на диване и прихлебывал чай. Он укоризненно глянул поверх журнала на Сережу.
– Дорогой коллега, вы заставляете себя ждать. Точность не только вежливость королей. Это еще и свойство людей науки. Рассеянные профессора существуют лишь в юмористических романах.
– Я знаю, дядя Витя, – торопливо сказал Сережа. – Но я в райком забегал.
Глаза у дяди Вити стали настороженными. Он мягко поставил на подоконник стакан.
– А что у тебя за дела в райкоме?
– Да насчет пионерского парада. Мы хотим, чтобы «Эспада» на парад вышла.
Дядя Витя шевельнул бровями и быстро спросил:
– А зачем? Это что, ваше школьное начальство решило?
– Ну почему начальство? Мы сами хотим.
Дядя Витя отложил журнал. Поднялся.
Глядя мимо Сережи, прошелся из угла в угол.
– А я думал, ты успокоился. Последние три недели все было так хорошо… Не понимаю, зачем тебе это нужно? – сухо спросил он.
– А что? – растерянно отозвался Сережа. – Разве нельзя? Что плохого?
– А что хорошего? – с неожиданным раздражением сказал дядя Витя. – Все опять начнется сначала,
– Что начнется?
– У тебя опять начнется война, – отчеканил дядя Витя, – ты опять противопоставишь себя всем.
– Кому?
– Школе. Соседям. Ребятам. Всем на свете. И вообще… Я понимаю, если бы отряд ваш существовал, тогда еще другое дело: ты капитан, ты был бы обязан. Долг, флаг, честь и так далее. Но сейчас-то зачем? Ведь отряд все равно мертв.
– Не надо так об отряде… – хмуро сказал Сережа. – Вы ничего о нем не знаете.
Дядя Витя на секунду зажмурился, потер пальцами лоб. Сел на диван и утомленно откинулся на спинку.
– Пора нам поговорить откровенно, Сергей… Ты мне понравился с первого дня. Умный ты человек и упорный. Но свой характер ты растрачиваешь попусту. На мелкую монету размениваешь, не обижайся, пожалуйста… Я археолог, человек науки, ты тоже этим увлечен. Я увидел в тебе единомышленника. Но теперь я вижу: из тебя не получится ученого, если ты не начнешь жить иначе.
– Почему?
– Потому что величие мировых культур, которые мы изучаем, несовместимо с дрязгами повседневной жизни… Я готов уважать твои принципы. Но у меня тоже есть принципы. Я работаю для науки, а наука не терпит суеты. Не терпит она мелких споров, ссор, дерганья нервов.
Если ты будешь жить как живешь, археологом ты не станешь, имей в виду. И тогда нам не по пути. – Он посмотрел Сереже в глаза и подчеркнуто повторил:
– Понимаешь? Тогда – не по пути.
Сережа молчал. Он понимал. Он сразу все понял: путь-то лежал через Севастополь.
Эхо барабанов утихло в нем. После вспышки радости пришла усталость. «Действительно, разве всех соберешь? – сказал себе Сережа. – А если и соберутся, что делать потом, после парада? Или вдруг договоришься в райкоме, а ребят не окажется. Получится один смех».
И чтобы не вспоминать Димкины глядящие в упор глаза, он стал думать о поросших кустарником руинах древнего Херсонеса, о коричневых узкогорлых амфорах, о медной тяжести старинных монет, о том, как синие волны бегут к подножию разрушенных стен.
На следующий день он сказал Димке:
– Ничего не получается. Был я в райкоме, но поздно уже. Все там отрепетировано и рассчитано, мы опоздали.
– Я так и знал… – шепотом сказал Димка.
– Не везет нам, Дим, – вздохнул Сережа.
Было ему не по себе. И чтобы не стало совсем скверно, он стал убеждать себя: «Ведь и в самом деле поздно. Ведь и в самом деле там все заранее рассчитано. Никто не разрешил бы нам идти на парад».
И поскольку так действительно могло быть, Сережа Каховский почти поверил себе.
Вечером Сережа, неловко усмехнувшись, заговорил с дядей Витей.
– Я даже не понимаю, чего вы вчера так на меня рассердились. Подумаешь, хотели по старой памяти собраться всем отрядом… Только все равно ничего у нас не получается, никого не собрать.
Дядя Витя обрадовался. Он даже не стал это скрывать.
– Вот и хорошо! Приятно, ког да здравая мысль побеждает сумбурное трепыхание чувств. Кстати, Сергей, нам пора думать о билетах. Меня торопят.
– Я же до первого июня в школе занят, – испуганно сказал Сережа. – До двадцать пятого мая уроки, а потом еще практика.
Дядя Витя покровительственно улыбнулся.
– Насчет практики я договорюсь с директором. Не все ли равно, где получать трудовые навыки? Выпишу тебе справку, что ты работал на раскопках.
– Ура! – громким шепотом крикнул Сережа. И кинулся в другую комнату. – Папа, ты мне дашь свой рюкзак? Мы через неделю – в Севастополь!
Потом он пошел к себе и, не зажигая све-
Они прожили у моря всего шесть дней, и впереди был почти месяц.
та, бухнулся на диван. Радость разливалась в нем, как тепло. Путешествие, которое еще недавно было таким далеким, почти сказкой, придвинулось вплотную. Оно уже почти началось. Ведь неделя – это пустяки. Едва хватит времени, чтобы собраться!
В полумраке поблескивала над Сережей трехгранная шпага. Желтой точкой горел на гарде отблеск уличного фонаря. Сережа не мог разглядеть надпись, но словно видел ее.
СЕРГЕЮ КАХОВСКОМУ – ОТРЯД «ЭСПАДА». СМЕЛОСТЬ И ЧЕСТЬ.
«Я ни в чем не виноват, – сказал Сережа шпаге. – Я никогда не изменял отряду. Я не трусил и не обманывал. Мы все, флаг-капитаны, держались до конца. А сейчас об измене и говорить нельзя, потому что отряда нет».
И тут он вспомнил Димку в школьном коридоре. Его лицо. Его шепот: «Я так и знал…»
Но отряда же и правда нет! Можно собрать группу, можно назвать себя флаг-капитанами, а что дальше?
Ведь он, Сережка, в самом деле держался до конца. Даже Олег сказал: «Бесполезно» – и уехал. А он еще держался. Разве мало пришлось хлебнуть? Гибель «Эспады», отъезд Олега, смерть Иванова. И потом еще в школе… Эта дурацкая двойка за четверть по поведению. Главное, ни за что.
У него оставалась одна радость – белый город у моря. И если бы у Сережи эту радость отобрали, он не смог бы жить от тоски.
Кузнечик, завистливо вздыхая, дал адреса знакомых мальчишек. Митя очень просил узнать, стоит ли в Севастополе трехмачтовая баркентина «Кропоткин» и не собираются ли ее пустить под ресторан, как многие другие парусники.
Отец готовился к очередной командировке и однажды, оставшись с Сережей наедине, вдруг прижал его к себе и глуховато сказал:
– Опять мы врозь. Хоть бы раз вместе куда-нибудь съездили… Жизнь бестолковая.
– Ну что ты, папа! На будущий год вместе в тайгу поедем. Я подрасту.
– Ты с Виталием особенно не спорь, – предупредил отец. – Я смотрю, у вас кое в чем взгляды на жизнь очень уж разные. Ты его не перевоспитаешь. Он тебя – тоже. Да не провались там в какой-нибудь подземный ход. А сделаешь научное открытие – пиши.
– Я и так буду писать, – пообещал Сережа. – Ты, главное, не скучай…
Дядя Витя принес из магазина черный скрипучий чемодан с медными пряжками.
– Тебе, Сергей.
– У меня же рюкзак!
– Рюкзак – это чушь, – наставительно сказал дядя Витя. – Мы не в джунгли едем. Истинная романтика не в рюкзаках, штормовках и патронташах, а в поисках и творческой работе мысли.
Сережа обиделся за отца. За его штормовку, болотные сапоги и рюкзак. Дядя Витя понял.
– Я не говорю об охотниках, геологах и прочих лесных людях. Там рюкзаки не атрибутика, а необходимость.
«То-то же», – подумал Сережа.
Ожидание путешествия – это уже радость. Сборы – тем более.
Сережа взялся укладывать в чемодан дорожное имущество.
Конверты и бумага: всем надо будет написать. Общая тетрадка для дневника. Фонарик: ночи на юге темные даже летом. Нож– папа отдал свой, заслуженный. Шорты, рубашки, новенькие кеды, пружинистые и легкие. Джинсовый костюм – тетя Галя вчера подарила, специально для путешествия. Отличный костюм с молниями, кожаными нашивками и петлями для широкого ремня. Может, прямо сейчас и надеть? Нет, жара на улице.
Сережа подошел к окну. Май едва перевалил за середину, а солнце – как в июле. Успевшие загореть малыши гоняют на зеленом пустыре мяч. Горластая Дзыкина орет на них, оберегая свою клумбу. Вырвала из земли стебель прошлогоднего репейника, кинулась за ребятишками.
«А, ну ее, – подумал Сережа. – Все равно не перевоспитаешь».
Как подумаешь о Севастополе, так от радостного нетерпения начинает прыгать сердце.
Дядя Витя заглянул в комнату.
– Нам пора, коллега.
И они отправились за билетами в кассу предварительной продажи.
Был воскресный день, да еще такое тепло. Казалось, что праздник на улицах. А может быть, просто настроение было праздничное у Сережи. Он готов был шагать до касс пешком через весь город. Идти по нагретому асфальту, нырять в тень тополей, улыбаться навстречу веселым людям, останавливаться у автоматов с шипучей газировкой, разглядывать в зеркальных витринах магазинов товары, а заодно и свое отражение.
Но прошли всего два квартала. Дядя Витя сказал, что время дороже денег, и пришлось дождаться троллейбуса.
В троллейбусе было просторно: видно, не многим хотелось в такой день трястись на колесах. Дядя Витя устроился у открытого окна и развернул польский журнал. Там была статья о кладах, найденных на юге Франции.
– Какая досада, – сказал он. – С польским языком у меня не очень. А пока у нас эту статью опубликуют, три года пройдет.
Сережа вежливо помолчал в ответ.
Он сидел рядом с дядей Витей и представлял, что троллейбус – это самолет на взлетной дорожке. Сейчас он наберет скорость и у него вырастут крылья. Троллейбус по наклонной линии взмоет в воздух и, накренившись, пойдет описывать круг над городом.
Вот удивятся люди! Вон те две тетки с большими сумками, наверно, перепугаются и закричат, что это хулиганство. А ребята обрадуются. Вон тот маленький мальчишка (наверно, третьеклассник) с глазами, похожими на черные большие ягоды, обязательно обрадуется. И его белобрысая сестренка тоже.
