Текст книги "Стать бессмертным"

Автор книги: Владислав Кетат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

15. Алексей Цейслер. Домашнее задание

Отношения со студентками у меня складывались с переменным успехом. Когда я учился в аспирантуре (22–25 лет), чаще они крутили мной, чем я ими. Придёт такая фифа в декольте до пупа, посмотрит так жалобно и беззащитно, и зачётка уже у неё в сумочке лежит подписанная. Понадобилось несколько лет, чтобы научиться с ними бороться. А, может, я привык просто, заматерел.

Бывало, что поступали предложения. «Алексей Германович, я хочу подарить вам свою девственность», – такого я, конечно, в сданной на проверку тетради не находил (всё равно бы не принял сей сомнительный подарок) но ангажемент получать приходилось, и не раз. Это всё правда, что молоденькие девочки предпочитают сверстникам мужиков постарше, сущая правда. Думаю, им просто хочется сравнить. Мне же элементарно хочется секса – потому что, когда долго находишься среди молодых и часто привлекательных девиц, ни о чём другом уже не думаешь – и ещё больше хочется почувствовать себя молодым. Но, если с первым периодически выгорало, то со вторым, становилось всё сложнее и сложнее. В конце концов, я понял, что подобные связи дают эффект обратный, то есть вместо ожидаемой иллюзии молодости приходило самое настоящее ощущение собственной старости.

Интрижки со студентками облегчали невесёлую преподавательскую жизнь, и только. Серьёзных отношений у меня с ними никогда не было, дальше нескольких утренних или дневных встреч на квартирах моих друзей дело не двигалось. Не складывалось, как-то.

Мне, конечно, грех жаловаться. Я, хоть и нечасто, но всё-таки добивался своего, а, вот, как, например, бедные школьные учителя? Особенно физруки. Не понимаю… Вот там соблазны, так соблазны… красавицы-то, все как одна подстатейные. И ведь сами нарываются, соплячки безмозглые. Лолиты местечковые. Мне-то за мои проделки в самом худшем случае грозит увольнение (правда, такого ни разу не случалось на моей памяти, хотя, при повсеместной американизации того и гляди, кого-нибудь да выпрут), а этим беднягам – бутырки с довольно таки предсказуемым исходом. Наверное, поэтому их так мало, учителей мужчин.

К чему это я? Ах, да, о Беляевском домашнем задании…

Девушка с редкой для Московской области фамилией Мао всегда садится в дальний левый угол аудитории, рядом с батареей, на которую кладёт чёрную вязаную шапку, обёрнутую в такого же цвета шарф. Я подумал, что это кошка, когда в первый разу видел на батарее чёрный мохнатый кулёк.

Волосы у Лены Мао прямые и чёрные. Даже чернее её шарфа и шапки. Стрижка короткая, под мальчика. Макияж в стиле нуар. Лена является ко мне на лекции всегда во всём чёрном – будь то длинная, до полу, юбка со свитером крупной вязки, или брюки с водолазкой, или просто майка с джинсами.

Всё это довольно странно, но привлекает. Остальные девушки из моих групп как одна подобрались до того невзрачные и бесцветные, что я, спустя почти два месяца, не запомнил большинство из них даже в лицо, не говоря уже, о фамилиях.

Но есть и то, что отталкивает. Поначалу я думал, что Лена ещё находится в том возрасте, когда принято стыдиться любого проявления чувств, кроме, разве что, ненависти, но вскоре понял, что ошибаюсь. Из небольшой кучки сокурсников, которые ходят на мои лекции, её выделяет безразличие. Не подростковое туповато – скучающее, а совершенно адекватный взрослый пофигизм, или, если хотите, интеллигентная индифферентность. Это, знаете, как добросовестно заниматься чем-либо неприятным, например, чистить сортир, всем своим видом показывая, что тебе это абсолютно не интересно, но всё равно чистить, чистить, чистить…

Она ходит на все мои лекции. Вообще, это подвиг – посетить абсолютно все лекции по Сопромату, особенно, когда они в 8.30 по понедельникам. Сегодня она явилась на лекцию вообще одна.

– Вам что, так нравится мой предмет? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она, – совсем не нравится.

Я не обижаюсь, нет, просто мне приходит мысль о том, что симметричным ответом будет прочитать лекцию только для неё одной, а не отпустить домой, как это обычно делается в таких случаях, и я читаю «Раскрытие статической неопределимости методом сил» для одного единственного слушателя.

Странное это, скажу я вам, ощущение. Один на один, глаза в глаза. Никакого рассеяния информации – «я сюда говорю, она туда слушает». Это уже не лекция получается, а разговор тет-а-тет, почти интим. И чем дольше я читаю свою лекцию, тем больше мне хочется поговорить с моей студенткой о чём-то ещё, потом пойти с ней куда-нибудь, а после позвать к себе, водкой или деньгами, подкупив комендантшу. Или пойти к ней, если она живёт одна, а она наверняка живёт одна, в крайнем случае, с подругой, хотя, какие у неё могут быть подруги? Но в данный момент у меня только один повод для разговора – моя лекция по сопромату.

Под конец пары я задаю ей небольшую задачку, а сам сажусь рядом. Она тут же принимается за решение, не обращая на меня никакого внимания, будто меня и нет вовсе. Цокает ногтями по клавишам калькулятора, аккуратненько рисует эпюры разноцветными ручками, потом разворачивает тетрадь в мою сторону и смотрит на меня вопрошающе.

– Правильно?

– Не совсем. – С усилием перевожу взгляд с её чуть раскосых глаз на тетрадный лист. – Вот здесь, эпюра в другую сторону выгнута…

– А… поняла, – кивает она, – сейчас исправлю.

Шустро замазывает «штрихом» ошибку и поверху рисует, как нужно.

– Так?

– Да, теперь всё так, – говорю я. – А теперь скажите, изменится что-нибудь, если у нашей балки убрать одну опору?

– Наверное, изменится… – Лена очаровательно морщит лобик. – И задачку по-другому решать надо будет.

– Верно, в этом случае балка станет статически определимой.

Лена поднимает на меня вопросительный взгляд.

– Решить?

– Не сочтите за труд.

Лена решает. Я смотрю на неё и думаю, что все мои попытки продлить общение с ней всё равно будут прерваны звонком; что у меня не хватит смелости завязать с ней разговор, а если и хватит, то наверняка получится какая-нибудь пошлость; что я потом буду долго и болезненно переживать о сказанном, а если не скажу ничего, то буду также болезненно переживать о несказанном, как уже много-много раз у со мной бывало… Последняя моя мысль в этом направлении выглядит примерно так: «Сделаю какой-нибудь безобидный элегантный манёвр в её сторону, и если она на него адекватно ответит, продолжу…»

– Вот, – Лена демонстрирует мне решённую с одной небольшой ошибкой задачу, на которую я не обращаю внимания.

– На зачёт можете не приходить, – говорю я и удивляюсь себе добренькому. – Это не избавляет вас от посещения лекций, конечно, но считайте, что я поставил вам автоматом. Только никому не говорите, пусть это будет нашей маленькой тайной. – И удивляюсь себе ещё больше.

Лена начинает собираться.

– Это за то, что я припёрлась сегодня на лекцию как дура одна, или потому, что я вам нравлюсь? – спрашивает она совершенно спокойно, не отрываясь от запихивания тетради, томика Феодосьева и всяческой канцелярщины в маленький чёрный рюкзак.

– Я ещё не решил, – отвечаю я, краснея.

– Ну, тогда решайте, Алексей Германович, – добродушно говорит она и, аккуратно обогнув меня, идёт к выходу.

– Вас ведь Лена зовут? – спрашиваю я ей вдогон.

– Да, – отвечает она.

– А я – Алексей, – говорю я и, когда последний звук покидает мой рот, понимаю, что только что совершил невероятную глупость, о которой буду потом долго и болезненно переживать.

Закрывая ладонью нижнюю часть лица, видимо, чтобы не рассмеяться, Лена выбегает из аудитории.

Сижу в аудитории один и делаю вид, что изучаю журнал. На душе погано, уши горят. «Да уж, ничего не скажешь, выполнил задание! – думаю я. – Молодец! Оценка „удивительно“! Остолоп великовозрастный, не мог ничего лучше придумать!»

В самобичевании незаметно проходит перерыв, и ко мне в аудиторию врывается какая-то группа, ведомая Матвеем Матвеевичем.

– У вас что, здесь занятие, Алексей? – озабоченно спрашивает он.

– Нет, Матвей Матвеевич, – отвечаю я, – просто засиделся.

– Так идите на кафедру, там сейчас никого.

Киваю и выхожу.

«Хотя, если разобраться, грех смеяться над убогими, – продолжаю додумывать невесёлую свою думку в коридоре, – в смысле, над влюблёнными. Давно же доказано, что это болезнь, как алкоголизм, например. Тут главное признаться самому себе, что ты – алкоголик, и от этого, по идее, сразу должно стать легче».

– Мне нравится Лена Мао, – говорю я тихо, чтобы никто не услышал, но, в тоже время, отчётливо, – она мне нравится.

Странное дело, но после сказанного мне действительно становится легче. «Ну, хоть с одним вопросом здесь, в этом городе, удалось разобраться, – говорю я уже про себя. – Мне она нравится. Я её хочу. И точка».

16. Рыжов. Комната досуга

То, чем предложил Евгению Ивановичу заниматься Илья, поначалу показалось ему не более чем очередным ликом технического прогресса, но, только лишь погрузившись в работу, он понял, насколько невероятно поле деятельности, к которому ему под конец активной жизни довелось прикоснуться.

Первым делом, после того как Евгений Иванович оправился от шока и подписал какие-то бумаги о неразглашении, Илья привёл его в просторный ангар, в центре которого на стапеле стоял блестящий агрегат, отдалённо напоминающий очертаниями американский космический корабль «Аполлон», только в поперечном сечении эллиптический и без сопла сзади. Вокруг агрегата копошились военные техники в пилотках и чёрных комбинезонах, с застёгнутыми на спине пряжками ремней. За их работой наблюдал крупный седой мужчина в полевой форме с погонами подполковника. Он сидел на деревянной табуретке и слегка раскачивался взад-вперёд.

Евгений Иванович не знал чему тут удивляться больше – размерам помещения или непонятной блестящей машине в его центре. По меркам подземного (или, выражаясь официальным языком, скрытого) строительства ангар был огромен. Несмотря на небольшую дурноту, Евгению Ивановичу захотелось подойти поближе к его стенам, посмотреть, как они, местные строители, умудрились соорудить такое на такой глубине.

Увидев Илью, подполковник поднялся в рост и коротко поздоровался. Евгений Иванович был удостоен официального рукопожатия. Подполковник часто моргал, был несколько красен лицом и кусал нижнюю губу. Подполковник нервничал. Илья попросил его дать короткий отчёт, и тот, чуточку запинаясь и поглядывая на Евгения Ивановича, сообщил о не совсем понятных для Евгения Ивановича, но, очевидно, неприятных вещах. Илья во время доклада, глядя в пол, кивал, потом поднял глаза на собеседника (тот был на голову выше) и тихо, но грозно проговорил:

– Просрали…

– Виноват, Илья Михайлович, не справляемся, людей не хватает, – ответил подполковник и громко сглотнул.

Илья коротко махнул рукой (Евгений Иванович заметил, что он всегда так делает, когда хочет обозначить окончание чего-либо) и отвернулся к подполковнику спиной. Подполковник, теперь красный, как кардинальская мантия, тоже повернулся к своим техникам, но на табуретку садиться не стал.

– Пойдём лучше пройдёмся, – сказал Илья и взял Евгения Ивановича под локоть.

– Что, сроки срывают? – спросил Евгений Иванович.

Илья скривил недовольную гримасу, снова махнул рукой и повёл Евгения Ивановича по ангару вокруг «Аполлона».

Вблизи машина показалась Евгению Ивановичу прекрасной до суеверного ужаса. Он даже забыл о своём первоначальном интересе к помещению и полностью переключился на блестящий чудо-агрегат на стапеле, который со снятыми капотами обшивки нависал над ним, как скелет доисторического ящера в палеонтологическом музее.

Прежде всего, агрегат поражал своими жутковатыми внутренностями. Наружу торчали только рёбра кольцевых сегментов, из которых состоял корпус (Евгений Иванович насчитал восемь штук), а всё (то есть абсолютно всё) пространство между ними заполнялось сгустками переплетённых между собой труб, свитых в толстые косы проводов и какой-то непонятной механики. Евгению Ивановичу вдруг показалось, что на самом деле агрегат живой, или, если точнее, когда-то был живой, а теперь таксидермисты в пилотках и чёрных комбинезонах пытаются сделать из него приятное для глаза чучело.

Евгений Иванович сразу понял назначение чуда техники и даже опознал некоторые узлы и детали, но основное оставалось для него загадкой. Его больно ущипнула мысль о том, что он не понимает, зачем, кроме проделывания ходов в земле он вообще нужен, этот аппарат. Точнее, зачем нужны подземные ходы, которые он способен проделывать.

– О чём думаешь? – спросил его Илья.

– Думаю, что он, должно быть, из иного мира, – соврал Евгений Иванович.

Илья улыбнулся.

– Разумеется, не в том смысле, что он внеземного происхождения, – поправился Евгений Иванович, – просто я подумал, что есть мир обычных людей, а есть, тех, кто строит такие машины.

– Ты прав, Жень, миры у нас разные.

Илья встал под самым носом (или головой) агрегата и, интеллигентно прогнав попавшегося под руку техника, начал говорить:

– Если коротко, Жень – это металлический червяк с автономным расплавно-солевым реактором, способный прокладывать горизонтальные, наклонные, и, я надеюсь, даже вертикальные тоннели. Спереди, вот тут, – он показал на покрытый расходящимися выпуклыми пластинами конус, – грунтоплавильный модуль. За ним кабина пилота и жилой модуль – его, правда, отсюда не видно, дальше идёт модуль жизнеобеспечения, ещё дальше реакторный отсек, а вот там, в самом хвосте, движущая часть – генератор волн. Понятно?

– В общем и целом, да, – ответил Евгений Иванович, которому действительно стало многое понятно, – скажи, а каким образом он движется?

– Как дождевой червяк, – ответил Илья.

– В смысле?

– Бегущая волновая деформация. Видишь вот эти кольцевые сегменты – они на самом деле в радиальном направлении нежесткие, как, кстати, и твои «клетки». Между собой они соединены манжетными муфтами и могут относительно друг дружки смещаться, так что весь агрегат изгибается до девяноста градусов и закручивается на шестьдесят, совершенно запросто. Генератор в хвосте возбуждает волновое движение и, корабль плывёт…

Илья показал на себе, как именно распространяется бегущая волновая деформация. Он лёг на пол, вытянул вперёд руки и совершил одно за другим несколько движений, в процессе которых по его телу от кончиков пальцев до ступнёй пробежала самая настоящая волна. Сам Илья в процессе упражнения продвинулся метра на полтора назад. Евгений Иванович с горечью отметил, насколько Илья невероятно гибок для своего возраста. Ни характерного хруста в суставах, ни кряхтения при исполнении эволюций слышно не было.

– Понял? – спросил Илья, и бодро вскочил на ноги.

«Даже не запыхался», – с завистью подумал Евгений Иванович.

– Теперь понял, – произнёс он вслух, помогая Илье отряхнуться, – непонятно только, для чего он такой нужен?

Илья не ответил, только пробубнил что-то себе под нос, совершенно неразборчивое.

– Я не расслышал, для чего? – повторил вопрос Евгений Иванович.

Илья вдруг остановился и опустил, даже уронил, нет, бросил руки вниз. Затем повернулся к Евгению Ивановичу, и тот увидел, что с лицом его друга произошла странная метаморфоза – из оживлённого оно превратилось в беспомощно скисшее, или как ещё можно классифицировать лицо, выражающее крайнюю степень беспомощности.

– Не знаю, – почти пропел Илья. – Женя, милый, Христом богом клянусь, не знаю.

И он резко провёл ладонью по лбу и принялся тереть пальцами свой шрам.

– Я не знаю, зачем он нужен. Мне говорят, а я делаю. Я делаю, а мне говорят, что я сделал не так…

В глазах, вернее, в левом глазу Ильи блеснула слеза. Губы подрагивали. Илья схватил Евгения Ивановича за руку, потащил в самый дальний угол, за какую-то стойку с приборами, притянул к себе и стал говорить:

– Жень, ты понимаешь, когда я чего-то не знаю, или не понимаю, мне становится страшно, и я начинаю придумывать себе ответ. У меня ведь почти на все вопросы ответы найдутся – я не могу, физически не могу сам себе сказать: «не знаю» и забыть об этом. Не могу… А они, там наверху, не говорят ничего. Молчат, только спускают невнятные ТЗ и ТУ [12]12
  ТЗ – техническое задание, ТУ – технические условия.


[Закрыть]… Скорость такая-то, глубина, такая-то, автономность столько-то суток, но зачем всё это нужно, я понятия не имею. Понимаешь…

Илья говорил быстро, будто у него было мало времени, а рассказать чего важного нужно много. Из его сбивчивого монолога Евгений Иванович понял лишь то, что Илья действительно не знает, для чего предназначено его детище, и что байка про смену магнитных полюсов была лишь одной из версий, которую, для усмирения пытливого своего ума Илья сам себе и сочинил. Затем Евгений Иванович спросил, кто должен сидеть внутри, и Илья погрустнел ещё больше.

– Может, для тоннелей между правительственными бункерами? – тихо спросил Евгений Иванович.

– Нет! – ответил Илья резко и громко. Так, что техники и подполковник разом повернули головы в его сторону. Илья махнул им рукой, мол, продолжайте работать, а сам почти вплотную подошёл к Евгению Ивановичу и прошептал:

– Ни черта. Для обычных тоннелей всего этого городить не надо, можно проще… да и диаметр у него, прямо скажем, маловат.

– Господи, а зачем всё это тогда? – оторопело спросил Евгений Иванович.

– Не знаю, чёрт! – снова громко сказал Илья. – Мне всё сверху спустили…

Илья вытер, видимо, грозивший в любой момент потечь свой узкий и длинноватый нос и на тон тише продолжил:

– Тема военная, и я сначала подумал, что это всё для скрытного минирования, но к агрегату не предусмотрено никаких дополнительных модулей, то есть, он ничего за собой не тащит. Сам по себе, понимаешь? То есть он нужен просто, для того чтобы проделывать ходы в породе – землю дырявить, короче говоря. Я пытался спрашивать там, зачем это всё нужно, но от меня только отмахнулись. Говорят, ваша задача выполнить в срок задание Совета Министров, а вопросы задавать – вам такого задания не давали.

– А, может, ну его? – без задней мысли сказал Евгений Иванович.

– Не могу, Женя, не могу…

Илья отвернулся. Плечи его слегка затряслись, и Евгений Иванович догадался, что его друг плачет. Беззвучно, без всхлипов и вздохов, словно в немом кино. Он положил руку Илье на плечо и тоже тихо заплакал, только совсем о другом.

Немного погодя, когда и тот и другой успокоились, Илья повёл Евгения Ивановича, как он выразился: «В нумера». Под «нумерами» имелась в виду линейка небольших цехов, отделённых друг от друга перегородками. На двери каждого цеха висела овальная табличка с двухзначным номером, совсем как в гостиницах, из-за чего, видимо, они и получили своё название. Илья с Евгением Ивановичем по очереди посетили каждый. Внутри удивлённому взору Евгения Ивановича предстали разнообразные металлообрабатывающие станки – как он отметил про себя, в основном импортные – и нереальная, совсем не заводская, а какая-то лабораторная чистота.

– А станки-то зачем суда было волочь? – удивился Евгений Иванович.

– Здесь они изолированы от всех поверхностных вибраций – от железных дорог, машин, строек, других заводов. Из-за всего этого наверху точность обработки ниже, чем здесь, – ответил Илья.

«А, ведь, верно», – подумал Евгений Иванович.

После «нумеров» Илья показал Евгению Ивановичу сборочный цех, измерительную лабораторию и машинный зал. И опять – везде чистота, плюнуть некуда.

– Так, а теперь полезли в комнату досуга, – тихо сказал Илья, когда они покинули последнее помещение и зашли в небольшую комнату, похожую на заводскую раздевалку. Слово «досуга» Илья произнёс по-военному, с ударением на «о».

– А почему, полезем? – спросил Евгений Иванович.

– Увидишь. На, оденься, только за размер не ручаюсь. – И Илья протянул Евгению Ивановичу сначала чёрную робу, а затем каску с фонариком и огромные кирзачи, которые достал из ближайшего металлического шкафчика.

– А ты?

– У меня своё. – Илья выудил из того же ящика второй комплект спецодежды.

Роба оказалась размеров на пять больше Евгения Ивановича, а сапоги он спокойно поместился, не снимая ботинок. Илье же, как и следовало ожидать, всё подошло идеально.

Они вышли из раздевалки и через некоторое время из общего коридора свернули в один из технических тоннелей, на полу которого были положены рельсы узкоколейки. Пройдя по шпалам метров триста, Илья остановился и воровато огляделся по сторонам.

– Нам сюда, – он показал на овальную, высотой метра полтора дыру в стене, которую при слабом «дежурном» освещении было практически невозможно заметить, – как говорится, ниже голову.

Сказав это, Илья с проворством пацана, собирающегося что-то воровать в колхозном саду, шмыгнул в дыру. Евгений Иванович, мысленно перекрестившись и согнувшись в три погибели, последовал за ним. Щёлкнув выключателем фонаря, он увидел, что впереди лежит длинный узкий тоннель, конец которого заслоняет спина Ильи. Только сейчас Евгений Иванович заметил, что на спине у его друга написано краской: «Аверн».

Идти по тоннелю в скрюченном состоянии Евгению Ивановичу было тяжело. Огромные сапоги постоянно за что-то задевали, каска скребла по потолку. Воздуха вокруг, с каждым шагом, становилось всё меньше, поэтому он несколько раз останавливался, перевести дух. Илья ушёл далеко вперёд, и Евгений Иванович малодушно начал подумывать, не бросил ли тот его одного, но периодически поблёскивающий впереди огонёк его фонарика говорил об обратном.

«За что же он меня так мучает, – подумал он во время очередной остановки, – лучше бы я тогда, в лифте помер».

Тоннель закончился неожиданно. Евгений Иванович почувствовал, что ни сверху, ни с боков его ничего не ограничивает, и с усилием разогнулся.

– О-хо-хо, – вырвалось у него, – лучше пристрели меня, командир. Старый я уже для таких дел.

– Это мы поправим, – услышал он справа насмешливый голос Ильи, – иди сюда.

Евгений Иванович пошёл на голос. В этот момент Илья зажёг мощный фонарь, и Евгений Иванович увидел, что они с Ильёй стоят посередине небольшого помещения, объёмом примерно с комнату в общежитии, которой жил Евгений Иванович. Прямых стен в «комнате» не было – они все, ровно как пол и потолок, состояли из угловатых впадин и выпуклостей, отчего у Евгения Ивановича создалось впечатление, будто он находится в огромной и сильно помятой картонной коробке. В противоположной стене просматривалось достаточное для прохода человека отверстие – видимо тоннель, по которому Евгений Иванович с Ильёй пришли сюда, продолжался куда-то дальше.

– Где мы? – спросил Евгений Иванович.

– Я же сказал, в комнате досуга, я сюда хожу раза два в год, и ты будешь ходить, – ответил Илья серьёзно. – Пойдём, чего покажу.

С этими словами он взял Евгения Ивановича за руку и подвёл к правой, по ходу их движения, стене, в метре от которой обнаружилось продолговатое углубление в полу – длиной метра полтора и глубиной с метр.

– Ложись, – сказал Илья.

– Куда ложиться? – не понял Евгений Иванович.

– Да прямо вот сюда. Не бойся, там не холодно.

– Я, вообще-то, живой ещё, – пробурчал Евгений Иванович.

– Именно по этому, – сказал Илья, – давай, доктор сказал: «В морг», значит, в морг.

Евгений Иванович присел на пологий каменный край «могилы», опустил вниз одну за другой ноги и затем осторожно сполз вниз. Внутри «могилы» действительно оказалось совсем не холодно. Придерживаясь руками за выступы в стенах, Евгений Иванович плавно приземлился на тёплое каменно дно.

– Ноги не умещаются, – сообщил он со дна.

– Подогни, – сказал Илья, – прими позу эмбриона.

Евгений Иванович сделал то, что ему сказали.

– Подогнул, дальше чего?

– Теперь, Жень, давай помолчим, – тихо сказал Илья, – выключи фонарик.

Послышалось два сухих щелчка, и вокруг стало темно. Какое-то время в глазах у Евгения Ивановича попрыгали фантомные «зайчики» от фонаря, но вскоре исчезли и они. Темнота стала абсолютной. Евгений Иванович закрыл глаза, затем открыл их и, совершенно не заметив разницы, снова закрыл.

«Вот почему все, кто живут под землёй, слепые, – пришла ему в голову простая, но ранее совершенно не волновавшая его истина, – смотреть-то не на что».

Неожиданно для себя он почувствовал, что ему стало хорошо и спокойно. Сердце, минуту назад вот-вот собиравшееся заглохнуть, билось теперь ровно, дыхание восстановилось, а в голове заиграла тихая, прозрачная музыка. Забыв про Илью и всё остальное, Евгений Иванович повернулся на правый бок и молниеносно уснул.