Текст книги "Кипрей-Полыхань"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Кипрей–Полыхань

Повесть–сказка

Предки Насти Веточкиной, возможно, не были кочевниками, но, пройдя долгий путь развития, без оглядки умнея и всячески развиваясь, улучшились наконец до невозможности и теперь осаждали сверкающие стеклом и никелем автобусы, лезли в эти автобусы с мешками, сумками, с грудными детьми и мчались по кое‑как, но все‑таки асфальтированным дорогам или к себе, стало быть, из гостей, или от себя – в гости.

Настя Веточкина отправлялась в путь по особо важному делу. В замшевой сумке, купленной на подъемные, лежал обернутый в целлофан новенький диплом с отличием, в котором на гербовой бумаге было начертано: «Веточкиной Анастасии Никитичне присваивается квалификация учителя начальной школы».

Везла Настя два огромных чемодана. Столичные носильщики за каждый брали с нее тройную плату. Она и возразить не смела: нынешний кирпич против книги – пушинка, а Настя натискала в чемоданы шестьдесят томов совершенно необходимых, самых из самых. Лучшую одежонку – платье, плащ да платок – положила‑таки в чемодан, а все остальное уместилось в старой клеенчатой сумке через плечо.

Ехала Настя, а правильнее, конечно, Анастасия Никитична, не в какие‑то неведомые дали. На поезде часов десять, на автобусе часа три до Малых Кладезей. Здесь нужно было пересесть на другой автобус, на проходящий, и доехать до конечной остановки, это еще километров девяносто, а дальше на попутных, уже до места назначения.

На проходящие автобусы билетов, конечно, не было. Настя Никитична ждала, ждала, если не билета, так хоть сочувствия кассирши, да и села зайцем. Зайцев набилось предостаточно. Шофер отъехал за село, собрал по два рубля с головы и весело повез счастливых пассажиров в голубой простор степей.

Километров через двадцать в автобусе стало посвободней. Насте Никитичне досталось сидячее место. Ехала, слушала россказни.

– Наш‑то, ключ‑то святой?.. – на весь салон отвечала кому‑то бабка, укушенная пчелами в оба глаза. – А он теперича не святой! Как святой был, народу – матушки! Со всего света ехали! Вашинский, из Кладезей, Мишка–выпивоха даже бизднез делал. Достал где‑то книжку с квитанциями и стал отпускать воду за денежки. Кружка – пятак, бидон – пятиалтынный. Через месяц только спохватились, накрыли… А теперь пожалуйста – никакой очереди нет. Ученые приехали, в стекляшки воды набрали и говорят – в воде чистое серебро, очень вода полезная. Польза от серебра, а не от господа… Ну и все! Кончилась слава.

Бабка не замолкала ни на полминуты.

– Маринка‑то? Родила. Мальчонку и девчонку. Мальчонка – вылитый Васька, а девчонка – Петька и Петька.

– Да как же это может быть? – взорвался обиженный за мужское племя парень в майке с ковбоем на груди.

– А так вот. – Бабка пальцами раздвинула щелочки глаз, чтоб на строптивца поглядеть. – А так вот, одного грела, а на другого глядела. В жизни чего только не бывает! Корова у нас на прошлой неделе низверзлась.

– Чего? – спросили в автобусе.

– Низверзлась. На лугу паслась – и нету. Прибежали – яма. Камень кинули, через час только и плеснуло. На море живем. На тонкой оболочке. Да вся жизнь наша – одна оболочка. Вот Пережженкин Иван Матвеевич жил, жил…

Настя Никитична смотрит на окно, по окну полосы дождя. Автобус останавливается все чаще, салон пустеет. Начинает тревога посасывать…

На конечную остановку ехали вчетвером: разговорчивая бабка, женщина с ребенком и Настя Никитична.

Показалось селение, автобус нырнул под гору, зарулил вправо, влево и стал, вздымая все свои никелированные прелести перед черной от дождя, кособокой от ветхости крайней избенкой.

– Приехали, – сказал шофер, и Настя Никитична кинулась вытаскивать свои пудовые чемоданы.

Накрапывало. Холодный ветер таскал за кудри старые ветлы. Разговорчивая бабка поймала растерянный взгляд Насти Никитичны, отвернулась и проворно потрусила в деревню, под гору.

Автобус развернулся и уехал.

– Машин сегодня не будет, – сказала женщина с ребенком.

– Почему?

– Воскресенье.

Настя Никитична об этом и не подумала, пускаясь в дальнюю дорогу.

– А что же делать?

– Пешкодралить. Ну, всего хорошего.

Женщина передвинула авоську на локоть, подкинула ребенка повыше и зашагала по грунтовой, не размокшей пока дороге.

– Подождите! – закричала Настя Никитична. – Вы не знаете, как мне добраться до села Кипрей–Полыхань?

– За мной ступай! – не сбавляя шага, крикнула женщина. – До Кружиманов дойдешь, а там налево.

Настя Никитична подхватила чемоданы, кинулась следом, но хватило ее шагов на сорок. Пришлось остановиться передохнуть.

Женщина с авоськой и с ребенком уходила все дальше и дальше.

«Главное – идти, и дойдешь!» – успокоила себя Настя Никитична, отмучив следующие сорок шагов.

Дорога была пустым–пуста.

Скоро Настя Никитична догадалась: если она протащит какое‑то расстояние один чемодан, а потом к нему поднесет другой – так будет и скорее и легче.

Через полкилометра она горько плакала, сидя на своих чемоданах. А кругом было солнечно от цветущей сурепки. Ветер гнал косяки серой мороси. Ни деревца впереди, ни куста. Наплакавшись, она потащила оба чемодана сразу, намечая остановку на вершине бугра, шагов за сто. Чемоданы вытягивали руки, и Насте Никитичне казалось, что они у нее как распустившиеся веревочки, все тоньше, тоньше и вот уж оборвутся сейчас!..

Чемоданы плюхнулись на подмокшую землю, упала в грязь и замшевая сумка, но Настя Никитична даже не нагнулась, поправила невесомой дрожащей рукой клеенчатую сумку на плече, пошла на вершину бугра.

Внизу речка, мелкая, песчаная, деревня за рекой. Дома все добротные, крыты оцинкованным железом.

Повеселела. Через час ли, через другой дойдет до человеческого жилья. Есть хоть до чего доходить.

Попробовала поднять чемоданы, не подняла. Села на них поплакать, набраться силенок и услышала мотоцикл. Мотоцикл потрещал–потрещал и вдруг объявился на бугре. Тяжелый, с коляской. Лихо крутанулся и стал перед нею.

– Это ты, что ли? – спросил ее парень, поднимая очки.

Она пожала плечами.

– Клади чемоданы в коляску.

«Наверное, женщина с ребенком прислала помощь», – подумала Настя Никитична.

– Тебе куда?

– В Кипрей–Полыхань. Это далеко? Я заплачу. Сколько попросите, столько и заплачу.

– Да нет, – сказал парень. – Я бы тебя до места довез. Понимаешь, свадьба у меня. Такое вот дело. Женюсь. А без жениха свадьбу играть, сама понимаешь, не порядок.

– Это верно, – согласилась Настя Никитична, затаскивая проклятенные чемоданы в коляску.

– Я тебя до Бутягов довезу, – сказал жених. – До ихнего магазина. Оттуда до большака километра полтора всего. Машины‑то, чай, ходят.

– А от большака далеко до Кипрей–Полыхани?

– Чего ж далеко? Километров, думаю, двенадцать, а то и все семнадцать. Но никак не дальше. Только… – Жених покрутил головой и засмеялся.

– А что? – испугалась Настя Никитична.

– Да нет, ничего! Фельдшером, что ли? Или учительшей направили? Или в клуб?

– Учительшей.

– Учительшей ничего. Они завклубами не любят и фельдшеров.

– Как так?

– Сами лечатся, сами веселятся. Они такие веселые там, просто жуть одна. – Жених завел мотор. – Держись за плечи, но особенно не прижимайся. Мимо моего дома поедем, сама понимаешь…

Мотоцикл взял с места, нырнул с горки, прогрохотал по мосту – и вдоль деревни, по дороге меж хлебов, да в гору и опять по деревне.

Остановились на околице возле грузного, похожего на амбар дома.

– Вот и магазин, – сказал жених.

Не покидая седла, вытянул из люльки чемоданы.

– Всего доброго!

И умчался.

«Даже счастья ему пожелать не успела», – спохватилась Настя Никитична.

Магазин был открыт.

– Бедная девушка! В такую глухомань человека спихнули! – пожалел ее продавец, лупивший газетой мух. – Не волнуйся, я тебя сейчас отправлю в Кипрей–Полыхань, будь они там неладны. Машина скоро придет.

И точно. Скоро запел мотор.

– У нас тут дела будут, – деликатно намекнул девушке продавец.

Настя Никитична вышла на крыльцо. У магазина стоял «газик».

Дождь кончился, сквозило меж облаков голубое.

«Как хорошо, что лето – длинные дни», – подумала Настя Никитична, пропуская двух сильно озабоченных людей.

Один вскоре вернулся с охапкой бутылок водки, сел на переднее сиденье. Настя Никитична помялась, но подошла.

– Можно мне с вами? Мне до Кипрей…

– Нет, – отрезал озабоченный человек, он ломал голову, как безопаснее разместить бутылки. – Срочное дело у нас.

Водитель был милостивей.

– Садись! – кивнул на заднее сиденье.

Настя Никитична, закусив от напряжения нижнюю губу, впихнула в «газик» чемоданы. Машина тотчас развернулась, покатила вдоль березовой аллеи.

– Откуда? – спросил водитель.

– Институт закончила, по распределению еду.

– Это хорошо, – одобрил человек, нянчивший бутылки. Он наконец нашел им место поспокойней и принялся налаживать рацию.

– Селена! – кричал он в микрофон. – Селена, это я! Прием!.. Иван Федотыч, докладываю. Обеспечили на сто процентов… Честно? Если честно, на сто двадцать.

Радист не успел еще сунуть микрофон в гнездо, как показался поселок.

– Дальше не повезу, – сказал шофер.

– Но, может, за деньги…

– Какие могут быть деньги? – Водитель кивнул на ворох бутылок. – На свадьбу торопимся. Вот по этой дороге жми к лесу. Тут до Кипрея километров семь, от силы восемь.

Настя Никитична тащила свои чемоданы, поглядывая на чистое теперь небо: день угасал.

«Ну и ладно, – сказала она себе, – переночую в лесу. Наломаю веток, лягу между чемоданами…»

До леса она дотащилась за полчаса.

Села передохнуть. И только села, из черных еловых зарослей сорвалась, полетела, трепеща крыльями, как летучая мышь, огромная птица. Птица скользнула на землю, ушла в глубь леса.

– Меня испугалась! – подумала Настя Никитична вслух.

В лес заходить, однако, медлила, хотя дорога здесь ждала ее хорошая, от первого дерева – асфальт.

– Довольно мне вас тащить! – в сердцах закричала Настя Никитична на чемоданы. – Суну в кусты – ни один дурак вас не возьмет. Из‑за них ночь в лесу коротать, еще чего!

И тотчас решила: немножко потащит, до двух отдыхов, а потом приметит место, чемоданы оставит и пойдет налегке. Пора было спешить: сумерки из‑под кустов потянулись на дорогу.

Вдруг из лесу вышел мальчик с лукошком. Маленький совсем, лет семи–восьми.

– Здравствуйте, тетенька!

– Здравствуй! Ты что же один в лесу гуляешь? Ночь скоро.

– Ягоды завлекли. А вы, тетенька, уж не к нам ли?

– Не знаю. Мне в Кипрей–Полыхань.

– К нам и есть. Пойдемте вместе.

– Чемоданы в кусты оттащу – и пойдем. Замучилась с ними.

– А че с ними мучиться? – Мальчик выломал сухой прутик и прутиком стегнул по чемодану с классиками.

Чемодан дернулся и поехал по асфальту, за ним, не дожидаясь удара, поплыл и другой.

– Интересно, – сказала Настя Никитична и, как бы поправляя волосы, потрогала лоб. – Кажется, нормальная.

– Нормально! – помахал мальчик прутом на тотчас заторопившиеся чемоданы. – Дойдут как миленькие. Ишь изленились. Пойдемте, а то убегут еще.

Настя Никитична пошла вслед за мальчиком, украдкой заглянув в его корзину. В корзине лежали корешки, а на корешках дремала маленькая черная змейка.

– Это же гадюка! – прошептала Настя Никитична.

– Ага! – закивал головой мальчик. – Корешкам силы придает. Маленькая еще. Набегалась сегодня за мной по лесу‑то. Теперь дрыхнет.

– Ладно, все равно хорошо! – сказала Настя Никитична.

– Че! – не понял мальчик.

– Чемоданы не тащить. Я так устала с ними…

Лес расступился нежданно. Они стояли над обрывом. Внизу голубая пойма. Речка змейкой. Красная гора. На горе село.

– Может, махнем с обрыва‑то? – спросил мальчик.

– Как так махнем? – отшатнулась Настя Никитична от края.

– За чемоданы не беспокойтесь. Они – в обход, по дороге. Придут, че им сделается?

– Да, это конечно, – согласилась Настя Никитична, поглядывая сбоку на мальчика.

Стриженая макушка. Ситцевая, в синий горошек рубашка. Босые ноги. Обычный деревенский мальчик. Он дал ей руку, она хотела взять, но он опередил, взял сам, крепко, больно, и шагнул с кручи вниз.

– Ох! – только и успела сказать Настя Никитична.

Они ухнули в осоку, чуть–чуть в речку не угодили.

– Силенки не хватило! – Мальчик виновато опустил голову. – Теперь на гору придется пешком.

Настя Никитична оглянулась: вдали, на высокой черной горе, стоял черный, уже совсем ночной лес.

* * *

Село как бы огораживало вершину холма. Весь центр был пустырем. Только на самой вершине красовался маленький двуглавый теремок. Каждая башенка с будку стрелочника, переход тоже под чешуйчатой крышей, а на гребешке вывеска: «Колхоз Зарницы».

Чемоданы стояли возле резного крыльца. На крыльце сидел человек в шляпе, но в тапочках на босу ногу.

– Вот и вы! – обрадовался человек, подбегая к Насте Никитичне. – Очень мы вас ждали. Как величать?

– Настя… Настя Никитична, то есть… Анастасия, в общем, Веточкина.

– Никифор Пафнутьевич, председатель колхоза. Будем знакомы. Надо было сообщить. Встретили бы. Машина все равно застоялась. – И развел руками, показывая владения. – Вот так и живем. Дом правления, скажете, маловат? Одна башня для бухгалтерии, другая – мой кабинет. Чтоб без толку не толклись. Школу поглядите завтра. Клуб у нас есть. Можно сказать, дворец. Жить мы вас определим к бабушке Малинкиной. Одинокая старушка. У нее чисто, тихо… Ну а не приглянется, скажете. – Председатель сердито покосился на мальчонку, подхватил чемоданы: – Прошу вас.

Пошли вниз, через вишневую рощицу, по игрушечной улице. Вышли к последнему дому. Белела труба, светились маленькие окна – уже совсем стемнело.

– Жду! Жду! – встретила на крыльце гостей бабушка Малинкина. Настя Никитична не столько разглядела, сколько угадала: лицо у бабушки ласковое. Настю Никитичну клонило в сон. Она вошла в свою комнату, сбросила туфли и платье, легла в постель… Простыни пахли рекой.

* * *

Проснулась – солнце. На сосновых бревнах свет играет.

Оделась, причесалась. Вышла в сени. Дома никого. В рукомойнике воды до краев. Умылась. Одна дверь на улицу, другая в коровник. Просторно, чисто.

Дверца в воротах. Отворила – вышла в огороды. Огород невелик, но все, что нужно для дома, растет, цветет, зреет.

Прошла между грядок к плетню. Калитка в плетне. Вышла через калитку – лужок. На лужку девочка сидит спиной к Насте Никитичне, лет пяти. Головенку задрала, что‑то шепчет, руками разводит. Настя Никитична немного в сторону подалась, чтоб в лицо девочке посмотреть. Оказывается, подмаргивать учится. Левым глазом моргнула, поглядела на лужок и пяткой по земле, осердясь, стукнула. Отсердилась, повздыхала, правым глазом моргнула. А лужок‑то белым стал от ромашек. Другой раз моргнула – ромашки убрались, а вместо них часики вспыхнули алые, в третий раз моргнула – лужок незабудками заголубел.

Увидала девочка Настю Никитичну и говорит:

– А левым никак не получается.

Настя Никитична назад, в дом, в постель: «Так и есть, подорвала здоровье на госэкзаменах. И до врачей теперь далеко».

Потрогала голову – не горячая и не болит. Все же достала аптечку. Приготовила таблетку анальгина, пошла в сени за водой.

В окошко глянула. Улица. Колодезный журавль. Возле колодца бабушка Малинкина и еще одна женщина. Разговаривают. Ведра на коромыслах, вода через края поплескивает, полнехоньки ведра, все как полагается, да только бабушки сами по себе, в разговорах, а коромысла тоже сами по себе, на воздусях.

Проглотила Настя Никитична таблетку, пошла в свою комнату. Открыла чемодан с книгами и задумалась: что же делать‑то?

К председателю пойти, сказать: так и так, свихнулась. Это ведь на весь институт тень кинуть, на все высшее образование. Вон до чего доучивают!

В зеркало на себя поглядела: Настя как Настя. Никаких признаков дурости не видно, но ведь коли одурел, так, наверное, и не углядишь ничего.

В дверь тихонько стукнули.

– Да! Конечно! Входите!

Вошла бабушка Малинкина. Махонькая, в белом платке, в паневе, расшитой кубиками, которые складывались в цветы кипрея. Бабушка была румяная, с черной косой из‑под платка.

– Как спалось, девушка?

– Ни одного сна не видала.

– Умаялась вчера, да и сегодня бледна что‑то. Пошли‑ка яблочком утренним угощу.

– Спасибо вам за добрый прием! – Настя Никитична кинулась открывать другой чемодан.

– Все книги, книги! – заохала бабушка Малинкина.

– Да ведь чтоб других учить, самой нужно знать в сто раз больше.

– Это все так! – согласилась бабушка Малинкина.

Но во втором чемодане лежали не только книги. Здесь были плащ, лучшее платье и павлово–посадский набивной платок с кистями и с цветами по всему полю.

– Ба–а-тюшки! – всплеснула руками бабушка Малинкина. – Красота неземная.

Настя Никитична быстро подошла к своей хозяйке и накинула ей на плечи свой платок.

– Это вам подарок!

– Как же так‑то? – изумилась бабушка Малинкина. – Чужой бабке – и на тебе! Нет, девушка! У тебя самой один.

– Но это подарок! И вам к лицу. Поглядитесь! – Настя Никитична взяла упирающуюся бабушку за руки, потянула к зеркалу.

– Годков бы сорок долой! – тряхнула бабушка вспрыгнувшей на лоб кудряшкой. – Ну ладно. Подарки любят отдарки.

– Что вы! Что вы! – Тут Настя Никитична спохватилась: – Простите, но мне имени вашего вчера не сказали.

– Зови баба Дуня.

– Баба Дуня, вы уж меня не обижайте.

– Кто ж тебя обидеть решится? Такую девушку обидеть – вовсе без сердца надо быть. Пошли‑ка, душа хороша, за яблочком нашим.

Вышли в огород. Возле баньки, которую с первого раза Настя Никитична и не приметила, росла робкая, так и не ставшая деревом яблоня, а возле нее еще два куста, и оба терновые.

– Поздно вчера ты прибыла да усталая. Может, сейчас с дороги попаришься?

– А хорошо ли с утра? – обрадовалась Настя Никитична: вместе с усталостью, глядишь, и весь бред отскочит.

– Отчего ж нехорошо? Чайку попьешь и гуляй. Вечером‑то не до бани будет. Гости обещали пожаловать.

Бабушка Малинкина отворила дверь в баню, в печи лежали березовые дрова, баня не топлена.

– Дело недолгое – печь истопить! – Бабушка набрала с яблони горсть скрюченных, пожухлых листьев. – Огневка завелась на моей ненаглядушке. Сейчас мы два хороша и устроим: печку истопим и яблоньку от заразы спасем! Ну‑ка, огневка, гори огнем жарким!

Баба Дуня кинула листья в печь, дрова вспыхнули, загудело пламя.

«Может, с головой‑то у меня все в порядке», – мелькнула у Насти Никитичны мысль.

– Нагни мне вон ту ветку! – попросила баба Дуня.

Настя Никитична нагнула ветку, бабушка сорвала маленькое, светящееся изнутри яблоко, подала девушке.

– Кушай!

Яблоко было спелое, сладкое.

– Райское?

– Нет, нет! Что ты! – замахала баба Дуня обеими руками. – Это нашего сорта! Это еще моя прабабушка на чистой белене прививала.

– Очень вкусно! Спасибо!

– Поди в корытце поглядись! У меня тут для соек поставлено.

– К вам сойки летают?

– Да почти каждый вечер.

– Как хорошо! Я очень довольна, что уехала из города.

Корытце было деревянное, долбленое, а дна не видать. Настя Никитична погляделась и увидала себя как в зеркале. Брови вразлет. Глаза как спелая вишня, волосы – кудель золотая, а на щеках спелые яблоки.

Вдруг в воздухе раздались веселые детские голоса. Настя Никитична вскинулась – детишки с лукошками, болтая ногами, пролетели над огородом.

– В лес помчались, по грибы. Мухоморы пошли, да что‑то больно рано. На целый месяц, почитай, раньше времени выскочили, – объяснила баба Дуня.

– Пойду искупаюсь, —сказала Настя Никитична упавшим голосом.

– Ступай, вода уже готова. А жарко будет – доску в подполье открой.

Дрова успели прогореть, круглые камни, лежащие в печи, накалились.

В баньке чисто, лавки скребаные. Шайка, мочалка, веник, по углам пучки трав духмяных. Ушат с водой. Потрогала – ледяная. Рядом ведро с малым ковшиком. Квас.

– Кваску на камни брось! – крикнула за стеной бабушка Малинкина. – Квас с анисом, шибко приятно будет.

Настя Никитична вышла из бани в предбанник. Здесь уже полотенце мохнатое положено.

– Спасибо, баба Дуня!

Бабушка не откликнулась. Ушла, видно.

Заперла дверь на крюк и на задвижку. Поглядела в малое оконце: нету ли какого охальника? Под окошком росла темно–зеленая, остролистая, жалящая наповал крапива.

Настя Никитична вполне успокоилась. Скинула сарафан, разделась догола и шагнула в сухой березовый жар бани.

Набрала ковшом из котла кипятку, разбавила водой из ушата, но торопиться с мытьем не стала. Жар охватывал тело, нежил. Она вспомнила бабушкин совет, черпнула ковшик квасу, кинула на камни. Камни пыхнули белым облачком, и баня заполнилась холодящим огнем аниса. Потянуло лечь на пол…

Доски были шелковые от щелоков, теплые сверху, но из подполья их подпирал сумрак и холод. Настя Никитична раскинула руки и ноги и почувствовала первый раз в жизни, как же хорошо быть молодой. Она потрогала руками груди, провела ладонями по животу, по бедрам, схватилась за румяные щеки и засмеялась.

– Не стыдно! Ни капельки!

Вскочила, кинула ковш ледяной воды на камни, взяла веник, уселась на верхнем полке, стеганула себя по плечам, по спине, по коленям – понравилось.

Она плеснула на камни другой ковш воды, и под потолком заходила волна пара. Голова закружилась, но Настя Никитична советы помнила и исполняла. Она нашла в полу кольцо, потянула, доска поднялась. Из‑под пола дохнуло холодом, а в следующий миг из тьмы шмякнулась на пол жаба шириной в две мужичьи ладони. Настя Никитична взвизгнуть не решилась – и правильно сделала. Жаба держала в лапах лист мать–и-мачехи. Скакнула на нижний полок, потом на верхний и положила листок прохладной, мачехиной, стороной кверху. Пар остыл, сел на пол и юркнул за жабой в подполье.

Настя Никитична поставила половицу на место и принялась мыться.

Из бани она вышла такая легкая, что, пожалуй, тоже могла бы за ребятишками следом по мухоморы…

* * *

– Столоваться‑то как будешь? – спросила баба Дуня. – Вместе со мной или по–городскому, каждый сам по себе?

– С вами, – глотнув ком волнения, быстро сказала Настя Никитична, но баба Дуня видела и сквозь землю на два аршина.

– Ты над собой не насильничай! – предупредила она постоялицу. – Это ведь кто как привык. У нас еда – городской не чета. Без премудростей.

– Бабушка! – У Насти Никитичны слезы навернулись. – Мне у вас хорошо.

– Не умеешь ты за себя постоять, – решила баба Дуня. – Вижу, стесняешься про бытье разговоры говорить. Да только копейка рубль бережет.

– Рубль сбережешь, а человека потеряешь, – набралась храбрости Настя Никитична.

– Верное сужденье! – Баба Дуня даже головой покрутила: молодая–молодая, а не дура – впрок ученье пошло.

– Когда, бабушка, гости будут?

– Солнце закатится, работы угомонятся, вот и придут мои подружки.

– Тогда я погулять пойду.

– Сперва поешь, а потом ступай. И о житье договорить нужно… Коли у тебя на это языка нет, меня послушай. Значит, так… За квартиру ты мне ничего не должна: колхоз платит, а за питание возьму я с тебя рубль за день, и за красные дни да за наши деревенские праздники еще десяточку, а всего – сорок. Много?

– Боюсь, не мало ли?

– Какое мало! Дак ведь ты девушка послушная, чего ж не взять! А теперь за стол садись.

Подала баба Дуня три кринки – кринку молока, кринку сметаны и кринку меда – и еще самовар да пирог с грибами.

Настя Никитична налила кружку молока да назад в кринку вылила, и еще раз туда–обратно – «верхушку», чистые сливки перемешала. Баба Дуня улыбнулась:

– Милая, для кого сливки жалеешь? Кушай, коли вкусно.

Молока Настя Никитична выпила полную кружку, сметаны пригубила, налила чаю, а над пирогом рука дрогнула: уж не с мухоморами ли? Однако отрезала кусочек, зажмурилась, съела. Хорош пирог!

Чай был душист, с травками. Зачерпнула ложку меда, отведала и вздоха не смогла удержать. Не мед – луг после грозы. Она так и сказала бабе Дуне:

– Съела каплю, а будто с каждого цветка пробу сняла.

Баба Дуня в стороне сидела, веретено готовила, а тут зарделась, веретено отложила.

– Славно как сказала! Медок, с семидесяти семи купальских цветов. Сама собирала.

– Ульев‑то я и вправду не видала! – брякнула Настя Никитична.

– Все сама! С бабками нашими.

И поглядела на квартирантку.

– Спасибо! – встала из‑за стола Настя Никитична. – Никогда так вкусно не завтракала.

– И тебе спасибо на добром слове. А теперь по деревне погуляй.

* * *

Настя Никитична первым делом кинулась глядеть школу. Спрашивать где – не стала, да и спросить было не у кого: на улице ни души.

Вся деревня поместилась на горе. Построена она была квадратом, а из каждого угла этого квадрата сбегала с горы улочка. Чем долго объяснять, как да что, мы лучше нарисуем план Кипрей–Полыхани. Человек со смекалкой, а особенно тот, кто знаком с основами чародейства, поглядев на этот план, задумается и кое‑что сообразит. Непосвященным, однако, придется дать некоторые, объяснения. Есть колдовское слово ЗУМЗЕАЗ. Чтобы вызвать всесильную ведьму, нужно написать слово, как это показано на плане, встать в центре, произнести заклинание, и потом только успевай повелевать.

Настя Никитична в колдовстве не разбиралась, но удивилась разумности плана. Углядела она его с вершины холма, от правления. Вокруг терема–теремка простиралась не тронутая ни трактором, ни лопатой зеленая лужайка. На лужайке телята и цыплята, потом порядок домов, вишневые сады, а вот в промежутках между четырьмя улицами полыхали на солнце четыре поля кипрея. Скотные дворы были в низине, в той стороне, где садилось солнце. А там, где солнце всходило, стояло еще два здания. Дворец с колоннами – явно клуб и рядом длинная деревянная изба.

– Она и есть! – догадалась Настя Никитична и пошла с горы к школе.

Вся в деревянных кружевах, школа была как игрушка, как сказочный дворец для детишек.

Настя Никитична поднялась на высокое, широкое крыльцо и недоуменно помешкала. Дверь была не заперта, и всей охраны – к двери прислоненная щетка. Настя Никитична отставила щетку, толкнула дверь – открылась. Вошла в просторные сени, пахнущие загоревшими на солнце досками. Другая дверь нараспашку. Коридор просторный, есть где в переменку побегать. Отворила дверь в класс. Все как в современной школе: столы, раздвижная доска.

Учительский стол на возвышении. В столе щит управления. Настя Никитична оглянулась – нет ли кого? – и нажала на одну из кнопок: зашуршали, сдвигаясь, шторы на окнах.

«Это чтоб кино показывать!» – обрадовалась Настя Никитична.

И тотчас забеспокоилась, почему же все открыто. Возле доски заметила дверь. Тоже не заперта. Учительская. Просторная комната. Глобус на столе. Карты на шкафах. Шкафы стеклянные, в них чучела, коллекции жуков, бабочек, морских животных, окаменелости, гербарии.

«Надо обязательно сказать председателю! – совсем разволновалась Настя Никитична. – Это хорошо, когда людям своего села доверяют, но ведь такие коллекции – пожива туристу. А Кипрей–Полыхань туристы навряд ли обходят стороной…»

Приперев дверь школы щеткой, Настя Никитична постояла на крыльце, раздумывая, пойти ли ей ко Дворцу культуры – до него шагов сто – или пойти налево, к реке, звенящей детскими голосами.

«Пойду к своим!» – решила Настя Никитична.

Речка была под обрывом. Настя Никитична все еще не видела ребятишек, но вдруг услышала – кричат. Отчаянно, сразу все. Бросилась не чуя ног, а на самом обрыве подзадержалась, чтобы осмотреться.

Внизу стайка мальчиков и девочек. Окружили маленького, ругают. Значит, обошлось. Настя Никитична перевела дух, села в траву.

– Васька ты, Васька! – отчитывала старшая девочка виноватого. – Ведь голову на плечах носишь! Вот для чего только? В пескаря он обернулся! А если щука? Слопает – и пропал. Уж не спасешь слопатого.

Мальчик поднял голову, и Настя Никитична узнала своего провожатого.

– Щуки не было! – оправдывался Васька. – Щуренок в траве стоял. Я ему еще брюхо снизу пощекотал.

– Он щуку щекотать взялся! – охнула старшая девочка. – Так вот же тебе! Вот же тебе!

Посыпались шлепки. Васька заныл.

– Ступай домой! – зашумели на Ваську мальчишки. – И больше с нами на речку не просись. Не возьмем! Щуренка он щекотал! Обернись щукой, тогда кого хочешь щекочи. Или хоть ершом.

– Я больше не буду! – басом заревел Васька.

Ребята примолкли.

– Ладно, – сказала старшая девочка. – Простим на первый раз, но сегодня больше купаться не будешь. Сиди на берегу. Айдати в воду!

Настя Никитична не хотела, чтоб ее заметили, легла, раздвинула траву. Мальчишки и девчонки с разбега один за другим сыпались в реку. Они подбегали к насыпной горке, подпрыгивали, выкрикивали непонятное и в воздухе обращались в рыб.

– Да, это мои, – прошептала Настя Никитична, не в силах отвести глаз от реки.

А по реке сигали, отрываясь от воды поди на целый метр, серебряные рыбы.

Васька – провинившийся, белобрысый, ключицы торчат – сидел, обхватив колени, глядел, как резвились друзья.

Вылез на берег огромный, зеленый от старости рак. Настя Никитична хотела крикнуть Ваське: «Поберегись!» Но рак отряхнулся, превратился в деда, стянул поясом вязанку корешков, взвалил ношу и пошел тропинкой… к школе.

«Уж не сторож ли?» – подумалось Насте Никитичне.

* * *

– И вы во все это верите?

Настя Никитична вздрогнула, вскочила. Перед ней стояла девушка в замшевой куртке, в замшевой юбке много выше колен, в сапогах–чулках и в красной косынке.

– Товарищ Федорова, – подала девушка руку.

Настя Никитична пожала.

– Слабая у тебя рука, товарищ! – сделала Федорова замечание и раздавила руку бедной Насте Никитичне, та даже присела.

– Вы что?!

– Нам надо быть сильными. Это миф, что с предрассудками покончено. Они налицо. Вот я и спрашиваю тебя, товарищ: веришь ты во все это или отрицаешь?

Настя Никитична опешила.

– Я, конечно, отрицаю. Я на крик сюда прибежала. Тут мальчик Вася превратился в пескаря, и его щука чуть не проглотила.

Товарищ Федорова подошла к обрыву, и тотчас веселье на реке смолкло. Дрожащие, закупавшиеся мальчики и девочки выбирались из воды, сбивались в тесный круг возле трех–четырех горящих щепок, которые зажег Вася.

– Тебе небось рыбы мерещились? – спросила товарищ Федорова. – Все это чистый гипноз. Можешь мне поверить. Сама лекцию читаю: «Сон и сновидения». Тут много мастеров! Они в старое время жульничеством жили, так сказать, использовали с целью наживы темноту масс – знахарили. Я даже статью готовлю в центральный журнал «Наука и религия»…

Настя Никитична, жалея будущих своих учеников, слушая, помаленьку отходила от реки, и товарищ Федоровой тоже пришлось устремиться следом.

Она была страстно увлечена беседой, в которой Насте Никитичне отводилась роль слушателя. Пришли ко Дворцу культуры.

– Прошу ко мне! – пригласила товарищ Федорова, указывая на дверь между четвертой и пятой колоннами и одновременно на плакат над дверью. Белым по красному гласило: «Только в социалистическом обществе исчезнут всякая религия и всякие предрассудки».

– Держим первое место по антирелигиозной пропаганде, – скромно бросила товарищ Федорова. – В области! Между прочим, плакаты писали сами колхозники. Многие тексты не из спецлитературы, а, так сказать, гражданственное творчество масс.