Текст книги "Стать бессмертным"

Автор книги: Владислав Кетат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

14. Рыжов. Грядут перемены

Конечно, она от него ушла. Позвонила на кафедру, попросила его позвать, висела на телефоне добрых десять минут, пока его искали по всему факультету, и, когда он, запыхавшийся от пробежки, наконец, подошёл к аппарату, просто сказала, что им срочно надо поговорить. И положила трубку. Разумеется, Евгений Иванович понял, о чём именно, но, не раздумывая, сорвался и поехал в Москву.

Нина уходила не просто так, не куда-то там, непонятно к кому, она уходила к Тимирязеву, тому самому – долговязому, с бородкой клинышком, который был тогда, на двойном свидании, или, если точнее, дружеском ужине, при Оле Гальпериной. А это всегда больнее, если знаешь, кто…

Нина наговорила Евгению Ивановичу много всякого, пока они сидели на кухне. Он не слушал её, как когда-то не слушал Татьяну, а раньше, Людочку и всех-всех прочих, которых ему приходилось оставлять. Но вот в чём штука, во все прошлые разы он, выслушивая объяснения/обвинения/угрозы, уже думал о завтра, о послезавтра и (наверное, более всего) о послепослезавтра; теперь же ни одна его мысль не обратилась предложением в будущем времени. Только в настоящем и прошлом. Евгений Иванович тогда в первый раз в жизни всерьёз задумался о конце своей собственной истории. А Нина ушла к Тимирязеву.

Если быть точным, то уйти пришлось Евгению Ивановичу, поскольку здесь, в её квартире на улице Херсонской, ему по понятным причинам уже места не было. Евгений Иванович взял в институте отпуск за свой счёт по семейным обстоятельствам и несколько дней гостил у одного преподавателя с кафедры, с которым успел завести приятельские отношения. В это время он ничем таким особенным не занимался, просто бродил по городу или один в пустой квартире смотрел телевизор. Делать что-то и, тем более, думать о чём-то Евгению Ивановичу не моглось.

На третий день безделья он зачем-то поехал в платную поликлинику на Большой почтовой улице и отдался одному светилу от урологии с армянской фамилией.

– Всё бесполезно, – сказало светило, – вы, дорогой мой, как Советский Союз, тратите большие деньги на то, чем уже никогда не воспользуетесь.

– Диссидент носатый, – пробурчал Евгений Иванович, расплатился в кассе и ушёл прочь.

На следующий день он уехал в Сениши, как ему тогда показалось, умирать.

Визитка Ильи Михайловича Щетинкина обнаружилась в кармане «лекционного», то есть того, который не жалко пачкать мелом, пиджака. Она мирно лежала в его боковом кармане со времени того разговора в полуподвальной квартире, из которого Евгений Иванович для себя сделал вывод, что у Ильи положительно не все дома.

На сумасшедших учёных Евгений Иванович насмотрелся достаточно ещё в Ленинске. Таковых в научном цеху, всегда было с избытком – вероятно, с возрастом у некоторых научных работников начинали происходить определённые трансформации в сознании, и, как следствие, в интересах – их начинало тянуть на научно-техническую небывальщину.

Вечный двигатель, разумеется, никто на рабочем месте не мастерил, и гомункулуса в чашке из-под чая не выращивал – чудили по-современному, сообразно веку НТР – да ещё окружающих в свою веру обратить пытались. Зацикливался, скажем, старший научный сотрудник такой-то на анизотропности времени, или торсионных полях, или ещё, бог знает на чём, и мало становилось ему собственную научную карьеру поближе к помойке подтолкнуть, так он ещё обязательно кого-нибудь из коллег с собой прихватить норовил. Вместе-то веселее. Поэтому Евгений Иванович и отнёсся к Илье примерно с этих позиций, но смущало следующее: на маленькой картонной карточке было указано слишком уж серьёзное научное звание, да и занимаемая Ильёй должность внушала, если не благоговение, то уж уважение, как минимум. Евгению Ивановичу ещё ни разу не приходилось встречать сумасшедшего зама по науке закрытого НИИ.

Позвонить по указанному в визитке номеру его заставило, как это ни парадоксально, отсутствие всякой веры в собственное будущее. Евгений Иванович чувствовал, что жизненные (не только мужские) силы уходят из него, как песок сквозь пальцы – не поймать, не сохранить.

Он позвонил, потому что сдался. То была странная форма капитуляции – видимо, схожий механизм и выпихнул его, безоружного, тогда, в сорок первом из окопа на немца с винтовкой. Евгений Иванович по-настоящему поверил в то, что жизнь его кончается, и решил ещё больше сократить тот небольшой её кусок, не растягивая его и не хватаясь за медицинские соломины. Он почему-то был уверен, что работа у Ильи его прикончит.

По телефону Евгения Ивановича приятным голосом долго пытала какая-то непонятного возраста женщина – кто он, да что он – которая в результате заявила, что Илья Михайлович сейчас в лаборатории, а там нет городского телефона, только внутренний, и поэтому попросила оставить свой номер, чтобы по возвращении из лаборатории Илья Михайлович по нему перезвонил.

– Он что, в «Аверне»? – спросил Евгений Иванович.

В трубке воцарилось густое молчание, и Евгений Иванович понял, что ляпнул лишнего.

– Оставьте, пожалуйста, ваш номер, – наконец сказала женщина, и в её голосе прозвучал некоторый испуг.

Илья отзвонился через два часа. За это время Евгений Иванович успел выпить целый электрический чайник чаю, и выкурить шесть сигарет. Он нервничал. Ему казалось, что Илья вообще не станет ему звонить, а если позвонит, то скажет, что поезд уже ушёл. Потом он проклинал себя за то, что вообще набрал этот номер, а потом…

– Ты просто невероятно вовремя, старик, – крикнул Илья из шипящей трубки.

Копать человек начал сразу после того, как слез с дерева. Или вышел из океана. Или из космического корабля. Это кому, как нравится. Другими словами, копал он всегда, и в мирное время, и уж, тем более, в военное. Подземные ходы, чтобы вовремя смыться или, наоборот, незаметно пролезть в расположение противника до середины позапрошлого века выполняли врукопашную – киркой и лопатой. Когда пришла эра пара и электричества, команды проходчиков вооружились отбойными молотками и подрывными шашками, но суть процесса осталась прежней.

Игры закончились, когда в 1951 году американцы построили первую тоннельную бурильную машину. Такую длинную зубастую металлическую гусеницу диаметром метров восемь, способную прогрызать вертикальные, горизонтальные, и даже спиральные ходы в любой породе со скоростью несколько сотен метров в месяц. Такими (ну, или почти такими) во всём мире пользуются до сих пор. Вот, собственно и всё, чем до определённого времени располагало человечество для решения вопроса продырявливания земли.

А в шестидесятые годы один советский инженер, который уже двадцать лет как строил метро, придумал тоннели не бурить, а выжигать, в смысле выплавлять гигантской горелкой. Этим инженером был ныне доктор технических наук, зам по науке директора НИИгеомаша Илья Михайлович Щетинкин.

Проходку туннелей выплавлением (метод ПТВ) как направление научной деятельности долго никто всерьёз не воспринимал, но при всей своей экзотичности и, как казалось многим, технической нелепости, он оказался намного экономичнее и удобнее, чем традиционные взрывы и бурение. Настолько экономичнее, что отлично вписался в социалистическую модель.

Метод ПТВ поднялся на волне экономии шестидесятых. Им очень быстро, как тогда говорили, в рекордно короткие сроки, проложили несколько тоннелей Святошинско-Броварской линии Киевского метро. Коллективу разработчиков (и Щетинкину в том числе) дали государственные премии и присвоили очередные звания. С помощью метода ПТВ даже планировалось осуществить сумасбродную программу связи крупных промышленных центров страны системой сверхглубоких и сверхдальних тоннелей. Но случилась беда – во время прохода одного из тоннелей Ленинградского метро произошёл взрыв по причине сбоя в системе эвакуации продуктов горения. Погибли люди, много людей.

Тогда, казалось, для Щетинкина в один момент кончилось всё. Известность, карьера, репутация. Да и сам он кончился на определённое время. Говорят, после того, как его перестали таскать по судам, он несколько месяцев отдыхал в старинном особняке имени Кащенко на Загородном шоссе. Потом были несколько лет безвестности и бесполезности. Невозможно было протолкнуть ни одной, даже пустяковой темы, если в числе исполнителей значилась его фамилия – что-что, а хоронить заживо у нас умеют.

А в 1968-ом Илью Михайловича пригласили работать в некий почтовый ящик, который по слухам занимался проектированием правительственных и военных объектов особой важности, читай – глубокого залегания. Но это были только слухи и догадки, чем на самом деле занимались люди там, в этом п/я, никто толком не знал. Было известно только, что в него рано или поздно, не мытьём, так катаньем попадали лучшие зубры метростроя – геологи, строители, прочнисты, специалисты по механике грунтов и прочие и прочие… Получался эдакий «dream-team» для подземных работ. Обычно людей переманивали туда не хитро, но эффективно – жильём и окладом, Илью Михайловича же просто пригласили.

В НИИгеомаше Илья стал заниматься ровно тем же, чем занимался раньше, то есть разработкой методов проходки тоннелей, только тоннели эти теперь вели не от одной станции метро до другой, а соединяли собой целые подземные города и посёлки, о которых он ничего не знал, и даже не имел права спрашивать. На этот раз Илья повторять своих ошибок не стал и предложил породу не жечь, а плавить электрической дугой.

Специальность Евгения Ивановича Рыжова, по которой он защищал диплом, а позднее и кандидатскую диссертацию, называлась «Инженерное освоение подземного пространства». Вы только подумайте – Освоение Подземного Пространства! Памятник бы поставить тому, кто свёл вместе эти три слова. Куда там современным рекламным «гениям». Освоение подземного пространства! Вот она, гениальная реклама наигрязнейшей в мире профессии.

В тысяча девятьсот сороковом году Евгений Иванович эту наживку и заглотил. Возможно, основой его выбора послужил досадный эпизод из детства. Когда он был маленький, лет эдак в семь – десять, кто-то из одноклассников спросил его, не читал ли он книгу «Дон Кихот»?

– Конечно, читал, – соврал Евгений Иванович.

– И о чём она? – спросили его опять.

– Про подземный ход, – сказал Евгений Иванович. Просто послышалось ему «донкий ход». Донкий – значит глубокий, подумал он. От слова «дно».

Тогда над ним долго смеялись, и на все школьные годы приклеилась к нему эта странная кличка «Донкий». Но и безотносительно этого случая, Евгению Ивановичу всегда, с самого его детства, нравились подвалы, погреба, колодцы, и, конечно же, метро. Что-то его в них притягивало, тянуло и манило, и была в этом какая-то злая ирония, непонятный парадокс – в то время как все его сверстники стремились в пространство воздушное, он мечтал осваивать подземное. Все вверх, а он вниз. И вглубь.

Летом сорокового года, в светлом и просторном зале, где располагалась приёмная комиссия Московского механико-машиностроительного института, Евгений Иванович сделал свой выбор не вполне, может быть, осознанно, но зато ни секунды не сомневаясь в его правильности, когда увидел на одном из стендов заветное «Инженерное освоение подземного пространства».

Правда, поначалу никаких признаков освоения пространства не наблюдалось, а наблюдались инженерная графика, начертательная геометрия, физика, химия, теоретическая механика, и другие общетехнические дисциплины. А потом была война.

Продолжил Евгений Иванович своё обучение уже в сорок втором году в абсолютно новой группе – от той половины своей, которая в ноябре сорок первого отправилась чинить танки на завод № 22, он отстал на год.

После окончания института Евгений Иванович несколько лет занимался теоретическими вопросами сейсмоустойчивости зданий, а уже в Казахстане, проектированием подземных сооружений особой прочности, то есть рассчитанных на механическое, тепловое, радиационное и электромагнитное воздействие ядерного взрыва. В его «портфолио», как бы сейчас сказали, были и командно-измерительные пункты и узлы связи, и подземные хранилища техники и топлива, убежища для личного состава, и много-много чего ещё.

Обделка подобных сооружений – конструкция, закрепляющая собой выработку объёма породы – делалась тогда из монолитного бетона, позже её стали заменять сборной из заранее заготовленных железобетонных элементов. Год из года проектируя и рассчитывая на прочность эти бетонные коробки, кольца, стаканы, трубы и прочие составляющие, из которых, как из конструктора потом собирались скрытые постороннему глазу многоэтажные строения, Евгений Иванович решил подойти к этому вопросу немного с другой стороны, т. е. с противоположной.

Идея была, в общем-то, стара, как сам сопромат. Ведь чтобы что-нибудь под нагрузкой не сломалось, совсем не обязательно до бесконечности повышать его прочность, увеличивая размеры несущих частей этого чего-то до гигантских, можно сделать его наоборот более гибким, чтобы оно под этой нагрузкой гнулось, но, при этом не ломалось. Потому как прочность и жёсткость, как известно, совершенно разные вещи. Другими словами, Евгений Иванович решил не увеличивать толщину обделки подземных сооружений, а наоборот сделать её податливой, чтобы при подвижках грунта (от землетрясения или ядерного взрыва) она бы изменяла свою геометрию, но не разрушалась, и люди и техника, которые находились внутри, остались бы целы и невредимы.

Евгений Иванович реализовал эту идею в податливых (нежестких) строительных сооружениях – таких стержневых конструкциях на шарнирах, которые строители сразу же окрестили «клетками». Новинка оказалась удовольствием недешёвым (стержни-то титановые), и прижилась не сразу, прошёл почти десяток лет, пока Рыжовские «клетки» нашли себе заслуженное место подальше от солнца. Разумеется, нежесткими делались далеко не все помещения, а лишь самые важные и наиболее удалённые от поверхности. Остальные же проектировались по старинке, как традиционные железобетонные саркофаги.

Вот именно эти ажурные Рыжовские конструкции, которые он в своё время изобрёл и запатентовал, теперь очень пришлись ко двору НИИгеомаша.

Через неделю после телефонного разговора с Ильёй Евгений Иванович зашёл в лифт, расположенный в холле второго этажа Инженерного корпуса НИИГЕОМАШа. Это был самый обычный пассажирский лифт, какие встречаются в новостройках – но имелись, в прочем, и отличия: кнопки здесь были круглые и просто огромные, по сравнению с «гражданскими», хоть всей ладонью жми. Они были сведены в две неравные по длине вертикальные колонки – слева белые, справа чёрные; нумерация у левой колонки была снизу вверх, а у правой, наоборот, сверху вниз. Белых было девять, чёрных – двенадцать. Евгению Ивановичу нужно было на минус двенадцатый, и, немного поколебавшись, он надавил большим пальцем на самую нижнюю.

После того, как перед ним сомкнулись коричневые под дерево двери, Евгений Иванович, увидел своё отражение в небольшой блестящей металлической пластине, висевшей ровно на уровне его лица на правой половинке двери, и инстинктивно пригладил рукой безобразно торчавшие после зимней шапки волосы. Лифт тронулся. Ехал он долго, с обычной для обычного лифта скоростью, и Евгению Ивановичу на миг показалось, что он просто спускается вниз с двенадцатого этажа какого-нибудь дома.

Когда двери, наконец, раскрылись, Евгений Иванович увидел перед собой стеклянную будку с небольшой амбразурой, за которой просматривался человек в военной форме. Рядом с будкой был турникет.

Офицер молча принял из рук Евгения Ивановича его паспорт со вложенным внутрь пропуском. Долго читал паспорт, потом пропуск, а потом снова паспорт. После этого, оторвал корешок от пропуска и что-то записал в толстый журнал.

– Кто сопровождающий? – неожиданно высоким голосом спросил офицер.

– Профессор Щетинкин, – ответил Евгений Иванович, и в этот момент, как будто ожидая своего вызова на сцену, из-за турникета появился Илья и показал офицеру запаянный в пластиковую рамку пропуск.

– Проходите, – сказал военный и вернул Евгению Ивановичу паспорт.

Илья крепко пожал Евгению Ивановичу руку. Было видно, что он рад его приходу. Евгений Иванович хотел что-то сказать, но Илья приложил палец к губам, мол, не здесь, и жестом пригласил Евгения Ивановича пройти в мощную железную дверь, от турникета справа. Евгений Иванович молча кивнул и дёрнул ручку на себя. За дверью, которая на удивление легко открылась, был длинный коридор, серо-голубые стены, потёртый линолеум, и ещё двери, двери, двери… По коридору перемещались разные люди: военные без головных уборов, штатские в белых халатах или просто в не очень опрятных костюмах, рабочие в халатах синих и коричневых, похожих на грибные шляпки, беретах. За редким исключением они все здоровались с Ильёй, а заодно и с Евгением Ивановичем.

Когда кончился коридор, Евгений Иванович с Ильёй снова попали в лифт, только на этот раз, все кнопки в нём были чёрные – двадцать одна штука. «Ступенчатое расположение шахт, – подумал Евгений Иванович, – значит, дальше будет ещё одна».

Следующий коридор, такой же длинный и серый, только повёрнутый относительно первого на девяносто градусов, опять кончился лифтом, теперь больше похожим на шахтную клеть. Внутри стоял высокий бледный солдатик, который козырнул Илье и открыл металлическую дверь. Илья в ответ кивнул головой, Евгений Иванович сделал тоже самое.

Это действительно оказалась настоящая шахтная клеть, человек на десять, а, может, и больше, как в кино про метростроевцев, только дополненная несколькими металлическими порученьями, соединяющими пол с потолком. Илья подошёл вплотную к одному из них, Евгений Иванович встал рядом. Солдатик грохнул дверью и с усилием переложил из горизонтального в вертикальное положение небольшой, торчащий из стены рычаг.

– Держись, – сказал Илья и двумя руками ухватился за поручень.

Клеть с электрическим воем сорвалась вниз. В глазах у Евгения Ивановича вдруг стало темно. Мешком он сполз по поручню вниз и осел на холодный железный пол. «Перегрузка», – подумал он, отключаясь.

– Эй, полегче там! – крикнул Илья солдату. – Тут человек новый!

– Виноват, Илья Михайлович! – отозвался он и навалился на рычаг.

Клеть замедлила ход, но Евгению Ивановичу легче не стало.

– Э, да ты совсем сдал, старик, – услышал он где-то в стороне голос Ильи, – но ничего, это мы поправим, это мы…

Окончания фразы Евгений Иванович не услышал. Он лежал на полу клети, привалившись к поручню, и уже ощущал во всём своём теле неправдоподобную лёгкость. Ему казалось, будто он стал легче воздуха, и вот ещё чуть-чуть, и он воспарит из этого колодца к небесам, и никакая земная толща, нависающая сверху, его не остановит.

«Вот и смерть пришла», – только и успел подумать Евгений Иванович. Глаза его закрылись, и он отключился.

Сквозь сизый не то пар, не то дым Евгений Иванович увидел вокруг себя огромную толпу голых баб. На секунду он подумал, что попал в предбанник громадной женской бани, где столпилось по меньшей мере несколько сотен, а может быть и тысяч молодых женщин. Именно молодых, поскольку ни женщин в возрасте, ни старух, Евгений Иванович не заметил. Вокруг были только крепкие девичьи телеса – груди, животы, задницы… Он приподнялся на цыпочки и с высоты своего роста увидел, на сколько хватало его близоруких глаз, женские головы в растрёпанных волосах всех мастей и фактур.

Женщины смотрели на него молча. В их глазах не было злобы, испуга или стыда (ни одна даже не подумала прикрыться), в их глазах не было ничего. Пусто было в их глазах…

– Подъём, – сказал Илья, – приехали.

Голые барышни вмиг куда-то исчезли, и Евгений Иванович обнаружил себя лежащим на металлическом полу лифта. Над ним склонились Илья и молодой бледный солдатик. Евгения Ивановича тошнило.

– Не залёживаемся, поднимаемся, – с интонацией доброго дежурного по роте сказал Илья и аккуратно взял Евгения Ивановича под левый локоть. Солдатик пристроился справа, и способом, который алкоголики называют «троица», Илья, Евгений Иванович и неизвестный военнослужащий срочной службы вышли из клети в очередной длинный коридор.

До кабинета Ильи они брели довольно долго, иногда останавливаясь, чтобы Евгений Иванович мог отдышаться. На этот раз в коридоре им не попалось ни одной живой души. Наконец, Евгения Ивановича затащили в какой-то кабинет и аккуратно водрузили в глубокое мягкое кресло. Солдатик, козырнув Илье, отчалил на пост, и Илья с Евгением Ивановичем остались в небольшой комнате одни.

Состояние Евгения Ивановича было близким к обмороку. Его мутило. Евгений Иванович попытался вспомнить, когда в последний раз ему было так плохо, но не смог. «Теперь точно амба», – подумал он.

– Так, больной, – услышал он над собой голос Ильи, – это надо выпить.

Евгений Иванович поднял голову и увидел Илью, протягивающего ему гранёный стакан с мутным раствором. Евгений Иванович нетвёрдой рукой принял стакан, выпил всё, что там было без остатка, и у него мгновенно сжало виски, а потом также резко отпустило. Краски окружающей реальности, которые за последние минуты несколько поблёкли, обрели прежнюю яркость. Захотелось сделать глубокий вдох и встать.

– Лучше посиди пока, – осадил Евгения Ивановича Илья.

– Тут что, со всеми так? – спросил Евгений Иванович.

– Нет, ты первый, – серьёзно ответил Илья и, критически оценив друга, добавив, – хреново выглядишь, старик.

– А-а… – Евгений Иванович вяло махнул рукой. – Похоже, это конец…

– Ты это брось! – торопливо заговорил Илья, – ты с этим кончай! Потерпи, сейчас легче будет… надо тебя как-нибудь отвлечь… О! Хочешь, я глаз укушу? – И, не дождавшись ответа, Илья вынул из глазницы протез и сделал вид, что пробует его на зуб.

По потолку поплыли розовые тени, и сознание вновь оставило Евгения Ивановича.