Текст книги "Холодные и мертвые (сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Владислав Чупрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– И что ты предлагаешь делать с этим, с Юстасом? Если это не пневмония?

– Ну, если Ойген не справится сам, то нужно будет его отвезти в лабораторию Университета.

– Сам пойдет, – Курт отвернулся. – Пешком.

– Мемфис, – в голосе Эфа прозвучало что-то, похожее на упрек. Чертовы ученые, наизобретали всяких динамиков с интонациями, а потом патрульные мучаются.

– И ты. Оба пойдете пешком.

– Курт!

– Ничего не знаю.

– Курт!

– Извини, Ойген, я задумался. Врач вышел из комнаты, явно чем-то озадаченный. Теперь Курт знал, чем, иначе бы очень удивился.

– Ну что? Ойген сел, отобрал у него сигарету и докурил. Только после этого он поднял очки на лоб и задумчиво потер переносицу.

– Я не знаю, что это. Курт вздохнул. Отвратительно. Почему-то во всем оказывается замешан Ганс. Даже здесь, в болезни священника, зачем-то решившего приехать в город, который медленно загибается под весом снега.

– Когда он очнется, я смогу с ним поговорить?

– Да он вроде и так оклемался… Ойген потушил сигарету, взял с тарелки надкушенное печенье и, на ходу его жуя, пошел к плите, на которой стояла кастрюля.

– Так я могу?

– Только не пытай его, – Ойген пожал плечами. Эф покачал головой. Священник, видимо, чувствовал себя довольно вольготно, сунув руку под голову под подушку и укрывшись несколькими одеялами. Он с интересом наблюдал за приближением Курта и, если бы не болезненная бледность и прорывающийся кашель, казался бы совершенно здоровым.

– И часто у вас бывает бред с жаром? Курт сел на кресло, вляпавшись в оставленные Эфом следы.

Поморщился и потер ладонь о колено.

– В смысле, минуты прозрения? – Юстас потер лоб, зачесал волосы назад. – Конечно, частенько. Иначе бы я не мог нести слово Божье в мир.

– Ясно. Курт устало потер щеки. Он никогда не был фанатом выслушивания религиозных лекций от малознакомых людей, лежащих на кровати.

– За время поездки вы покидали фургон?

– Вы что, следователь?

– Я патрульный.

– Христианский патруль?

– Вы издеваетесь? – Курт встал. – Послушай, священник. Мы здесь не нуждаемся ни в божественном прозрении, ни в чуде, ни в очищении и еще какой-нибудь херне. Природные катаклизмы никак не связаны с нашими грехами. Потому что человечество грешит уже третью тысячу лет, и почему-то мир еще не рухнул.

– Но ваш мир близок к этому, – совершенно невозмутимо вклинился в монолог Юстас. Он сел, кутаясь в одеяло, закрыл его краем лицо и хорошенько прокашлялся.

– Нет, – отрезал Курт.

– Тогда почему вы здесь живете? Почему не уедете туда, где тепло?

Если вы считаете, что снег – не наказание за грехи.

– Потому что кто-то должен здесь жить. У священника была явная аллергия на разговоры о грехах. Его снова свернуло от кашля, который никак не прекращался. Курт встал, чтобы выйти, и столкнулся в дверях с Ойгеном. Тот держал в руках дымящуюся термокружку, ароматно пахнущую специями.

– М-м-м. Курт решительно захотел есть, но Ойген смерил его таким взглядом, что сомневаться не приходилось: столовая закрыта.

– Я уезжаю в Университет, Ганс знает, что с этим делать. Вечером вернусь или позвоню.

– Лучше вернись и забери его, иначе я сам позвоню Гансу, – Ойген отвернулся и направился к кровати. Курт хмыкнул. Конечно, нет. У Ойгена бы не хватило пороху (и хватило бы мозгов) не связываться с Гансом. Просто потому что если ты не лезешь с кулаками к верхам, то живешь тихую и долгую жизнь, даже если кругом последний круг Ада (или где там лед и предатели?). Курт бы тоже был рад следовать этой нехитрой заповеди, да вот как-то не получалось.

– Поехали, – Курт кивнул Эфу, огляделся по сторонам и умыкнул со стола тарелку с печеньем. Большая часть дороги до Университета была посвящена этому убогому выродку местной кулинарии, меньшая – попытке не выскочить за нужный поворот… Наконец Курту надоело, он отложил тарелку и взялся за руль двумя руками.

– Мне это не нравится, – как будто продолжая начатый разговор, сообщил он Эфу.

– Что именно? Курт оторвал руку от руля и принялся перечислять, загибая пальцы:

– Священник, серая болезнь, Ганс, киношники, ученые… Пальцы на руке кончились, пришлось «использованную» положить на руль и выставить другую.

– А ученые-то чем тебе не угодили? Исследования какие-нибудь проведут, тебя трогать точно не станут. Если только среди них нет зоологов.

– Ха-ха. Они мне за компанию не нравятся.

– Что ты злой такой? Курт вырулил к Университету и воткнул джип в сугроб.

– Отвратительный город. Перспектив нет, зарплату не платят, счастливое будущее тоже не предвидится. Что я вообще тут делаю, – он вылез из машины и от души хлопнул дверью.

– Вот и поговорил со священником, – резюмировал Эф, вылезая следом.

– Я просто ненавижу, когда ты так делаешь, – сказал Ганс. Он кивнул своему помощнику, оставил его у компьютера и вышел за дверь. Хельги куда-то делась из-за своего стола, чем вызвала неудовольствие своего начальника.

– Что делаю?

– Заявляешься, когда тебя не ждут. Курт скривился. Ганс наконец-то вспомнил, что отправил секретаршу поводить киношников по Университету и смирился с ее отсутствием. Но вот присутствие Мемфиса его по-прежнему не устраивало. Сегодня ректор был одет в крупной вязки свитер, краснонос и растрепан, напоминая разом и Ойгена, и больного священника, и самого себя. Ганс чихнул, Курт поморщился.

– Ты заболел, что ли? Зашибись.

– Что ты хотел? – после смачного чиха Ганс начал немного смешно гундосить.

– Тот Серый, что был у тебя – вы закончили его исследовать?

Добыли что-нибудь полезное?

– Нед, – отозвался Ганс. – Его больше нет. Мыслительный процесс Курта вдруг прервался. Он ожидал, что все будет проще. Что исследования наверняка к чему-нибудь привели, нашли лекарство от этой серой болезни, можно будет спихнуть священника и отправиться домой. А вот как все – его больше нет. Что нужно сделать, чтобы Серого не стало?

– Ты выяснил, как их убить? Ганс неопределенно дернул плечами.

– В общем, – Курт махнул рукой. – Наши медики не знают, как лечить священника, которого притащили с собой ребята с континента.

Поэтому я привезу его, и делайте, что хотите.

– Но-но, – протянул Ганс (получилось, правда, «до-до»). – Мы его не вылечим, если не будет… мгм… образца.

– Какого, нахрен, образца? Курт начал смутно догадываться. Пока Ганс издавал странные звуки носом и пытался прокашлялся, Курт все мрачнел.

– Я никуда сегодня не поеду, – уже зная, что поедет, попытался сопротивляться он.

– Сегодня и не надо, – миролюбиво ответил Ганс, сморкаясь. – Завтра можно. Можешь взять кого-нибудь в помощь, но нам нужен Серый.

И тогда будет лекарство. Эф отошел. Курт, страшно злясь, пролетел мимо него, топая по лестнице вниз. Ганс смерил бензомастера взглядом и сказал:

– Ты знаешь, что делать. Эф кивнул и пошел по лестнице вслед за гремящим ботинками Куртом.

Странно, что под ним еще не крошились ступени. Но на этом все разочарования дня не закончились. Главным итогом стала машина сопровождения, стоящая на их подъездной дорожке. Курт в бешенстве ударил по рулю и затормозил, чуть съехав с дороги – привычная парковка была занята. Из машины уже выскочил Виктор в незастегнутом пальто, следом за ним вышли двое парней, по уши закутанные в шарфы. Курт в ярости захлопнул дверцу машины и, игнорируя гостей, направился к двери. Те неуверенно посеменили следом. Спорить было бесполезно. Ругать Ганса – скучно. Звонить ему и требовать «забрать нахрен этот выводок отсюда» – бессмысленно. Курт запустил Виктора, оператора, тащившего камеру, и ученого – немолодого мужчину с аккуратной бородкой, в квартиру, обменялся взглядами с бензомастером, дождался, пока машина покинет парковочное место, и пошел переставлять свой джип. Нахрен такую жизнь, подумал он. Когда Курт наконец-то зашел домой, Виктор уже поставил чайник, развел привезенный с континента кофе и общался с оператором.

– Это Руди, – Вик показал на оператора. – Это мистер Эмерсман. Учитель сделал странный жест, как будто поднимал шляпу. На самом деле у него была только вязаная шапочка, да и ту он снял.

– Доктор Джосс Эмерсман к вашим услугам, сэр.

– Замечательно, – ответил Курт. – Просто прекрасно, – повторил он, подхватил кружку с кофе (пах он божественно) и ушел в свою комнату, оставив Эфа общаться с гостями. Тот, вопреки ожиданиям, молчал и стоял на зарядке. Курт ненавидел пускать кого-либо в свое личное пространство. И трое посторонних людей в квартире, ну, абсолютно никак его не устраивали. Обнаружив с утра, что в душе кто-то есть, Курт начал закипать. Услышав, что он третий в очереди, взбесился. Схватив со стола вытянутую коробку, дожившуюся его с вечера, и кивнув Эфу, он вылетел за дверь, собрав комбинезон в охапку. Выглядел он еще сонным, но уже злым. Всю дорогу они молчали. Курт затормозил у дома Ойгена, воткнувшись носом в сугроб. Машину тряхнуло, заработал коммуникатор и в салон ворвались голоса. Седьмой и Пятый патрули перекликнулись и, судя по реву моторов, пересеклись где-то за городом.

– Мемфис?

– Гуде, Альрик, привет. Вы на выезде? Снова зашуршало, патрульные подтвердили свое присутствие.

– Где-то через час я выеду из города на северо-запад, нам нужно встретиться. Густой, бархатистый голос Гуде прорвался через шорохи:

– Мы в этом секторе не разбираемся, пока катаемся, выманиваем Серых. Дашь сигнал – скину координаты.

– Хорошо. Альрик отключился первым. Курт вышел из машины, взял коробку и пошел в дом. Ойген открыл дверь почти сразу, как будто караулил у двери.

– Ну что? – нетерпеливо спросил он.

– Да ничего, – ответил Курт, вручая медику блок сигарет. Они поняли друг друга. Ойген пожаловался:

– Он меня задолбал. Я нарушаю все этические кодексы, но я просто грежу теми минутами, когда этот парень будет бредить.

– Как так? – делано удивился Курт. – Ты что, не веришь в божественную кару?

– Иди в жопу, – проворчал Ойген, потроша сигаретную пачку. Курт ухмыльнулся. Первым делом он направился в душ. Ойген отнесся к этому весьма флегматично, тем более что Курт бросил что-то невнятное типа «мненавыездхочупомыться». Пока он отмокал в душе, небольшая кухня наполнилась теплом и паром – медик что-то готовил. Курт вышел, снова одетый с ног до головы, и ему мгновенно стало жарко. Он уже открыл рот, чтобы сказать «пока-пока» и уйти, но тут из комнаты появился Юстас, закутанный в плед. Снизу торчали ноги в шерстяных носках и голые икры.

– На выезд? Я еду с вами, – вот так вот спокойно сообщил священник, как будто объявлял свои пожелания на ужин. Взгляды медика и патрульного вместе могли прожечь в нем дыру.

– С ума сошел? – невежливо поинтересовался Ойген. – Умереть захотелось? Юстас ушел в комнату, где, видимо, начал одеваться.

– С Божьей помощью не умру, – отозвался Юстас и, не дожидаясь, пока Курт скажет то, что собирался, добавил: – Ну, а если умру, так все мы смертны. На все воля Божья. Священник, одетый в рубашку и брюки и закутанный в плед, напоминал своеобразного шотландского горца. Ойген молча вынул из шкафа свою куртку с нашивками медицинского факультета и отдал Юстасу. Тот с достоинством кивнул, принимая одежду. Курт устал удивляться, злиться, спорить. Он открыл рот, закрыл, вздохнул и все-таки заметил:

– Я сегодня не таксую.

– Тогда я пойду пешком, – взяв протянутые медиком ботинки, Юстас затянул шнурки потуже и вышел в коридор.

– Я ненавижу всех, – прошептал Курт, показывая, что все это мероприятие у него уже где-то под подбородком. Ойген закивал, соглашаясь. Он процедил в термос какие-то травки, залив все это кипятком, закрыл крышку и протянул Курту.

– Если начнется бред – напои. А лучше высади где-нибудь по дороге. Курт кивнул и вышел. Они уже выезжали из города, когда Эф неожиданно заговорил:

– Знаешь, чего хочу?

– М? Курт не удивился, не успел. Но тут же у него появилась такая возможность:

– Замороженный йогурт. Просто помираю, как хочу. С фруктами и карамелью. Курт затормозил, свернув не туда от неожиданности. Повернулся назад и ошарашенно уставился на бензомастера.

– Ты что, рехнулся? Эф пожал плечами.

– А что такое?

– Какой нахрен йогурт с фруктами? Ты, черт возьми, каркас с черной жижей! У тебя даже мозга или процессора нет! Священник на пассажирском сидении закутался поглубже в куртку, подтянул ноги к груди и задремал, прислонившись головой к стеклу. Мастер нахохлился, медленно и выразительно вытянул ноги и измазал ручник. Обиделся. А Курт крепко так задумался.

– Не понимаю, как ты можешь это есть, – Феликс сел, поддернув штанины, и вытянул ноги. Курт невнятно пробубнил что-то неприятное и чуть не подавился орешком. Феликс тонко и торжествующе улыбнулся.

– Собака. Курт облизал ложку и откинулся на спинку стула. Десерт сделал его миролюбивей и добрее. Но все-таки не очень. Он прокрутил в руках пачку сигарет, но решил, что перебивать вкус фруктов будет кощунством, и отложил ее.

– Сам собака, – спокойно парировал Феликс.

– Это же просто йогурт. И фрукты. И соленая карамель. И орешки.

Ты же все это ешь?

– Ем, но зачем все это смешивать? Йогурт и соленая карамель.

Отвратительно. В Феликса полетела ложка. Если бы Курт был его студентом, за этим последовали бы определенного рода санкции. Но Курт уже не был студентом, да и они, к тому же, были друзьями. Так что ничего не случилось. И ложка полетела назад.

– Я был у ректора сегодня. Курт разломал пластиковую ложечку и сложил ее остатки в тарелку.

– Он тебя уволил?

– Нет, – Феликс сохранил завидное спокойствие и продолжил улыбаться. – Предложил мне работать на него.

– Вообще-то, если я не ошибаюсь, ты и так у него работаешь.

– Не ошибаешься. Но ты не прав. Курт фыркнул.

– Он предложил мне работать в его лаборатории. Понимаешь?

– Не-а, не очень. И что это значит?

– Это значит, что мы будем впереди всех, – Феликс выглядел гордым и торжествующим настолько, что Курт не решился ехидничать.

– Ладно, – он кивнул и улыбнулся официантке, которая принесла еще порцию йогурта. Со все той же соленой карамелью и черным печеньем.

– Хочешь? Феликс нахмурился, ковырнул краем ложки йогурт со стороны карамели, попробовал и поморщился.

– Ну нет. Это ужасно. Курт делано оскорбился: **– И это мне говорит человек, который носит разноцветные носки. Феликс опустил взгляд вниз, оценил свои носки с лиловыми стрелочками на розовом и фыркнул.

– Ну, знаешь ли, – он ковырнул йогурт еще раз, попробовал, снова поморщился и совсем ушел. Курт задумчиво почесал ложкой нос и приступил к десерту. Ну к черту эти лаборатории и носки. Карамель, только карамель. Еще йогурт и печенье.

Чем глубже в рыхлый снег зарывалась машина, тем ближе становились сигналы патрульных. В какой-то момент голоса прорвались через шипение и стали четкими и хорошо слышными.

– Второй? Священник вздрогнул и проснулся. Заозирался настороженно и снова нахохлился, прячась в куртке. Судя по всему, ему снова стало хуже. Курт отозвался очень невнятно, потому что искренне ненавидел позывные. Особенно – свой.

– Мы впереди, – коротко сообщил Гуде.

– Ганс просил передать, что… – вмешался Альрик, но Курт его слушать не стал.

– Пусть Ганс свои указания себе в задницу засунет. Повисла неприятная тишина.

– Знаешь, Мемфис…

– И ты тоже. Альрик замолчал и, судя по щелчку, отключился от общей связи. И наверняка принялся полоскать мозг Гуде – тот тоже замолчал. Юстас приоткрыл один глаз, неодобрительно посмотрел на Курта, но ничего не сказал. Его знобило.

– Чтоб тебя, – проворчал Курт и кинул священнику термос, который до того грел ему ладони. Юстас ничего не ответил, только раскашлялся. Не прошло и двадцати минут, как через белую пелену впереди замаячили два темных пятна. Два хаммера с наклеенными цифрами пять и семь. Была такая наклейка и на Куртовом джипе, но он ее отковырял. Снегом сыпало мелко и мерзко, в час по чайной ложке. Никакой опасности эта пороша не представляла, но и хорошей погоду назвать было сложно. Приближающиеся машины казались размытыми и нечеткими. Гуде стоял, прислонившись спиной к своей «пятерке», и курил.

Альрик сидел в ней же, опустив окно. Они о чем-то переговаривались, и Гуде только иногда отвлекался, чтобы пошевелить провода, тянувшиеся к его бензомастеру. Когда Курт вышел из машины (сухо скомандовав священнику выпить Ойгеново пойло, перебраться на заднее сидение и спать там), стекло поехало вверх, и Альрик отвернулся. Курт встал рядом с Гуде, тоже закурил. Они немного помолчали. Гуде иногда бросал взгляд на брата внутри машины и тут же отворачивался. Они были очень похожи – внешне. Высокие, светловолосые, только Альрик носил небольшую бородку, а Гуде не нуждался в лишних символах мужественности. И все-таки – такие разные.

– Пусть он не злится на меня, – ровно сказал Курт. Гуде кивнул.

– Я знаю, он сам виноват. Но ты держи себя в руках. Курт не ответил, выкинул недокуренную сигарету и повернулся к Эфу. Он уже начал мерзнуть, а бензомастер стоял чуть в стороне, не спеша цепляться.

– Я сегодня что-то всех обидел.

– Херня, отойдут. Гуде докурил и постучал в стекло машины. Альрик вылез из машины, придержал дверь перед своим бензомастером и, вопреки всему, протянул Курту руку. Тот ничего не сказал, только пожал скрипящую перчатку. Альрик отвернулся цеплять провода к своему плечу. Гуде изобразил всем лицом что-то вроде улыбки и пошел следом за братом. А Курт повернулся к Эфу.

– Даже этот на меня не дуется. А ты как? Эф подошел ближе, подключил все провода и недовольно проворчал:

– Просто ты козел редкостный, и с этим ничего не поделаешь. Курт развел руками – да, мол, заслужил. Эф пошел вперед, натянув провода. Курт последовал за ним, не забыв последовать правилу «кто последний уходит – тот проверяет машины» и подергав дверцы трех джипов. Братья и их мастера уже успели потерять очертания, двигаясь в только им известном направлении. Курт сказал бы, что они идут вперед, но в снежном мареве было сложно отличить «вперед» от любого другого направления. Но там, что братья и Курт считали «впереди», снег будто бы сгущался, приобретал неожиданные формы, перетекал из одной в другую, темнел и снова светлел. Темные пятна двигались туда-сюда, иногда сталкиваясь и сливаясь. Затем разгорелся мягкий желтый свет, окрашивая снег и бросая жесткие тени на лица патрульных.

Бензомастера не отражали, а поглощали этот свет, напряженно крутя своими черными головами по сторонам.

– Итак, мы идем… туда? – осторожно уточнил Альрик. Видимо, Ганс был в своем репертуаре: указания давал предельно размытые. Так что приходилось делиться информацией.

– Туда, – поделился информацией Курт.

– Это плохо, – протянул Альрик.

– Согласен. Гуде молчал. Альрик странно посмотрел на Курта и отвернулся. Абсолютно непонятно, с чего это он так. Может, злится, что его номер – семь, а у Курта аж двойка? Но это были всего лишь цифры. Что-то вроде школьной столовой, когда самые удачные места занимают те, кто пришел раньше. На поблескивающий свет легла первая желтоватая полоса. Она медленно расширялась, ползла, очерчивала дорожку, которая медленно, но верно заманивала патрульных в ловушку. Именно так себя Курт и чувствовал: он почему-то послушался совершенно тупого приказа и в угоду Гансу шел сейчас, как барашек на заклание. Ну и сдох бы этот священник, кому он вообще нужен. Судя по спокойным лицам братьев, они так не думали. Они, откровенно говоря, считали, что работа патрульного как раз и заключается в том, чтобы помогать людям – будь то житель города, сам Ганс или совершенно чужой человек, прибывший с континента. Курт по этому поводу думал: в задницу ваш патруль со всеми вашими нормами морали и нравственности. Ему не хотелось умирать так бессмысленно, и он недоумевал – неужели Гуде этого не понимает? И он согласен пожертвовать жизнью своей и своего брата ради того, чтобы… Что? Чтобы поймать Серого.

Черт возьми, почему это, интересно, Ганс не выдал им памятку «Как ловить Серых для чайников» – желательно, с исторической справкой.

Ну, чтобы узнать, сколько народу полегло, когда ловили тот подопытный экземпляр. Ганса бы сюда. Гуде обернулся на него, поймал полный раздражения взгляд и улыбнулся. По его лицу бродили длинные тени – как будто-то где-то впереди трепетали сотни зажженных свечей. Мелкие огоньки уже бродили в сером буране. Курт изобразил недоумение на лице, как бы спрашивая: какого дьявола вообще? Ты же умный человек, зачем ты идешь туда? Правда, этот вопрос он мог задать и самому себе. Гуде отстал от брата на несколько шагов, его бензомастер переместился чуть в сторону.

– Ты чего? Курт развел руками, зацепился за провода и отмахнулся от недовольно заворчавшего Эфа.

– Это же бред. Мы тут помрем для того, чтобы поймать этого Серого. А для чего? Правильно, для науки! Ты хочешь сдохнуть во имя науки? Я вот нет. После этого пассажа у него немедленно заболело горло. Курт поспешно захлопнул рот и задышал через нос, выжидательно глядя на Гуде. Тот смотрел в ответ странно и молчал. Наконец он отрывисто покачал головой и выдохнул облачко теплого пара.

– Мы-то не помрем уж точно, – начал он, но договорить не успел. Или он еще говорил, а Курт уже не слышал: его вдруг сшибли с ног.

Сильный удар о снег вышиб из легких весь воздух. В голове зазвенело, по глазам плеснуло мутной пеленой. Комбинезон стремительно холодел, провода безжизненными змейками лежали рядом. Курт попытался встать, но не смог – его как будто кто-то прижимал к земле. Пронзительно скрипели ледяные наросты на капюшоне. Курт выругался и снова попытался встать. Медленно, как будто ломая лед, разогнулся и сел. Вокруг мелькали темные, будто слепленные из грязного снега, фигуры. Одна пронеслась так близко от лица Курта, что у него немедленно заболели щеки и нос. Обморозил все к черту. Воздух и снег вокруг были желтыми, настолько неестественного цвета, будто кто-то разлил разбавленную акварель. Такой свет исходил от старых ламп, которые начали использовать, когда подохли последние батарейки в фонариках. Потом кончился и керосин. Эфа поблизости не было, и Курт чувствовал, как его схватывает холодом. Гуде и Альрик стояли плечом к плечу, почти вплотную перед ними – трое бензомастеров, стоящих кольцом. Между ними – остальные кружили вокруг, медленно приближаясь к Курту – метался один Серый. Лицо Курта онемело, ресницы склеились и практически не разлеплялись. Все, что можно было рассмотреть – это темное пятно на фоне психически-неадекватной желтизны. Конец мне, решил Курт, решительно проклял Ганса и Эфа, почему-то решившего, что выполнять задание первого для него важнее, чем спасти жизнь другу, и потерял сознание. Было бы у него все нормально – ни за что бы не назвал бензомастера другом. А так мысль опередила сознание.

Желтоватый свет пробивался сквозь открытые окна. В лицо светила голая потолочная лампочка. Если дело было не в морге, то он – принц Датский. Хотя откуда в морге окна? Он все-таки принц Датский. Рядом настойчиво шуршали голоса. Кто-то убеждал кого-то, что это шарлатанство и от смерти не спасает пластырь, а кто-то другой говорил кому-то, что двоих это шарлатанство уже спасло, спасет и третьего. Очень хотелось, чтобы оба они заткнулись и вышли уже куда-нибудь, дав помереть спокойно. Но у голосов было свое мнение на этот счет. То есть плевать они хотели на желания одного, отдельно взятого индивидуума. Кто-то сказал кому-то, что кто-то будет не очень рад, если с ним так поступят. Кто-то ответил, что кто-то будет не очень рад, если умрет. Тот кто-то, кому в лицо светила голая лампочка, очень хотел умереть и не понимал, почему все еще никак не получалось. Дышать тоже не выходило. Нос как будто зажали, глаза безумно чесались, хоть и не открывались, губы и рот пересохли – все было до того плохо, что умереть прямо сейчас было бы, пожалуй, лучшим выходом из ситуации. В губы уткнулась холодная ложка, с которой по губам тут же потекло что-то склизкое, соскользнувшее на подбородок. Насколько мерзкое и неприятное, что рот открылся сам собой. Желе потекло по языку, смачивая, протолкнулось в горло. На мгновение в голове появился образ зеленого лизуна из команды охотников за привидениями, потом стало страшно, что именно эта дрянь может сейчас лезть в его пищевод, потом вдруг голова прочистилась – и Курт оглушительно чихнул. Если не считать соплей, слюней и мерзкого желе, разлетевшихся в разные стороны, а также разрывающей боли в висках и переносице – все закончилось довольно неплохо. Только Ойген, нависший над ним, так, видимо, не считал.

– Твою мать! – вот что он сказал, вытирая лицо. А нехрен наклоняться над умирающими и кормить их всякой дрянью. К черту все, я ухожу, в очередной раз решил Курт, повернулся на бок и натянул одеяло на голову, которым был укрыт. У него болела голова, болело горло, да и голоса наверняка практически не было. Да он, мать вашу, самым банальным образом болел! Только этого-то ему и не хватало. Ойген толкнул его в плечо.

– Только попробуй изгваздать соплями мое любимое одеяло. Кто-то третий, так и оставшийся неизвестным, смеялся так, что чуть не пролил свой чай.

Этот адский гогот преследовал Курта во сне. Смех ввинчивался в ухо и навылет пробивал мозг. Саднила переносица, в глазах лежало по мешку песка, кожа на лице будто бы высохла. Какое существо может издавать такой невыносимый звук? Может, Ганс? Но тот последний раз смеялся, кажется, еще в средней школе. Тогда Эф, черт бы его побрал? Курт с трудом разлепил глаза, долго, почти слепо смотрел на полоток, на котором горела голая лампочка, дающая желтоватые отсветы на предметы, напоминая о чем-то нехорошем. Ойген занимался своими делами, какой-то помятый и обиженный на весь мир. Заметив, что Курт проснулся, он оторвался от перекладывания книг и подошел к кровати.

К своей единственной и любимой кровати, читалось на его выразительном лице, которую до Курта занимал Юстас, провалиться вам всем к дьяволу, ребята.

– Мне нужна вторая кровать, – проворчал он, наклоняясь, чтобы проверить температуру. Рука у него была неприятно холодная.

– Обратись к Гансу, – просипел Курт. Нос был заложен, а горло на каждый звук отзывалось режущей болью.

– Или дом побольше, – парировал Ойген.

– Или переезжай к нему.

– Ну да, – фыркнул медик и ушел на кухню. Курт перевернулся на бок, чувствуя, как болью сдавливает грудь.

Отдышался, хватая сухими губами воздух. Хотел было попросить воды, но крикнуть не получалось: не то что голос повысить, даже просто говорить нормально никак не выходило. На вырвавшийся сип Ойген никак не среагировал, может, не услышал, может, не посчитал нужным. Он гремел какими-то кастрюльками, бурлил чайник. Дышать было тяжело, даже ртом. По ощущениям, так у него были переломаны все ребра. Курт заглянул под одеяло, закатал футболку – любопытство было сильнее звона в ушах и мерзкого ощущения, как будто вся черепная коробка забита соплями – и приподнялся. Может быть, ребра у него и не были сломаны. Но через всю грудь тянулся широкий синяк, на боках переходящий в концентрированно-синий. Вот там-то болело больше всего.

– Что за… – прохрипел он, опуская футболку и осторожно трогая синяк сквозь ткань. Болело изрядно, вздохнуть полной грудью так и не вышло. Ойген появился с термокружкой, от которой шел пар. Потянув носом в надежде учуять, что там – суп или какой-то отвар, Курт чуть не захлебнулся. Мать-перемать.

– Воды бы, – очень-очень тихо сказал он. Ойген молча поставил кружку на стол и снова ушел на кухню. Курт подтянулся, сел, подложив под спину подушку. Слабость навалилась тут же, да такая, что захотелось уползти куда-нибудь и сдохнуть. Нет, пить все-таки хотелось больше. Ойген принес стакан с мерзко теплой водой, как будто начерпанной из болота. Но Курту было все равно, он попытался отнять у медика стакан, но быстро сдался, позволив ему себя напоить. Стало немного лучше, во всяком случае, наждак во рту чуть-чуть смягчился.

– Спасибо, – буркнул Курт. Ойген пожал плечами и поднес ему термокружку, в которой крутилось желто-зеленое варево. Точно из болота. Курт покрутил головой, показывая, что пить всякую бурду не согласен.

– Мемфис, – очень спокойно и негромко сказал Ойген, ставя кружку так, чтобы до нее, в случае чего, можно было дотянуться с кровати, – мне правда похрен, выпьешь ты это или нет. Даже если ты тут помрешь, ничего сильно не изменится. И ушел. Ушел, мать его за ногу, медик, блять. Курт бы, наверное, обиделся (или задумался, кто так подергал за нервы всегда дружелюбно-спокойного Ойгена), если бы ему не было так херово. Он снова лег на спину, осторожно перекатился на бок и подцепил плохо гнущимися пальцами термокружку. Снова поднялся и, держа кружку двумя руками, чтобы не расплескать, принялся медленно пить. Варево было не очень горячим – теплым – и очень приятно проходилось по воспаленному горлу. На языке и губах оставались песчинки и мелкие палочки, а вкус вообще не ощущался. После выпитого Курту действительно стало лучше. Он откинулся на подушку, полежал немного. Голова была чистая, в то время как в остальном теле чувствовалась мутная мерзкая слабость. Курт швырнул на пол термокружку. Она прогрохотала к шкафу и покатилась назад. Ойген выглянул из кухни.

– Что? Курт собрался с силами и выдал:

– Мне скучно.

– Скучно ему, – мгновенно разозлился Ойген. – А мне тут, понимаешь ли, весело очень! Священника, значит, прокорми, выслушай его проповеди, больного патрульного вылечи, хотя он выделывается.

Скучно ему, видите ли! Спи давай. Он вошел в комнату, поднял термокружку, убедился, что она во время падения была пуста, и ушел назад. После этого оглушительно громко хлопнула дверь, и Курт остался один. Он бы, может, и успел бы извиниться и попросить Ойгена не уходить, но севший голос не позволял провернуть такой фокус. Даже поныть было некому. Отличный получился урок: никогда не злите своего лечащего врача, особенно если он и без того какой-то дерганый. Курт пытался задремать, но никак не получалось. Недавнее прошлое казалось каким-то слишком далеким, как будто в последний раз он выходил из этого дома лет сто назад. А сколько времени прошло в самом деле, Курт не знал. И единственный, кто мог ответить на этот вопрос, куда-то ушел и не планировал возвращаться. Очень медленно Курт начал сползать с кровати, придерживая голову, чтобы не отвалилась. До того, как он начал вставать, голова так не болела. Дверь снова открылась, заскрежетав по мозгам, раздались голоса, кто-то вошел, переговариваясь. Курт лег назад, решив, что раз говоривших по крайней мере двое, а то и больше, скучать больше не придется. И начал терпеливо ждать, пока кто-нибудь соизволит к нему заглянуть. Соизволил молодой человек, показавшийся Курту смутно знакомым.

Еще два голоса (один из них явно принадлежал Ойгену, а вот второй… может, священнику, если судить по поучительным интонациям) остались на кухне, где гремели тарелками и булькали чайником.