Текст книги "Кипрей-Полыхань"

Автор книги: Владислав Бахревский

Кашеварила Настя Никитична сама. Возьмется Вася варить – кто ж его знает, какую траву ему вздумается в котел сунуть?

Вечером с ребятами Настя Никитична у костра сидела, песни пели – «Картошка–тошка–тошка», «С голубого ручейка начинается река», «Орлята учатся летать»… На звезды глядели, о космонавтах говорили, о полетах. Ни слова о чародействе, о нечистой силе. И Настя Никитична опять было засомневалась: уж не сны ли ей про все такое снятся? Бывают же такие ошеломительные сны, годами помнишь.

Пошла поутру Настя Никитична листьев смородины набрать для чая и загляделась на малое озерцо. Ничего на том озере чудесного не было. Кувшинки на солнышко глядят не наглядятся, стрекозы над кувшинками виснут, то ли загадку какую разгадывают, то ли застят. Половина озера в ряби, половина гладкая.

И слышит: шлепает кто‑то. Вышел на берег Вася. Поглядел туда–сюда, руки раскинул, подошел к воде, достал что‑то из кармана, положил за щеку и пошел в озеро. А вода перед ним расступилась.

Настя Никитична сначала привстала, а потом присела. Воду как плугом разворотило, зияет черная дыра посреди воды, и Вася – аук. Как тут не дрогнуть? Шумнешь, чары разлетятся – и отвечай за мальчонку.

А Вася как ни в чем не бывало вышел на другом берегу и под деревом встал, ухо выставил. Тут и Настя Никитична услыхала: чуть не над головой у нее кукушка сидит и кукует. Настя Никитична голову в плечи и вполглаза, чтоб живьем птицу поглядеть. Вася тут как тут. Кукушка вспорхнула, а он цап сучок, с которого куковала, и учительнице подает.

– На счастье! Верное средство.

Настя Никитична, как завороженная, взяла сучок, а бросить страшно.

Пришли они с Васей к шалашу, все спят. Вася так и повалился на траву.

– Храпят, голубчики!

– Твоя работа?! – ахнула Настя Никитична.

– Моя! А то – «Убирайся со своей гадюкой»! Похрапят у меня до самого вечера.

– Ну, тогда и меня усыпляй! Я детей и в колдовском сне не оставлю одних.

Очень рассердилась Настя Никитична. Вася покраснел.

– Да какое уж там колдовство? Видали, как я озеро переходил? Семя травы перенок взял в рот, вода и расступилась, а корешки я им в головы положил, вот они и посвистывают.

Вася полез в шалаш, собрал корешки.

– Простите меня, через часок проснутся.

– Я думала, ты умный парень! – Настя Никитична от обиды даже не глядела на Васю. – А ты злой. Уходи в село, и чтоб я тебя больше не видала.

– А в школу как же? Я в первый класс нынче пойти должен.

– В школу приходи. – Настя Никитична стала еще строже. – Но если за свои штучки примешься, смотри у меня!

Вася попятился – и ходу.

Ребята через час проснулись как ни в чем не бывало. В тот же день подналегли и завершили работу. Уморились. Заснула ребятня спозаранку.

Одна Настя Никитична у костра сидела.

На месяц загляделась, Финиста вспомнила, а месяц вдруг возьми да раздвоись. Один – в небе, другой – на луг, возле Насти Никитичны сел. Чудо, но к чудесам она попривыкла уже.

– Звала? – спрашивает.

Глядит, а это Финист. Подошел к костру, ветку еловую поправил – искры полетели.

– Спасибо тебе, – говорит.

– За что?

– За то, что думаешь обо мне, скучаешь.

Настя Никитична сидит, с места не сдвинется. Финист засмеялся, поднял ее на руки, крыльями взмахнул, взлетел. Настя Никитична к груди Финиста прижалась, тепло, покойно, а ветер посвистывает.

– Дай и мне крылья, – попросила.

Промолчал Финист, а потом к земле нырнул. Опустились возле избы для посиделок. Финист свои крылья снял, окошко железякой поддел, выставил, залез в дом.

– Держи! – подает крылья.

Окошко вставили, крылья за плечи и помчались, как огромные летучие мыши, над землей, холодеть от радости, смущать тех, кто никогда от земли не отрывался.

* * *

А потом была жатва. Собрал колхоз «Зарницы» тройной урожай, и в короткие сроки. В Кипрей–Полыхани работать умели, а поля засевали своим зерном. Приехало в колхоз районное начальство, грамоты привезло, подарки. Комбайнерам – особый почет. Их провожали в дальний путь – собирать несметный сибирский урожай.

Речи говорили, духовой оркестр играл. В клубе выступали артисты. Федорова так и летала. Допоздна затянулось народное гулянье.

А Насте Никитичне невесело, было на празднике – Финист уезжал.

Станцевали они в тот вечер всего один раз, на концерт он не остался, вещи ушел укладывать.

Настя Никитична пришла домой, ужинать не стала: всплакнулось чего‑то. Только легла, в окошко бросили горсть песка. Он!

Вышла.

– Я все думала, в каком облике явишься ты передо мной.

– Ох, Настя, все, тайные слова я позабыл, тебя ожидая.

Пошли они к баньке, сели на скамью. Обнял он ее, и просидели они, сами не ведая сколько, молча, в тихой радости, даря друг другу тепло.

В небе звезды кругом шли, и у них, и у Насти и у Финиста, плыло в глазах. Догадались они, что тепло, какое изведали, родное, а потому любить можно без оглядки.

* * *

Без Финиста денечки длинными показались, но тут пожаловало первое сентября.

В канун Настя Никитична собрала учебники, черную юбку, белую блузку вы гладила, туфли вычистила, села под окном на вечернюю зарю глядеть, а заря уже дотлевала. Сумерки пришли темные, серые. Постучала в дверь бабушка Малинкина:

– Настя, иди огонь гасить.

К удивлению Насти Никитичны, баба Луня топила печь, а на столе горело уж никак не меньше сорока свечей.

– Оно хоть завтра по новому стилю первое сентября, а все – первое. А под первое старый огонь – он ведь целый год верно служил – гасят, а утром будет новый огонь. Мужики из дерева вытрут.

– Это, наверное, оттого, – догадалась Настя Никитична, – что в XVII веке новый год начинался с 1 сентября.

– Уж не знаю, – сказала бабушка Малинкина. – Посидим давай, помолчим. Поглядим на огонь, попрощаемся.

Свечи пощелкивали, огонь в печи, покачиваясь, ходил по сухим тонким поленьям, припадал, силился вспорхнуть, а сил не хватало.

Бабушка Малинкина сама пошла к печи, а Насте Никитичне показала на свечи. Потушили огонь, пожелали друг другу на весь год счастья, а на нынче – покойной ночи.

* * *

Все три класса, все сорок жителей Кипрей–Полыхани от семи до десяти лет, сидели перед Настей Никитичной и ждали, что она скажет.

– С праздником вас, мальчики и девочки! С первым сентября!

– Спаасибочка! – прошептали в ответ третьеклассники и второклассники, ну а за ними вдогонку и первоклашки.

Настя Никитична подошла к первому ряду, где сидел первый класс, и, понимая, что для этих учеников день сегодняшний на всю жизнь память, вывела их ручейком к доске и попросила каждого назвать себя. Учеников было двенадцать, а в списках значилось тринадцать, и Настя Никитична сообразила – нет Васи. Но стоило ей вспомнить о нем – в открытую форточку юркнул воробей, ударился об пол.

– А вот и я! – сказал Вася. – В самый раз поспел.

Настя Никитична только головой покачала. Взяла она мел, написала во всю доску букву «А» в виде человечка. Человечек этот как бы отправляется в путь и рукою манит за ним идти.

– Ребята, – сказала первоклассникам Настя Никитична, – это буква «А». С нее начинается вся человеческая премудрость: полеты в космос, путешествия в глубины океанов, все человеческое могущество начинается с буквы «А». В старину ее называли «Аз». Пусть эта буква будет для каждого из вас как добрый друг. Видите, он подает вам руку, зовет за собой, в далекую дорогу за Познанием.

Вася подмигнул человечку, и тот вдруг спрыгнул с доски и пожал каждому первокласснику руку.

– Вот это учительница! – зашептались второклассники и третьеклассники, а Настя Никитична похолодела.

«С Васиными штучками надо кончать!» – твердо решила она для себя.

Первый урок закончился, словно прошла всего одна минута. Старичок сторож, улыбаясь, протиснулся в дверь и позвонил в старинный серебряный колокольчик.

– Ура! – закричал Вася и воробьем порхнул в форточку, а за ним стаей взметнулись первоклассники, за первоклассниками второклассники, а там, солидно помедлив, умчались стрижами старшие – третий класс.

Второй урок Настя Никитична вела, сдвинув брови.

– Ребята! Каникулы кончились. Это школа. Прошу вас входить и выходить через дверь. – Тут Настя Никитична совсем рассердилась: – Птичьих базаров мне, пожалуйста, больше не устраивайте, а то я кошку с собой принесу.

Настя Никитична поняла, что сказала не то. Первоклашки расплакались. Друг за дружкой. Насте Никитичне пришлось говорить ласковые речи, читать веселые сказки, но ребята, отсидев последний урок, убежали из школы, торопливо, тревожно перешептываясь. Один Вася подзадержался – видно, характер хотел показать. Вдарился он перед Настей Никитичной об пол и на лбу шишку присадил. Заревел, хоть уши затыкай.

– Из‑за вас! Из‑за вас… разучился.

Пришла Настя Никитична домой и тоже в слезы: научить ничему не научила еще, а вот разучить успела. Такого дивного дара мальчишка лишился!

* * *

Уроки стали как дистиллированная вода, без цвета и запаха. Насте Никитичне даже замечания некому было сделать. На переменах ребята к ней не подходили, в коридоре не бегали, не шумели. Слушали ее внимательно, вопросов не задавали.

Как‑то она засиделась в пустом классе, тетради проверяла. Вышла из школы, слышит, – разговаривают. Сидят ее ребятки вдоль теплой солнечной стены, а перед ними – школьный сторож.

– Ну–тко, скажите, что это? – спрашивал сторож, и каждая морщина на его лице сияла хитростью. – Ну–тко? «Под мостом–мостищем, под соболем–соболищем два соболька разыгрались».

– Брови да глаза, – отвечали ребята.

– Ишь ты! Верно! Тогда такое спрошу: «Пришел внучок по дедушку». Кто хваткий?

Ребята молчали, Настя Никитична, стоя за углом, тоже ничего придумать не могла.

– Эх, вы! – сказал старичок. – Это значит, вешний снег на зимний лег. Ну–тко, а вот такая закавыка: «Кручу, бурчу, знать никого не хочу».

– Небось ветер! – сказал кто‑то из старших ребят.

– Можно и ветер, а отгадка – вьюга. Ну, вам домой пора.

– Еще, дедушка, загадай!

– «Беленькая собачка в подворотню глядит».

– Сугроб! – опередил всех Вася.

– Молодцы! А вот вам домашнее задание. Отгадку поутру приносите: «Семя серо, руками сеют, ртом сымают».

Ребята, подхватив портфели, побежали в деревню. Старичок поглядел им вослед и пошел в другую сторону, к лесу. Настя Никитична вышла из укрытия и окликнула свою техническую службу. Старичок был ей сегодня неприятен.

– Послушайте! Почему вы бросаете школу? Пошли – даже дверей не закрыли.

– Ох, верно! – спохватился старичок.

Он вернулся, затворил входную дверь и приставил к ней щетку.

– Вы считаете, что это надежный запор? – рассердилась в открытую Настя Никитична. Она на себя уже сердилась, сердилась оттого, что ей хотелось придраться к сторожу, и поделать ничего с собой не могла.

– Это очень даже надежно! – уверил ее старичок. – Да вот сами поглядите.

В руках у него откуда‑то объявилась кошка. Он пустил ее на крыльцо. Кошка подошла к двери, подняла лапу, чтоб открыть дверь, щетка подскочила, перевернулась и прямо‑таки смела кошку с крыльца.

– Благодарю вас! До завтра! – Настя Никитична повернулась к старичку спиной и, краснея за себя, пошла в сторону клуба.

* * *

Потянулись школьные будни. День за днем, неделя за неделей. И оттого, что каждый день был вполне разумным, в меру полезным, похожим на день прожитый, Настя Никитична по ночам плакала. Хорошо, хоть Финист не видел зареванного лица ее – он все еще убирал хлеб в дальнем краю.

Бабушка Малинкина пропадала в лесах да в соседях, может, и впрямь дел у нее было много, а может, сторонилась своей квартирантки.

Пошла Настя Никитична к Федоровой. А у той письма припасены во все инстанции, общества и комитеты.

– Нужно повести решительное наступление! – сверкала глазами Федорова.

– На что? – спрашивала, страдая душой, Настя Никитична.

– На мрак и тьму, на пережитки средневековья.

– Но кому плохо оттого, что в Кипрей–Полыхани сохраняют древние обычаи? Живут по крестьянскому древнему календарю?

– Так они же все тут летают! – страшным шепотом сообщила Федорова.

– Ну и пусть летают!.. Ты же сама говорила, что это все гипноз.

– Мало ли что говорила! Они летают. – Федорова мрачно шагала по пустому кабинету своего пустынного дворца. – Они в клуб ходят, чтобы глаза отвести, два–три танца отдежурят – и на свои посиделки

– Но это ведь прелесть – посиделки! – не удержалась Настя Никитична.

– Ты вот что, – сказала Федорова, – ты не виляй. Или ты наш человек, современный, целеустремленный, или ты их человек. На двух стульях здесь не усидишь… Письма, которые я подготовила, видела?

Настя Никитична пожала плечами, но кивнула.

– Согласна с содержанием?.. Я думаю, что согласна. Подпиши сама, а еще лучше – уговори одно письмо подписать своих школьников. Пошлем в «Пионерскую правду».

Настя Никитична, слушая все это, сидела в кресле, но тут она поднялась, подошла к двери и взялась за ручку.

– Я думала, ты от одиночества такая. Сердце держишь на людей оттого, что не приняли тебя. А ты, по–моему, просто очень плохой человек.

И вышла.

И стало ей легко.

Когда она проходила над обрывом, под которым теперь и днем дремала холодная осенняя вода, вспомнила ребятню, нырявшую здесь рыбами, вспомнила, как леталось ей с Финистом, раскинула руки, подпрыгнула – и перелетела за реку.

– Так, значит, я могу! – затрепетала от радости Настя Никитична. – Даже без крыльев.

Она разбежалась, подпрыгнула и полетела над полем, низко, сшибая ногами головки высохших стебельков.

Долетела до леса.

Лес уже пустил к себе небо, пронизан синевой. Листва лежала на земле, рябина рдела. Дрожала вода в маленьком озере, то ли от сквозняка, гулявшего меж стволов, то ли от предчувствия: завтра ударит мороз.

Утром Настя Никитична шла в школу по седым от инея травам. Мороз бороду по ветру распустил, лицо покалывало холодом, а Насте Никитичне было хорошо.

– Ребята! – сказала она ученикам. – Первый урок у нас физкультура. Будем летать.

Ребята переминались с ноги на ногу, поглядывали на форточку, а от учительницы отводили глаза.

– Разучились мы! – сказал Вася. – Давайте упражнения делать, какие всем положены.

– Ребята! – Голос у Насти Никитичны задрожал. – Ребята, неужто вы перепугались кошки? Я не со зла! Порядок хотела навести. – И тут учительница заплакала у всех на виду. – Может, попробуете…

– Пробовали, – сказал кто‑то виновато.

Настя Никитична вытерла слезы, встала, и, вскинув руку, приказала:

– В шеренгу ста–но–о-вись!

Ребята выскочили из‑за столов, построились.

– На–ле–во! За мной шагом марш!

Привела Настя Никитична свою гвардию к дому сестер Тьмутараканш.

– У вас на огороде капуста не убрана. Пришли помочь!

– Спасибо! – сказала Вера Тьмутараканьевна. – А еще зачем пришли?

– А еще пришли за советом, – сказала потише Настя Никитична. – Беда у нас приключилась. По неопытности своей лишила я ребятишек бесценного дара Кипрей–Полыхани…

Вера Тьмутараканьевна позвала сестер своих. Поговорили они меж собой, поглядели, как ребята капусту с корня рубят и складывают, как стараются угодить, позвали учительницу в дом.

– Своими силами мы не поможем. Да и никто в селе не поможет. Ступайте к Деду, который редьки не слаще.

– Когда нам к нему идти? – спросила Настя Никитична отважно, потому что не слыхала еще о таком и, где он живет и кто он, понятия не имела.

Сестры заулыбались:

– Нравишься ты нам, девушка… Чего ждать? Капусту уберете и ступайте. За реку, в лес. К Дубу.

О Дубе они сказали шепотом, и Настя Никитична поняла: дело их ждет серьезное. Вышла к ребятам, а они все уже возле крыльца.

– Задание выполнено!

– К Дубу нам надо! – сказала Настя Никитична.

Посерьезнели ребята, переглянулись.

– Идем? – спросила учительница.

– Идемте!

Ответили не без осторожности. Насте Никитичне не по себе стало, но не отступаться же, да ведь хоть жутко, но интересно!

Шли всю дорогу молча. Странно было Насте Никитичне слышать как столько детей, собравшихся вместе, молчат.

Дорога все время поднималась в гору. День выдался серебряный. Молочное небо, нерастаявший иней на полях. Лес в молочном тихом сиянии. Так, молча, они вышли, может, через час всего на открытое место. И увидели, как высоко они стоят теперь над всей остальной землей. Земля, серебряно светясь, уходила под серебряные облака неведомо в какие дали. А над пропастью стоял Дуб. Не больно велик и не больно толст, но видно было, что не земля его, а он сам землю корнями держит: его рвануть – всю землю потащить.

Возле Дуба их ждал человек. Ребята замерли. Настя Никитична не знала, как ей дальше быть и что нужно сделать. Она понимала – пришли туда, куда шли…

Человек повернул к ним голову, побежал глазами, а глаза были у него обычные, стариковские, потерявшие цвет и блеск, одного не потерявшие: ума. Если что и увидела Настя Никитична, так только то – умен человек, все он понимает и очень печалится. Поднял он руку, отер со лба пот или иней, не разобрать было, и, глядя Насте Никитичне в самое, видно, сердце, махнул рукой: идите, мол, ладно.

И все повернулись и пошли не оглядываясь. И только когда лес кончился, остановились. Сказать бы что, а слов не нашлось. Обняла Настя Никитична своих мальчиков и девочек, поворотила лицом к Кипрей–Полыхани и как бы подтолкнула, отпуская. Тут и порхнула из‑под ее рук стая счастливых птиц.

А сама Настя Никитична пешком пошла. Не посмела умения своего открыть.

* * *

Приспело время на санках кататься. Навалило снегу в Кипрей–Полыхани по самые крыши.

– Завтра всем прийти в школу с санками! – объявила Настя Никитична.

Катались с горы над рекой: чьи санки дальше унесут. Дальше всех укатила сама Настя Никитична. Мальчишки, покусывая губы, силились дотянуть до ее одинокого пока следа.

Потом, уморившись, сидели на санках, решали на снегу хитрые задачки, писали коварные слова, в которых можно по две, а то и по три ошибки сделать.

– Довольно, – сказала Настя Никитична, – а то мне и учить вас будет нечему.

И прочитала стихи:

 
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи…
 

А потом читали эти стихи хором.

– Никитична! – петушком прокричал школьный сторож. – К тебе.

– Да, к вам! – подтвердила строгая женщина в белой меховой шапочке, вынимая руку из белой муфты. – Инспектор Татьяна Борисовна Николаева. Третий урок на исходе, а школа пуста.

– Катаемся! – призналась Настя Никитична. – Да уж замерзать начали. Сейчас идем в школу, за портфелями, и по домам.

– А как быть с учебным планом? Потом наверстаете?

– Чего ж наверстывать? Мы здесь и новый материал прошли, и закрепили, и даже домашнее задание сделали. Правда, на снегу.

– Это, кажется, новое слово в педагогике?

– Да нет, такое уже было, у Льва Толстого и у других. Денек очень хороший, вот и покатались.

– Что ж, идемте в школу, я хочу посмотреть ваши конспекты уроков, документацию и вообще…

– Ребята! – крикнула Настя Никитична. – В школу! Берите портфели – и до завтра!

Тут кто‑то большой выхватил у нее санки, обдавая снегом, рванулся мимо с горы и укатил за линию рекорда.

– Ура! – закричали ребята, – Да здравствует победитель! Победитель стоял под горой, подняв руки.

– Финист! – узнала Настя Никитична.

Она прыгнула на первые попавшиеся санки и покатила вниз.

– У вас всегда так? – спросила школьный инспектор Татьяна Борисовна Николаева.

– Ага! – ответил Вася. – У нас здорово!

– Здорово, но не здорово! – Инспектор спрятала руки в муфту и

отвернулась от реки: Настя Никитична и Финист целовались!

* * *

Не елкой удивил Новый год Настю Никитичну – святками. Шестого января село днем будто и не просыпалось, ни одного колодезного журавля не скрипнуло.

– Где же народ? – удивилась Настя Никитична.

– Святки пришли, милая! Святки! Наш первейший праздник. Все к вечеру готовятся.

День был недолог, смеркалось.

Но как выкатилась из лесу огромная красная луна, так на дальнем конце Кипрей–Полыхани и запели. Парни:

 
– Сорока Дуда! Где ты была?
– Коней пасла.
– А где кони?
– За воротами стоят.
– А где ворота?
– Водою снесло.
– А где вода?
– Быки выпили.
– А где быки?
– За горы ушли.
– А где горы?
– Черви выточили.
– А где черви?
– Гуси выклевали.
– А где гуси?
– В тростники ушли.
– А где тростники?
– Девки выломали.
– А где девки?
– За мужья ушли.
– А где мужья?
– На печи, в решете.
Кривы лапотки плетут,
Кочедык не найдут.
 

– Хорошо‑то как! – удивилась древней песне Настя Никитична.

Захотелось ей на улицу, под луну, на мороз. Валенки надела, стала платок искать. Свет в доме они с бабушкой не зажигали. На святки свет жечь – лунной радостью себя же обокрасть.

Только Настя Никитична платок повязала, за пальтишко взялась, а под окошком под ее девушки «Авсень» запели:

 
Мы ходили, мы гуляли по святым вечерам.
Авсень! Авсень!
Мы искали, мы шушукали белую березу.
Авсень! Авсень!
На этой березе сидела тетеря.
Сидела тетеря, перышки роняла.
Авсень! Авсень!
Выходила, выступала Настя–лебедка.
Авсень! Авсень!
Перышки сбирала, в подушечку клала.
Авсень! Авсень!
В подушечку клала, другу набивала.
Авсень! Авсень!
– С кем мне спать? С кем мне ночевать?
С кем мне ночевать? Кого на ручку класть?
Кого мне на ручку класть? – Финиста Тимофеевича.
И грянул тотчас плясовой припев–притоп:
Пышки–лепешки, поросячьи ножки,
В печи сидят, на нас глядят,
Ох, есть хотят!
 

Бабушка Малинкина впустила гостей. Все ряженые, шубы вывернуты. Конфеток да орехов в карманы попрятали, кинули Насте Никитичне вывернутую шубу, прилепили ей нос с усами, подхватили, потащили с собой под луной озорничать.

* * *

В первый же после зимних каникул, в самый тягучий школьный день, когда елка позади, а впереди самая длинная четверть, приехала в маленькую школу Кипрей–Полыхани комиссия: два человека из области, пятеро из района, да из местных включили Никифора Пафнутьевича как председателя и Федорову.

На первом уроке был диктант, для каждого класса свой. Настя Никитична в стороне сидела. Диктовала инспектор Татьяна Борисовна Николаева. На втором уроке была контрольная по математике, на третьем – беглый опрос по всем предметам.

Ребятишки выдюжили, не подвели. Чуяли недоброе, старались.

С четвертого урока детей отпустили, и осталась Настя Никитична одна против судей. А судьи, не смутясь тем, что на все три класса нашли в диктанте три ошибки, по математике один не успел, а на вопросы ребята отвечали если и без бойкости, так и без вранья, нисколько не смутясь этим обстоятельством, стали задавать Насте Никитичне вопросы, словно это она училась в первых трех классах первой ступени. Она терпела, отвечала полным ответом. А потом инспектор Татьяна Борисовна Николаева спросила в упор:

– Верно ли, что вы колядовали вместе с отсталыми элементами перед так называемым рождеством?

– Колядовала, – отвечала Настя Никитична. – На святки.

– Но почему?

– Потому что это весело.

– А вы подумали о своем авторитете учителя?

– Подумала.

– А верно ли, – спросил солидный товарищ с усиками, из района, полный, положительный, – верно ли, что вы позволили себе целоваться с мужчиной при учениках?

– Верно! Финист с уборки вернулся. Долго его не было.

– Ну а, простите за нелепость вопроса, однако в сигнале, поступившем из вашего села, этому уделяется чуть ли не первостепенное внимание, верно ли, что ваши ученики, – тут товарищ из района как бы хохотнул, – летают на уроках?

– Во–первых, не на уроках, а на переменах! – взорвалась Настя Никитична и охнула про себя: выдала! Всех выдала.

– Может, вы будете утверждать, что и это нормально – летать на переменах? Объясните, что надо понимать под этим?

– Ну чего вы приехали сюда? – вспыхнула Настя Никитична. – Ребят я учу хорошо. Сами убедились. Не нравится, что детишки мои летают? Это ей летающие поперек горла! – Настя Никитична ткнула пальцем в сторону Федоровой. – Она бескрылая.

– А вы тоже летаете? – умно повел глазами солидный товарищ из района.

– Да, тоже! – крикнула Настя Никитична. – Умоляю, не трогайте этой школы! Она, может, последняя во всем белом свете, где летают. Да, здесь все летают! Все! От первоклассника до сторожа. Но какой же грех вы возьмете на душу, если поломаете им всем крылья!

– Я же говорю, она скрыто верующий человек, – едва разжимая губы, прошелестела Федорова.

– Неправда, я верую открыто! – твердо сказала Настя Никитична. – Пшеницу сорта «Кипрей–Полыхань», дедовскую, в столице оценили. Оценят и другое, что люди сумели здесь сохранить.

– По–моему, все ясно! – развел руками солидный человек из района. – С точки зрения усвоения материала учащимися результаты отменные. Но?.. Но, но, но.

И человек захлопнул тоненькую папку личного дела учительницы Веточкиной.

Настя Никитична посмотрела на Никифора Пафнутьевича, глаза у председателя были такие, словно ему на спине давили чирей величиной с кулак.

И вдруг он улыбнулся:

– Так и запишем: «Учительница товарищ Веточкина Настя Никитична освобождена от занимаемой должности в связи с тем, что поощряла детей начальной Кипрей–Полыханской сельской школы к летанию без посредства ракетного и прочих двигателей».

Солидный товарищ с усиками добродушно хохотнул, но тотчас и прикусил вишневую верхнюю губу нижними зубами, белыми, острыми, как у мышки.

– Товарищи, а ведь действительно… Это же абсурд!

– Надо найти формулировку. – Инспектор районо Татьяна Борисовна Николаева без надобности жикнула «молнией» замшевой куртки.

– Вношу предложение! – Федорова подняла руку уголком, как на уроке. – Товарищ Веточкину следует изгнать из школы как скрыто верующего человека.

– Но в какого бога? – всплеснул руками тот, что был с усиками.

А другой человек из области, все время молчавший, положил руки на стол, оперся на них, встал, и все, притихнув, поняли – это сама судьба.

Человек из области медленно обвел глазами членов комиссии:

– У нас такое сложилось мнение: товарищ Веточкина, выступая здесь, погорячилась, ну и все мы погорячились.

– Не без этого! – вздохнула инспектор районо.

– Комиссия с удовлетворением отмечает высокие результаты успеваемости, но обращает серьезное внимание на целый ряд недостатков в воспитательной работе.

– У кого их нет, недостатков! – широко, по–товарищески улыбнулся солидный человек с усиками. – Товарищ Веточкина молода, и, безусловно, у нее имеются все возможности к исправлению пробелов и недочетов.

Наступила какая‑то неудобная для всех тишина.

– Мне можно идти? – спросила Настя Никитична.

– Так что же, никакого наказания не последует? – вскричала Федорова.

– Людей не наказывать, а воспитывать нужно, – утешила Федорову инспектор районо Татьяна Борисовна Николаева. – Вы, товарищ Веточкина, свободны.

– Спасибо, – сказала Настя Никитична. – До свидания.

Дверь за учительницей закрылась, члены комиссии задвигались, зашуршали бумагами, кто кашлянул, кто причесался, ну будто дали звонок с урока.

Федорова постояла, набычив лоб, кинулась к двери, распахнула ее настежь, замерла, а за собой так трахнула, что из петли вылетел шурупчик.

– А время‑то уже обеденное, – поглядел Никифор Пафнутьевич на часы. – Столовой тут у нас нет, ко мне прошу.

И, не поленившись, поднял шурупчик.

* * *

Настя Никитична нашла себя на реке. Стояла над полыньей. Удивилась. Вгляделась в черную, тихо звенящую воду. Отпрянула. Следы были мокрые. Ноги тоже мокрые. Она почувствовала холод, побежала домой. Дверь в доме была распахнута.

– Бабушка!

Никого! Даже ходики не тикают: остановлены.

Тревога заколотила Настю Никитичну. Сбросила ботинки, мокрые чулки. Не убрала с пола, кинулась, босая, к печи, достала валенки, натянула, выбежала на крыльцо. Глянула вдоль пустынной улицы, взмахнула отчаянно руками – полетела.

Она летела над поймой, над спящей подо льдом рекой, над лесом к поляне, где рос Дуб. Она летела высоко, выше деревьев, но, когда показался Дуб, в ней пробудилась осторожность. Бесшумно опустилась на большой сучок густо запорошенной снегом сосны. Внизу, возле Дуба, были все, кто жил в Кипрей–Полыхани. Люди стояли тесно, кольцом; в центре, опустив голову, с крыльями за плечами – Финист.

– Да будет так! – проскрипел старческий голос, и Настя Никитична увидала: от Дуба, раздвинув толпу, идет к Финисту человечек в белых холщовых одеждах. В руках у него был нож.

Старик поднял крыло за спиной Финиста и сильным ударом отрезал. Зашел с другой стороны, поднял второе крыло.

– Не–ет! – закричала Настя Никитична, кинулась коршуном со своего дерева, но старик успел отсечь и второе крыло.

Схватила Настя Никитична Финиста под мышки, рванулась вверх, но тотчас сосны и ели закрыли небо.

Очутились Финист с Настей Никитичной в тереме, стенами которого были сросшиеся деревья. Все кругом погрузилось во тьму. Только в углу мерцал огонек. Огонек приближался. Дед, который редьки не слаще, нес свечу, защищая ладонью огонь от сквозняка.

– Финист, в наказание отправляйся в город по крылатые дела. Будут таковые – и крылья будут. Они сами принесут тебя в Кипрей–Полыхань.

– Это все из‑за меня! – У Насти Никитичны подкосились ноги, но Финист подхватил ее.

– Пошли, проводишь меня.

Он повел ее ласковой, но твердой рукой.

– Эй, девушка! – окликнул Настю Никитичну старец. – Чуть не забыл сказать тебе:

 
Тот радости не знал, тот не грустил.
Кто в небе был и небо упустил.
Не надломись былинкою в беде.
Ты жди и будешь в стае лебедей.
 

* * *

Они раскачивались в лихо мчащемся автобусе. Настя Никитична уговорила Финиста, что проводит его до города. Автобус затормозил, с натугой отворились промерзшие створки дверей.

– Сойдем? – спросил Финист.

Они вышли на окраине.

Занимался розовый день. Над городом стояли белые дымы. Город работал. Финист прижал Настю Никитичну к груди, заглянул в глаза.

– А свадьбу мы все‑таки в Кипрей–Полыхани сыграем.

– Да! – согласилась Настя Никитична.

– Еще какую свадьбу сыграем! Мы с тобой в санях. За нами наш поезд: тысяцкий, бояре и прочие, а впереди нас – дружка, кудряш мой. И будет он кричать встречным: «К нашему князю новобрачному меду пить, сахару есть!» – это чтоб какой злыдень не испортил свадьбы. А потом поведут нас в горницу под хлебом и солью и станут приговаривать: «Ты ходи, коровушка, домой!» После пира тебе косы расплетут, а мальчишки споют тебе: «Ручки горят, мальчишку катят, девчонку катят». И поведет нас дружка в нашу с тобой светелку, а гостям поднесет по чарочке, приговаривая: «Пейте до дна, на дне добро – мед и патока, винная ягода, Селиван наливал, Киприян подавал, Захарий челом прибивал. У меня, у дружки, ножки с подходом, язык с приговором. Кушайте на доброе здоровье, головушке на веселье, душеньке на спасенье. Наших князя и князюшку полюби и пожалуй со всем их княжеским поездом». И оставят нас они с глазу на глаз!

– Да! – сказала Настя Никитична, прижимаясь к Финисту. – Да! Все так и будет.

Они шли по дороге, город подрастал с каждым шагом. И вдруг она остановилась.

– Финист! Он ведь неспроста сказал: «Тот радости не знал, тот не грустил, кто в небе был и небо упустил. Не надломись былинкою в беде, ты жди и будешь в стае лебедей». – Она легонько подпрыгнула и повисла в воздухе. Опустилась. – Финист! Я не потеряла дара. Финист, наши дети будут летать!