Текст книги "Хроники российской Саньясы. Том 2"

Автор книги: Владислав Лебедько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Весь ход нашей беседы – это упражнение в нелинейном мышлении, из которого нельзя сделать однозначные вывод – за кого я. В нелинейном мышлении невозможны вопросы, типа: «Вы за или против?», «Это хорошо или плохо?»…

Давай возьмем такой пример: очень талантливый писатель Алексей Николаевич Толстой, человек с очень мощными потенциями, или Валентин Петрович Катаев. Это писатели, которые могли бы быть действительно классиками нашей литературы, если бы писали то, что они действительно думали. Разве их произведения плохи? – Нет, но они конформистские. Обладая блестящим стилем, слогом, оба этих человека писали то, что от них ждала государственная система – очень жесткая в то время. Это позволило им обеспечить себя и свою семью, а не сгинуть в сталинских лагерях. Но это не значит, что они писали откровенно плохие вещи. Был выбор и этот выбор зависел от конкретного человека и от всей ситуации в целом. Можно сказать просто: «Они сволочи, так как приспосабливались к режиму». Но, вопрос то в том, какие цели эти люди ставили, что для них было важнее. Можем ли мы сказать, что они правы или не правы? – Нет. На социальном уровне их поведение абсолютно правильное. На уровне отношения к своему таланту – ложное. Но, с другой стороны, такие вопросы может решать только сам человек. Эти люди думали ведь не только о себе, но и о своих детях, родственниках, друзьях. Они понимали, что если бы писали то, что думали, они обрекли бы на смерть не только себя. В то время НКВД взяло бы по цепочке очень многих – друзей, родственников, просто знакомых. Много судеб было бы загублено. «Нужна ли нам такая йога?» – как говорил йог Иванов. Фигура бескомпромисного подвижника с этих позиций – очень и очень проблемная. Это один из самых простых путей. Даже если мы возьмем историю церкви, то там одинаково высоко ценятся и те люди, которые приняли смерть за убеждения, и те, кто смог в условиях римского преследования сохранить людей, сохранить общину, идя на компромисс. Вот пример нелинейности. Нет ничего однозначного. И для человека, который хочет заниматься развитием, очень важно задумываться над подобными вещами. Это вопросы экологии духовного целостного развития.

Если развитие экологично для человека, для его близких, для его окружения, то это точно так же, как в Евангелие сказано: «Спасешься сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Вот она – цель Школ: если вокруг люди будут спасаться, а не покидать семью и проклинать папу или маму, которые ушли «духовно развиваться». Наоборот, человек, у которого «глаза открылись» посмотрит вокруг и скажет: «Блин, пока я просветлялся, у меня потолок протек и сломался сортир». В этот момент лучшим средством дальнейшего развития будет вбить гвоздь, починить туалет, заработать денег, чтобы накормить семью… Разве это чему-то противоречит? Это ведь и будет трезвая, здравая, нормальная позиция.

В: Еще один вопрос по теме прошлой беседы, касающийся «третьей позиции». Когда ты проходишь какой-то глубокий опыт, целесообразно ли находиться в «третьей позиции»? Ведь, будучи отстраненным, ты не переживешь опыт на полную глубину…

А: Ты знаешь, дело в том, что любая позиция всегда контекстуальна. Беда некоторых людей, которых я знаю, как раз и состоит в том, что они не могут уже выйти из «третьей позиции». Представь себе, что, занимаясь сексом, человек находится в «третьей позиции». Это ведь бред полный! То же самое можно сказать и о любом глубоком опыте. Маленькую оговорочку я все же сделаю: предположим, Учитель предлагает тебе некое упражнение. Здесь нужна не «третья позиция», а нужна метапозиция ко всему, которая не исключает мощнейших переживаний, но предполагает хотя бы малейшее разделение внимания, наблюдение. Это сложная позиция, но я могу себе ее представить: однажды я попал в ситуацию, близкую к авиакатастрофе. Самолет почти что падал. Тем не менее, глядя в иллюминатор, я помнил о том, что нужно разделять внимание, не впадать в крайнюю панику, а следить еще и за тем, что происходит со мной.

Естественно, любой глубокий опыт требует максимального проживания. А вот после его прохождения «третья позиция» очень уместна. Чтобы не застрять, а посмотреть, – что же с тобой произошло.

В: Я хотел бы еще раз подчеркнуть то, на чем мы не сделали в прошлый раз акцент, а мне кажется, что он необходим: «третья позиция» это ни в коем случае не сомнение или критика чего-то. Это просто заинтересованное наблюдение.

А: Совершенно верно. Что касается, например, применения «третьей позиции» к Школам и другим вещам: мы не выносим суждения – хороша Школа или плоха, правильна или нет, – мы можем себе позволить за всем этим наблюдать. В том числе, наблюдать и за собой в этой Школе или за процессом своего взаимодействия с ней. И когда ты видишь какие-то неконгруэнтности, неадекватности, несообразности, ты говоришь: «Ага! Наверное, мне нужно поменять поведение!» Мне поменять! Иногда поменять поведение, иногда уйти, – если ты видишь, что то, что происходит – не твое… Только с «третьей позиции» ты можешь осознать – что тебе нужно менять. Советы ты все равно будешь давать себе. А если будешь давать другим, то это, конечно, скрытая форма другой позиции…

Послесловие
Там, где светит твоя звезда…

…И как повернуть туда,

Где светит твоя звезда?

Ты выбираешь раз и навсегда…

Перекресток семи дорог – вот и я

Перекресток семи дорог – жизнь моя…

из песни А. Макаревича

Декабрь 2000 г.

Ну вот, подходит к завершению второй том. Теперь можно, так сказать, «о времени и о себе»… Как я уже писал в предисловии, путешествие в мир Российской Саньясы привело к существенной структурной перестройке личности автора. То, что происходило и происходит со мной, – вопрос и личный и не совсем. Те вопросы и переживания, с которыми встречался я, наверное актуальны для многих, поэтому я позволю себе небольшое автоинтервью…

С момента выхода первого тома у меня завязалась достаточно обширная переписка с читателями. Что меня удивляет, так это то, как читатели воспринимают меня самого. Доходит подчас до диаметрально противоположных и даже смешных точек зрения: кто-то считает меня просветленным Учителем, кто-то – шарлатаном и жуликом, некоторые сектантом… Но те люди, с которыми у нас устанавливается живая переписка, надеюсь отходят от этих крайностей и видят просто человека. Как пел Остап Бендер: «Я не разбойник и не Апостол, и для меня на свете все не так уж просто…». Все действительно непросто, особенно сейчас, когда подходит к завершению и второй том «Хроников» и очень большой этап моей собственной жизни.

Пока трудно однозначно сказать, решу ли я вернуться к теме «Российской Саньясы» в будущем, но сейчас мне кажется, что выражено все, что хотелось. На мой взгляд, несмотря на то, что многие интересные явления Российской Саньясы остались, так сказать, за кадром, идея, воплощенная в двух томах, выглядит на данном этапе логически завершенной и цельной. Хотя какие-то отдаленные проекты по продолжению темы иногда грезятся. Но для продолжения работы нужно созреть, стать самому новым…

Итак, второй том я хочу закончить небольшим рассказом о себе. Конечно же, чего греха таить, с элементами саморекламы, – ну, а почему бы и нет? По крайней мере, постараюсь быть честным и непредвзятым.

Для меня самого (а даст Бог – и для кого-то из читателей) будет полезно сделать пересмотр того, что было связано с внутренней работой, с практикой, с поисками Истины. Это позволит честно взглянуть на ситуацию и поставить себя на то место, где я нахожусь, а не где хотелось бы себя видеть, или где хотелось бы меня видеть читателю…

Началось у меня все, как и у большинства персонажей этой книги, с детства. Пожалуй, одно из первых сознательных воспоминаний детства связано с осознанным сновидением. У многих детей, осознанное сновидение – отнюдь не редкое явление, хотя, вырастая, большинство забывает об этом. А у меня где-то в возрасте трех лет стали очень часто случаться сны, в которых я просыпался внутри сна и начинал понимать, что я сплю. Длилась такая ситуация достаточно долго: с трех до пяти лет я очень часто попадал в осознанное сновидение, потом это стало случаться все реже, хотя лет до двенадцати отдельные случаи происходили. Это потом уже, занимаясь практикой внутренней работы, годам к двадцати пяти – тридцати я стал сознательно обращаться к теме осознанного сновидения и, иногда что-то получалось, – некоторые эпизоды я описал в первом томе «Хроников». Так вот, если вернуться к периоду трех – пяти лет, то именно тогда впервые проявились два мотива, которые и стали движущей силой для внутренней работы. Это были, на первый взгляд, совершенно противоположные мотивы: страх и интерес. Страх перед Неизвестным и благоговейный, трепетный интерес к Неизвестному. Эти два состояния сопровождали меня очень долго, можно сказать, до сих пор. Интерес направлял меня к Неизвестному самым непосредственным образом. Но чем больше я входил в Неизвестное, тем сильнее становился страх. Страх, в свою очередь, послужил толчком для внутренней работы опосредованно – превратившись в проблему. Я стал искать пути избавления от страха или преодоления его, что привело к необходимости заниматься различными психотехниками, анализом своей личности. Через это я пришел к психологии.

Возвратимся к трехлетнему возрасту. Я стал просыпаться внутри сна. И мир, в который я попадал, был другим: загадочным и непривычным. Сейчас трудно вспомнить, что там конкретно происходило, но ощущение загадочности я помню точно. Мне становилось очень любопытно, как это я только что заснул в своей комнате и вдруг попал в незнакомое место. Я начинал щупать себя и не чувствовал тела. Это было подозрительно. Но рядом не было родителей и меня охватывало одиночество, ощущение того, что я потерялся и панический страх, что я так и не вернусь обратно к маме и папе. После нескольких таких просыпаний внутри сна я придумал «технологию», которая позволяла мне убегать из такого осознанного сна и реально просыпаться дома в своей кроватке. «Технология» эта была нехитрой и состояла в усилении страха до предела, что и приводило к реальному пробуждению. А использовал я для этого образ злого людоеда. Как раз в тот период мне читали сказку про людоеда. Так что, когда я попадал в осознанное сновидение и понимал, что я проснулся в другом мире, я кричал: «Съешь меня – людоед!» Тут же прибегал людоед, хватал меня и я просыпался или переходил в другой сон. Убедившись за несколько раз, что «технология» работает, я чуть осмелел и стал потихоньку осматриваться в том новом мире сна, где я стал себя осознавать. Я знал, что в любой нужный момент позову людоеда и, так как тот был безотказен, я вернусь домой к родителям. И так было если не каждую ночь, то, по крайней мере, очень и очень часто. Позже, лет в шесть – восемь, когда подобные просыпания во сне изредка случались, я уже, конечно, не прибегал к помощи людоедов, тем более, что чем старше я становился, тем короче были моменты осознания себя спящим и пугаться я не успевал.

Следующий фрагмент, который всплывает в памяти, тоже относится к возрасту трех – четырех лет. Дело было летом в Репино. Как-то я с дедушкой шел к морю и по улице проехала очень интересная машина: с разными шлангами, ведрами, приспособлениями какими-то. Я спросил, кто это поехал. Дед ответил, что это ассенизатор. Естественно, у меня, как у юного любителя техники, появилась навязчивая мечта стать ассенизатором, когда я вырасту. О чем я всем и говорил тогда. Взрослые удивлялись. А я вот вырос и эту самую мечту в метафорической форме осуществляю… Детской мечте я остался верен…

Среди воспоминаний раннего детства – частые эпизоды, связанные с небом. Я очень любил смотреть на небо, и почти растворялся в нем. И всякий раз, когда растворение вот-вот должно было произойти, я опять таки пугался исчезнуть в нем и даже упасть в небо. То есть возникало совершенно отчетливое ощущение, что все переворачивается вверх ногами и я вот-вот буквально упаду в небо. Я хватался за траву, вскакивал на ноги и пугался. Это опять проявление двух ведущих противоречивых мотивов – страха и захватывающего интереса… Опять «хочу и боюсь». Дальше вокруг этого «хочу и боюсь» складывались самые разнообразные сюжеты. Вот, например, такой. Я очень рано научился читать. А дома у нас была хорошая библиотека, в том числе с большим количеством старых огромных томов, энциклопедий, специальной литературы – научно-технической и медицинской… Так вот, кроме сказок и детских книжек повадился я в шесть лет читать энциклопедию. И особенно меня интересовали почему-то древние греки. Помню, был период, когда я выискивал именно их, читал о них и наполнялся каким-то чувством, которое сейчас можно обозначить, как нечто мистическое, сюрреалистичное, манящее и пугающее. Я читал про Гераклита, Демокрита, Пифагора, а они были изображены не в виде портретов, как, например, знаменитые деятели более поздних эпох, а в виде скульптурных бюстов с пустыми глазницами, – от них веяло какой-то магией времени, древности, вечности. Тем более, что и в статьях про них говорилось о взглядах на устройство мира, пространства, времени… Это влекло, как что-то грандиозное и непостижимое, но одновременно и страшило.

Через эти вещи я впервые стал задумываться об устройстве мира в самом широком смысле, стал пытаться проникнуть в такие категории, как Время, Вечность, Смерть… Сейчас я могу сказать, что это были стихийные попытки медитативно войти в эти категории. Я очень часто, буквально по несколько раз на дню, делал попытки постигнуть, охватить эти невероятные понятия. Я не мог успокоиться, – так сильно волновали меня эти темы. И, опять же, каждый раз, через несколько минут сосредоточения на этих вещах, меня охватывало ощущение чего-то столь грандиозного, чего-то такого, что мое сознание никак не могло вместить и возникал острый, леденящий страх, – я покрывался холодным потом. Тем не менее, я снова и снова возвращался к попыткам осознать эти категории и вместить их в себя, хоть это так и не удавалось…

Особенно сильный интерес и страх вызывала тема смерти. Помню эпизод, когда я впервые понял, что когда-нибудь умру, и, еще не осознавая глубины этого понимания – мне было четыре года, – забрался под стол и долго горько и безнадежно плакал…

В тот же период впервые возникли вопросы и попытки понять, что такое «я». Что это за «я», где оно размещается, как это так вообще – «я»? Почему именно я родился и вот сейчас живу? Я не в смысле что – Владик или там тело мое, а что-то неназываемое, неуловимое…

Все эти вопросы: о времени, о смерти, о бесконечности, о «я», были и остаются для меня ключевыми до сих пор. Ключевыми и открытыми, хотя ежедневно, – в детстве стихийно, а сейчас сознательно – я стараюсь проникнуть в их природу, – не построить теорию, а именно проникнуть в самую суть, в глубину чувственного постижения. Это являлось и является и источником страха и, одновременно, источником благоговейного трепета перед Неведомым, желания его постичь.

И так уж получилось, что страх привлек меня к познанию себя через психологию и психотерапию, а интерес и благоговейный трепет – к мистическому пути познания.

Страх, который был поначалу абстрактным и возникал только в моменты размышлений над понятиями бесконечности и смерти, воплотился в одиннадцать лет в сильное невротическое состояние. Стали возникать необъяснимые ощущения в теле, которых я панически боялся. Началось с банального сердцебиения, а потом возникли совершенно неописуемые состояния и ощущения. Первый такой невротический период был у меня с одиннадцати до двенадцати лет, а второй, более мощный, уже с семнадцати до двадцати трех. И вот, с семнадцати лет начал я изучать и теоретически, и практически психологию и психотерапию. Сначала с чисто прагматической целью – избавиться от мучавших психофизических состояний. Потом уже подключился исследовательский интерес. Опять же, я прочитал все, что мог достать по психологии и психотерапии, – а это происходило в самом начале восьмидесятых, и книг было не так уж много. Уже тогда просачивались какие-то перепечатки по отдельным йогическим техникам, которыми я постепенно начал заниматься, сначала эпизодически, а потом регулярно. Года четыре я занимался по какой-то перепечатке, где излагались идеи нидра-йоги, то есть методике релаксации и погружения в образные миры на грани сна и бодрствования. За время этих занятий я научился достаточно хорошо расслабляться, концентрировать внимание на предлагаемых в программке специальных образах, типа звездного неба, огня, природных ландшафтов, некоторых архетипических символах… Хорошо также получалось свободное путешествие сознания по мирам спонтанно возникающих образов на грани сна и яви. Даже сейчас мне не всегда удается то качество просоночного состояния, которое выработалось в юные годы.

Начиная с семнадцати лет я погрузился в мир подпольной советской психологии, куда просочился психоанализ и другие иноземные направления. Наиболее ярких людей из этого периода я описал в главе «О тех, кто не знают, что они маги» первого тома «Хроников». Дела мои постепенно шли на поправку, но психология, психотерапия, философия, восточные учения и занятия йогой уже всецело завладели мною.

Параллельно рос интерес к устройству мира. Если вначале я поступил в институт точной механики и оптики на специальность «оптико-электронные приборы», то на третьем курсе перевелся на кафедру квантовой электроники и очень всерьез занялся физикой. Причем, интересовали меня не прикладные задачи, а глобальные: теория элементарных частиц, квантовые поля, физический вакуум, астрофизика и космология, теория хаоса и самоорганизующихся систем… Основной направляющей силой являлся интерес к устройству мира, но и не только он: энергии прибавляли тщеславные помыслы – я мечтал построить единую теорию мироздания и получить Нобелевскую премию. Верил в возможность этого на полном серьезе. Огромное количество книг и статей поглощал я по этим вопросам. Презрев личную жизнь, я каждый день с утра и до позднего вечера, включая выходные, сидел то в институте, то в Публичной библиотеке… Превратился в какого-то фаната… Амбиции возрастали и возрастали, – еще будучи студентом я стал ездить на всевозможные научные конференции, завел знакомства с ведущими учеными Питера и Москвы, нагло предлагая господам профессорам и академикам написать совместные статьи… Вообще тщеславие и амбиции не один раз играли в моей жизни (как это часто происходит с самоуверенными дерзкими юношами) малоприятные шутки…

Я неверно сказал, что все дни напролет занимался физикой. Столь же значительное время поглощала психология, причем не только теоретическая, но и практическая. Я ходил на множество групп: психотерапевтических, личностного роста, посещал семинары по новым для России направлениям психологии, которые к концу восьмидесятых стали проходить все чаще и чаще, были какие-то лекции, кружки, приезжали психотерапевты из Франции, Англии, Германии и Штатов…

Потом была группа С.В., о которой я писал в первом томе «Хроников». Эта группа привела к резкому смещению акцентов в мировоззрении. Резко забросив написание диссертации по физике, продолжая появляться на работе в институте лишь формально раз в неделю (а я считался теоретиком и мог себе позволить такой режим, так что был разоблачен только через полтора года), я сделал выбор в сторону занятий психологией, йогой и собственно своей жизнью… Невротические явления постепенно прекратились, и я начал наслаждаться жизнью и уже систематически работать над собой. Свободного времени было предостаточно. Почти каждый день проявлялись какие-то возможности и открытия в себе, в изучении все новых и новых областей психологии, появлялось множество интересных знакомств. Я не смел еще мечтать, что буду психологом, но изучал предмет все более серьезно. Периодически я ходил все в ту же Публичку, но читал теперь уже не физическую литературу, а англоязычные журналы по современным видам психологии и психотерапии. Пытался даже переводить для себя «Психологию и Алхимию» Юнга, так как был увлечен идеями коллективного бессознательного. За всем этим стояли попытки все глубже и тщательнее разобраться в жизни. Те методы, приемы и упражнения, о которых я узнавал через литературу или на семинарах, я тут же применял к себе, а также и к некоторым знакомым, которые стали обращаться ко мне как к психологу, хотя образования я еще не имел.

Все более необычным становился мой режим дня: году к восемьдесят девятому я дошел до такой ситуации, что пять – шесть часов занимался практикой утром и два-три часа вечером. А днем читал литературу и посещал группы и семинары. Причем, никто меня не заставлял, никто не давал задания, меня не подгонял уже недуг: мне было просто интересно и радостно, жизнь раскрывалась через практику и общение все новыми и новыми гранями. Во всем этом не было надрыва и напряга – было очень интересно и чувствовался эффект – я становился все крепче и здоровее, устойчивее и спокойнее. В это время появились лекции по оккультизму и эзотерике, – это был новый аспект жизни. В таком ритме я жил года четыре. Это был очень яркий и счастливый период жизни, все, что происходило, сопровождалось порывом вдохновения и радости. Пробуждались все более тонкие и глубокие чувства. Мир, люди, с которыми я общался, открывались во все более ярких красках. Как будто я вышел из спячки, с глаз спала какая-то пелена. Появилось доверие к жизни и любовь…

Это было, наверное, общим настроением того времени – конца восьмидесятых – начала девяностых. Люди выходили из подполья и начинали дышать полной грудью. И все это еще не обрело пут коммерции, не стало элементом массовой культуры. Я могу привести метафору, как тогда воспринималась жизнь: ясное, солнечное, теплое и веселое весеннее утро, наполненное щебетом птиц, свежим воздухом, молодой зеленью и ароматом счастья…

Да, я забыл один интересный эпизод, который предшествовал тому развороту жизни, который я описал. Дело было так: однажды вечером, возвращаясь с группы С.В., я заглянул в почтовый ящик и обнаружил там забавнейший буклет. На первой странице была фотография, где на фоне финского домика был… я! Это был, конечно, не я, но молодой человек, похожий на меня, как две капли воды. Под фотографией была крупная надпись: «Твоя жизнь может измениться!» Ну, а на второй странице уже всякая лабуда, про наркомана, который уверовал в Бога, стал хаживать в баптистскую церковь и излечился. После этого случая жизнь моя действительно стремительно изменилась. Такие вот чудеса!

На фоне жизни, которую я сравнил с сочной метафорой весеннего утра, что называется, «поперли состояния». Первое сильнейшее переживание произошло через несколько дней после того, как я получил буклет про изменение жизни. Это переживание я уже описал в первом томе, как некий внутренний взрыв в безграничность, взрыв счастья, ощущение себя всем миром, самой любовью, причем, любовью экстатической, безумной…

Очень яркой страницей того времени была группа Димы Касьянова. Это была группа, где изучался Транзактный анализ, причем не в форме популярного изложения, а в очень глубоком ракурсе, основанном на последних достижениях этого направления психологии. Дима тогда был очень яркой личностью, он перевел фундаментальную, на мой взгляд, книгу: «Современный Транзактный Анализ» Стюарта и Джоинс, которая совсем недавно появилась в продаже. А тогда Дима раздавал нам ксерокопии своего перевода. Через Димины семинары в девяностом – девяносто первом году прошло, наверное, несколько сотен человек. Дима и его жена Света приглашали французов и американцев, которые вели профессиональные тренинги, но и то, что проводили Дима со Светой, было откровением. Огромное количество диагностических схем, эффективных и простых упражнений, – еще несколько лет потом я усваивал эту информацию…

Потом случился конфликт с С.В., в группе которого я занимался три года. С.В. казался мне тогда не просто психологом, а Учителем жизни, Мастером, человеком совершенно необыкновенным. Он действительно пробудил очень многих людей. Бывшие невротики из его группы становились жизнерадостными, творческими и успешными во многих сферах жизни людьми. Многие стали впоследствии психологами. Некоторые обратились к духовному поиску… Так вот, мы с С.В. поссорились, причем, как мне кажется, он очень искусно спровоцировал этот конфликт, потому что после этого я впервые почувствовал себя свободным. Мне не нужен был больше психотерапевт. Я впервые тогда вкусил чувство самостоятельности и ответственности за свою жизнь.

Вслед за разрывом с С.В. произошел еще один разрыв – я разошелся с женой. А потом еще один – я перестал работать в институте. Это было начало лета. Я остался совершенно один, без прошлого, без будущего, без страхов и без надежд. Было только настоящее и оно поглощало меня целиком. Я переживал это, как чувство необыкновенной свободы. Я не знал, что я буду делать осенью, и даже не хотел задумываться об этом.

И в это время одна моя знакомая предлагает мне поехать в Псковскую область, чтобы погостить в «доме магов», то есть среди команды кастанедовцев. Это были не те кастанедовцы, которых расплодилось сейчас хоть пруд-пруди под влиянием синдрома «сидо-стрекальского нагвализма». Это была очень маленькая, но очень реальная группа, руководил которой некто Степанов.

Итак, я приехал в «дом магов», как заинтересованный, но отстраненный наблюдатель. В то время из Кастанеды я читал только отдельные отрывки, которые ходили в виде ксерокопий (в печати Кастанеда появится года через два). А о Кастанеде и учении Дона Хуана я прочитал довольно внушительный труд Степанова (опять же, в рукописи). Со Степановым я познакомился за полгода до этого, на каких-то встречах в частных квартирах и тогда, при первом знакомстве он произвел на меня странное впечатление полупофигиста-полуневротика. За время, проведенное в «доме магов», это впечатление рассеялось. Я увидел очень сильного, внимательного и осознанного лидера, создающего для своей команды массу неординарных ситуаций. Правда, тогда я считал себя психологом, специалистом по межличностным отношениям и то, что делал Степанов, не укладывалось в мои представления о внутренней работе. Степанов все время провоцировал неожиданность и конфликт. Я же был настроен на мирное урегулирование любых трений и не понимал его действий.

Тем не менее, было очевидно, что Степанов являл образец энергичности, подтянутости и включенности в любую ситуацию. Провоцируя конфликт, сам он занимал нейтральную позицию наблюдателя.

Вот пара случаев, обычных для той команды. Однажды в полночь, когда все легли спать, Степанов объявил подъем и срочные сборы. Всем давалось десять минут, чтобы собраться. Никто не задал ни единого вопроса, – все мгновенно включились в сборы. А было полнолуние, затмение и вообще какой-то очень неблагоприятный день. Через десять минут вся команда была уже во дворе с рюкзаками и при велосипедах. Той ночью Степанов повел их в глухие болотистые места, где они и путешествовали три дня. На мой вопрос о том, что они там делали и что происходило, никто не ответил…

Другой подобный случай произошел за год до того, и я узнал о нем по рассказам. Однажды днем Степанов обзванивает всю группу и сообщает, что через пять часов – общий сбор на Московском вокзале, откуда они на «перекладных» отправляются в Среднюю Азию на два-три месяца. Как люди сумели решить в столь короткое время вопросы с работой и в семьях – неизвестно, но через пять часов вся команда была в сборе и двинулась в путь. По рассказам, в Средней Азии ребята прошли немало испытаний. Были экстремальные ситуации, были встречи с неожиданными и удивительными людьми в горах, были всевозможные измененные состояния сознания и «места силы».

Такая вот была группа. Сейчас она, по-видимому, распалась, но тогда дисциплина и решимость участников были замечательными.

После приезда из этой псковской деревни, я через несколько дней попал на конференцию по йоге и духовному развитию, которую проводил Владимир Антонов. Антонов – тоже очень яркая фигура в Российской Саньясе. С начала восьмидесятых в Питере и Москве работало множество, как их называли, Антоновских групп. Антонов разработал систему психофизической саморегуляции. Сам он считался Учителем очень высокого уровня. Большое число его последователей позднее сами разрабатывали свои концепции, в частности – Андрей Лапин, – довольно известный нынче московский тантрист, который тогда вел несколько семинаров на конференции и считался учеником Антонова. На конференции собралось несколько известных в то время мистиков, в числе которых был, например, йог Лев Тетерников. Каждый из них проводил свои лекции и семинары. Длилась конференция две недели. По утрам мы занимались медитативным бегом. Днем были лекции. Вечером проходили практические занятия. Среди прочего, были представлены разные подходы в йоге, Ошевские практики, холотропное дыхание, динамические комплексы упражнений. И вот на занятии, которое проводил Андрей Лапин, меня постигла Благодать. Это был как раз день, когда произошел так называемый «августовский путч», – попытка свергнуть Горбачева. А мы как раз проходили с Лапиным Ошевские практики. Я помню, там был «джибериш» – практика, когда надо говорить на тарабарском языке, а потом полностью отпустить себя и войти в катарсическое переживание. И я отпустил себя на полную катушку. Впервые сорвал все защитные механизмы, типа «как на меня посмотрят» и буквально катался по земле, ревел и рвал на себе волосы. А потом затих. И тут меня «накрыло». Причем очень неслабо. Сколько я потом не пробовал войти в это переживание через подобные практики – даже близко не получалось. Дело-то тут не в практиках… Так вот – я растворился, стал безмятежным и безграничным пространством, при полном присутствии трезвого сознания. Очень мягкая искрящаяся любовь и благодать, не нуждающаяся в экзальтации и эйфории, наполняла все окружающее. Я осознал – кто я и понял, что это то, чего я искал. Когда мы возвратились в корпус дома отдыха и узнали, что произошел путч, – кого-то это взбудоражило, а для меня было все едино и все любимо, в том числе и путчисты… Какой там путч, какая там политика, когда мир есть любовь, когда все есть Бог и это переживается настолько явно и реально, что повседневность и будни по сравнению с силой этого переживания кажутся бледными тенями и снами. Это состояние длилось несколько дней, а фон его продолжался еще два-три месяца.