Текст книги "Причуды освещения"
Автор книги: Владислав Былинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Владислав Былинский
Причуды освещения
И вот опять попали мы в глушь,
опять наткнулись на закоулок .
Очередь гомонила и бранила порядки:
– – Полдня тратишь на бумажку!
– – Полдня, да? Месяц хожу! – вспыхивает смуглый бизнесмен из ближнего зарубежья. – Бумагу хочу – жди решения! Решения хочу – справку давай! Почему сразу не сказать, а? Мы не люди! Тараканы! Жители щелей!
– – Увы, без бумажки мы букашки. Они хотят сделать из нас букашек, – печально произнесла печальная дама. И замолкла, глядя поверх голов.
Педагог или медицинский работник, – подумал я. Только учительницы да врачи умеют так грустно смотреть. Премногая мудрость – знание тяжкой правды о ближних – премногую рождает скорбь; скорбь та удлиняет взгляд и укорачивает речь.
– – Я букашка? – изумленно восклицает бизнесмен. – Я – бу-кашка?! – я человек! Приезжай в гости – встречу, вина налью! Я человек, и ты человек. А тут я кто? Тут я никто! Запросы делают… Какой запрос, говорю, слушай, смотри в глаза, ты мне не веришь? Не веришь?! Тогда – вот, возьми, пожалуйста, если не веришь…
– – И что? – интересуется пожилой толстогубый господин.
– – Не берет! Даже денег не берет! Издевается, а?! А потом приходят ко мне и говорят: э, нет бумаги, закон нарушен, а ну плати!
– – Власть черным людом кормится, – пробасил румяный, но суровый человек лет двадцати двух от роду. – Беспредел как в дурке. Всякий черт в погонах пальцем дрыгает, подзывает: иди сюда, дай вымя… Правильно, букашки мы. Вошки! – он ловко щелкнул ногтем по ногтю. – Отстегнул – прыгай дальше; икнул поперек – все, хана, обстригут и упакуют. Выдоят и высушат!
– – Выудят и выпотрошат! – охотно подтвердил синеглазый щеголь-блондин. – Я вот в столицу ездил, в командировку. Подсекли меня прямо на вокзале. Поманили, тихонько отвели в сторонку, чтобы людям не мешать, и деликатно, вежливо придушили. В участок не волокли, не раздевали до трусов, не искали наркоту и валюту, не грозили пристрелить за попытку оскорбления взглядом. Выписали штраф, по взаимному согласию, сверху взяли на пивко с икорочкой, да и отпустили.
– – Делают что хотят, – кивнул румяный.
– – А хотят одного: хапнуть, – подытожил блондин. – Вот вам причина и движущая сила реформ. Весь этот базар – чтобы с нас последнее слупить.
– – Целую страну разворовали! – вдруг заволновался прислоненный к стене мужичок. – Целую великую страну! И не остановятся! Что выдумали: карточки вместо денег! Иликтронные! Через компутер вдувать нас чтобы! В магазин лишний раз не зайдешь… Все давно разложено: что кому положено, что куда наложено… Вредители! Демокрады пархатые! – с большевистской прямотой заключил он.
– – Позвольте полюбопытствовать: где вы там видели, скажите пожалуйста, еврея? – спросил толстогубый. – Знаете, я вам прямо скажу: евреи давно в Израиле. А за тех глупых гоев, которых вы туда навыбирали, будьте настолько любезны, сами и отвечайте.
Мужичок взглянул на него и поперхнулся:
– – Где, где… ты, это, зря… люди знают, где видели!
Блондин опередил толстогубого господина:
– – А как же, знают! Все знают, чем бык бодает. Сейчас самые что ни есть масоны – из русских! Грабят народ без совести. Смеючись.
– – Грабят своих и ничего не боятся, – подтвердил господин. – Послушайте, они же никого не боятся! Ни людей, ни бога…
Развернулась дискуссия.
Я завидовал им. Мне б их заботы. Еврей, нормандец, папуас, – какая, по большому счету, разница? Главное – человеком быть. В прямом смысле. В смысле, иметь официальное заключение о принадлежности к человеческому виду. А также вид на жительство; паспорта, внутренний и наружный; налоговый код и социальный сертификат; неповторимые отпечатки всех десяти пальцев…
Отпечатки были при мне. Сделал я их, наконец-то.
"Вся гадость впереди", – предупреждал Благоев, когда я начинал вочеловечивание и пробивал Подтверждение о Физическом Существовании. "То, что ты уже прошел, – щенячий лай, первый круг. Вот на социальный учет попадешь, тогда взвоешь!"
– – Мужчина! – локоть у гражданки боевой, закаленный. – Ваша очередь!
В приемной – секретарша и две дремлющие старушки. Старушкам, кажется, уже спешить некуда: дождаться приема – и на покой… как коротка жизнь!
Встряхнись! – командую себе. Не время созерцать! Сейчас нужно давить и давить. Эта мелированая симпатяшка, эта грудастая вобла с глазами анаконды, – она, пожалуй, способна задушить, не вставая с места.
– – А вот и я! – сообщаю бодро и радостно, как молодой любовник, втискивающийся в окно спальни.
– – Я вас узнала, – тяжелый взгляд.
Я узнан! Я замечен! Надежда, ты вновь со мной!
– – Я же вам в прошлый раз русским языком сказала: все, дело закрыто, вашу просьбу мы удовлетворить не можем.
Я спорю с этой женщиной. Нехорошо как-то спорить с женщиной, даже если женщина – грудастая анаконда. Но долой предрассудки! Не до предрассудков. Я хочу… я должен стать человеком! И я стану человеком.
Она не слушает: зачем ей слушать? Все, что я могу ей предъявить, всего лишь слова, жалкие слова. Сейчас я в сотый раз повторю, что у меня имеется свидетельство о рождении, а мои биологические характеристики, согласно Единому Классификатору, тютелька в тютельку вписываются в кластер "хомо сапиенс". Она в сотый раз потребует предъявить убедительную аргументацию в пользу этого, не столь уж и невозможного, предположения. То, что кажется мне убедительным, ее не убеждает.
– – Биология нас не интересует, – отмахивается она, – а рождаться и кошки умеют.
Благоев, человек холерический, вмиг закипает от подобных фраз.
"На подступах, в приемнике, встретит тебя мухой кусаная тетка. Физия от злобы перекошена – смотреть тягостно. Стою, вспоминаю: какая вина за мной? И вроде бы ответ воспринимаю. Вслух она одно говорит, в мыслях другое держит, а я все слышу. Будто я от нее нехорошей любви домогаюсь. Будто зарубил на завтрак ее любимого барбоса и втихаря в свежий борщ помочился. Будто не рожден я, а с ветки осенью снят. Гад ты уродский, – думает она едва ли не вслух, – ах ты выбрык ты генетики! Вертайся додому, сучий отпрыск, и наложи на себя руки!"
Благоев – личность впечатлительная. Ну не дано ему рифы обходить. На любое препятствие лбом вперед несется. А потом назад мячиком.
– – Вы очаровательны! – я делаю вид, будто оценил по достоинству ее странное рассуждение о кошках, наученных рождаться. Ее слова – светоч истины, внушаю я себе; сейчас главное – не выказать своих мыслей; ну-ка, подберем нужную истину для светоча…
– – Вы так тонко чувствуете ситуацию!
В стальных глазах поблескивает настороженное внимание.
– – Спасибо, вы подсказали мне путь! Я понял намек! Конечно, рождаться умеют все, или почти все… все, кто уже с очевидностью родился, верно? Но, согласитесь, кошка, при всем желании, не сможет доказать правомерность своего рождения, значит, в координатах закона она отсутствует де-факто, а в вещном мире – де-юре; я же, являясь, в известном смысле, недоопределенной и незавершенной сущностью, присутствую во всех заявленных пространствах не номинально, а фактически, поскольку зарегистрирован в текущем реестре физических лиц. Что же из этого следует? О, как вы правы! Из этого следует, что я – не кошка! И вот вторая часть головоломки: нужно доказать, что я не рыба, не паук, не верблюд, и так далее, по индукции; выражаясь обобщенно, нужно доказать мою непринадлежность к не принадлежащим человеческому сообществу видовым группам. Но как это сделать? В североамериканских штатах, сразу после принятия известной Декларации… да вы и сами помните, из учебников… включая женщин, негров, и даже карликов… и навек! о, йес! на веки вечные! итак, пометим в памяти: все они навеки свободны; поэтому на данном этапе производства мы применим безотказный принцип римского права: наследующий фамилию наследует титул…
О римском праве у меня правильные понятия. Тетка вкрутую заморочена. Недоумение и тревога на лице. "Он кто, юрист?" – читается во взгляде.
– – Так держать! Замечательный подход! Единственно правильный метод! – и бочком, с улыбочкой – к следующей двери. – Все будет хорошо! Я вам очень признателен, милая Силиция, – произношу я ее человеческое имя.
Она гримасничает. Сходство с человеком угасает. Зрачки становятся щелочками, губы внезапно выворачиваются. Манекен сбит с толку. Сбоит автомат. Перегрузка контуров.
С вами так легко и просто, нерукотворная вы наша.
Полканыча я уже проходил. И в прошлый раз проходил, и еще раньше – зимой. Он, конечно, классом повыше, хоть и ненамного: не какой-то там отглагольно-свистоструйный автомат, а вполне самодостаточный биофоб типа "пшел вон".
Сквозная комнатушка: показушный кабинетик, второй рубеж обороны. Психофильтр для отсева неуравновешенных. Таких как Благоев.
"А за ней исполнитель спит, пуп медный. Дай такому волю, разбуди, он тебя в паркет втопчет. Смотрит, знаешь, как клок шерсти увидел. Смотрит, сон не прерывая, и молчит, грубо так молчит. Раз молчит, другой, а потом я не выдержал. Вошел и с разгону пенделей ему навешал. В ментовке остывал! Там все по-доброму, по-свойски. Били-щадили, понимали, что не вражья морда, а так, проситель обыкновенный. Они ведь и сами этих тугощеких не жалуют".
Дверь за спиной исполнителя открывается в Служебный Коридор. Полканыч – просто мумия на посту, внушаю я себе. Робот несмазанный. Медный пуп, чугунный зад. Голова – горелый "пентюх". Разум – устаревший софт. Да и тот ворованный. В мозгу могучий вентилятор, от которого гул, искрение и вибрация. Да разве он, пень гнилой, устоит против человеческой смекалки?
Я иду на недвижимого чиновника. Вываливаю на его поганый лакированный стол заранее припасенный гостинец. Тихонько сажусь перед ним и как бы из солидарности засыпаю. Даю ему время отреагировать. Роботы – они тормозные.
Ну, он и реагирует. Адекватно реагирует:
– – Что это? Что это такое, я спрашиваю?
– – Зачем кричать? Я вас слышу. Мотыли это.
– – На… на что мне мотыли, урод?
Я удивляюсь:
– – Вы же просили… помните? Вы обещали мне, я обещал вам. Я принес.
– – Послушайте, как вас там? Вы в своем уме? Забрать немедленно!
Лед тронулся! Проснулся дядек. Я непрерывно извиняюсь – спутал, что ж теперь, оставьте себе, ну не хотите – ладно, я назад в коробочку… ах, черт, раздавил, вот чертов черт, прямо на бумажке раздавил, а бумажка-то важная? если важная, дайте мне, я соскребу… ну, тогда перепишу, ладно? нет, я как лучше… что вы, ничего такого важного, мне только спросить… ну как – о чем? дело-то мое – как, идет потихоньку? Что значит – какое дело? Вы что, забыли? Вы обещали!
И тут – вот память, ни в чем нельзя на нее положиться! – звонко хлопаю себя по лбу.
– – Да это ж не вы! Это я не вам мотылей принес! Я этому вашему важному – в лаборатории который…
Полканыч, тихо рыча от ненависти, вызывает охранника.
– – К Заму… – и кивает на меня: – глаз с него не спускать!
На выходе оборачиваюсь. Следующий посетитель, румяный и суровый, внимательно глядит на нас. Словно взвешивает шансы.
Я подмигиваю: мочи быка, братан! Шанс ты получил: на несколько минут Полканыч останется без присмотра.
Розовый коридор – внутренности дракона. Слепящие зеркала, кровавые тени. У закрытых дверей шумят-нерестятся отдельные прорвавшиеся личности. На меня, подконвойного, смотрят с подозрением. Я пожимаю плечами. Нашли, понимаешь, террориста.
Гордо вхожу в лабораторию Зама. Зам – парень не промах: супермодель, андроид-стоппер общего назначения. Таких только в столице изготовляют, в двух особенных местах.
Увидел меня и задумался. Все благороднее, все светлее взгляд его. С ходу подсовываю мои свежеоттиснутые пальчики – нотариально заверенную копию. На лице моем должно обозначиться следующее: я умный, я не лоханусь задешево, нельзя рисковать оригиналом, оригинал денежек стоит.
Преисполненный достоинства взгляд становится грустным и чуть-чуть брезгливым.
Странно выглядит господин Зам. Странно и совсем не так, как раньше.
В первый раз, зимой, каким-то чудом пробившись в лабораторию, попал я в просторное помещение, где выкручиваются вслед за гибкими шеями мертвяцкие физиономии чинов, где над сигаретным дымком струится дурман шаловливой мистики, где режут глаз всяческие не вполне здоровые детали интерьера – никелированный инструмент, расчлененные лягушата в колбах, перегонные аппараты, медные, в зелени, кувшины, черепа псов и крыс, громоздкие измерительные приборы у входа. Стою, дрожу, как-то не по себе вдруг… полна горница людей… причуды освещения… эти бляшки в глазах… пыль дрожит в черноте под сжатыми веками… паутина на ресницах, пауки в зрачках… я заразился?
Гудит кондиционер, сидят за столом ряженые, ни слова живого, ни жеста, нет дела им ни до слез моих сопливых, ни до черных паучков во взгляде – таких ядовитеньких, жгучих таких паучков… эх, ничем не прошибешь господ столоначальников! Хоть в жижу пьяным к ним ломись, хоть в паутине с ног до головы: нет им дела, проклятым! Нет мазы на меня внимание тратить. Я закрываю глаза… плавают в красном тумане серебристые бляшки… в морге я, в морге! Сидят над бумагами покойнички, у каждого свой чин и свой смысл, у каждого личный гробик под рукой.
Зам казался мне дежурным по моргу. Я что-то говорил, горячо и смело, выслушивал в ответ соболезнования, но толку в том не было: мои усилия перечеркивала очевидная и неодолимая беспредметность диалога. Живые и мертвые… Их мир – не мой мир.
Сгущалась тени, запах тлена витал над столами, и я мечтал об одном: убраться восвояси, пока солнце не зашло.
А в прошлый раз все было на удивление иначе. С восторгом принята моя лимонная водочка, принята и тут же распита, и ширма, отделившая нас с Замом от прихлебал, почему-то виделась мне надежной стеной, и уютно журчал абстрактно-хмельной разговор о гадах-паразитах, об инопланетчиках, чинящих козни; меня уверяли, что враг не пройдет, что заединимся мы, навалимся на супостата, и будет нам над всей Землей безоблачное небо. А затем – временной люфт: вот только что беседовал я с этим добрым, обворожительным чело… тьфу… хм… оборотнем назвать – тоже не совсем по смыслу… с этим обаятельнейшим говоруном, который клеймил чужеродную мафию, рогатых обитателей Ригеля и Проциона… еще не остыл жар его речи, а я уже стою у своего порога и ну совершенно не могу понять, почему вдруг взял и ушел оттуда без вожделенной бумаги?
Он что-то об отпечатках пальцев толковал. Ладно, думаю, будут тебе отпечатки. Надолго запомнишь.
Зам – подрос он, что ли? – некоторое время усердно размышляет. Верно, стратегию выбирает. Лаборатория почти пуста. В глубине, закрыв собой что-то мерзкое на столе, возится с приборами чиновник. Еще кого-то препарировали, думаю. Еще одна жертва инопланетян пропала без вести.
– – Я рад, весьма рад, я действительно рад видеть тебя, ты – настоящий человек, верю, я тебя вспоминал!
Он улыбается и к моей голове тянется. Совершенно инфернальный тип.
"Там всюду пришельцы из космоса!" – орал Благоев. "Там из подземелий сквозит! Диваны свежей кожей покрыты! Там вражий дух, там серой пахнет. Человеку там трындец!"
Я изображаю замешательство. Зам успокаивается. Он не знает, что к такому повороту событий я вполне готов. Помню, ох помню я эти пассы, от которых чертики в глазах и перезвоны в голове… Выкатывает на стол ртутно поблескивающее зелье, две пробирки с делениями. Зелье пахнет смолой, хлоркой и тухлятиной.
Еще на пороге Служебного Коридора глотнул я нужную капсулу.
Идея об их инопланетности пришла нам с Благоевым одновременно. Начальным толчком послужил рассказ одного из бегунков. Бегунками у нас прозывают "косящих" от всеобщей повинности, от государевой службы. Государство без государя – что глазница без глаза, – говорил нам этот идейный дезертир, монархист новой формации. Еще он говорил: на пиру и смерть красна; с миру по нитке – мертвому припарки. Высказывания, рожденные опытом жизни в стране беспредельных просторов и свершений.
Бегунок рассказал о своей попытке добраться до Шефа. В Тихий Кабинет, конечно, не попал: вначале Полканыч его отфутболивал, затем Зам воли лишил. Но парень оказался бойцом! Получив отлуп, он сумел подкараулить Шефа на стратегическом отрезке между черным выходом и белым "Шевроле". В ноги бухнулся, усыпив тем самым бдительность охраны, сказал что-то историческое, ухмыльнулся и ударил Шефа ножом.
Нож ломается, словно о железо. Начальнику хоть бы хны. Начальник – непротыкаем. Парня берут и вяжут подскочившие громилы. При этом едва не убивают: за такую оплошность шеф им пупки вывинтит.
Смертельно избитый зализывает раны в тайных подземельях власти. На допросах ему мерещатся черти с раскаленными кочергами. Всюду нечисть, – понимает он и что-то такое произносит вслух; сокамерники шепчутся и беззлобно издеваются над психом. Затем происходит необъяснимое событие: дежурный сержант, узнав о его мании, тихонько устраивает ему побег. Сержанта увольняют с особо тяжкой формулировкой "за несоответствие", это мы уже потом узнали…
Выпытав подробности и сопоставив факты, пришли мы к выводу: нет, не сказочная нечисть правит бал на этой планете. Вполне реальные космические пришельцы захватили власть путем подколодного вползания в административные органы. Благоев читал об этом в одной незаурядной книжке. Там еще девка-роботиха всем и каждому давала копоти… впрочем, это к делу не относится.
Один за другим заходят в лабораторию чиновники. На одинаковых лицах застыло одно и то же выражение: смесь виртуальной значительности и виртуальной деловитости. Возможно, Зам генерирует их прямо на пороге, – создает из воздуха, как факир голубей.
Выждав паузу, достаточную для погружения в транс, он вновь начинает искриться энергией и доброжелательностью:
– – Друг мой человек! Как же мы с тобой похожи! Ну, давай по одной!
– – Давай, друг! – отвечаю я злобно. Наш безмолвный поединок завершается вничью.
Приняли грамм по семьдесят.
– – Хэви металл! – охает Зам. Замер, глаза свои лучистые закатил, рот приоткрыл. Дикий вид, нечеловеческий оскал. Недочихнувший трибун. Нарк на взлете.
– – Хард-эн-хэви! – поддакнул я.
– – Жгуча красна ртуть!
– – Прожигает грудь!
– – Ох и метко влилась!
– – Ох, славно утряслась!
– – Нравится? То-то. Между нами: это еще один тест. Проверка личных качеств. Расплав пьем! Люди от него дохнут. Что скажешь, дружок?
– – Выкуси, дружище! Меня таким не свалишь. Славянский метаболизм.
– – Проверить тебя, что ли, на чём покрепче?
– – Валяй, проверяй. Люблю неприевшееся. Как-то в порту мужики цистерны растамаживали. В одной метанол. Ну они на него как тараканы на йогурт. В другой – дезэтиленгликоль. Чудная такая жидкость. Дико сушит. Ветер с моря дул… звездам несть числа, сосчитать не мог… встал на цистерну, крылья расправил, рванул, разбежался, оторвался! Тело оставил где упало, а сам – заре навстречу! А метанольщики, дурни, недозакусили, что ли… в реанимацию им персики носил…
– – Люди с одного глотка мрут!
– – Это у кого иммунитет не наработан.
– – Да ты и не человек вовсе!
– – А кто? Кот в сапогах? Думаешь, яду налил – отравил? Врешь, не возьмешь! Мы пьем все! Наливай!
– – Куда я денусь? Сейчас, только кровь твою возьмем. Проверим, кто ты есть и почему не мрешь… – и он ловко воткнул иглу мне в вену.
Вот чудик! Крови захотел. У меня ее на троих!
– – Весело у тебя, дружище! И рад бы остаться, да подпись мне нужна! – сказал я. – Сбегаю и вернусь, лады?
– – Стой! Ты по какому вопросу?
– – Да все по этому же! По личному! Ты бы давно его решил и бумаги мне отдал, да твой Шеф, бюрократ потомственный, рогом уперся… извини, что я так прямо? Свои люди… Попытка не пытка: вдруг проскочу, а?
Алгоритмы присутственного места хорошо мне известны. Прения завершаются как бы вничью: ладно, попытайся, но это в первый и последний раз. Если Шеф откажет, на глаза мне не показывайся!
Тихий кабинет оказался трехстенной залой с бесконечной перспективой. Окна в два ряда. Что-то яркое неприятно бьет в глаза. Оттуда, из-за штор… Окна выходят на север. Там, в северной стороне, горит, пылает потустороннее сиреневое солнце.
– – Итак, вам надоело невольное бомжевание человека-за-общественным-бортом, – заключает Шеф, поглядывая на меня как жокей на необъезженную лошадку. Я скромно киваю.
– – И вас изумляют странные повадки официальных лиц, препятствующих вашей легализации на этой планете.
Он не спрашивает и не уточняет, он подводит итог некоторой фазе моих взаимоотношений с властью – непременной и скучной фазе. Неспособный прорваться к Шефу не заслуживает звания человека, решаю я. Он кивает моим окаянным мыслям и ехидно любопытствует:
– – Скажите, зачем вам все это?
– – А так. Пропишусь. На работу устроюсь. Тихую женщину в ЗАГС поведу.
– – Ну ляпнул! На работу он! Ха! Еще чего!
– – Право имею.
– – О чем вы говорите? Зачем вам ноша сия? Зачем вам статус землянина? Панские вытребеньки, дорогой мой! Не тратьте себя! Оставайтесь неземным! Быть самим собой – привилегия избранных; вы – избранник!
– – Я такой как все! – заявляю твердо.
– – Ха-ха. Как все! Еще бы! Отпечатки он мне принес! – противно хохочет Шеф. – Такой простой и человечный. Менял он лица как перчатки, менял свой пол и отпечатки…
– – Вы мне не верите?
– – Знаете, я всегда верю тем, кто приходит ко мне. У меня установка такая: верить каждому. Но иногда вера вступает в противоречие с вещами очевидными. Как пена на дне бокала. Как курс доллара. Как зеркало на рассвете. В упрямое противоречие с упрямыми фактами – с уликами, выражаясь материалистически. Да ты на себя посмотри!
– – Зачем? Зауряден, незаметен. Справку имею. Вот и все мои факты.
– – Как бы не так! О, все совсем не так! Ты особенный! И знаешь это! Нет, я понимаю: быть особенным – значит, жить по-особенному, а это трудно. Трудно отделить себя-для-других от себя сокрытого, – может, и не надо, но приходится. Гнет чужаков… лиловое облако над толпой… повседневщина, тиски, боль в висках… Необходимо притворяться что как все и что понятен насквозь… Я не уличаю, я убеждаю! Я не цербер. Я твой гид.
– – Гид, точно! А я – человек!
– – Похож, похож, не спорю. Особо продвинутый кроманьонец, ха-ха… Ты – недокументированное двуногое. Человекообразный пришелец.
– – Поклеп!
– – А я отвечу! Потому что знаю!.. Ты, думаешь, первый? На просвет тебя вижу! – он придвинулся ко мне. – Ты – вечный школяр! Всю жизнь учишься незаметности, заурядности, двуличию, тихим прыжкам и правильному поведению в типовых сценариях. Обучившись этому, изменяешься в сторону сквозной понятности. Теперь ты не боишься несвободы, ты назвал ее осознанной необходимостью. Ради свободы быть несвободным ты помещаешь себя в круг чужих глупых представлений о себе и других, обо всем на свете. Торчишь в том кругу и не высовываешься. Ты уже понял и принял главное правило общежития: не высовываться! Высунешься – сшибут как кеглю. Ох, нелегкая это работа: не высовываться!
– – Ничего трудного. Посмотрел направо, посмотрел налево…
– – Хохмишь, лось! Голова дана тебе не затем, чтобы крутить ею. Голова обязана болеть! Такие как ты – наша вечная головная боль. Некоторые до того входят в роль, что забывают главное: они всего лишь актеришки. Потребности их персонажей становятся их собственными потребностями. Вочеловечивание, ха… тихая женщина, бр-р…
– – Что вам не по нраву, гид? Каких вы предпочтений, цербер любезный?
– – Вот, кстати, о предпочтениях. Мы можем – и должны! – пройти все тесты. Вино, женщины, карты. С вином вы уже разобрались, кажется. Возьмемся за женщин. А, может быть, – он плутовски подмигнул, – за мальчиков возьмемся?
– – Брысь! – ответил я.
– – Принято. Ну а в картишки перекинемся? Выиграешь у меня – все бумаги подмахну.
– – Обязательно выиграю! – воскликнул я.
– – Бывает, бывает… А как проиграешь, что тогда? Не спеши, не отвечай! Поразмышляй, пока есть время. Выбор требует времени. Я не тороплюсь. Я здесь, я с тобой! Я помогу! Семь раз примерь – да плюнь на все! слышал, небось?
Он прищуривает левый глаз. Теперь он похож на сутенера.
Я киваю. Слышал.
Итак, мой приятель Благоев все-таки побывал здесь. Его прибаутка. Странно. От меня-то зачем скрывать? Странно и подозрительно.
Благоев действительно плюнул на все и решил довольствоваться малым. Он отлично устроился: на Луну теперь вахтуется, в Даксайд Сити. Месяц там, месяц здесь. Дорога, харч, все дела. Ну и что, что нелегал? Есть у него индивидуальное койко-место с постельными принадлежностями, есть батарея канистр – как раз на вахту хватает. Лунатические тетки посещают его: холодные, говорит, но какие нежные! Как пух цыплячий! как ветки персика! На Луне, между прочим, и с питьем, и с тетками напряженка. Зато никто не достает вопросами, гражданин ты или вошь беспаспортная.
Спрашивается, что еще нужно человеку?
– – Возвращаюсь к женщинам, – объявил Шеф. – Эти существа бывают трех типов: пернатые, земноводные и млекопитающие. С земноводной вы беседовали в приемной… как она вам?
– – Кобра!
– – Кобра? Да что вы! Ни на дюйм не кобра, – милейшая, верткая ужица! Ни яду, ни прыти настоящей. А с другой стороны подойти – царевна-лягушка! Я знаю, я над ней трудился… Да, это не твое. А как насчет курочек, ласточек, горлиц, воронушек?
– – Не хочу. Заклюют.
– – Рожденный ползать… Но ты опять прав. Значит, кошечки, заиньки, лани, тигрицы?
– – Все что шевелится и глазу приятно!
– – Хорошо. Смотри сюда, в эту стекляшку. Смотри, не отрывайся. Что там?
– – Волчицы. Белые волчицы под влажной луной.
– – Не суйся: то оборотни.
– – Две медведицы, большая и малая…
– – Ого! А пан проверял свои возможности?
– – Лисий крик в тумане мятном…
– – Хищницы интересуют? Обманщицы?
– – Косуля на полуденной поляне…
– – Вот и позитив! Не все так безнадежно.
– – Томная телка с нежными рожками, с преданным взглядом…
– – Тремор у тебя. Сфокусируйся! Копытных много.
– – Ах, сударыня моя! Экая вы коза бодливая!
– – Эй! Стой! А ну вон из транса!
– – Погоди, гнедая! Брыкаться? Ну ща я тебя захомутаю!
– – Пр-рекратить! Лезок, нов лешоп! Очи продери, бедовый!
– – Тю… Да ты мужик! Где это я?
– – Вспомнил?
– – Дык ни шиша себе… Так и это… опозориться недолго…
– – Ладно, черт с тобой, любитель кобылок! Пишу: реакции в норме.
– – Спасибочки.
– – Не спеши благодарить. Вот выиграешь у меня, тогда и радуйся.
Партия шла с переменным успехом. У меня было всюду больше: и на вистах, и в пульке, и на горке. Особенно на горке. Вечный вопрос – назначать ли мизер? – застыл в игривом взгляде пиковой дамы. А что? а сброшу я тебя, краля, – пригрозил я, открывая прикуп.
– – Мизерок? Ха! – шепнула мне дама голосом Шефа. – Вот тебе, ласковый мой, король пик! А вот тебе и туз пик!
Ну и подарочек! Ох какая подлость! Черный король и черный туз – две жирные мухи в бокале шампанского – пакостливо ухмылялись и корчили рожи.
– – Мизер? Одна твоя, – предложил третий игрок. Шустрый франтоватый чинуша, прихвостень и шулер. Больно ловко сдавал!
– – Неловленный! – нагло заявил я. – Играем!
А ведь мог и промолчать. Молчание – золото. Болтливых удача не любит.
И понеслась баталия! Вскрики орудий, хохот лошадей. Бешеный паровоз мчится полем брани… Когда рассеялся азарт, выяснилось: вбит я по грудь в землю и взятками обложен. Зрители гнусно радуются. Облизываются.
Все, думаю, пропала душа! Пил – не пропил, гулял – не прогулял, а за стол сел… Ну и дурень же я! Ну и взяточник! Что же делать? Теперь они меня съедят как захотят! Дожмут потихоньку шестерными…
И тут я вновь вспомнил Благоева. Вот, думаю, кого бы сюда! Он в игре бог. Он сроду никому не проигрывал, даже кидалам-каталам с краплеными картами. Но ведь он побывал в Тихом Кабинете! Получается, его раньше завернули? До игры?
Так… Чему он меня учил? Одному он меня учил: не рвись к выигрышу – рвись к удаче! Полюби свою карту. Чувствуй ее как чувствуют женщину. Возьми её, нежную, в руки, приголубь, погладь – и только потом переворачивай лицом к себе. Она покорной становится, ответным желанием загорается…
Ну погоди, вражья рать!
Я стал фетишистом. Я ласкал раскрашенные картонки, словно фотографии любимой: вожделенной, уже обещавшей, но еще не успевшей. Я прикрывал их от сиреневого дьявольского ока, ползущего по окнам. Я был страстен и влюблен. И карты отозвались! Распасы? Пожалуйста! Все им, подлым! Семерную захотели? Без лапы! Что, горе-игроки, съели меня? Девятерная! – кричу.
– – Своя игра, – угрюмо отзывается Шеф и бросает карты. Он обеспокоен. Счет выравнивается. Я чутьем улавливаю негласный приказ: один из зрителей подходит к окнам, поднимает шторы. Ого! Яркое у них светило! Все вокруг вскипает фиолетовым и лиловым слепящим огнем.
– – Ничего не вижу! Сделайте как было! – требую. В ответ – усмешка. Шеф пожимает плечами:
– – А я от вашей темноты слепым становлюсь! Хватит! Поиграли в тени – начнем игру при свете!
Я заказал – и остался без двух. Но ведь я считал! При самом кривом раскладе должно было сойтись! Что ж это делается, люди добрые?
Новая раздача. Тузы дружно в руку прыгают. Гляжу и глазам не верю: вся верхняя карта сбежалась! Поморгал изумленно, взглянул… Черт знает что такое! Ох уж эти причуды освещения! Нет на карте картинки! Совсем я ослеп: то туз мерещится, то семерка… Вот же дьявольское око! Ничего не разберешь на том сиреневом свету! Остается на удачу положиться.
Я закрыл глаза. Карта, кто ты? Провел рукой… семь красных бляшек – семерка бубей. Усы роскошные – валет, любитель котлет. Ох какое мягкое… трепетное… сердечное… третья дама в чирве! Про запас будет… Раз! Вы – два? Я – три! Пас? Играю!
Это ведь так просто – чувствовать и не ошибаться! Шеф от злости клык сломал. Игра шла в одни ворота. Назревала сенсация.
– – Хватит! – объявил шеф. – Пишем!
От возмущения онемел я: разве так договаривались? Но промолчал. Не рвись к выигрышу, рвись к удаче…
И удача не подвела!
– – Ты победил, – признал Шеф. – Поздравляю. Дурак. Убирайся! А мог бы попасть в наши тайники, – он ткнул пальцем в туманную даль, раскинувшуюся за отсутствующей стеной. – Мог бы стать одним из нас! Полканычу давно пора на пенсию… Было бы у тебя все! Всего-то и требовалось: уступить, поддаться. Что хорошего в неустроенности? Зачем тебе неудачники? Что ты хочешь доказать, пришлый?
– – Не понимаю. О чем вы?
– – Да я таких как ты за версту чую! Землянин нашелся… Давай бумаги!
– – Вот, будьте любезны…
Подписал, двумя печатями приложился. Вернул мне документы.
Только теперь я поверил в победу.
– – Слышишь, парень? Скажи по секрету: откуда ты прибыл на Землю?
– – От мамы с папой… Прощайте, господа. Спасибо за пульку.
Выйдя из Тихого Кабинета, я вспомнил о Заме и о его зелье. Да ну его! Сам допьет. Меня здесь ничего больше не удержит. Шеф буравит взглядом мою спину сквозь стены и ковры, Полканыч мутно таращится…
