Текст книги "Солдат Орешек"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Солдат Орешек и Банник

Поглядел на себя солдат Орешек: не годится в стогу ночевать. Мундир в тине, мокрый, в сапогах хлюпает.

Скатился Орешек со стога, пошёл в деревню. Крайняя изба ночного гостя не пугается. Постучал солдат в крайнюю избу. Отворила ему дверь старуха. Поглядела на солдата – и ну хихикать.

– Явился – не запылился! А уж мокрый, как курица. Как такого в избу пустить – наследишь. Ступай-ка, солдат, в баню. Она у меня нынче топленная. Обсушись, помойся с дороги, а уж тогда и в избу просись.

– Отчего же не помыться? – говорит солдат Орешек.

И отправился, не смутясь позднего времени, в баню.

В предбаннике по углам ветер свистит, холод по полу катает.

– Неужто старуха шутку со мной сыграла, – думает Орешек.

Открыл дверь в баню, а там, как в печке.

Обрадовался Орешек, разделся, прихватил с собою Анчуткины перья и нырнул в банную благость.

Камни в печке красные, от них и свет, да ещё пеньки гнилые по углам мерцают.

– Со мной пришёл мыться? – спрашивают Орешка.

Тот туда-сюда глянул и видит: белый-белый старичок на верхнем полке сидит.

– Здравствуй, дедушка Банник! – говорит солдат. – Не знал я, что твоя теперь очередь. Могу и обождать.

– Отчего же, давай вместе мыться. Места хватит – силёнки бы хватило.

– Да кто её, силёнку нашу, измерял, – говорит Орешек. – Будет жарко, я вот пёрышками обмахнусь.

– А что это у тебя за перья? – спрашивает Банник.

– Да память по Анчутке. Из крыльев его надрал.

– Ахти! – удивляется Банник. – Лихой ты, видать, солдат!

– Какое там! – говорит Орешек. – Я обыкновенный. Вот мой унтер Иван Спиридоныч – старослужащий солдат, тот – калач тёртый.

Орешек разговоры разговаривает, а сам в шайку уже и воды налил, и веник сыскал.

– Давай, дедушка, похлещу тебя! Самому небось не больно сручно.

– Будь добрый! – согласился Банник, а сам на перья поглядывает.

Солдат и говорит:

– Если хочешь, могу и перьями, мне Анчуткиного добра не жалко.

– Уважь, – кивает Банник, – перо-то, чую, шёлковое.

Уважил солдат хозяина бани, а тот и говорит:

– Теперь ты ложись! Да не бойся. Неохота мне угаром тебя морить. У самого потом голова, как худой котёл, и трещит, и пищит.

На славу солдат Орешек помылся, попарился. Подарил Баннику Анчуткины перья напоследок, а тот его табакеркой отдарил.

– Откроешь, – говорит, – потихоньку. Тут на всех чих и нападёт. А тебе – ничего! То-то смеху! Я ведь – пребольшой шутник.

Засмеялся, на камни ковшик водицы кинул, закутался в пар, как в простыню, да и пропал.

Увидала старуха солдата, по-кошачьи фыркнула:

– Живёхонек!

– Хорошая у тебя баня, бабушка, – говорит солдат. – Спать клади. Разморило.

– Вот тебе тулуп. Вот тебе другой, – говорит старуха. – На один ложись, другим укроешься.

Солдат Орешек, Ведьма и барин

Лёг солдат Орешек и захрапел, да так, что все старухины мыши в подполье попрятались, а старуха радуется:

– Спи, голубчик, спи! Авось и до смерти заспишься!

Зажгла в печи малый огонь, поставила на огонь ведёрный чугун да и принялась варево поганое варить. Травки-отравки в тот котёл кидает, сама приговаривает:

 
Поспевай, зелье,
Поспевай, зелено.
Шуба тоща, будь моща,
Зубы железны, сердце из олова,
Восстань, воспрянь
На солдатскую голову.
 

Чует солдат Орешек: тулупы сами собой зашевелились. Смекнул – нечистое дело. А старуха вдругорядь наговор бормочет. Из котла собачий дух пошёл, тулупы обернулись двумя псами. А ворожея уж и третий раз песню свою проклятую завывает:

 
Поспевай, зелье,
Поспевай, зелено…
 

Солдат Орешек взял да и открыл табакерку – подарок Банника, псы как раз и ожили, вскочили на ноги. Языки у них до полу, огненные, а глаза – как оловянные пуговицы. Сожрут и не увидят, чего на зубах смололи.

Не уцелеть бы Орешку, да спасибо табакерочке. Поднялись звери-псы на задние лапы да как… чихнут. Стоят два дуралея и друг перед дружкой: ап-чхи! ап-чхи! Старая ведьма кулаком на них замахнулась, да и недомахнула:

– Ап-ап-ап-чхи!

Поднялся Орешек с пола, табакерку в одной руке держит, а другой саблю достал. Старуха, однако, смерти своей дожидаться не стала, вскочила на метлу да – в печь. Из печи высунулась, в четыре пальца свистнула и – фьють в трубу, а за нею псы её оглашенные. До третьих петухов в лесу чих стоял.

Лёг солдат Орешек на старухину постель, табакерочку рядом с собой поставил, чтоб ещё кому не вздумалось сон доброго человека тревожить, да и выспался всласть.

Утром умылся, саблей побрился, нашёл в печи чугунок с кашей, поел, и опять жить хорошо.

Идёт Орешек, песенку солдатскую посвистывает, во все стороны поглядывает.

– Вот тебе и раз!

Луг. На лугу на красном стуле сидит барин, чубуком дымит, смотрит, как землю пашут. Да вот дивное дело! Вместо коня в соху мужика запрягли. Тянет соху один, а погоняльщиков у него трое.

Подошёл Орешек к барину и говорит:

– Ваше благородие! Я человек мимохожалый, во многих землях был, но такого не видывал, чтоб на людях пахали.

– Ступай прочь! – говорит барин. – Не то мужика выпрягу, а тебя впрягу.

– Не могу я прочь пойти, – отвечает Орешек. – Я – солдат. Солдат мимо чужой беды не проходит.

Скинул ружьё с плеча, наставил на рукастых слуг и командует:

– Мужика выпрячь! Ать-два!

Слуги, на ружьё глядя, сговорчивые, выпрягли мужика.

– Барина запрягай!

Запрягли барина.

– Паши!

Барин кричит, грозится, соху не тянет.

Солдат как щёлкнет курком на ружьё. Слуги и давай барина настёгивать.

– За что они тебя так? – спрашивает Орешек мужика, а тот дышит не отдышится.

– Лошадь, – говорит, – Мопопа забрал.

– А какая же нынче пахота? – спрашивает Орешек. – Самое время косить.

– Самое время, – говорит мужик, – да Мопопа велел луга перепахать, каменьями засеять.

– А кто это Мопопа? – удивился солдат.

– Мы про него мало ведаем, – отвечает мужик, – только он теперь хозяин здешней земли. Все баре ему нынче поклонились.

Тут солдат Орешек ружьё на плечо закинул да и командует:

– Ступайте все по домам да живите, как прежде жили.

Слуги на землю кинулись, и барин с ними.

– Помилуй, солдат! Мы лучше поле вспашем друг на дружке, чем указ Мопопы не исполнить.

– Не тряситесь, – говорит Орешек. – Лучше укажите мне дорогу к Мопопе.

Барин рад от солдата избавиться, показал дорогу.

– Избавишь, – говорит, – нас от Мопопы, все наши благородия царю бумагу напишут, чтоб тебе чин дали.

– Отчего не избавить, избавлю! – храбрится Орешек. – Не таким рога сшибали. Только уговор, барин: обидишь мужика, тогда и я тебя обижу.

С тем и разошлись.

Отправился солдат в путь, а сам думает:

– Повезло мне, дорога к Мопопе та же самая, что домой.

Подумал этак да язык себе и прикусил. Неужто Мопопа водворился в родной его деревне? Да и кто таков? И вспомнил Орешек Пропади Пропадом. Не его ли это козни?

Тут как раз ворона над головой солдата каркнула:

– Кар! Кар! Будешь знать, как нечистой силе перечить!

Ветер по вершинам забушевал.

– Шуу! Шуу! Будешь знать, как нечистой силе перечить!

Дерево надломилось, грохнулось на дорогу. Выскочил из дупла бельчонок да и свистнул:

– Фьють! Фьють! Будешь знать, как нечистой силе перечить.

Остановился солдат Орешек. Огляделся.

– Не знаю, – говорит, – где ты, Пропади Пропадом, рожу свою прячешь, а только так тебе скажу: волков бояться – в лес не ходить.

И пошёл, пошёл своей дорогой. Ать-два! Ать-два!

Солдат Орешек и Мопопа

Идёт Мопопа – все бегут.

Стоит Мопопа – все лежат.

Сидит Мопопа – всяк смерти ждёт.

– А какого он обличья? – спрашивает Орешек встречных людей. – Велик ли, мал?

А в ответ одна и та же песня:

– Идёт Мопопа – все бегут, стоит Мопопа…

На рожон дурень лезет. Бывалый солдат потому и бывалый, что сначала семь раз отмерит, а потом уж оттяпает.

– Где он, Мопопа? – спрашивает Орешек.

Молчат. И старые молчат, и малые. Махнут рукой на дорогу, да и весь сказ. Привела та дорога солдата Орешка к родной деревне. Прийти пришёл, но объявиться повременил. Залез на старую сосну, глядит сверху. Не видно Мопопы. Деревенька маленько захудала. Одна изба покривилась, другая прохудилась, третья на ветру колышется. А так ничего, видно, что живут люди.

Забрался солдат Орешек в колодец, разговоры кумушек послушать. Стоит в воде по грудь, не шелохнётся, а ухо – торчком! Только что за притча – не судачат бабы, как бывало. Воды наберут – и прочь.

Вылез солдат Орешек из колодца, в лесу обсушился, ружьё почистил, зарядил, саблю брусочком направил. И так ловко прокрался к родной избёнке – даже тень свою обманул. Дверь отворил – матушка у оконца пряжу прядёт.

Поглядела матушка на Орешка, палец к губам приложила и глазами на сени показывает.

Всё понял солдат. Ружьё с плеча долой, развернулся…

Стоит в углу, сеновал башкой подпирает здоровенный мешок. Ноги у этого мешка – мешки, руки – мешки, голова – мешок, а про пузо и говорить нечего.

На том мешке, что вместо головы поставлен, рот, нос, глаза углем нарисованы; ухо одно, глаз один большой, другой – маленький.

Стоит Мопопа, не шелохнётся, делает вид, что нет его.

Солдат Орешек – не промах.

Пальнул в Мопопу из ружья да и вон из дому.

Обернулся, а Мопопа крышу башкой поднял – уже во дворе. Дырка в груди дымится, да, видно, мешку от пули не больно.

Выхватил солдат саблю и на Мопопу. Рубанул сплеча! Не берёт. Словно в стог сена саблей ткнул. Мопопа с боку на бок перевалился – да и вот он, руку-мешок занёс уже было над головой Орешка.

Отступать солдату пора. Он и отступил. А что делать, если ружьё врага не берёт и сабля тоже.

Бежит Орешек что есть духу по деревне, а Мопопа с боку на бок переваливается, за спиной пыхтит. Загнал солдата вконец, споткнулся Орешек о коренья старого дуба, упал, вскочил. Тут его по голове таким тяжёлым, таким пыльным мешком вдарило, что и сам, как мешок, рухнул, и темно в глазах стало.

Свадьба

Очнулся солдат Орешек: что такое?

Верёвками к дереву привязан, да так туго, и пошевелиться невозможно.

Сверху ему далеко видно. Деревня вот она, а в деревне будто бы праздник затевают. Столы на улицу вытащили, избы ветками убрали, а люди как вымерли.

– Пропал ты, солдат! – скачет барин под деревом. – Совсем пропал. Приказано тебя сжечь. Я уже и мужиков в лес за дровишками послал.

И точно! Плетутся нога за ногу мужики из лесу, дрова на себе тащут. Принесли, сложили под деревом.

– Зажигай! – торопит барин. – Солдата до свадьбы велено спалить.

Сам и огонь добыл, а дрова не горят. Уж такие это сырые дрова, словно их из болота достали. Да так оно и было.

– Негодники! – вопит на мужиков барин. – Марш в лес, не то я вас вместе с солдатом на том же дереве изжарю.

Мужики в лес отправились, а солдат Орешек призадумался, как же помочь себе.

– А чья это свадьба? – спрашивает.

– Его препыльности Мопопы! – отвечает барин.

– Какая же дура за него идёт? За мешок с трухой?

– Девица Маланья, за ней на карете поехали.

«Ну ладно, – думает солдат Орешек. – Себя спасти – четверть дела, полдела – Малашу спасти, а дело – людей от Мопопы избавить».

И ещё думает: «На доброе жадным я не был, не оставят меня в беде».

Тут ему на ухо и сказали:

– Мяу!

Кот пожаловал! Тот самый кот, которого Орешек у Верлиоки до отвала накормил.

– Этого, что ли? – башкой на барина показывает, а сам верёвки лапой дерёт, вот и руки уже свободны.

– Этого, что ли? – опять спрашивает.

Барин глядит на кота, трясётся.

– Коты людям не страшны! – говорит.

– Ну это смотря какие! – Обиделся кот, да как фыркнет, как сиганёт с дерева на барина, а тот, слабый человек, бух наземь – и глаза закатил.

Освободился солдат Орешек от пут и в лес подался. Кот за ним. Сели на полянке, задумались.

– Как же это Мопопу-то одолеть? – спрашивает Орешек.

Кот лапой по усам туда-сюда провёл и отвечает:

– Должно быть, без мышки тут не обойтись.

– Мышку я тебе словлю, – говорит солдат, – а куда её деть?

– В Мопопу запустить, в прореху от пули твоей.

У солдата в затылке зачесалось.

– Не больно простое это дело. Однако попробуем. Как говорит мой унтер Иван Спиридоныч: кивер раньше порток надевать не след.

Раскопал Орешек норку, поймал мышку. В платок завернул, в карман положил, а тут и задрожала земля от конского топота: шестёрка коней карету мчит.

В карете Малаша-милаша слёзки льёт. За мешок ведь замуж выдают, а мил-друг, солдат Орешек, без следа канул.

Карета всё ближе, ближе, и вот беда: не идёт на ум солдату, как ему остановить лихих коней, как с Малашей на единый миг свидеться.

Но на то он и солдат, чтоб думать быстро. Выхватил из-за пазухи золотой Чертовкин гребешок, кинул перед конями. И вот уже ни дороги, ни поляны – встал перед каретою дремучий лес. Солдат Орешек дверцу кареты отворил да и говорит:

– Здравствуй, Малаша-милаша!

Обвила девушка милого руками, к сердцу крепко прижалась.

– Не чаяла тебя повидать! Бежим скорей, покуда Мопопа не явился.

– Мы-то от него убежим, другие не убегут, – отвечает Малаше Орешек. – Вот тебе мышка, пусти её Мопопе в прореху от моей пули. Я ему в грудь угодил. И ничего не бойся. Недолго Мопопе бесчинствовать.

А по лесу треск, шум. Мопопа ломится. Передал Орешек Малаше мышку да и был таков.

Привёл Мопопа невесту в деревню. Встал посреди улицы. Малаша – по левую руку, по правую – женихова родня: Анчутка, Чертовка, ведьма косматенькая.

Солдат Орешек в копёшку сена забрался, наблюдение ведёт. Сабля наготове, и кот рядом. Видит солдат, Банника среди Мопопиных родственников нет. Обрадовался:

– Не всякий и ведьмак с тобой дружбу водит, Мешок! Да и гостей что-то нет.

Только барин с барыней перед Мопопой вьются, как мухи.

Мопопа поглядел, поглядел да как рявкнет:

– Гнать гостей на пир!

Барин, словно петушок на жёрдочке, заскакал, кинулся на слуг, слуги – по избам, мужиков да баб в шею – свадьбу гулять. Бредут люди понурясь, кто в чём, неумыты, непричёсаны.

Говорит кот Орешку:

– Моя пора приспела.

Малаша-милаша стоит ни жива ни мертва, мышку в руке держит, а как пустить её Мопопе в дырочку, не ведает. Мопопа с Малаши глаз не сводит: один-то глаз у него с колесо, другой с копеечку.

Вдруг птичка – синие пёрышки! Вьётся над Мопопой так и этак, а он на птичку не глядит, упёрся глазищами на Малашу – и хоть пропади.

Поняла птичка, что до красоты её Мопопе дела нет, и уронила на него капельку. Что тут поднялось! Вся сатанинская дружина завопила, завизжала, кинулась птичку ловить, а Мопопа поднял свою руку-мешок и утёрся. Вот тут-то Малаша и сунула в прореху мышку. Завозилась мышка в Мопопиных нутрях, зашебуршила.

Услышал кот мышку – спину выгнул, когти выпустил, сиганул Мопопе на грудь, а мешок-то гнилой оказался, затрещал да и разъехался надвое. Посыпалась на землю всякая труха, ухнул Мопопа наземь и стал себе, кем был, – мешком негодным.

Нечистая рать взбеленилась было, да явился перед нею солдат Орешек. Табакерочку – подарок Банника – открыл.

– Пожалуйте! – говорит.

Народ честной встрепенулся, туда-сюда колыхнулся да и всем миром:

– А-а! Аа-пчхи!

Для нечистого племени человечий чох – всё равно что крик петушиный. Так и сдуло всех!

Тут и самого Орешка табачок пробрал, повело ему нос на сторону, да и – апчхи! – с Малашей разом!

Поклонились люди солдату-избавителю и сказали:

– Здоровьице вам, Орешек Иванович! Будьте и вы здравы, Маланья Лукинишна!

Рассыпались люди по избам, умылись, нарядились и вышли на широкую улицу весёлую свадьбу играть. Чего ж откладывать-то, коли столы готовы, жених с невестою вот они: жених – молодец, невеста – красавица. Орешек с Малашей матушке поклонились, а она их благословила.

Удалась свадьба на славу, и особая честь на ней была коту.

Тут бы сказке конец, да не всё сказано.

Последняя сказка

Отпуск солдата невелик, пришла пора в обратную дорогу собираться.

Малаша-милаша и говорит:

– Я с тобой пойду, Орешек. В чужих краях, может, и лихо, да только в разлуке жить не хочу, и родителям моим поклониться нам нужно.

Орешек – лёгкий человек.

– Пошли, – говорит. – Мне ещё три года служить. С милой женой три года за год сойдут.

Попрощались они с матушкой, с соседями, с котом. Кота за его подвиг в деревне все почитают, каждый день ему как масленица.

Долго ли коротко, пришли Орешек и Малаша на хуторок. Выбежали из дома батюшка с матушкой и ну дочку обнимать, слезами поливать: навсегда прощались, а дочка вернулась, да не одна, с мужем. Тут сестрички из дому выпорхнули, как ласточки. Сколько их, и не сосчитать по пальцам.

Избавителю все рады, повели в дом, за стол посадили, угощали наперебой. Девицы хоровод водить пошли. Да только как покатилось солнце за леса, так и веселье кончилось.

Тут бы постель стелить, а все стали из дому собираться.

– Что за притча? – спрашивает Орешек.

– Такая уж у нас доля, – говорят. – Завелась в избе нечистая сила. Днём спокойно, а ночью и единой минуты не усидишь.

– Всё неймётся ей! – говорит Орешек. – Негоже хозяевам на ночь глядя из дома бежать, под кустами по-звериному сидеть. В доме лягу.

– Слово зятя – тестю заповедь, – говорит крестьянин. – Только ты, солдат, голову под подушку клади, не ровён час – отшибут.

Постелила Малаша-милаша Орешку на лавке, поклонилась ему, всё семейство поспешило прочь из избы.

Позевал солдат, позевал да и на боковую.

А в избе покойно, даже мышка под полом не скребёт. В сон потянуло. Орешек – бывалый человек, пустого геройства не понимал. Сказано – прячь голову. Отчего же не послушать доброго совета?

Лёг Орешек на жёсткий кулак, а голову пуховой подушкой закрыл.

И только глаза ему дрёмой смежило, ну словно по костякам дурак какой палкою затрещал, как по забору.

Где уж тут спать!

Приподнял Орешек край подушки – господи помилуй!

Половицы стоймя стоят: вкривь, вкось, а по ним, как смычок по струнам, скалка скачет.

В подполье то ли дым клубит, то ли лохмотья на сквозняке веют во все стороны. Завозился Орешек, чтоб получше разглядеть, да тут как шваркнут в него ведёрным чугуном.

Над самой подушкой о стену грохнуло, полилось.

А лавка – ну будто конь взбесившийся, то на дыбы, то взлягушки. Вцепился Орешек в лавку, а свистопляска пуще. Половицы хороводом пошли, потолок колесом прогнулся. Печь хоть и стоит на месте, но каждый кирпич сам по себе танцует. Не печь, а марево дрожащее.

– Однако довольно, нагляделся, – сказал себе Орешек. – Ночью коли службы нет, солдат спит. Завтра ноженькам топать да топать.

Пристегнул себя ремнём к лавке да и заснул.

Утром вскочил было – ни туда, ни сюда. О ремне вспомнил. Отстегнул себя от лавки. Огляделся. Половицы на месте, печка как печка, под печкой чугун.

А кости, однако, ломит, словно цепями отмолотили.

Задумался Орешек.

Тут и вспомнился ему один рассказец унтера, старослужащего Ивана Спиридоныча. Ухватился за рассказец этот Орешек, как за ниточку, ну а хорошо за ниточку потянуть, то, как бы ни был велик клубок, размотать его – дело времени.

Прибежала Малаша-милаша, увидала, что Орешек жив, здоров и весел, дух перевела.

– Чтой-то ты бледна нынче? – спрашивает Орешек, а Малаша отвечает:

– Ночь сегодня больно длинная выдалась, сон не шёл.

– А я так славно выспался, – говорит Орешек. – Ну, собирайся в путь-дорогу да зови батюшку, словечко ему на прощанье хочу сказать.

Позвала Малаша-милаша отца.

Говорит солдат:

– Вспомни, батюшка, ладно ли ты с соседями живёшь?

– И ладно и мирно, – говорит тесть.

Тут солдат Орешек пошёл за печку да и выдернул из потайного места сучок рогатый.

– Кикимору тебе кто-то в дом поселил.

– А ведь ночевала у нас тут побирушка косматенькая! – вспомнил крестьянин. – В тепло её пустил, на печь.

Вышел Орешек из дому, поломал сучок надвое и спрашивает:

– Далеко ли ты, Пропади Пропадом?

Запищал тут ветер по-комариному:

– Ой, солдат, век бы тебя не видеть!

– Вот и лети себе в Тридесятое царство, чтоб не путался под моими ногами.

– Рад стараться! – пискнул Пропади Пропадом и сгинул, как велено ему было, в Тридесятое неблизкое царство.

А солдат Орешек пошёл службу дослуживать. И Малаша-милаша с ним, со своим суженым, с Орешком свет Ивановичем.