Текст книги "Златоборье"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

ПЕРЕВЕРТУШКИ

Антоша всему Златоборью грозил, но ей было тревожно за него, и она отправилась на Еловый конец Муромки.

Двери дома Завидкиных были закрыты, окна завешены. «Неужели Антоше нравится сидеть взаперти? – подумала Даша. – Что-то здесь не так».

Решила ждать. Ведь когда-нибудь пойдёт бабка Завидуха к колодцу по воду. Лебеда надёжно скрывала от самых пристальных взглядов. Вдруг завизжал поросёнок, дверь отворилась пошире, и с мешком за плечами из дому вышел дед Завидкин. Семеня ногами, то и дело подкидывая на плече жалобно хрюкающий мешок, дед Завидкин отправился за околицу, в сторону свинофермы.

Даша, не спуская глаз с дома, поползла по лебеде к Певун-ручью, а там по низине кинулась бегом. Она опередила деда Завидкина.

Дед Завидкин опростал мешок за жердяной загон, где в лужах и грязи блаженствовали тучные свиньи. Из мешка вывалился поросёнок, тот самый, Даша его узнала, противного.

Поросёнок тотчас поднялся на задние копытца, пытаясь выскочить на свободу, но он и до второй жерди достать не мог, а между жердями были понатыканы в виде плетня прутья и ветки, и всё больше колючие, с шипами.

– Не слушаешь умных людей, живи со свиньями! – сказал поросёнку дед Завидкин. – Вот тебе мой добрый совет: одумайся! Делай так, как бабка моя велит. Не то в поросятах она тебя оставит.

Поросёнок захрюкал, заегозил, полез мордой ветки раздвигать.

– Упрямая скотинка! – Дед Завидкин поднял с земли хворостину и так огрел неслуха, что визгу было, как от сирены.

– Прося! Прося! Прося! Прося! – подзывала Даша поросёнка.

Она развела прутья, подрыла лаз под жердью.

Поросёнок стоял по ту сторону забора, жалобно хрюкал, но близко не подходил.

– Глупенький! Иди сюда! – упрашивала Даша.

Она ещё сдвинула несколько прутьев, протиснулась, дотянулась до поросёнка и почесала ему бочок. Тот захрюкал, заморгал глазками и улёгся на землю. Уж очень поросятам нравится, когда их чешут.

– Бежать надо! – рассердилась Даша. – Бежать, пока сюда Завидкины не пожаловали.

Она отошла от забора, ещё немного отошла. Поросёнок открыл один глаз, вскочил на копытца, хрюкнул, юркнул под жердь и пустился за Дашей. Поросёнок – не мальчик. Кто поверит, что эта хрюшка – Антоша. Даша вымыла хрюшку в корыте тёплой водой с мылом, но стоило открыть дверь в сени, как хрюшка выскочила, побежала в хлев и тотчас вывалялась в навозе.

Даша кликнула дружков. Собрались все, но ни Проша с Дуней, ни Сеня, ни Гуня не умели поросёнка превратить в мальчика.

Наступил вечер, пришла из леса Королева. Даша села подоить её, а поросенок тут как тут.

Поддал и опрокинул свиным своим рылом ведро с молоком. Даша чуть не треснула безобразника, да вовремя вспомнила, что это ведь не совсем поросёнок.

Принялась додаивать Королеву, а поросенок опять мешает, сует свой мокрый пятачок и в руки, и под башмак. Стало разбирать Дашу сомнение: может, поросенок этот всего лишь поросенок…

Только призадумалась, а он рыло под ведро – весь удой ушел в землю. Королева голову набычила, изловчилась и поросенка – на рога.

– Мама! – только и успела крикнуть Даша.

Поросенок, подброшенный в воздух, кувыркнулся через голову и стал мальчиком.

– Антоша! – сказала Даша.

– Даша! – сказал Антоша.

Как они, и Даша, и Антоша, гладили Королеву! Чем только не угощали! Даша венок ей сплела на рога.

В ПУТЬ

Их разбудил Велимир Велимирович.

– Просыпайтесь! Посмотрите, какую машину я получил в городе!

Машина была круглая, как летающая тарелка.

– Вездеход! Может и по земле, и по воде. И над водою.

Положил руки на плечи Даше и Антоше, стал серьезным.

– Собирайтесь в дорогу.

– Мы отправляемся на поиски дедушки? – догадалась Даша.

– Ну почему на поиски? Никудин Ниоткудович прирожденный лесник. В лесу он не заблудиться, с голоду не пропадет, но… – Велимир Велимирович поднял указательный палец. – Но! Экспедиция научная. Ной Соломонович, возможно, собирал коллекцию экспонатов, которую трудно вынести из чащобы. Короче говоря, берите теплую одежду, ночи могут быть холодные – и в путь.

– А Королева? – спросила Даша упавшим голосом.

– Я был у твоей мамы. Она позаботиться о корове.

– В путь! – Антоша уже чувствовал себя командиром пробега.

– Я подою Королеву и поедем, – сказала Даша. – Вы уж, пожалуйста, подождите меня.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПРОКЛЯТЫЙ ЛЕС

Шест входил в воду, как в перину. Ряска пружинила. Глубина была до двух метров и до четырех, но вода уже только ютилась между водорослями. Целый день – по ряске, и хоть бы единое оконце.

Мотор давно уже заглох. Его завалили в лодку, пошли на вёслах, но скоро и весла пришлось сушить. Спасибо, островок попался. Никудин Ниоткудович вырубил целых три шеста, чтоб запас был, и лодка заскользила по ряске, словно по маслу. Проклятый лес, чёрный, как уголь, безмолвный, подрастал и подрастал, ожидая пришельцев.

Вблизи вздохнули. Лес оказался не таким уж и чёрным. Еловый, тесный. На земле ни травинки – слой отжившей хвои чересчур плотен и толст.

– Проволока! – разглядел Ной Соломонович.

Они почти весь день молчали, на умирающую воду человеку больно смотреть. Счастливым и сильным человека сделала вода. Сильная, веселая вода, стремящаяся по руслам в неведомые просторы.

Ржавая колючая проволока охраняла подступы к Проклятому лесу.

– Здесь было секретное место, – сказал Никудин Ниоткудович. – Охрану, однако, сняли лет десять – двенадцать тому назад.

– А что это за секреты? Что в народе говорили?

– Да говорили, – Никудин Ниоткудович почесал в затылке, поморщилися, поёжился – старые люди о прошлом привыкли помалкивать, – взорвалось тут что-то. Хорошо взорвалось.

Ной Соломонович поглядел на счетчик рентгенов.

– Помалкивает.

– Потому и охрану сняли.

Высадились на берег, пошли вдоль проволоки. Вот и брешь. Столбы повалились, проволока полопалась.

– Идём? – спросил Ной Соломонович.

– Заряжу на всякий случай. – Лесник загнал патроны в оба ствола.

Пошёл под своды леса уверенно, как у себя в Златоборье. Но лес кругом был другой. Ели огромные, закутанные до вершин в мохнатые сизые лишайники. Хвоя под ногами, как матрас. Впереди вдруг вспыхнуло – жаркое, живое!

– Лиса! – встрепенулся Никудин Ниоткудович.

У лисы была умная мордочка, а глазки ещё умнее. Она не испугалась людей, разглядывала с удивлением. Даже лапку забыла опустить на землю.

– Истая огнянка! Солнышко! – вслух обрадовался Никудин Ниоткудович.

Голос, словно выстрел, прижал лису к земле. Отпрянула, скакнула, боком и скрылась за деревьями.

– Никудин Ниоткудович, вы видели?! – Ной Соломонович протер глаза.

– Видел.

– У неё два хвоста?!

– Два.

Учёный снова внимательно посмотрел на счётчик.

– Помалкивает, но, значит, было время, когда рентгены здесь порхали, как бабочки.

Вышли на поляну. Заячья капуста – травка с листьями в копеечку – вымахала с папоротник. На капусте паслись зайцы. Мама, папа, зайчата. И у всех этих зайцев нос был… морковкой.

– Два хвоста – это ещё можно объяснить, но чтоб любимый овощ стал частью тела? – Ной Соломонович схватился за голову.

– Смеркается, – сказал Никудин Ниоткудович. – Ночлег надо искать. Впереди белеется, видно, берёзы… Нам надо на открытое место выйти.

Вышли. Берёзовая рощица, совсем обычная, с трех сторон окружала небольшое озеро, за озером – луга. Одному удивились: под берёзами было красно от гигантских подосиновиков. Шляпки с зонтик.

Никудин Ниоткудович выбрал место повыше. Он спешил. Ночь уже заслонила восточный край неба.

– Куда вы так торопитесь? – Ной Соломонович едва поспевал за лесником, и вдруг он вскричал: – Назад! Кобра!

Никудин Ниоткудович отступил. Осмотрелся.

– Да вот же! Вот! – показывал учёный на поднявшуюся змею. – И ещё! Да их много!

Никудин Ниоткудович пощурился-пощурился и сделал шаг… к змеям.

– Ной Соломонович! А ведь это вроде черви дождевые. Вы поглядите.

– Да-с, – сказал учёный, отирая платком пот с лица. – Это действительно… Впрочем… Но очень похоже.

Они поднялись на пригорок.

– Место сухое, надёжное, – бодро сказал Никудин Ниоткудович, но сердце у него тосковало.

Не боялся лесник ни страшил, ни звериной злобы, иное томило. Может, с двумя хвостами и удобнее, а всё-таки не по-божески. Плакать хотелось, за тех же дождевых червей.

– Ной Соломонович, воду во фляжках побережём, – предложил Никудин Ниоткудович. – Ты сходи на озеро, а я сухостоя нарублю. Костёр на всю ночь нужен. Разошлись, готовые исполнить каждый своё дело, но примчались друг к другу, взмокшие, с пустыми руками.

– Они живые! – у Никудина Ниоткудовича на обеих щеках остались дорожки слез.

– Кто?

– Деревья. Я – топором, а они стонать. Вместо коры у них кожа.

– Ноги что-то плохо держат, – сказал Ной Соломонович, садясь на землю. – Вода, знаете ли, тоже… Её нельзя зачерпнуть. Её можно резать, как студень.

СОН ПОД ВЗГЛЯДАМИ

Небо ещё светилось, но тьма на земле уже стояла вровень с лесами.

– Не лучше ли переночевать на деревьях? – предложил Ной Соломонович.

– Я же говорю, у них кожа вместо коры.

Помолчали. Молчал лес, озеро, луг.

– Здесь совершенно нет птиц! – вдруг догадался Ной Соломонович.

– Да ведь и пчёл нет! И бабочек, и комаров!..

Ной Соломонович достал из рюкзака тёплую шапочку.

– Что-то холодно.

– Да уж чайком не погреешься. Ужинать придётся всухомятку.

– Мне не хочется есть.

– Тогда будем спать. Утро вечера мудренее.

– А если?..

– Я сплю чутко, ружьё заряжено. Расстелили брезент, легли…

– А ведь такое, пожалуй, похуже конца света, – сказал Никудин Ниоткудович. – Тому, кто устроил это, – морковку бы вместо носа!

Ной Соломонович повздыхал-повздыхал, но взять под защиту науку не решился. И тогда снова сказал Никудин Ниоткудович:

– Снесёт ли земля человека…

Одинокому голосу пусто, когда на многие вёрсты голос один. И хоть бы шорох, дуновение ветра! Ни светлячка, ни звезды…

Придвинулись друг к другу, от одиночества подальше, от тёмного безмолвия.

– Спать! – сказал Ной Соломонович.

– Спать, – согласился Никудин Ниоткудович.

Они повернулись на бок, и в то же самое мгновение из леса, с озера, с каждой травинки на их брезент, к их телам, в их лица, в их глаза потянулись щупальца мерцающего слабого света.

Ной Соломонович приподнялся и вертел головой, как птица, не понимая, откуда берётся свет, какова его природа. Никудин Ниоткудович отложил ружьё, которое чуть ли не само кинулось ему в руки.

– Вроде бы глаза, – сказал он.

– Глаза у травы?

– Вам лучше знать, вы человек учёный. – Свет не усиливался и не слабел. – Разглядывают.

– И вам не страшно, Никудин Ниоткудович?

– Да ведь не кусают, – вздохнул, зевнул. – Я, пожалуй, спать буду. Намаялся за день с лодкой.

Лёг и заснул. Бодрствовать одному, когда со всех сторон не только смотрят… но, кажется, дотрагиваются до тебя взглядами? Ной Соломонович зажмурился, лёг и постарался дышать потише. Для науки было бы важным выяснить, что это за светоносное зрение, но как он поведёт себя, глазеющий мир, если поймёт, что его изучают. Ной Соломонович не стал рисковать, так и лежал с зажмуренными глазами, завидуя непробиваемому спокойствию лесника.

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Они пробудились одновременно от добродушного посапывания и причмокивания. Вокруг брезента паслись сорокакопытицы!

– Никудин Ниоткудович, – тихонько позвал Ной Соломонович.

– Вижу.

– Что делать?

– Спать.

– Да, спящих они, кажется, не трогают.

Иные сорокакопытицы подходили к брезенту, разглядывали людей всеми шестью глазами.

Стадо, кормясь, прошествовало в сторону ельника.

– Уходим! – вскочил Ной Соломонович.

– Травоядные звери. Не съедят.

– Ох! – сказал Ной Соломонович. – Уж очень всё-таки страшны. По останкам не мог определить, что это за существо, и теперь не знаю. То ли гигантская стронгилозома с мордой свиньи, то ли свинья с повадками тропической многоножки?

– Домой? – спросил Никудин Ниоткудович, складывая брезент.

– Как домой?! Мы должны обследовать место.

– У нас всего две фляжки воды, а через ряску надо целый день продираться.

– Это серьёзно… – согласился учёный, – но за озеро, на луг надо обязательно сходить.

Можно ведь и налегке, без вещей. Никудин Ниоткудович забросил на плечо ружьё, пристегнул к поясу фляжку.

– Идём, Ной Соломонович. На луга поглядим, и обратно. До ночи надо быть в лодке.

Шли берегом озера. Да какого озера! Вода стояла над берегами, как желе.

– Кувшинки! – обрадовался Никудин Ниоткудович. – Обыкновенные кувшинки.

Он наклонился над цветком, чтоб рассмотреть получше, но кувшинка вдруг закрутилась волчком и перелетела вместе с ножкой подальше от берега.

– Вот вам и обыкновенная, – только и сказал Ной Соломонович.

Разнотравье в лугах пламенело фиолетово-золотисто-розово!

– Вот они, бабочки! За всю свою жизнь столько не видел! – Никудин Ниоткудович покосился на Ноя Соломоновича. – Или опять подвох?

Подвох был. Бабочки не улетали. Они не могли улететь. Это их приросшие к стеблям крылья сделали луг праздничным.

Ступили на жёлтый ковёр, большой, круглый.

– Что за трава такая? – Ной Соломонович нагнулся, присмотрелся. – Запах чувствуете, Никудин Ниоткудович? Знакомый запах.

– Одуванчиками пахнет.

– Одуванчик и есть. Гигантский одуванчик. Какое раздолье для ботаников, зоологов!.. А это что такое?

Гадкое существо проковыляло и скрылось в траве.

– Ощипанная куропатка, определил лесник.

– Вот они, птицы Проклятого леса. Ползающие, безголосые птицы.

– Может, всё-таки вернёмся?

– Ещё сто, нет, двести шагов – и назад. Я сам считать буду. Видите слоновьи хоботы из земли и те ажурные беседки? Посмотрим и будем возвращаться.

Хоботы отливали серебром и склонялись перед пришельцами заученно, как в театре.

– Так и чудится, что имеешь дело с разумной материей. – Ной Соломонович достал лупу и разглядывал ближайший к нему смиренно склонённый хобот. – По-моему, это какие-то гигантские споры. Очень похоже на грибницу. А это что за лист?

– Лопух, – определил Никудин Ниоткудович.

– Под таким лопухом вся ваша сторожка поместится. – Они прошли под лист. – Сухое, опрятное место.

– Ной Соломонович, – одними губами прошептал лесник, – поглядите, что за нами-то делается!

Ной Соломонович услышал похрустывание, увидел, что хоботы стремительно разрастаются, загораживая путь ажурной вязью: грибница! Самая настоящая грибница!

– Вперёд! И бегом! – скомандовал лесник.

Они рванулись из-под листа, но хода им уже не было.

– Нас пленили! – чуть ли не обрадовался Ной Соломонович. – Спокойно. В нашем положении нужно быть спокойным и уверенным в себе. Надо же, наконец, разобраться, что это за мир такой.

ЗАТОЧЕНИЕ

Жизнь под листом была и покойной, и даже сладкой. Медовые муравьи, величиной со спичечный коробок проложили дорогу по стеблю, а вернее сказать, по стволу лопуха вверх и за пределы ажурной решетки. Муравьи, раздутые, как бочонки, сами двигаться не могли, их носили на себе муравьи-работяги. Ной Соломонович научил Никудина Ниоткудовича добывать мёд и всё утешал его:

– Мёд муравьев питателен и полезен. С голода мы не помрём.

– А мне и жить-то не больно хочется после Проклятого леса, – сказал лесник. – Коли выберемся отсюда, ни одного учёного в Златоборье не пущу.

– Никудин Ниоткудович! Это, право, смешно. Хотим ли мы, не хотим, но двадцатый век – торжество науки.

Лесник схватил пригоршню земли, сунул под нос Ною Соломоновичу.

– Вот она, твоя наука. Погляди, что она родила! И что ещё родит? За какую вину земля испоганена? Ни рек, ни ключей, ни воздуха… Я просыпаться, бывает, боюсь! Пригонит тучку со стороны большого города, и вода с неба, с самого неба, возьмёт и сожжёт Зла-тоборье. Однажды уж пришлось вырубить полквартала. Это наших-то сосен!

Никудин Ниоткудович швырнул землю в решетчатую грибницу, оплетшую тремя кольцами их лопух. Что за чудо! Грибница пыхнула, как перезрелый дождевик, и перестроилась у них на глазах в огромные серые мухоморы.

– Уходим! – Никудин Ниоткудович выскочил из-под листа, но в то же мгновение грибы снова пыхнули, превратились в рой грозно гудящих шмелей.

– Мда! – сказал Ной Соломонович, отступая. – Без посторонней помощи нам, пожалуй, отсюда не уйти. Но что они хотят от нас? Кто они? Что означает это постоянное ночное разглядывание?

ПОБЕГ

Сладкая жизнь – горькая. Муравьи не иссякали, а воды осталось несколько капель.

– Одуванчики! – воскликнул однажды Ной Соломонович.

Жёлтые круглые ковры, так удивившие их, созревали, превращаясь в огромные шары. Пришла пора действовать.

В полдень, в солнцепёк, обкрутив головы нижним бельём – от шмелей, лопуховые пленники кинулись к одуванчикам. Каждый к своему. Протиснулись вовнутрь, обломили ножки парашютов. Оторвались от земли, полетели! Полетели-полетели! Покачиваясь, взмывая на восходящих струях, проваливаясь в воздушные ямы.

ВСТРЕЧА

Вездеход Велимира Велимировича пристал к острову, на котором, на котором Никудин Ниоткудович вырубил сухие деревца на шесты.

– Они здесь останавливались! – по щепе определил лесничий. – Мы движемся по их следам. Вон уже и черно на горизонте.

– Проклятый лес, – догадался Антоша и пожалел, что произнёс эти слова. Не по себе стало.

– Черника поспела! – Даша набрала две горсточки ягод: одну Велимиру Велимировичу, другую Антоше.

Антоше и ягод этих не хотелось, вокруг зелено от ряски, пахнет гнилью, половина деревьев без листвы.

– Шар! – воскликнул Велимир Велимирович, указывая в небо.

– Их два! – разглядела Даша.

– Зонды, – определил Антоша.

– Но там люди! Там люди! – замахала обеими руками Даша. – В шарах люди.

Ветер закружил шары на месте, потащил вверх и уронил.

– Я вижу дедушку! – закричала Даша, не веря ни словам своим, ни глазам.

Ветер гнал одуванчики к острову. Ещё порыв, и оба они зацепились за тощие вершины ёлок. Полетели, отрываясь, в разные стороны парашютики, а на землю выпали совсем не в виде дождя, сначала грузный Ной Соломонович, а потом лёгонький Никудин Ниоткудович.

– Вот и мы! – сказали они.

И солнца в сторожке много, и людей, а тихо. Захлопотал крыльями, садясь на подоконник, Дразнила:

– Жжаль уезжжаете! Жжаль!

Все засмеялись, но коротким был смех. Ждали Велимира Велимировича, он поехал в лесничество сделать срочные дела и обещал через час-другой отвезти Ноя Соломоновича на реку, к рейсовому теплоходу.

– Эх! – вздохнул Никудин Ниоткудович. – Хорошо послушать высокий разговор… Но у меня все мысли теперь в одну точку. После Проклятого леса трепещу за наше Златоборье, как за новорожденное дитя. Думал, вечен Золотой Бор, реки и небо вечны. А теперь вижу, всему может быть конец, да такой скорый – вздохнуть не успеешь.

– Не так уж всё ужасно, – возразил учёный. – Не надо преувеличивать.

– Ной Соломонович! Добрая душа! Поедешь сегодня по реке, окинь взором и реку, и берега. Что от лесов осталось? Что от реки осталось? Всё пропадает пропадом! Сегодня было, и радуйся… Вот Маковеевна моя – одна такая на две сотни вёрст. Нам надо строить, – сказал Никудин Ниоткудович, – только не города, не плотины – землю надо строить. Вернуть земле земное: лес, реки, озёра, болота… Иначе человек машиной станет.

И в это время раздался гудок автомобиля, приехал Велимир Велимирович и торопил в дорогу. Все поднялись, но тут Антоша, чуть побледнев от волнения, загородил собою дверь и спросил Ноя Соломоновича:

– А что же будет с Проклятым лесом? Не придёт ли он в Златоборье?

– Проклятый лес, мальчик, – сказал серьёзно учёный, – это исчадье нашего мира, но оно наше. Его надо изучать, над ним надо думать.

– А кто же будет действовать? Когда это всё кончится?

– Проклятый лес – остров в болоте. Но островом он останется только в том случае, если все земляне станут жить, любя всё живое и отвергая всё мёртвое. Когда поймут: земля не на трёх китах, а сама она – кит, живой кит, плывущий по временам живой Вселенной.

Машина гуднула громче, настойчивее. Машины всё чаще и чаще бывают недовольны людьми.

КОРШУН

Водяной в день Камахи вскупывался.

– Никудин! – обрадовался Водяной, увидав на бережку лесника. – Аида купаться!

– Так ведь это твой день. Я полезу, а ты меня и утопишь.

– Топлю глупых, не знающих честь… Ну, да я пошутил. Сегодня впрямь моё купанье. Гляди-ка!

И водяной улёгся на воде, выпятив грудь и вытаращив для большей надёжности глазищи. Полухвост-полуноги скоро ушли под воду, потом и круглое брюшко, а тут ветер нагнал волну, Водяной хлебнул, поперхнулся. Выскочил из воды по пояс, тряся космами.

– Ну не могу лежать по-твоему! Никак не могу!

Залез, охая, на струг, принялся облачаться.

– Никудин, расскажи, что видел в Проклятом лесу.

– Да что видел? Горе луковое. Как приснятся эти травы да звери – плачу во сне, кричу, ребятишек пугаю.

– Береги, Никудин, Златоборье. Осушители тут шастали, да я на них девчонок своих напустил. Даша тоже молодец. Уж так угостила голубчиков – вовек не забудут. В хорошие руки пожаловал я бережёную мою жемчужину. Ты скажи внучке, чтоб не расставалась с подарком. Это ей от всего Златоборья.

Водяной лёг в струг, как в постель, и струг ушёл под воду. Но вдруг снова забурлило, вспучился пузырь, и Хозяин Вод окликнул лесника:

– Никудин! А что Ной Соломоныч-то? Про лес Проклятущий что говорит?

– Стенку бетонную поставят, а потом будут изучать.

– Стенку – это хорошо! – обрадовался Водяной. – Очень умно придумано. По-учёному. А то ведь расползутся да расплодятся… Русалка с двумя хвостами. Это же – бррр! Ною Соломонычу поклон и привет!

Снова булькнул пузырь, и озеро облеклось в покой и тишину. Никудин Ниоткудович постоял, поглядел на угасающие круги, а потом и на небо. В небе под самыми тучами плавал коршун.

Покачивая крыльями небо, грозно сжимая пространство, хищник крутил медленную карусель, зачаровывая свободой парения.

Год, а то и два не видел лесник над Златоборьем коршуна. Погибают сильные птицы. Погибают цари поднебесья. Высокий лёт – уже не напасть на цыплячьи головы, а редкосное виденье.

Грибной суп стоял уж на столе, и в доме была гостья, Василиса Никудиновна. Рассматривали жемчужину.

– Дедушка, погляди! Ты ведь еще не видел. Это я в чёрном озере нашла. Жемчужину надо в музей отдать или в какой-нибудь фонд, – предложила Даша.

– Нет! – сурово возразил Никудин Ниоткудович. – Эта жемчужина – дар Златоборья, и она должна оставаться в Златоборье. Не забывай про это, Даша!

– А у нас новости, – пожаловалась отцу Василиса Никудиновна, – меня с Василием вызывают в суд: откуда коня взяли? Даша, ведь за тобой. Вы с Антошей завтра с утра у нас побудьте. За тёлочками надо посмотреть. Ивеня тоже страшно без надзора оставить. Завидкины так и рыщут вокруг дома.

– Я с вами в суд пойду! – сказал Никудин Ниоткудович. – Растолкую, коли не понимают.

И растолковал. Но суд без бумаги – не суд. Пришлось леснику писать ибъяснительную записку. Вот она слово в слово.

«Объяснительная записка. Лошадь по кличке Ивень есть испокон веку всем известный Белый Конь. Белый тот Конь унёс резвые ноги от Батыева полчища и гулял по белу свету, тоскуя по хозяину… Ходил над топями, и над водами, и по вершинам дерев, и в облаках и сшибал головки колокольчикам. Так бы и теперь ходил в вечной тоске, когда-бы не моя внучка Даша, примерная во всём пионерка. Полюбя Белого Коня, Даша напоила его молоком, и еле видимый призрак обрёл плоть и стал тем, кем есть, статной чистопородной лошадью, а какого племени, кто же знает? Знают те, кто растили да объезжали, а у них не спросишь.

Вот она истинная правда, а остальное – сплошные лалаки и наветы. И в тех лалаках я с Завидкиными тягаться не берусь. Так что сами все решите и положите этому делу конец».