Текст книги "В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детская фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Генриетта Глебовна поняла все моментально.
– Догулялся, голубчик!.. Несите его к моей кровати… – Она растолкала подушки, откинула атласное одеяло. Я с невыразимым облегчением опустил Сашку в прохладную мякоть обширной постели. Сдернул с него кроссовки.
Генриетта Глебовна стремительно облачилась в белый фартук, принесла полотенца и какие-то бутылки. Включила настольную лампу. За окнами синели сумерки. Наверно, при межпространственном переходе опять сместилось время, на Пустырной улице уже был вечер…
– Игорь Петрович, вы не переживайте, – бодро гудела Генриетта Глебовна. – У мальчишек это бывает. Особенно часто случается, когда резкая смена климата, например, если на юг приезжают. А ведь там, где вы гуляли, эти смены на каждом шагу… Сейчас мы этого героя натрем уксусом, вернейшее средство. Завтра будет как огурчик.
Сашка бессильно пробубнил в подушку:
– Не хочу… натираться…
– Да?! – обрадовалась Генриетта Глебовна. – Надо же! Буду я тебя спрашивать!.. Игорь Петрович, помогите-ка его раздеть… Совсем, совсем… Ах, мы еще дергаемся! Какие мы стеснительные! Будто не видала я вашего брата… Вот так… Игорь Петрович, полотенце мне, пожалуйста, и бутылку…
От запаха уксуса закружилась голова. Я быстро отошел, сел. Локти Генриетты Глебовны энергично двигались. Покорившийся судьбе Сашка ойкал и постанывал. Я закрыл глаза.
– …Игорь Петрович, выпейте-ка вот это и тоже ложитесь. Вы, я смотрю, намучились с ним…
Я увидел у своего лица зеленый стаканчик, из него пахло мятой и валерьянкой. Я выпил, пошла по жилам прохлада и сладкая беззаботная усталость. Сашка лежал, укрытый до носа одеялом. Дремал. Ну и хорошо…
Я пошел к себе. Начал раздеваться. С грустью подумал о пижаме, которая с «сидором» и всеми дорожными вещами осталась в Подгорье… Ладно, лишь бы Сашка поправился… А то ведь этот его дурацкий «алгор-р-ритм»… Едва я забрался под одеяло, как постучала Генриетта Глебовна.
– Игорь Петрович, простите. Он про какую-то Чибу бормочет. Спрашивает, не появлялась ли. Я сперва думала, что бредит, но… Ай, кто это?!
В открытую форточку лезла обшарпанная плюшевая обезьяна с большущей (больше, чем она сама) синей сумкой через плечо. С книжкой «Плутония» в мягкой черной лапе…
Когда я проснулся, обрыв за окнами был рыжим от солнца.
Натягивая брюки, я слышал, как на кухне Генриетта Глебовна чем-то звякает и напевает старинный марш «Тотлебен». Это внушило мне бодрость и надежды. Я оделся и первым делом сунулся в комнату к Сашке. Там било в окна солнце. Сашка сидел на кровати, завернувшись в простыню, как в бурнус. Глянул на меня и сказал вредным голосом:
– Штаны куда-то спрятали. И все остальное… Что за жизнь! – Но тут рот его округлился, а глаза сделались несчастные: мимо меня в комнату вдвинулась Генриетта Глебовна. У плеча она держала вверх иглой искрящийся на солнышке шприц.
– Смотрите-ка! Жалуется! Я, старая, ночь на раскладушке промаялась, а он на перине почивал и теперь еще недоволен жизнью!.. Прекрасная у тебя жизнь, радость моя! И будет еще лучше, когда введем укрепляющее средство… А потом и штаны получишь. Ну-ка…
– Зачем! – панически сказал Сашка. – Не дам я!.. Мне нельзя! У меня от этого… обмороки бывают! Правда!
– Обморок – это не смертельно. Зато здоровее будешь.
– Игорь Петрович! Я и так уже здоровый!
Но я развел руками в знак бессилия и покорности обстоятельствам. И вышел. Вскоре послышалось: «Ай! Ёшкин свет…» В ответ – сухой шлепок и добродушное: «Ты мне поругайся, чучело гороховое… Все, теперь ты живой-здоровый. Не первый раз я тебя за уши на белый свет вытаскиваю…» – «А когда первый-то был?» – «Много хочешь знать… Одевайся и брысь!»
Скоро Сашка появился – слегка надутый, но без признаков хвори.
– Как самочувствие, лоцман?
– Ага! Скажу, что плохо, так опять… «укрепляющее средство»…
– А если всерьез?
Сашка подпрыгнул, болтнул в воздухе ногами.
– Хоть сейчас на маршрут!
– Никаких маршрутов, – сообщила из своей комнаты Генриетта Глебовна. – Сегодня от дома не отходить, отдыхать, смотреть телевизор… Игорь Петрович, ему в самом деле еще нельзя. Да и вам полезно передохнуть.
– Слушаем и повинуемся.
– То-то же. Ступайте завтракать.
5. Кое-что о «Даблстаре»До обеда Сашка то колдовал над комбинациями из спичек, то валялся на раскладушке и читал «Плутонию». Я тоже почитал – «Апокрифы» и «Вестник». Потом сходил в местный универмаг: надо было обзаводиться имуществом взамен оставленного в Подгорье. О Сашке-то Чиба позаботился, притащил сумку, а я остался даже без бритвы… Купил я объемистый портфель и все, что полагается человеку в поездке. Жаль было свой заслуженный «сидор», да что поделаешь… Хорошо хоть, что ушел из Подгорья в пиджаке, с паспортом и деньгами в кармане…
Вернувшись, я опять лениво взялся за книги. С Сашкой мы почти не разговаривали, но молчание наше не было тягостным. Оба мы были как два путника, утомленные долгим путешествием и понимающие друг друга без слов. Я спросил только:
– Сашка, а где Чиба?
Сашка сказал недовольно:
– Шастает где-нибудь. За ним разве уследишь…
В обед Генриетта Глебовна покормила нас борщом и жареными карасями. Сашка ел охотно, и за это нам разрешено было погулять в парке над обрывом.
– Только не лезьте вверх напролом, идите по лестнице. А то знаю я вас, альпинистов.
С моей-то ногой напролом по обрыву! Скажет тоже… Тем более что опять гудела голова. Ну, ничего…
Парк был захламлен, решетчатые павильоны и лавочки заросли сорняком. Сирень разрослась, как джунгли, и пахла одуряюще. А над ней – высоченные березы, клены и липы, солнце сквозь них – как тысяча золотых шпаг. И тихо-тихо. Почему-то совсем не было слышно и видно птиц. Только по кривоногому облезлому роялю, что стоял на развалившейся эстраде, прыгали воробьи.
Я забрался, открыл клавиатуру, хотел тронуть клавиши.
– Не надо, – тихо, но решительно сказал Сашка. – А то… всякое может быть.
Ну, ему виднее. На то и лоцман.
– Сашка, здесь что, никто не бывает? Рояль бросили…
Сашка повеселел, хихикнул:
– Бывают, наверно… Только по ночам. Такое тут…
– Кто? Нечистая сила, что ли?
– Ага… Похоже, – дурашливо сказал он.
– Ну тебя…
Сашка ответил уже серьезно:
– Я не знаю. Это закрытый объект. Сюда только у лоцманов первой категории есть полный проход.
– А у тебя какая категория?
– Пока никакой, потому что документов не дают. Но по третьей взрослой я все равно работаю. А то и по второй… Ура, лошадь! – Он взлягнул ногами и помчался от меня.
У края обрыва стояла не лошадь, а гипсовая скульптура лося с обломанными рогами. Сашка, будто обезьяна, забрался лосю на спину и сел с видом полководца. Но мне показалось, что он чересчур бодрится. Неестественно. Я вспомнил, как еще недавно он почти без сознания висел у меня на руках, и страх опять прошел по мне короткой судорогой.
– Сашка… Ты как себя чувствуешь?
– Я-то? Во! – Он вскинул большой палец, этим же пальцем почесал нос и сообщил решительно: – Завтра мы во-он туда отправимся. – Вытянул к горизонту руку.
С обрыва был виден весь город Овражки, за ним луга и рощи, лес в синеватой дали, а из-за леса поднимались, как свечки, белые колокольни. На них и показывал Сашка.
– А что там?
– Ново-Камышино. Деревушка, а рядом крепость-монастырь. Там и сейчас монахи живут. Говорят, у них библиотека такая, что даже из всяких академий ездят… Может, вы там и ту самую книгу найдете, Ришелье…
– Как же, найдешь ее…
– А может… и Тетрадь. – Сашка хитро глянул с высоты.
Я не выдержал:
– Дернуло меня однажды за язык сказать тебе о них. И о книге, и о Тетради…
Кажется, он слегка надулся. Я проговорил примирительно:
– Пойдем еще побродим.
Сашка на животе сполз с гипсового «коня».
– Пойдемте. Мое дело такое, я проводник…
– Обиделся, что ли?
– Не обиделся. А только что вы все время… это…
– Что?
– Киснете!
Вот ведь душекопатель на мою голову!
– Не кисну я. Просто подумал, что Генриетта Глебовна не пустит нас завтра. Путь-то небось неблизкий.
– Ага! Надо по речке сплавляться. Вон, видите среди лугов блестит… За день не успеть…
– Вот я и говорю!
– Ну и что! Поплывем, когда пустит!
– А послезавтра наш контракт кончается…
Сашка вскинул потемневшие глаза.
– Вам, значит, уже надоело со мной, да?
– С чего ты взял? Господи, да поплывем, если хочешь!.. Только больше не болей.
– Не-е! Теперь у меня им-му-ни-тет!
Мы бродили еще долго. Как в неведомом лесу. Наткнулись на кривобокую избушку, она стояла на могучем пне, будто на разлапистой птичьей ноге. Скорее всего, это был заброшенный киоск, построенный в нарочито сказочном стиле. Но…
– Смотри, Сашка, жилье Бабы Яги. «Ёшкин свет»!
– Точно! Сейчас бабка сама пожалует! На метле! – Сашка, смеясь, вскинул голову. Я тоже.
Небо уже было предвечерним. Бабы Яги в нем не оказалось, только золотилось похожее на перо облако, и его протыкали два реактивных следа. Очень близко друг от друга. Видимо, два истребителя в тренировочном парном полете.
– Будто катамаран, – сказал я.
Сашка быстро и без улыбки посмотрел на меня. Вот тут я его и спросил:
– Слушай, лоцман, объясни мне все-таки: почему те люди, с «Даблстара», оставили на Земле Пантюхина? Он же капитан! Разве они имели право?
– Ну, значит, имели, – сказал Сашка неохотно. – Раз путь такой… незвозвратный. Они не хотели, чтобы Пантюхин тоже не вернулся. У него семья в Турени…
– Подожди… Что значит «невозвратный» путь? Зачем тогда мальчишку взяли?
– Какого мальчишку?
– Ну, был там кудлатый, маленький…
Сашка сказал, глядя под ноги:
– Вовсе это и не мальчишка… Они все там почти ровесники были – два темпоральных исследователя и капитан. Но один с Круга Времени вернулся на полуфазе, поэтому в таком виде…
– Ничего не понимаю…
– Я тоже толком не понимаю. Мне Пантюхин это в машине объяснял, в двух словах, пока вы дремали…
– Я дремал?!
– Ага, вы сами не заметили. Когда в гостиницу из конторы ехали… Но он мало объяснил, про остальное я сам кое-как догадался. Тут вообще сплошная легенда. Оказывается, катамаран свободно менял направление по вектору времени, ходил то в прошлое, то в будущее… Но теперь у них кончился локальный срок. По алгоритму… И они пошли вдвоем, два брата, по прямой через Кристалл. Со скоростью света… До конца…
– До… какого конца?
– Пока не столкнутся с каким-нибудь метеоритом. Тогда каждый станет звездой… Двойная звезда…
– Страшноватая легенда, – вздохнул я. И подумал: «Только тебя там и не хватало»…
– Почему страшноватая? – кажется, обиделся Сашка.
– Ну… то есть печально все это. Разве можно стать звездой от столкновения в космосе? Сгоришь, вот и все.
– Это как лететь. У светового предела масса же возрастает… А душа… она разве может сгореть, если она есть?!
Я не знал, что сказать. И сказал, что пора домой.
Этот обормот и бес-искуситель все же уговорил меня спуститься не по лестнице, а напрямик – с обрыва. И кончилось тем, что мы кубарем скатились прямо во двор к Генриетте Глебовне. Сашке-то ничего, а я чувствовал, что это последняя минута моего существования, и хотел только, чтобы никто не видел такой недостойной кончины. Но ее видели. На крыльце стояла незнакомая женщина.
Сашка кувыркнулся через голову, вскочил и кинулся к ней.
– Мама!..
6. ОбманКогда Генриетта Глебовна привела меня в состояние близкое к жизни, я сел на крыльце и со стоном спросил:
– А этот… провокатор… Жив он?
– Что ему? Он резиновый. А вы самоубийца.
– Ох… А зачем его мать приехала?
Генриетта Глебовна опустилась рядом.
– Скажу честно, это я ей позвонила. Хоть ругайте меня, хоть бейте… Нельзя ему сейчас путешествовать, рецидив может быть. Слабенький он. Организм-то растет, тянется, а сердечко отстает…
– Правильно вы сделали, Генриетта Глебовна, – сказал я со смесью грусти и облегчения.
– Я еще утром позвонила в Краснохолмск, только вам не сказала, чтобы раньше срока не расстраивать… Мы условились, что она завтра приедет, да вот не выдержала, примчалась. Хотя я и говорила: не волнуйся… Мы ведь с ней, с Верой-то, давно знакомы, только Сашка меня не помнит…
Вера Николаевна, Сашкина мама, оказалась вовсе непохожей на мою. Маленькая, тихо-улыбчивая, с желто-серыми Сашкиными глазами. Но, видимо, достаточно энергичная, несмотря на свою внешнюю нерешительность. По крайней мере, Сашка ее слушался. Не заскандалил, когда узнал, что надо уезжать сегодня. Только посмотрел на меня грустно и виновато.
– Надо так надо, – мужественно сказал я. – Что поделаешь.
– У меня с работой так получается, – объяснила Вера Николаевна. – Завтра надо быть на дежурстве в отделе… – А когда Сашка ушел собираться, добавила: – А что срок по договору не кончился, то я верну плату, сколько положено.
– Не хватало нам еще говорить про такое!
Я пошел в нашу комнату. Сашка, вздыхая, укладывал в сумку свое имущество.
– Не кручинься, мо́лодец, – сказал я. – Мы и так славно погуляли. Масса приключений…
Сашка слабо улыбнулся:
– А Тетрадь-то все равно не нашли.
– Да не было, Сашка, никакой Тетради…
Мать, перепуганная Сашкиной лихорадкой (может, простуда?!), привезла ему джинсы и оранжевый, крупной вязки свитер. Сашка был сейчас в этом наряде и казался каким-то маленьким, укутанным, присмиревшим. Лишенным своего лоцмановского дара. Он сел против меня на раскладушку и тихо спросил:
– А если не найдете Тетрадь, то, может, хотя бы вспомните, что в ней писали?
«А тебе-то зачем это, малыш?» – подумал я.
– Много раз пробовал вспомнить… Мне кажется, это была повесть о Дороге.
Он спросил еще тише:
– Вообще? Или о той?
Выходит, он и вправду знал, что существуют два понятия Дороги. Во-первых, это жизненный путь, на котором желания человека то спорят, что сплетаются с законами Всеобщего Кристалла Вселенной. И с жизнями множества других людей. Судя по всему, это и образует Судьбу. Но, во-вторых, есть еще чисто физическое понятие Дороги. Путевая полоса, бесконечно протянувшаяся сквозь грани совмещенных кристаллических пространств и хитросплетения темпорального континуума. А может быть, и сквозь межпространственный вакуум… Это обычный тракт – местами асфальтовый, местами мощенный булыжником, кое-где устланный плитами со старинными письменами загадочных цивилизаций. А иногда он – просто песчаный или земляной, с травянистыми обочинами и застоявшейся в тележных колеях дождевой водой. Идет эта Дорога среди звезд и миров, идут по ней люди разных времен. Порой встречаются те, кто давно потерял друг друга. Иногда находят то, что нигде в жизни найти не могли. А некоторые идут, зная дальнюю и тайную цель. Может быть, хотят даже отыскать смысл бытия… Сама Дорога бесконечна, и Время на ней бесконечно тоже. И возможно, кое-кто отыщет, что искал, поймет, что хотел понять…
– О великой Дороге хотелось написать, – сказал я. – Во всех ее проявлениях. В том числе и о той… Я, правда, никогда не был на ней, но, случалось, видел во сне.
– Во сне видят многие, – глядя в пол, возразил Сашка. – А как выйти на нее, не знает никто, даже самые лучшие лоцманы… Многие говорят, что ее нет. Нам объясняли, что понятие «Дорога» не вписывается в структуру Кристалла…
– Значит, надо искать за пределами структуры! – Я постарался сказать это бодро.
– Но ведь Кристалл безграничен!
– Кто знает…
Сашка посидел, полохматил затылок. Потом затолкал в сумку обмякшего тряпичного Чибу, взял со стула свой льняной костюм – помятый и лишившийся нескольких пуговиц, встряхнул его. Из кармана выскочили два бумажных комка. Мы с Сашкой посмотрели на них, потом друг на друга. Сашка торопливо нагнулся, поднял. Смущенно, словно против желания, расправил конверты. Потом один скомкал снова, а другой… сунул мне.
Сидя на кровати, я вытащил и стал читать мятый лист с крупными торопливыми буквами.
«Игорь Петрович! Пожалуйста, не обижайтесь! На улице Часовых Мастеров, номер 2, это рядом, живет лоцман Валерий Кротов, вы скажите ему, что вы от меня, он выведет. А я должен улететь, потому что это такой единственный шанс. Я раньше не знал, что «Даблстар» будет стартовать сегодня. Игорь Петрович, получается стереоэффект. С Андрюсом. Он заглядывал в этот сундук, и я тоже. Он перелетел через Атлантику, а я должен перелететь через пространственную пустоту в другое время, туда и обратно. Потому что это такой корабль. Этот случай нельзя пропустить. И тогда случаи с Андрюсом и со мной наложатся друг на друга, и возникнет новый вариант пространства, и будет много всего интересного. И может быть, откроется Дорога. И тогда я позову Вас.
Сашка».
Почерк был как «курица лапой», но ошибок ни одной. И даже «Вас» – с большой буквы. Это я отметил машинально. А главное – была новая волна страха за Сашку. Страха сильного, хотя и запоздалого.
– Сашка… Но ведь Андрюс не летал через Атлантику. Не успел, разбился в тренировочном полете…
Сашка опустил на пол сумку, опять сел. Глянул недоверчиво. Потом – потерянно. Сказал полушепотом:
– Но вы же… вы тогда сами говорили…
– Да. Потому что не хотел огорчать тебя…
– При чем тут «огорчать», – проговорил он еле слышно. И лучше бы никогда не видеть мне этих горьких Сашкиных глаз.
– Господи, но я же не думал, что так повернется! Сашка… – У меня было резкое болевое ощущение, как рвутся между нами все ниточки, как рушится все хорошее.
Он сказал отчужденно, будто незнакомому:
– Вы не думали, а у меня… Все планы у меня на этом строились. А теперь…
– Но ведь «Даблстар» все равно ушел! И слава Спасителю, что без тебя! Ты сам это знаешь… Теперь-то какие планы!
– Вы ничего не понимаете, – бессильно ответил Сашка. Скомкал свой льняной костюм, как тряпицу, запихал в сумку. Рывком задернул «молнию». И замер так, будто боялся разогнуться и лишний раз взглянуть на меня.
– Сашка… Ну откуда я мог тогда знать, что это так важно?..
Он стрельнул из-под волос мокрыми глазами.
– Это не важно? Перелетел человек через океан или погиб!
– Но это же было давно…
– Это было, – сказал он. И отвернулся к окну. Маленький, в мешковатом свитере, несчастный. Упрямый…
Зачем дернуло меня в тот вечер сказать неправду? Трус несчастный… Зачем вообще меня принесло сюда из больницы? Зачем повстречался с Сашкой? Подыхал бы, дурак, в палате и в тысячу раз был бы счастливее, чем теперь. Чем видеть эту Сашкину спину и опущенные руки…
Сашка, не оборачиваясь, произнес вполголоса:
– Оказывается, писатели тоже умеют врать…
– Еще как, – сказал я с ненавистью к себе.
Сашка постоял и тихо вышел, не взглянув на меня.
…Но потом, при матери, он держал себя со мной без видимой обиды. Только задумчивый был. Он не заспорил, когда я сказал, что провожу их до станции. Прошептал:
– Как хотите…
По дороге он молчал.
Тошно мне вспоминать этот похоронный путь. Мать сказала Сашке:
– Ну что ты куксишься? Жаль, что так неудачно все кончилось?
– Ага, – вздохнул Сашка. А она не знала, как все у нас кончилось. Улыбнулась даже:
– Ничего. Может быть, не последний раз.
Мне захотелось, чтобы рядом была кровать и чтобы я мог лечь и заскулить в подушку.
У вагона Сашка, уткнувшись глазами в перрон, сказал «до свиданья». И даже подал мне руку, когда я нерешительно протянул свою. Но рукопожатие было такое, словно не ладонь у Сашки, а вялый лист.
И лишь одно меня чуть-чуть утешило. Уже на подножке он оглянулся и тихо посоветовал:
– А в Ново-Камышине вы все-таки побывайте. Это можно и одному. Вдруг найдете чего…
И уехал.
Я опять вспомнил о кровати и подушке. Опустился на вокзальную скамейку и просидел на ней до сумерек. А когда вернулся к себе, увидел на подоконнике «Плутонию».
Нарочно он оставил книгу или просто забыл?
Я лег и решил, что завтра уеду домой.
Глава 9. Без лоцмана
1. Ново-КамышиноВ Ново-Камышине я все-таки побывал.
Мне казалось, что, если я исполню это прощальное Сашкино пожелание, потом будет легче, спокойнее (хотя когда «потом»? И зачем?). С соседским Костей, который вежливо помогал мне, мы отыскали на берегу Окуневки щелястую плоскодонку, а потом и ее небритого, страдающего от похмелья хозяина. Я сторговал «корабль» за два червонца и сам законопатил и засмолил (Костя содействовал – подносил от костра жидкий гудрон, ухитряясь при этом не испачкаться).
Облачившись в новый тренировочный костюм, я поплыл вниз по Окуневке среди кувшинок и зарослей рогоза. Путь и правда оказался неблизкий. Белые свечи новокамышинских колоколен (похожие на московского Ивана Великого) то справа, то слева вставали за травами плоских берегов, но не приближались.
Я заночевал на острове с низкими ветлами, вокруг которого орали лягушки. Продремал до рассвета у костра, завернувшись в брезентовый плащ, который одолжил у Генриетты Глебовны. Потом погреб дальше и к полудню оказался у дощатых мостков, где новокамышинские тетушки полоскали половики.
Здешний монастырский комплекс, хотя и считался туристским объектом, был почти безлюден – не проложили сюда еще хорошей дороги. На широких мощеных дворах и каменных галереях встречались лишь местные мальчишки, игравшие в рыцарей, смотритель музейного корпуса да молчаливые, вечно озабоченные чем-то монахи.
Монахов было здесь немного, человек пятнадцать, во главе с настоятелем отцом Леонидом. Оказалось, что отца Леонида я знаю. Мы в одни годы учились в университете, только он на философском факультете, а я на журфаке. И приходилось нам бывать соперниками на КВНах. В ту пору будущий настоятель был юн, худ, ироничен, ходил с пышной черной шевелюрой и в модных квадратных очках. Сейчас шевелюра поредела, зато отросла смоляная с проседью борода. А очки, по-моему, остались прежние… Отец Леонид тоже узнал меня и принял со всяческим радушием. Вечером пригласил на ужин в свою келью, где мы вдвоем греховно усидели бутылку пятизвездного «Самтреста». Затем он обратился с мирской просьбой – подписать ему книжку «Стеклянные паруса» (повесть о мальчике, который был в лакеях у Петра Великого, потом бежал, убоясь приступа царского гнева, бродяжил по морям на иностранных и русских кораблях и наконец сделался искусным мастером-стеклодувом).
– Весьма недурственно сочиняешь, старик, весьма…
Признаюсь, этим он крайне польстил мне, и мы расстались к ночи крепкими друзьями. Но перед прощанием я все же не удержался, спросил:
– А скажи честно, познал ты здесь Истину?
Он глянул без упрека, но и без улыбки.
– Ну-у, дружище… Я же не спрашиваю тебя, написал ли ты свою главную книгу.
– Не написал.
– А я… по крайней мере, я теперь гораздо защищеннее от того, что не Истина. Это уже немало.
– Пожалуй… Но и не так уж много.
Отец Леонид сказал негромко, но наставительно:
– Не забывай, что я служитель православной церкви. И это искренне, от души. И в этом плане я уверен, что знаю Истину… Но тебя ведь она интересует в ином аспекте…
– В каком? – слегка ощетинился я.
– Не в духовном, а скорее в потребительском: для чего нас сотворил Создатель? В чем смысл существования? И что будет дальше?
– Что же здесь потребительского? – обиделся я.
– А разве нет? «Объясните мне, зачем создан мир, тогда я постараюсь что-то сделать для него. Докажите, что есть Царство Небесное, тогда я начну спасать свою душу. А иначе зачем тратить силы…»
– В чем-то ты прав… Но, честное слово, я не думал о собственном спасении и о вечной жизни на небесах, когда пытался написать «Мальчика из Назарета»… Я думал о самом Мальчике…
И я рассказал отцу Леониду о своей неоконченной повести. Просто очень захотелось поделиться. И еще любопытно стало: обвинит ли он меня в ереси или посочувствует?
Отец Леонид сказал:
– Оставим религию. Я ведь не знаю твоих убеждений… Хотя я редко видел людей, которые бы совсем ни во что не веровали…
– Допустим. И что дальше? – буркнул я.
– По-моему, ты не понял, что пример Спасителя был лишь изначальным импульсом и что Мальчик, способный к Великому Служению, рождается снова и снова в каждом из нас, когда мы появляемся на свет. Но путь тяжел, и мы затаптываем этого Мальчика в себе и других. Жизнь затаптывает и распинает. Гасит Божью искру, и потому исчезает надежда на воскресение… Подумай, много ли надо, чтобы сломать росток?
«Иногда хватает случайной лжи», – подумал я. И сказал с ожесточением к себе:
– Вся беда, что понимаешь это слишком поздно…
– Так и бывает, – согласился отец Леонид. И на миг прорезался у него голос бывшего кавээновского капитана. Этакая снисходительно-ироническая нотка. – Конечно! Пока не грозят нам ни хвори, ни годы, не так уж и волнует нас вся эта философия. А как замаячит порог, принимаемся подпрыгивать: «Ах, для чего живем, если все прахом станет? Ах, а может, все-таки что-то есть там?» Вот тут-то и начинаются метания: «Дайте нам Истину»…
– Ну, а разве это не естественно? – вздохнул я.
Отец Леонид ответил уже без насмешки:
– Однако и мальчиком быть – тоже естественно. А мальчики… они не думают о конце, жизнь для них впереди, и кажется им, что перед ними вечность. А кто верит в вечность, для того она существует. И может быть, Истина… или одна из истин… в том, чтобы не терять Мальчика в душе? Тогда не страшным будет путь… Уж если кому-то суждено спасти мир и познать смысл бытия, то именно мальчикам – тем, кто владеет вечностью.
– Но ведь вечность их обманчива…
– Откуда ты знаешь? – усмехнулся отец Леонид. – Не похоже, что ты пытался быть мальчиком до конца.
– Ты уверен?
– Прости меня, вижу. Иначе ты, как истинное дитя, не ведал бы страха.
– Разве дитя не ведает страха? Я в детстве был весьма трусоват…
– Дурень. Я говорю не о страхе разбитого носа, двоек или темноты, а о страхе перед миром. Перед его загадками, перед бесконечностью Вселенной. О боязливом состоянии, что ты микроб в непостижимой громаде бытия. У детей этого нет…
Прислушавшись к себе, я понял, что не ощущаю страха перед бесконечностью Вселенной (по крайней мере, в данный момент). И горделиво поведал об этом отцу Леониду. Он улыбнулся:
– Ну, значит, я ошибся. Не совсем погиб в тебе мальчик.
– Ты считаешь, что мальчикам не должны быть ведомы никакие «космические страхи»?
– Настоящим мальчикам…
– А страх Божий? – коварно спросил я. – Он ведь тоже явление космического порядка. Но как же без него?
– Я же говорил: не трогай религию, поскольку ты профан!
– Вот видишь, уже и ругаешься…
– Грешен, прости… Но все-таки ты туп, если считаешь, что страх Божий – это страх перед Богом. Неужели ты думаешь, что Отец Небесный – это вроде папаши с ремнем? Будто ему только и дела что проверять твой дневник… Бояться следует собственной совести, а Создателю надо помогать, творя добро и совершенствуя свою душу. Чтобы хоть капельку внести в создание общей гармонии, к которой стремится мир.
– Все логично, – покивал я. – Кроме одного: зачем помогать Создателю, если он и так всемогущ?
– Ты болв… больно умен. Но умен, извини, как-то по-обывательски… Создатель сотворил мир вместе с его законами. Конечно, единым мановением он мог бы заменить эти законы на другие. Но отчего другие будут лучше прежних?.. Он мог бы отменить их совсем. Но разве хаос лучше системы развития?
– Да я не о том…
– Знаю, о чем ты! Почему Господь в своем всемогуществе не дал нам всеобщего счастья! Так… Но этот вопрос люди задают испокон веков, а что такое счастье, объяснить не умеют. Часто получается, что счастье одних – это беды других. А чтобы такого не было, люди сами должны пройти дорогой суровой науки и совершенствования. Именно в соответствии с законами развития мира. Этот мир – не инкубатор для беззаботных птенчиков, а непостижимый в сложности часовой механизм. Пружина закручена, маятник пущен… И кстати, стрелка делает еще первый круг…
– А что будет, когда сделает последний?
– А вот это уже зависит от нас…
– От нас или от пружины с маятником?
– А мы сами – и маятник, и пружина…
– Мы?.. Или те, кто остались мальчиками в душе?
Отец Леонид потер виски, тряхнул головой.
– Ладно, Игорек, не будем играть словами… Спать пора.
Наутро отец Леонид открыл мне глубокие, но сухие подвалы монастырской библиотеки и оставил одного, напутствовав истиной, что «ищущий да обрящет».
Я был ошарашен книжным богатством. Большого порядка на дубовых стеллажах не было, но это придавало лишь дополнительный интерес моим поискам. Среди кожаных фолиантов с житиями святых, среди окованных медью Евангелий попадались книги и совсем не церковные. И очень неожиданные. Первое, прижизненное собрание сочинений Гоголя с его родовым гербом на обложке, двухтомный «Новый Робинзон» Генриха Кампе – издание восемнадцатого века, «Восточная война» Богдановича, старые альбомы по истории античного мира с прекрасными гравюрами… Особенно много книг было по навигаторской науке и путешествиям. Я просто обалдел, когда увидел «Географию генеральную», изданную при Петре, а потом «Атлас Балтийского моря» капитана Нагаева, напечатанный два с половиной века назад.
Часа полтора, приткнувшись у настенного фонаря, я читал рукописные «Записки корабельного священника о. Кирилла, волею Божией совершившего плавание кругом света на шлюпе «Олег» в 1830, 31, 32 и 33 годах». Почерк был крупный, разборчивый, а в «Записках» – масса остроумных наблюдений жизни «матросских служителей» и «господ офицеров» на деревянной парусной скорлупке посреди океана…
Но книгу Альфреда де Ришелье о трехмерных зеркалах я, конечно, не нашел. И в середине дня, щурясь от солнца, выбрался на монастырский двор, где сквозь булыжники прорастала уличная безлепестковая ромашка.
– Ну и как наше хранилище премудрости? – приветствовал меня отец Леонид.
– Впечатляет.
– Ежели что спер, сын мой, признайся чистосердечно. Может, и подарю…
– Ничего не спер. Не нашел, что хотел…
– Потому и душа печалится?
Душа печалилась не поэтому. Просто и там, в библиотеке, и здесь, на дворе, я чувствовал пустоту оттого, что нет рядом Сашки. Я представлял, как он кидался бы от полки к полке, разглядывая золоченые корешки («Ёшкин свет, вот старина-то, а?»), как листал бы альбомы с гладиаторами и атласы со схемами плаваний. Как вертел бы могучий глобус в медных кольцах экватора и меридиана («Игорь Петрович, смотрите, тут еще даже Австралии нет!»). И как задирал бы голову на купола собора и крепостные башни, и как мы полезли бы на колокольню к могучим дремлющим колоколам…
Но не было со мной проводника Сашки.
– Ежели что гнетет, покайся, – вроде бы шутя предложил отец Леонид. Но вроде бы и всерьез.
Каяться я не стал, но, пока бродили по двору, рассказал про Сашку. О нашем путешествии и о том, как расстались.
– Ну, чего ты хочешь, мальчишка ведь, – сказал отец Леонид совсем не в духе вчерашней беседы. – Сперва надулся, а сейчас небось и забыл про обиду. Может, понял уже, что не со зла ты его обманул, а чтобы не ввергать в печаль…
– Боюсь, что все это сложнее. Будто что-то сломал я…
– Не усложняй… Бог даст, еще встретитесь…
«Если и встретимся, – подумал я, – будет уже не то. Все равно трещина…»
– Покажи камушек, что от месяца отломали, – вдруг попросил отец Леонид. – С собой небось?
