Текст книги "Солдат Орешек"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Солдат Орешек и Пропади Пропадом

Идёт солдат Орешек, пылит сапогами. Песню запоёт – хорошо, молчит – тоже хорошо. По-всякому хорошо, когда домой с дальней стороны ворочаешься. Да и чего кручиниться: одет по форме, воинскому делу обучен и к любому фортелю готов. Оно хоть и весело солдату, но глазами всё видит, ушами всё слышит.

Вот и смекнул – птицы не поют!

Солнышко, день тёплый, а не поют. К чему бы это?

Туг и дорога запетляла, заметалась, ткнулась в мосток, а за мостком – сорок сороков нехоженых тропинок.

Сел солдат Орешек на брёвнышко, снял сапоги, портянки размотал, ноги – в воду, остужает от горячей ходьбы.

И слышит – кап, кап!

Заглянул под мосток, а там Малашка-замарашка на горючем камне сидит, слёзы в воду роняет.

Солдат Орешек портянки намотал, сапоги надел, сошёл с мостка на землю, а уж тогда и поздоровался:

– Здравствуй, девушка!

– Здравствуй, дяденька! – говорит.

– Чего тут сидишь во тьме? На солнышко пошли!

– Ой, дяденька! Спасибо, что пожалел! – говорит. – Только ты беги без оглядки отсюда, за мной Пропади Пропадом вот-вот пожалует.

– Что за чудо-юдо? Не знаю такого! – удивился солдат. – За какую, однако, провинность он тебя к себе забирает?

– Моя вина невелика, – плачет девица. – Пекла я блины да и опрокинь тесто, а батюшка мой в сердцах заругался: «Пропади ты пропадом под Калинов мост!» Тут и набилась в избу всякая нечисть. Настращала батюшку. Тому делать нечего, никто его за язык не тянул. Вот и привёл он меня сюда, под Калинов мост.

– Ну ладно, – говорит солдат, – с тобой посижу, погляжу на Пропади Пропадом, велика ли страсть.

Только сказал, брёвна на мосту заходили, колёса да копыта по брёвнам застучали.

– Лёгок на помине! – Выхватил Орешек саблю да и побежал вон из-под моста, чтоб манёвр в бою был, коли бой приключится.

Глядит – карета. Да такая чёрная, словно её в дёгте вымазали. Вместо коренного – козёл, а по бокам – прежний царь с царицею, с того света.

Вышел из кареты пан. Усы на сажень, кафтан атласный, в шапке – красное перо и глазёнки, как горящие угли.

А так – обыкновенный пан. Разве что сапожки из козлиной кожи да вместо каблуков – копыта.

– Ты чего тут, солдат, делаешь? – спрашивает Пропади Пропадом.

– Тебя дожидаюсь.

– Так я не за тобой, за девицей.

– А мне её жалко.

– Уж не биться ли за такую замараху вздумал?

– А почему не биться, буду биться. Какая бы ни была, а душа человеческая. Дело у меня такое, солдатское, за слабого стоять.

– Знаю, Орешек! Солдат ты добрый. Из ружья палишь, саблей рубишь. Только со мною долго не навоюешь. Ни пуля, ни сабля меня не берут.

– Да уж, наверное, так и есть, – согласился Орешек. – Однако ж без боя человеческую душу тебе не отдам.

Выскочил солдат на мост, саблю из ножен выхватил…

Захохотал Пропади Пропадом, закатился. И что за диво: и за мостом он, у самой воды. И возле леса тот же самый пан красноглазый. И на лугу! И там, и здесь, и где его только нет, впереди и позади.

Орешек прищурил один глаз, прищурил другой, начертил вокруг себя саблей круг, ружьё с плеча снял да и бах-бах, чтоб нечистой силе неповадно было солдату голову морочить.

И ни пана, ни кареты с козлом да с бывшими царями. Гремит, катит на солдата бочка. Чем ближе, тем больше. Выше леса. Орешек перед той бочкой меньше муравья. И уж вот она, налетит – мокрого места не останется.

Тут солдат Орешек, чтоб зря-то не пропасть, кинул саблю свою на дорогу. Сабля кривая, наехала на неё бочка да и в сторону – бряк с моста на камни. Обручи полопались, доски посыпались. Такой грохот пошёл, словно целый город завалился.

А на солдата коршун с неба упал. Ещё и не добрался до солдатской дублёной кожи, а с когтей уже кровь капает.

Орешек то присядет, то ружьём отмахнётся. Коршун всё злей нападает, того и гляди, в глаза вцепится.

Схватил Орешек кусок обруча да как кинет его наотмашь. И застонала птица человечьим голосом, наземь рухнула с перебитым крылом.

Только солдат дух перевёл, а у коршуна пёрышки все взъерошились, зашевелились, и загудел, заплясал по небу чёрный клубок пчелиного роя.

Сбежал Орешек с моста под мост, сорвал с головы кивер, давай воду из реки черпать и на пчёл брызгать. Тут они и повисли, как борода, на калиновом бревне.

Солдат, долго не думая, ранец снял, пожитки вытряхнул, подставил ранец, смахнул в него рой, закрыл, ремни застегнул да и придавил горючим камнем.

– Ступай себе домой, девица, – говорит Орешек. – Все твои напасти позади.

Тут девица улыбнулась, водою проточной умылась, и увидел солдат: замарашка-то – красавица.

Провожала Малаша-милаша избавителя за Калинов мост, а потом по лужку пошла до лесу, а потом и через лес до пустоши.

– Так бы шла и шла за тобой, – сказала солдату, – да не зовёшь ты меня в даль дальнюю, в жизнь бесприютную.

И сказал солдат Орешек Малаше-милаше:

– Покойных дорог у солдата не бывает, потому и не зову в даль дальнюю. А в жизнь свою бесприютную, однако, зову, коли не страшно тебе, девушка, быть солдатской женою.

– Страшно, – говорит Малаша-милаша, – да без тебя теперь жизнь не жизнь.

– Коли так, жди меня на обратной дороге. Проведаю матушку мою, испрошу у неё благословения, да и пойдём с тобою, душа моя, рука об руку, одной дорогой, а велика ли она будет, коротка ли, то судьба наша знает. Мы не сплохуем – злыдню тощую не повеселим.

И на том они расстались.

И махала Малаша-милаша вослед солдату рукою, а солдат шёл да всё оглядывался, покуда дорога прямо вела.

…Шёл солдат Орешек, шёл да и встал. Как же без ранца – непорядок в амуниции.

Поворотил назад.

Подошёл к Калинову мосту, глядит: на месте ранец, горючим камнем придавлен. Вокруг пожитки солдатские пораскиданы, цены невеликой, но все для жизни нужные.

Призадумался солдат Орешек. Вытрясти из ранца нечистую силу – хлопот потом не оберёшься, и бросить ранец тоже никак нельзя.

Вспомнил тут солдат своего унтера Ивана Спиридоныча. Унтер Иван Спиридоныч о солдатской амуниции говаривал: «Солдат потому и солдат, что всякая вещь при нём и для его солдатской надобности во всякий час прилежна».

– Эх! – говорит Орешек.

Сдвинул горючий камень, взял ранец, открыл да и тряхнул на воду. Там ведь пчелиный рой сидел. Ан нет! На то она и нечистая сила, чтоб честного человека дурачить. Полетела из ранца пыль, мелкая, едкая, столбом пошла!

У самой пропащей бабы в избе столько пыли не наберётся.

Чихнул солдат Орешек и подумал про себя: «Вот тебе и Пропади Пропадом».

Тут засвербил в ухе тощий ветерок, чудится Орешку, будто говорит кто-то:

– Дождёшься ты у меня, солдат! Узнаешь, как совать нос не в свои дела.

Не стал солдат Орешек на словах с нечистой силой спорить.

Покрутил пальцем в ухе, протёр свой ранец пучком травы, пожитки сложил и – в путь-дорогу.

Солдат Орешек и Верлиока

Идёт солдат Орешек лесом. Деревьям в том лесу тесно. Небо над дорогой закрыли. Темно. А по верху-то ветер всё у-у-у да у-у-у! И не понять: может, это не ветер, а волк.

Солдат ничего! Шагает!

Вдруг задрожала земля под копытами да под колёсами. Нагоняет солдата карета о шести лошадях цугом.

Орешек – на обочину, пропускает поезд. А возница лошадей вдруг осадил да и машет солдату: становись на запятки, домчу.

Коли приглашают, чего упираться.

Вскочил Орешек на запятки, гикнул возница на лошадей. Они и взялись с места. И понесли. Да так, что ветер в ушах, как щенок, скулит, жалуется. В глазах рябит. Колёса уж и не крутятся, юзом пошли. Карета по дороге, как по морю, с боку на бок переваливается. Заденет за куст какой – не приведи господи, что будет. Щепы не собрать.

Зажмурился Орешек. И сразу тихо стало. Ветер улёгся.

Глаза открыл – небо, солнышко.

Смотрит, что за оказия!

Сидит он в вороньем гнезде, на вершине высоченной сосны, на самом краю леса. На той самой опушке, где с Малашей-милашей расстался.

Делать нечего.

Слез с дерева.

Смолу с рук ободрал да и пустился в путь той же дорогою.

Шибко осердясь на себя, шагал. А как не сердиться? Попался на проделки Лешего. Кому-кому, а солдату такая промашка – обидная.

Пора бы и на привал, солнце в зените, да Орешек упрямится, шагает.

И нагнал мужичонку на телеге.

– Далеко ли, служивый, путь держишь? – спрашивает мужичок. Корявенький такой, бородёнка запущена, глазки заспанные.

– Домой иду, – говорит солдат. – Матушку проведать.

– Садись, подвезу.

– А чего ж не сесть?

Сел солдат в телегу. Заскрипели. Скрип да скрип. Скрип да скрип. Кинуло Орешка в сон. Только клюнул – посвежело. Воздухом потянуло. Зевнул Орешек. Смотрит – в том же вороньем гнезде сидит.

– Ну погоди, дедушка! – говорит Орешек. – Будет и на моей улице праздник.

Слез с дерева и опять пошагал, по той же дороге малоезженой.

Далеко ушёл.

Поредел тёмный лес. Там поляна, здесь поляна. Смотрит – лошадь пасётся.

Остановился солдат, прищурился и дальше потопал. Тут ему стыдно стало.

– Этак я и сам себе верить перестану.

Вернулся. Достал из ранца верёвку, сплёл уздечку. Сел на лошадь, вдарил её по бокам да и очутился в тот же миг в вороньем гнезде.

– В третий раз, дедушка, твоя взяла! – Тут уж солдат Орешек не осердился, засмеялся.

Слез с сосны, а уже темень. Весь день шагал, только вот ушёл не больно далеко.

Сел солдат под сосною.

Пожевал солдат кус хлеба, сапоги снял, портянки перемотал и пошёл дорогой малоезженой, но своими же ногами топтанной.

Пошёл, пошёл голубчик, тьмы ночной не страшась.

А черно кругом, словно в печку залез: руку поднеси к носу – не увидишь. Только Орешек не на глаза надеется, а на свои солдатские ноги. Солдатские ноги как добрый конь. Отпусти их, сами собой приведут к жилью.

Ветер подул, тучи развеял.

Явились на небе звёзды. Света от них не много, но сердцу с ними веселей. Дорога-то солдату попалась – не приведи господи. Лес со всех сторон обступает, как в чулане тесно.

Вдруг смотрит солдат Орешек и не верит – огонь впереди. Днём, когда на каретах катил, жилья не встречал, а ночью – извольте радоваться.

Огонёк светит, манит. Солдат Орешек хоть и не верит глазам, а шагу прибавил.

Подошёл ближе: видит – чудо! Не в избе огонь горит, и не костерок это. Под землёй золотой сноп золотыми колосьями играет. Клад!

Подивился, но с дороги своей не свернул.

«Или дедушка опять шалит, глаза отводит, – думает Орешек, – или ещё какая нечистая сила».

Прошёл мимо. Десяти шагов не ступил, из-под ног, на самой дороге – свет. Так и шибает в глаза!

Вроде бы печку топят, да вместо поленьев – камешки живым огнём горят: синим, красным, белым, как день. Добыть такой камешек – и сыт будешь, и нос в табаке.

Солдат Орешек переступил клад и своей дорогой идёт, пыхтит. Жарко ему всё же. Искушение! А нечистая сила тоже в раж вошла. Каруселью чудеса крутит.

Направо – на дереве на золотых цепях сундук хрустальный висит. В сундуке – платье королевское, пером жар-птицы подбитое. И корона там, и яблоко, и другой королевский причиндал.

Налево – белая свинья мордой землю роет, а из-под рыла всякая драгоценная всячина: запоны, побрякухи, безделухи, обглядухи.

Назад поглядеть: на дубу – куриное гнездо. В гнезде селезень – золотые пёрышки: утицу серебряным клювом в голову клюёт, а утица с испугу алмазные яйца роняет.

Впереди и подавно – мельница. Чего мелет не видать, только из-под жернова на дорогу золотой песок без роздыху и остановки сыплется.

Конь вдруг заржал. Объявился под деревом, на котором сундук хрустальный с королевской одёжей. Мол, бери, садись, поезжай! В любом королевстве примут и принцессу в жёны дадут.

Засмеялся солдат Орешек.

– Э! Как нечистая сила изгаляется!

Тут все клады и рассыпались прахом, только вонь от них пошла, словно гадость какая сгорела.

В лесу просторней стало. Дорога забелела, звёзды замигали.

Совсем солдат Орешек ноги отшагал, идёт, на ходу спит. Можно бы и под деревом лечь, да место уж больно ненадёжное.

Глядь-поглядь – огонёк! Лучину в избе полуночник бессонный жжёт.

Лучине солдат Орешек поверил, свернул с дороги.

Подошёл ближе – забор. Ищет ворота, да никак во тьме не найдёт.

– Эх! – говорит.

Перелез через забор. Собаки не слыхать, а изба не изба – терем! Взошёл на крыльцо – дверь не затворена. Орешек в сени, о косяк, однако, постучал.

– Хозяин! Нельзя ли прохожему солдату переночевать?

В ответ – молчок. Только лучина мигнула да и погасла.

Назвался груздем – полезай в кузов.

Переступил Орешек порог. Тьма – глаз выколи. Вдруг под ногами два зелёных огонька зажглись.

– Здравствуй, кошачье племя! – обрадовался солдат живой душе. – Коли за хозяина, принимай! Гость и голоден, и от устатку с ног валится.

Глаза погасли, а зажглись уж возле печи. Заслонка в печи, как дверь в амбаре. Отставить – сил не хватило, а вот уронить – как раз.

Дохнуло из печи, будто из угольной ямы. От жара не то что в избе, в лесу посветлело.

Видит солдат: вместо поленьев – деревья, котёл о сорока вёдер до краёв мясом набит.

Чует Орешек – о сапог его кто-то трётся. А это кот! Чёрный, тощий – заморыш заморышем.

Завёл в котёл деревянный половник и вычерпнул две дюжины перепёлочек. Одну дюжину коту, другую себе.

Только пёрышки ощипал, слышит: пик да пик. Прежалобно. А это птичка – синие пёрышки в клетке пикает. Насыпал Орешек пичуге хлебных крошек из своего ранца, сам приговаривает:

– Кушайте, ребятки!

Кот кушать кушает, а мурлычет свое:

– За жа-лость хо-зяин тебя не пожа-лует!

Тут лес ходуном вдруг заходил.

Пичуга – молчок, кот – за печь, будто его метлой шваркнули. Орешек за котом.

Распахнулась дверь, будто её бурей вышибло. Явился в дом хозяин, Верлиока одноглазый.

За спиной Верлиоки – рыбачья сеть, а в сети вперемежку: косули, кабаны, рыба и птица.

Кинул Верлиока добычу у порога, а сам к печи.

– Кто погасил лучину? Кто уронил заслонку?

Дунул на огонь – печь изморозью покрылась. Котёл вытащил и давай жрать всё что ни попадя: с рогами-копытами, с чешуёй, с пером, с шерстью мохнатой.

Котёл языком вылизал, свалил в него добычу и – в печь. Плюнул-дунул – огонь и занялся.

Сел Верлиока на лавку, упёрся глазом в печь и говорит:

– Что мне кирпичи, я сквозь землю на три сажени вижу. А ну, выходи незваный гость.

Орешек упираться не стал, вышел.

– Поиграй со мной, солдат, – говорит Верлиока. – Да смотри, как заскучаю, так и съем тебя, с ружьём, с саблею.

– В догонялки с ним поиграй, – мурлычет кот из-за печи.

– Догонялки игра старая, – говорит солдат. – Я другую знаю: погонялки.

В ту пору, на солдатское счастье, месяц на небо взошёл.

Подставил Орешек бляху, что на ремне, под лунный луч, лунный заяц и скакнул на стену.

– По зубам ли тебе, Верлиока, этакая дичь? – и на потолок зайца посадил.

Верлиока-то как сиганёт – дыру башкой в потолке прошиб, а заяц уж на полу.

Верлиока наструнился, напыжился – шмяк об пол! А заяц у него на носу. Верлиока размахнулся, развернулся да так хватил себя по носу, что и дух вон!

– Эй, ребята! – говорит Орешек коту да птичке – синие пёрышки. – Не повезло с ночёвкой. Ну да солдату весь белый свет – дом родной.

Отворил он клетку, отпустил пичугу на волю. Загасил огонь в печи.

– Отъедайся, Кот-коток, вострый коготок, да и гуляй себе на свободе.

Отворил двери, окна и вышел к другу своему, к Месяцу Месяцевичу.

– Постой, братец, на часах, солдату спать пора. Земля – перина, одеяло – небо, заскорузлый корень – подушка, а сны сладкие.

Спит солдат, а месяц на часах стоит.

Солдат Орешек, Чертовка и Анчутка

Пробудился Орешек, когда птицы уж все песни спели. Поглядел по сторонам: лес – зелёный, небо – синее. Вспомнился вчерашний день, и только головой покачал:

– Хитра нечисть, а всё ж человеку не ровня. На гадости только и хватает ума.

Переобулся солдат. Нет воды – росой умылся. Хлеба нет – щавельку пожевал. И в путь. Ать-два, ать-два – тут и лесу конец.

Лужок в ноги ластится. Речка по лужку – донышко золотое. Вместо моста – дерево с берега на берег. А на дереве этом – человек. Подошёл Орешек поближе, так и есть – человек. Девка!

Платье на ней зелёным огнём отливает. Волосы чёрные, как чёрная мгла, а руки белые. В руках – гребень золотой.

Чешет девка волосы гребнем, а сама с солдата глаз не сводит. И всё смеётся, смеётся. Да и сказала вдруг:

– Орешек, что же ты под ноги себе глядишь? Этак и счастье своё прозевать недолго. Иди ко мне! На брёвнышке посидим.

– Отчего же не посидеть! – сел Орешек на брёвнышко, смотрит на девку. – Вот он я. Чего ещё скажешь?

– Скажу – невежливый ты, солдат. К девушке нужно с ласкою подходить, с пряничком. Тогда и тебя полюбят. Клади мне голову на колени, я тебе волосы золотым моим гребнем расчешу, может, и поумнеешь наконец!

– И то правда! – Снял Орешек кивер да и лёг к девке головой на колени.

Запустила девка солдату гребень в волосы, а сама песенку запела:

 
На Ивана упрямого – кнут,
Захару – с три короба наврут.
Георгию – слава, Петру – хвала,
Тихому Тихону – хлеб да халва.
На Орешка есть Чертовка,
Девка ласковая да ловкая.
 

Тут Орешек глаза совсем закрыл да как вскочит. Гребень-то и остался у него в волосах.

– Куда же ты? – кричит Чертовка. – Уж я тебя так полюблю, ни одна девка так полюбить не сумеет.

– Недосуг мне, – говорит Орешек. – Заждались меня.

Перешёл речку вброд, да и ать-два, ать-два!

– Гребень отдай! – вопит Чертовка.

А солдат: левой-правой, левой-правой, да и нет его.

Лучшая дорога – которая домой ведёт, а солдату такая дорога во сто крат милей. Пуля-дура его миновала, а врага он и сам обхитрил.

Только примечает солдат Орешек: что ни верста, то в ноги ему – две дороги на выбор. Раз пошёл направо, другой раз – налево.

Солнышко на закат, а жилья человеческого всё нет и нет. С одной стороны озеро ему блеснёт и с другой стороны – озеро. А вот уж и лес по колено в воде стоит, да и дороги не стало.

Забрёл Орешек на болото на ночь глядя. Призадумался.

Не о жилье человеческом уже думает – какое здесь жильё, – хоть бы где место сухое найти, ночь переждать. Не цапля ведь, чтоб стоять в воде по колено.

Приметил кочку высокую.

Шаг сделал – по грудь в воду ушёл. Смотрит, а кочка занята: то ли птица какая-то чёрная сидит, то ли козёл. И крылья будто бы, и рога.

Солдат долго не думает. Схватил Орешек болотную животину, а она как прыснет. Потянула солдата по болоту, только брызги летят во все стороны.

Вспомнил тут Орешек своего унтера Ивана Спиридоныча, чего тот про болота сказывал. И пришло на ум – Анчутка по болоту его тягает, бесёнок водяной.

«Страсть, конечно, божия, однако и пострашней бывает», – подумал про себя Орешек и давай Анчутку руками тискать, чтоб силу солдатскую почуял.

Анчутке больно стало, да и притомился: солдат при ружье, при сабле, при сапогах.

Ухнулся Анчутка в лесную чащобу и только отпыхивается. Орешек видит – место сухое, однако Анчутку не пускает, как гаркнет на беднягу:

– А ну, выноси меня к человеческому жилью, не то все кости тебе пересчитаю!

Анчутка и взмолился голосом человеческим:

– Тише, солдат! Дедушка проснётся, и тебе, и мне несдобровать.

Глядит солдат на чудо болотное, удивляется. Перья у Анчутки – верно птичьи, мордочка махонькая, с кулак, не то кошачья, не то собачья – не поймёшь, а на голове рожки козлиные. И чёрный! Ну будто из трубы вылез.

– А чего же тебе-то, страшиле этакому, на болоте бояться? – спрашивает Орешек. – Ты здесь свой!

– На болоте всяк дедушку боится, – говорит Анчутка. – А я в кабалу к человеку попал. Заспался. Дедушка за такое в тину закатает.

Тут как ухнет на болоте, как булькнет. Вылез из пучины дедушка. Уж до того зелёный да корявый, что и рассказать о том невозможно.

Анчутка сидит, не шелохнётся.

Водяной бороду задрал.

– А где ж луна? Разбудили, неслухи. Всё гомонят-гомонят! Вот я вам! – погрозил лапой неведомо кому, зевнул и под воду ушёл.

Заворочался Анчутка, крылья свои лохматенькие оправил да и говорит:

– Держись, солдат, полетим. Отвязаться бы от тебя поскорей.

Порхнул в небо, как глухарь, понёс. А силёнок маловато.

Солдат Орешек ноги о вершины деревьев поотшибал.

Глядит Орешек – огонёк на болоте зажёгся. Горит, но мигает. И вдруг – пошёл. Пошёл-пошёл, да всё кругами. Тут ещё один огонёк объявился. Ещё.

Вдруг – трах!

Хватил Анчутка солдата крыльями по глазам да как шарахнется в сторону. Орешек руки-то и разжал.

Но на то он и солдат, чтоб скоро соображать. Успел-таки ухватить Анчутку за мохнатенькое его крылышко.

– Увва-а!

Завопил Анчутка, да так, что кони в табунах присели от страха. Не летит уже – кувыркается по небу. Ну и хлопнулся на прошлогодний стог сена.

– Отпускай, – стонет.

– Шею бы тебе свернуть за козни твои, – говорит Орешек. – Ну да ладно, гуляй. А чтоб не забижал солдат, вот тебе моя памятка.

Выломал у Анчутки пук мохнатых перьев и отпустил на все четыре стороны.

Только бесёнка и видели. Стрелой на болото умчался.