Текст книги "Попытка возврата. Тетралогия"

Автор книги: Владислав Конюшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 90 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

Вот не было печали. Где теперь искать их основного? Записав данные сидельца, пообещал узнать про него, наказав, чтоб сами не расслаблялись. Эта чудо-голова, может, давно в вечной мерзлоте мумифицируется. Уходя из КБ, все думал, в какое интересное время попал. Ведь поклеп на изобретателя наверняка кто-то из его коллег накропал, а теперь, когда приперло, сами воем выть начали…

Я всегда поражался безвозмездным стукачам. Ну еще понятно, если б выгоду имели. Так ведь нет. Стучат из любви к искусству. Ведь и меня какая-то падла с песнями вложила. А пел только хорошим знакомым. Ребята с разведки просто тащились от песни «Батальонная разведка». Особистам же почему-то особенно полюбилась слегка мною переделанная песня Высоцкого «Я вам мозги не пудрю». Да и вообще, гитару беру только в кругу людей, которых уважаю. Хотя нет. Я вспомнил, как один раз паразит Гусев, под хорошую закуску, уболтал устроить небольшой концерт. Там как раз два незнакомых мне комиссара присутствовали. Один нормальный мужик и погиб геройски. Раненый, за пулеметом до последнего работал, пока кровью не истек. А вот липучий взгляд второго мне сразу не понравился. И хихикал он слишком ненатурально, подливая в стаканы самогонку местного разлива. Хоть репертуар выбирался по возможности нейтральный, а вот гляди ж ты – настучал. Сдал, сука, не задумываясь. Про него и раньше слухи ходили, а вот теперь – сам убедился. Ну, ничего. Теперь у меня карт-бланш от самого Лаврентий Палыча. А с тобой, комиссар полка, мы еще встретимся…

* * *

После осмотра нового оружия приехали в местный отдел гебешников, при заводе. Полковник ушел к тамошнему начальнику, а я трепался с дежурным. И вдруг дверь одного из кабинетов распахивается и оттуда спиной вперед вылетает здоровенный сержант. Через секунду, но уже мордой вперед, вылетел еще один жлоб в форме. Оба тельца, равномерно сползя по стенке, устроились на полу. Однако интересно тут люди живут. Бойко так и на полную катушку.

– Весело тут у вас, – сказал я офигевшему дежурному, лапающему кобуру.

Из двери, вслед за летающими служителями Фемиды, выскочил парень с разбитым лицом и шустро рванул в нашу сторону. Пока дежурный судорожно пытался вытянуть свой шпалер из кобуры, беглец, наклонив голову, так как руки были скованы за спиной, попытался смести меня с прохода. Щас! Я перенаправил его импульс в сторону, и этот шустрик, снеся перегородку и дежурного, затих на полу. В коридор уже выскакивали люди. Несколько человек, быстренько подхватив парня, отволокли в сторону. Потом занялись пострадавшими, в чье число вошел и нерасторопный дежурный. Пока все устаканивалось, вышел на крыльцо покурить со знакомым капитаном.

Угостив его столичным «Казбеком», поинтересовался:

– Что, шпиона очередного поймали?

– Ворюга. Детали с завода таскал и на дому чего-то химичил. Взяли с поличным. Сначала вроде смирный был, а теперь, гляди-ка, раздухарился. Ну да ничего. Если его сейчас не прибьют, уму-разуму обучая, то все равно – по законам военного времени стенка этому паразиту обеспечена.

Я курил, вспоминая борзого беглеца, и думал, чем же он мне понравился. Дерзостью, наверное. Надо же, решился на сопротивление, причем в самом, можно сказать, логове местных гебешников. А теперь этого прыткого пацана просто к стенке прислонят. Мы в группу таких вот шустрых по крупицам собираем, а здесь их шлепают почем зря… И дерется он неплохо, вон как допрашивающих уделал, даром руки зацоканы за спиной были. Все-таки надо бы его повидать. Поэтому, раздавив окурок каблуком, спросил у капитана:

– Дашь с ним пообщаться?

– Хоть сейчас. Пойдем только побыстрее, пока ребята из него душу не вытрясли.

Успели вовремя. Парень лежал на полу, а ребята с хеканьем вышибали из него уже, наверное, остатки души. Капитан жестом прекратил веселье и приказал привести подследственного в чувство. Привели, облив водой из ведра и усадив на табурет, оставили нас наедине. Расхититель социалистической собственности сидел, покачиваясь и мотая головой, пытался стряхнуть воду с лица. А! Так он же до сих пор в наручниках. Когда я освободил ему руки, тот взглянул на меня и издевательски ухмыльнулся, показывая дырку свежевыбитого зуба. Крепкий пацан, его ведь до сих пор не сломали… Хотя буцкали на совесть. Поэтому, чтобы начать беседу, помахал ладонью у него перед лицом и спросил:

– Эй, земляк! Ты там как? Живой?

– Я-то живой. А ты, начальник, не боишься руки мне освобождать?

Он опять ощерился в улыбке и выплюнул кровь изо рта. Надо же, сколько экспрессии. Еще и на испуг берет. Битый арестант мне нравился все больше и больше. Поэтому я, тоже ухмыльнувшись и почесав ухо, сказал:

– Ну, бояться не боюсь, а вот опасаюсь, это да. Я же не знаю, на что ты способен. Хотя на рывок безграмотно пошел. Надо было не на таран меня брать, а от стенки оттолкнувшись, нырком в окошко за дежурным уйти. Тогда хоть и маленький, но шанс был бы. А так получается, попер буром и нарвался на более подготовленного противника.

Парень был удивлен моим монологом. Похоже, здесь с ним так не говорили. Пока он, хлопая глазами, переваривал мои слова, я спросил:

– Если б получилось свалить, куда бы делся потом?

– Да тут бы не остался. Ушел к фронту, и ищи меня!

– К немцам?

У арестованного вздулись желваки на щеках, и он даже не сказал, а выплюнул:

– Вы, суки, по себе людей не судите! К нашим бы пошел! К любой части прибился, и хрен бы вы меня нашли. Вас ведь на фронт не заманишь. В тылу себе хари наедаете, только и можете, что без вины людей хватать.

– Ну, ты-то явно не невинная овечка. Детали тырил?

Парень шумно выдохнул и безнадежно, видно, уже не в первый раз, сказал:

– Не тырил. Пружину я сделал для патефона. Ее и выносил. А мастер, гад, меня заложил. Я ему морду побил да зуб выбил, еще летом, вот он и злобился. А тут такая возможность расквитаться…

– А морду за что? По пьянке?

– Сука он потому что. Про отца моего гадости плел.

Сначала парень (в процессе разговора выяснилось, что его зовут Леха Пучков) говорил нехотя, но потом разошелся. Выяснилось, что отец его в свое время работал на КВЖД, а когда китайцы отмели ее себе назад, на советском Дальнем Востоке. Кстати, там Леха и научился разным приемчикам у одного старого корейца. Жили себе не тужили, и тут отца перевели в Москву, в министерство. Радости полные штаны. Они всей семьей – отец, Леха и две его сестренки вселились в огромную трехкомнатную квартиру. Через год поступила в институт сестра. Еще через год сам Леха. А еще через полгода отца арестовали как японского шпиона. Как они ни бегали, отца упекли, а их поперли и из квартиры, и из институтов. Помыкавшись по знакомым, осели у дальней родственницы в Туле. Там с большим трудом устроились на завод. Пучков подался в слесари, а сестра его формовщицей. Мелкую определили в школу и опять начали жить. Только недолго. Мастер узнал, что Лешка – сын шпиона, и начал его изводить. Получив прореху между зубов, затаился на время и, выждав удобный момент, сдал с потрохами.

– А мне ведь повестка уже пришла. Работал последний день. Вот и решил, кто, кроме меня, этот патефон починит? На фронте убьют, и мужика в семье вообще не останется.

Пучков, видно, сам расстроился от воспоминаний, но потом, зло глянув на меня и опять сплюнув кровью на пол, сказал:

– Хотя тебе начальник, это все глубоко по херу. Жалко только вот так попусту гибнуть. Ну да ничего, в следующей жизни сочтемся!

Ха! Тоже мне, буддист малолетний выискался. Видно общение с корейским гуру не прошло даром. Старичок его, судя по всему, не только приемчикам хитрым обучил… Молча встав и выложив перед ним на стол пачку папирос и спички, я сказал:

– Сиди пока здесь. Часа через два за тобой приду.

Выйдя из камеры и наказав не трогать арестованного, побежал ловить Колычева.

Полковника получилось убедить на удивление быстро. Выслушав меня и задав всего несколько вопросов, он позвонил и все разрулил. Пока я шел за Лехой, меня, как Ивана Васильевича из одноименного фильма, терзали смутные сомнения. Как-то все очень гладко идет. И командир почти моментом согласился, и местные препон не ставили, когда он у них злостного расхитителя и дебошира захотел забрать. Понятно, что полковник – величина значительная, и здешние гебешники против него не пляшут. Но сам-то он тоже моментом подписался на это предложение. Похоже, Петрович сверху получил дополнительные указания насчет меня. Причем уже давно. Самым сумасбродным идеям дается ход. А ведь другого, предложи он подобное, под трибунал без проблем запихнули бы. C этими мыслями подошел к уже знакомому мне отделу НКВД.

Подписав необходимые бумаги, я получил неудачливого несуна в свое полное распоряжение. Зашел к нему в камеру. Пучков, пока меня не было, смолотил всю пачку, и в помещении было не продохнуть.

– Блин! Как ты тут еще не задохнулся? Давай, подъем, любитель музыки, и пошли со мной.

Леха молча поднялся и, только когда мы прошли дежурного, начал удивленно крутить головой.

– Куда мы идем?

– Ты ж на фронт рвался? Вот на него и идем. Только сдуру сейчас рвануть от меня не вздумай. В этом случае даже я не спасу. Моментом лоб зеленкой намажут.

– Это зачем лоб зеленкой?

– А чтоб пуля, войдя в мозг, не занесла инфекции. Но сейчас, расхититель, твоя жизнь круто изменилась.

На его возражения, что он не расхититель, я махнул рукой и продолжил:

– Сейчас дуй домой и приводи себя в порядок. Через четыре часа встретимся возле военкомата.

И положив ему руку на плечо, добавил:

– Не подведи меня, парень.

Пучков пристально взглянул мне в глаза, кивнул и пошел вдоль кривого заводского забора. Не подведет. Это понятно. Парнишка-то не дурак, понимает, что такой шанс раз в жизни дается. Поэтому, даже не сомневаясь в нем, двинул в военкомат, забирать документы призывника Алексея Михайловича Пучкова.

* * *

Через три дня я ехал в шикарной машине неопознанной марки. Еще две машины с охраной ехали сзади. Берия, сидя напротив на большущем, мягком, как диван, кресле, интересовался последними событиями и обучал меня политесу. А все потому, что ехали не на балет, а страшно даже сказать, к самому, блин, товарищу Сталину. Причем не в Кремль, а на дачу. На подъездах миновали три КПП, и машина, тихо шурша, подкатила к дорожке, ведущей к крыльцу дома. Встречающий нас подполковник мягко попросил оставить оружие у него. Надо же. А к Лаврентию Павловичу заходил, не разоружаясь. Ну да понятно – тут величина персоны совсем другая. Я вытащил пистолет из кобуры и отдал его вежливому охраннику. Потом, подумав пару секунд, достал еще один маленький браунинг из кармана. Из сапога добавил нож. И еще один нож извлек из чехла между лопаток. Берия смотрел удивленно, а полковник уже не вежливо, а настороженно.

– Теперь все.

Сдав все «железо», развел руки и повернулся, рассчитывая, что меня сейчас для верности обыщут. Фиг там. Просто попросили идти за сопровождающим. В самом доме нас передали другому телаку. На этот раз здоровенному майору-грузину. Показывая дорогу, он довел до двери и, постучавшись, открыл ее, пропуская нас вперед. Охренеть! Во мне, наверное, проснулись инстинкты, только этим можно объяснить, что глаза, увидев фигуру возле стола, округлились, а мозг дал команду телу. Сделав три строевых шага и вскинув руку к фуражке, рявкнул:

– Здравия желаю, товарищ главнокомандующий!

Только стоя вот так, с поднятой рукой, я очухался. Вроде бы разобраться – ну что мне Сталин? Человек, который помер больше чем за двадцать лет до моего рождения. А вон оно как получилось. Наверное, во взгляде дело. Сам-то он просто старичок небольшого роста, а вот глаза… Увидев этот взгляд, перестаешь считать его просто старичком. Человек с таким огнем внутри пожилым совершенно не воспринимался. Причем выражение глаз вовсе не звериное или парализующее, как потом у нас писали. Наоборот. В глазах плавала смешинка.

– Зачем так громко, товарищ Лисов, мы же не на параде?

Сталин прошел по кабинету и, показав на стулья, добавил:

– Садитесь, товарищи.

Мы сели. Хозяин кабинета, еще немного походив с другой стороны стола и закурив не трубку, а папиросу из большой коробки, наконец начал разговор. Он поинтересовался моей жизнью на фронте. Автоматически отвечая, я не мог избавиться от ощущения неправильности. Блин! Брежнев – это брови. Горбачев – пятно на лысине. Ельцин – напыженное выпучивание глаз. А Сталин – это усы и трубка. Усы были, трубки не было! Вид вождя с лихо заломленной папиросой напрочь выбивал из колеи. Если он сейчас лезгинку танцевать начнет – наверное, даже и не удивлюсь. Правда, главком в пляс не пустился, а продолжал расспрашивать, что я о себе помню, как мне «приснился» ППС и насколько часто меня нахлобучивает мой кассандровский дар. Отвечая на вопросы, неожиданно вспомнил про «головастика» из КБ, где пытались сделать гранатомет. Вот возможность его с зоны вытащить, быстро и без особых проволочек! Поэтому, дождавшись паузы, пока Сталин (ну наконец-то) начал раскуривать трубку, сказал:

– Товарищ Сталин, есть один вопрос, который только вы сможете решить.

Вождь вопросительно поднял бровь, и я продолжил:

– У изготовителей гранатомета пока ничего не получается. Но есть возможность ускорить процесс. Дело в том, что их самого толкового специалиста почти год назад арестовали как врага народа. Его бы назад вернуть. Тогда у них сразу дела пойдут.

Друг всех детей раскурил-таки трубку и, подняв на меня глаза, спросил:

– Вы предлагаете отменить решение советского суда и выпустить этого врага на свободу? Может быть, вы вообще считаете, что он был арестован безвинно?

Ого! А вот теперь у Сталина взгляд поменялся. И на вы ко мне обращаться начал, еще и с наездами. Не к добру это. Но отступать уже было поздно.

– Нет, не считаю. Я его и в глаза не видел, но знаю, у нас невинных не арестовывают. Просто этот человек нужен для дела. А враг он или нет, какая разница, если работу делать будет на совесть? Сейчас ведь война. Все довоенные разборки – это внутрисемейное, то есть внутригосударственное дело. Это все равно, как в детстве подраться с пацаном из соседнего подъезда. Для меня он, безусловно, на тот момент враг. Но вот если будет драка с ребятами с соседней улицы, то этот враг автоматически становится другом. В одном строю с ним биться будем. А сейчас на нас, если этим примером пользоваться, вообще зареченские напали.

Пока все это говорил, Иосиф Виссарионович, стоя ко мне боком, смотрел в окно. Потом медленно повернулся и сказал, растягивая слова:

– Детский пример, но вашу мысль я понял. Но ведь это создаст прецедент? Другие тоже захотят вернуть людей, говоря, что они незаменимые работники. А незаменимых у нас нет.

– Незаменимых не было до войны. Тогда время было подготовить смену. А сейчас каждый день может быть решающим. Немцы прут лавиной. А нашим людям просто опыта не хватает с ними справиться. Поэтому и предлагаю людей с опытом на места вернуть. Если враг закоренелый, то его быстро – что в тылу, что на фронте – раскусят. И по законам военного времени. Но таких, я думаю, немного будет. Сработает стереотип – ребят с нашего двора и заречных. Я сам, когда у немцев по тылам мотался, встретил бывшего белого офицера, отсидевшего уже свое в наших лагерях. Он сколотил небольшой отряд, человек в десять, и активно немцев молотит. Честно скажу – к власти он любовью не пылает, но за страну жизнь готов положить.

Во время речи Сталин в упор смотрел на меня желтоватыми глазами, а потом, повернувшись к Берии, сказал фразу на грузинском языке. Берия ответил. Вождь еще несколько секунд разглядывал меня и, пыхнув трубкой, выдал:

– Хорошо. Мы выполним вашу просьбу.

Тут его взгляд стал хитрым:

– Только вы готовы лично поручиться за этого химика? Что он сделает нужное нам дело и не сбежит?

– Готов, товарищ главнокомандующий! Даже если у него и не получится, у меня совесть чиста будет – я сделал все, что мог.

– А если он сбежит, знаете, что с вами будет?

Я уже устал. Беседовали мы второй час, поэтому сказал, что думал:

– Больше пули не дадут. А рано или поздно – все там будем. Так что для хорошего дела всегда готов рискнуть.

Сталину ответ, видно, понравился. Он, по слухам, под настроение и не такие дерзости мог прощать. Вот и сейчас, пожевав губами, улыбнулся и, ткнув в мою сторону мундштуком трубки, сказал:

– Мне нравятся смелые люди, не боящиеся рискнуть. И я подумаю над вашими словами насчет незаменимых.

После этого разговор опять пошел про меня. Обнадежив, что память может вернуться, Сталин вспомнил пару своих боевых эпизодов и минут через двадцать свернул разговор.

Когда уже ехали в машине, Берия затребовал данные на химика из КБ. Записав все, что ему продиктовал, он, положив блокнот в карман, сказал, что теперь, похоже, одним освобожденным дело не закончится. Теперь многие материалы будут пересмотрены. Ого! Если уж страшный нарком такое говорит, похоже, перемены грядут нешуточные. Он-то Сталина лучше меня знает и все недомолвки и взгляды расшифровывает на раз. Похоже, Лаврентий Павлович что-то уже понял, что мне осталось непонятно, и готов к действиям. Ну и зер гут. У нас ведь столько сидельцев в лагерях парится. Причем помимо борзых, социально близких уголовников куча действительно толковых людей. Да если хоть человек пятьдесят бывших комдивов освободят, это уже может поменять ситуацию на фронте. Ну а ученых сколько на киче торчит? Они же на свободе оборонку ух как круто поднять могут! Под эти мысли, был довезен до гостиницы и там оставлен. А марку машины, на которой катались, я успел разглядеть – «Паккард». Страшная крутизна для этого времени. М-да… У Лаврентия Палыча явно губа не дура…

От всех этих бесед с сильными мира сего устал, блин, как последняя колхозная проститутка. Скинул в номере сапоги и завалился на застеленную кровать. Разговор с верховным, похоже, получился. Только вот фраза по-грузински не давала сразу вырубиться. Я ведь не зря в Закавказье жил. Немного тамошний язык понимаю. Чуть-чуть по-чеченски, чуть-чуть по-армянски. И по-грузински немного. Всю фразу, конечно, не понял, но даже те несколько слов, что были понятны, заставили задуматься. Так вот, вождь сказал Берии, дескать теперь он уверен, что я тот человек, о котором Вольф говорил. Вольф – явно немецкое имя. Что обо мне Сталину мог какой-то фриц говорить – непонятно. Причем явно положительное, это из общего тона понятно было. И почему Виссарионыч его вообще слушал? О личном советнике вождя с таким именем я не слышал и теперь пребывал в растерянности. Информации маловато для выводов. Может, он какой-то жутко засекреченный советник? Или типа Распутина при царе… Только вспомнил Распутина, аж жаром обдало. Вольф… Неожиданно, по ассоциации, вспомнил только одного известного человека, жившего в это время с таким именем в Союзе. Вольф Мессинг! Как сейчас бы сказали – экстрасенс. Причем очень сильный. И он к Сталину доступ имел. Гитлер, тот вообще на мистике повернутый был. Окружил себя целой толпой прорицателей. Общество целое создал, обозвав его «Наследие предков». За нашим вождем такого не замечали. Но за ним много чего не замечали. Секретность на уровне была. Мог Сталин быть мистиком? Да еще как мог! Обучение в семинарии даром не проходит. Интересно только, что же ему Мессинг про меня сказал? Ну, это узнать явно нереально. Зато теперь, вычислив таинственного Вольфа, я наконец заснул.

* * *

Трясясь в кузове под рваным тентом, переиначивал старую песню. Эх дороги, грязь да туман. Холода, тревоги и сплошная грязь. Блин! Мы еще в наше время жалуемся на плохое покрытие дорог! Тут его вообще нет. Грязюка страшнейшая. Вязнут машины, танки, даже тракторы буксуют. Наполеон Москву смог взять только потому, что на лошадях передвигался и более или менее смог дотащиться до города. Был бы он, как фрицы, на технике, не видать ему Москвы как своих ушей. Нам просто с началом войны не повезло. Лето было страшно сухое, и немцы, весело подпрыгивая, смогли осуществить начало плана блицкрига. Были б дожди – дальше старой границы они хрен бы прошли. Вот и сейчас все влипло в грязь с обеих сторон фронта. Наступление само по себе остановилось. Сверху дождь, снизу слякоть, какая уж тут война. Ничего, гансы. Скоро еще и морозы начнутся. Это вам не в Европах – плюс пять – уже холодно. А минус сорок не хочешь? Дороги, правда, станут проходимыми, но вот с теплыми шмотками у вас жопа. Еще немного продвинетесь и встанете намертво, морозя уши и носы. Потом даже медаль такую введут «За зимнюю кампанию», где изображены каска, как на могилке, и замерзший орел, сжимающий в заиндевелых лапах свастику. Она так и будет на жаргоне называться «Мороженое мясо». Но пока морозов нет и с неба просто льет холодный дождь. Немцы позавчера сделали последний рывок и, вляпавшись в эту кашу на дорогах, остановились. На этот раз, похоже, надолго.

Засунув нос в воротник шинели, прикидывал, какие помимо остановки немецкого наступления еще есть новости. Ведь за полтора месяца, что прошли после разговора со Сталиным, в стране явно происходили перемены. Малозаметные и глухие, но это, похоже, было начало. В армию, где мы сейчас находились, прибыло девять новых командиров полков из бывших сидельцев. А по всему фронту сколько таких? Даже не знаю. В тылу тоже свежеотпущенные головастики на месте не сидели. Тот мужик из КБ, Прохоров Федор Ильич, выйдя из лагеря, самым активным образом включился в работу. Результаты, правда, пока не ахти, но граната уже летит по прямой, а не извилистым зигзагом. Шлеп! Холодная капля упала за шиворот и отвлекла от глобальных мыслей. Вот, биомать, супермены! В тылах у фрицев чудеса творим, а тент нормальный добыть не можем. Все – по приезде иду к снабженцам, и если по-хорошему не дадут, то стырю. А еще лучше из фанеры кунг сделаем и будем как белые люди ездить. Надоело уже мерзнуть и мокнуть! Вторую неделю на колесах живем. И сейчас – очередной раз меняем место дислокации, постоянно выпихивая машину из колдобин. До места назначения еще километров двадцать, такими темпами хорошо если к ночи доедем. Ну вот, опять встали… Снова вывалились из кузова и стали с помощью окружающих нас бойцов пихать машину. Достала уже эта слякоть!

* * *

Вжик, вжик! Бух! На секунду высунув нос из воронки, огляделся. Вжик! Да сколько же вас там! Только танков штук двенадцать. Правда, два уже хорошо дымят. И пехоты, похоже, – с пару рот будет. А нас тут от силы взвод. Да и как еще сказать взвод – щеглы, курсанты из пехотного училища, и какие-то степенные мужики из хозвзвода госпиталя. Блин! И свалить нет возможности. За нами этот самый госпиталь, сейчас спешно эвакуируемый. Вот попал! Сюда мы с шофером заехали по пути с завода проведать Мишку Северова, парня из наших радистов. А на завод я мотался к гранатометчикам. Прохоров, спец реабилитированный, все-таки сделал невозможное. Гранатомет теперь уверенно бил на шестьдесят метров. Заряд пока только фугасный. До кумулятивного они еще не добрались. Но глаза Ильича горели, как у отца Федора, стырившего колбасу, и я не сомневался, что месяца через два будет и кумулятивная граната. Постреляли на полигоне – мне понравилось. Эти изобретатели, похоже, сами не ожидали такого эффекта и ходили с ошарашенным видом. Такой же вид имели и два генерал-лейтенанта из военприемки. Осмотрев развороченные катки Pz.III и перевернутое от взрыва орудие, они цокали языками и активно строчили в своих блокнотах. Когда же я захотел забрать несколько ящиков неиспользованных РПГ, приемщики грудью встали на их защиту. Дескать, секретное оружие, ну и все такое прочее. Один даже дулю в запарке мне показал. Щас! Не таких лопошили! Я на них наехал по всем правилам. Говорил, что имею устное распоряжение самого (при этом потыкал пальцем в небо) для испытания небольшой пробной партии, именно в силу ее секретности, в нашей группе. Генералы проследили за пальцем, пошушукались и дали два ящика. Крохоборы. Загрузив укупорки в кузов, покатили обратно. И тут я вспомнил про Мишку. Он словил осколок и валялся в госпитале. Думал ему привет передать и продуктов подкинуть, а то на госпитальном пайке ноги можно протянуть быстрее, чем от ранения. Передал, блин, привет…

На этот раз крик про прорвавшиеся танки был совершенно верен. В госпитале сразу поднялась суматоха, народ забегал – и попутно с эвакуацией стали быстро сколачивать команду смертничков для задержания прорыва. Набрали человек сорок из находящихся рядом. К курсантам и хозяйственникам добавились еще два расчета с 45-миллиметровыми пушчонками, у одной из которых было что-то не так с прицелом. Их сразу потащили устанавливать и маскировать на въезде в село. А я, отведя командира курсантов в сторону, коротко переговорил с ним. Решили во чисто поле не выходить, а встретить немцев на околице и постепенно отходить к домам. Так хоть не сразу всех положат. Потом перешел к насущному:

– Танки по нашему жиденькому заслону пройдут и не заметят.

Курсантский капитан кивнул и сказал:

– Деваться-то все равно некуда. Надо их хоть на полчаса задержать, чтоб госпиталь эвакуироваться успел. Я двоих курсантов уже послал – тут километрах в пяти пехота и танкисты стоят. Немного, правда, но все-таки помощь.

– Ну, они точно не успеют. А у меня есть одна штука. Как раз против танков. Во всяком случае, притормозим их. Только люди толковые нужны. Человек пять, которые от вида немцев в штаны не наложат.

Капитан на секунду задумался, потом крикнул в сторону курсантов, которые тянули орудие за сараи:

– Окунев, Сергеев!

От толпы тянульщиков отделились двое и рысью подскочили к нам. Представились.

– Берите еще троих и поступаете в распоряжение товарища старшего лейтенанта.

Курсанты свистнули еще корешей, и мы подошли к нашей машине, из которой ящики были скинуты, а в кузов набивали раненых. Открыв первую укупорку, я вынул фаустпатрон и сказал:

– Глядите сюда, мужики. Это – фугасная граната. Летит уверенно метров на тридцать—сорок, в опытных руках попасть может и на вдвое большем расстоянии. Целиться вот так, нажимать сюда. После выстрела – выбросить. Главное, чтоб сзади стенки не было, а то вот отсюда нехилая струя пламени вылетает. Будет стенка – самого подпалит. Будет человек сзади сидеть – хана человеку. Целиться по каткам или в борт, глядишь, и проломит. До выстрела нос из укрытия не высовывать. Стрелять только наверняка и сразу залегать. Не смотреть, куда она попадет, а то самих осколками побьет. А теперь разбирайте гранатометы и мухой за мной!

Пацаны похватали фаусты, и мы рванули в сторону, откуда доносились выстрелы. Пробежал мимо наших, на ходу оценив грамотное расположение сорокапяток, и нырнул в овражек, огибающий село. Похоже, немцев уже кто-то пытается тормознуть, стрельба шла в километре от нас, но какая-то хилая. И орудий не слышно. Было видно, что немцы утюжат дальний конец поля, уже добивая сопротивляющихся. Эх! Было бы лето, можно в упор из травы танки расстреливать. А сейчас, по первому снегу, мы, блин, как на ладони видны будем. В идеале, конечно, в деревне встретить, из домов, но тогда пехота просочится мимо и раненые все равно накроются. Дождавшись, когда моя пыхтящая группа соберется вместе, стал распределять роли:

– Так, Окунев, берешь его, – я показал на тощего курсанта в завязанной под подбородком шапке, – и дуй вон к тем кустам. Не стрелять, пока танки близко не подойдут. Они ту яму огибать начнут и тебе борт подставят. Как пальнешь, сразу уходи к деревьям. Дальше ползком, вон видишь, бревна свалены?

Внимательно слушающий Окунев кивнул.

– Под бревнами затихаришься и лупишь второй танк. После сразу сваливай по низинке к нашим. Будет напирать пехота, танка не жди, просто сваливай. Потом в деревне его встретишь.

Я повернулся к тощему.

– Теперь ты. Как тебя звать?

– Курсант Балабуха!

– Ты не ори, а имя скажи.

– Иван.

– Слушай меня, Ваня. Твоя задача снять заглушку с этой стороны трубы и, отдав гранатомет, прикрывать Окунева. Плотно прикрывать. По уму пулеметчик тут нужен, но ты со своей винтовкой уж постарайся. Гранаты есть? – Он кивнул. – Вот гранатами и поработай. Но только если пехота близко сунется. Раньше времени себя не выдавайте. Пехота пусть вперед уйдет, к деревне. А вот танки – ваши. Но, считайте пацаны, реально жизни у вас – на один выстрел. А там как повезет… И еще – если сильно зажмут, пуляй из гранатомета хоть в небо, но чтоб целым он фрицам не достался. Ясно?

Курсанты синхронно кивнули.

– Тогда давай вперед! И про заглушку не забудьте! А то звиздец обоим настанет.

Я хлопнул Окунева с напарником по шинельным спинам и занялся второй парой. Дав подробный инструктаж, что и как делать, отправил их на выбранную позицию. Потом, забрав половину груза у своего напарника, поинтересовался его паспортными данными.

– Курсант Олег Кушкин.

– Так, Олег. Мы сейчас с тобой быстренько пробежим вон до тех воронок. Ты будешь сидеть как мышь, а я прошвырнусь дальше. Если не вернусь, тогда уходи сам с этими трубами к оврагу. Один раз стрельнешь оттуда – и дуй к нашим. Там, между домами, точно еще кого-нибудь прищучишь. Все понятно?

– Так точно!

– Тогда за мной.

И мы, где пригибаясь, где на карачках, рванули в сторону воронок.

Обе пары гранатометчиков расположились в лесопосадке, с левой стороны села, метрах в трехстах от первых домов. Мне деревьев для укрытия не досталось. Справа были только жидкие кусты с мелким овражком, уходящим к деревне, и несколько воронок. Оставив в ближней к оврагу Кушкина с двумя фаустпатронами, я проскочил еще метров тридцать и, съехав в очередную яму от стакилограммовой бомбы, стал наблюдать. До немцев было метров шестьсот. Вырвавшиеся танки стали сбавлять ход, пропуская вперед пехоту. Правильно опасаетесь. Среди строений все преимущество танка теряется, и он превращается в большую мишень. Это очень хорошо в Грозном было показано. Пустили козлы-командиры танки без прикрытия и получили кучу жженой техники. Немцы явно умнее себя ведут. Сначала пехота чистит населенный пункт и, если натыкается на препятствие, которое сама уничтожить не может, подтягивает танк. Он делает свое дело, и пехота опять впереди него движется. Вот и сейчас фашисты действуют так же. Теперь бы только край цепи на нас не наткнулся. Пешие фрицы шустренько рысили вперед, а танки начали с коротких остановок вслепую постреливать по селу. Видно, хотели заранее обнаружить огневые точки. Точки не обнаруживались. Пушкари молчали, подпуская технику поближе. Гранатометчики с той стороны тоже ждали, когда танки покажут борта. С околицы начали хлопать винтовки, и фрицы наддали ходу. Нормально получается! Пехота проскакивала метрах в сорока от нас, ничего не замечая вокруг. Я снял заглушку с РПГ, высматривая наиболее перспективного бронеганса. А вот и он. Крайний танк со смазанным номером 24 на башне медленно въезжал в сектор обстрела. Остановился, бухнул из пушечки и опять пополз дальше. Опять остановился, поводя стволом. Пора! Встав на колено, я фуганул в него гранатой и сразу нырнул обратно. Шшших! Бабах! Ни фига себе взрыв! Высунув нос из воронки, оглядел дело своих рук. Башня у танка была наполовину сорвана с погона, и он, задрав ствол в небо, сильно дымил. Блин, какое же Прохоров ВВ в боевую часть запихнул, что обычным фугасом башню, считай, снесло? Правда, и танчик был так себе. Pz.II, с пушечкой 20 миллиметров. Из него никто не вылезал, похоже – кирдык экипажу. Пока фрицы не прочухали, кто у них так шалит, метнулся под прикрытием дыма к следующей коробочке. На этот раз для разнообразия это был Pz.III. Получи, фашист, гранату!