Текст книги "Златоборье"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

СОРОКАКОПЫТИЦА

Даша проснулась среди ночи. И почему-то подумала о Белом Коне. Хотела заспать тревогу, да совсем проснулась. Тихонько встала с постели и увидела кринку молока на столе. Даша, сама не зная зачем, взяла кринку и вышла на крыльцо.

Над Златоборьем стояла полная луна. Всё успокоилось на земле. Слышно было, как льется Семиструйный ручей, как ворочаются в гнездах непоседливые сороки на Сорочьей сосне. Хвоя сверкала, весь бор сверкал, и всякая трава светилась.

Даша окончательно пришла в себя и теперь не могла понять, зачем она взяла кринку. Хотела поставить на крыльцо, но тут с озера потянуло сквозняком, и Даше почудилось среди парного летнего тумана скрытное нехорошее движение.

«Молоко мне еще пригодится», – подумала Даша. На всякий случай отворила дверь в сторожку – если кричать-то придётся! – и пошла через луг, поглядывая под ноги. Молоко из кринки и расплескать недолго.

Даше было хорошо под такой светлой, ясной луной. Всему Златоборью было хорошо. На тропинку из росной травы вышло семейство ежей и, подняв мордочки, взирало на светило. Даша, чтоб не помешать ежам, обошла их стороной.

Вдруг совсем где-то близко застонал от вечной своей тоски Белый Конь. Сердце у Даши замерло и встрепенулось. Она прибавила шагу и осторожности! Со сна Даша забыла надеть башмаки и теперь похвалила себя за забывчивость. Босой человек ходит бесшумно.

Вот он, Семиструйный ручей. Даша затаилась. Ей было слышно как перекатываются по дну песчинки. Но где же Белый Конь? И обмерла! Белый Конь стоял над водою вниз по ручью… в десяти шагах!

Всё светилось и сияло под полной луной, всё, да только на Белом Коне и лунный свет гас.

Конь стоял в воздухе, по его телу бежала дрожь, как рябь по ручью. Конь тревожно прядал ушами, тянулся мордой к луне, но у него и на зов не хватило воли. Уронил голову. Может, отражение своё искал у себя под копытами? Отражения не было! Конь наклонился ещё ниже, видимо, пожелал напиться.

И тогда. Даша опустила в ручей кринку и опрокинула её. Ручей понёс молоко в сторону Белого Коня. Конь потянул забелённую воду в себя и принялся пить.

И вот тут-то над Дашиной головой ухнуло, как из пустой бочки, и стало темно. Луну закрыла полуночница сова.

Даша уронила кринку и оглянулась, да как вовремя! Из леса на всех сорока копытах мчалась на неё невероятная, вытянутая, как телеграфный столб, с троящейся мордой, с клыками из ушей, уж такая колдовская свинья, хуже не бывает.

Даша хотела крикнуть слова, каким учил дедушка, но в голове было пусто.

– Мама! – пискнула Даша, отступая в воду. И в это мгновение, поднимая фонтаны брызг, мимо неё бросился на свинью Белый Конь. Он ударил чудовище копытами, отпрыгнул в сторону и ещё ударил.

Не помня себя, Даша бросилась по лесу к сторожке и очнулась уж под одеялом, дрожа и стуча зубами от испуга и холода.

Утром Даша без утайки рассказала Никудину Ниоткудовичу о ночном приключении. Дедушка изумился, но тому, о чём Даша и не подумала.

– Говоришь, Конь брызги поднял?

– Целую бурю! – воскликнула Даша и прикусила язычок.

Она вспомнила – Белый Конь разгуливал не по водам, а над водами.

– Интересные дела! – сказал дедушка, закидывая ружьё за спину. – Ты, Даша, сегодня в избе похозяйничай. За Королеву не беспокойся, я в лесу буду. И вот тебе мой строгий наказ: назубок выучи нашу златоборскую присказку: «Нет тебя в помине и не было».

И трусцой, трусцой – в ту сторону, где свинья-сороконожка на Дашу кинулась.

СТАРОРУССКОЕ ЛЕСНИЧЕСТВО

Никудин Ниоткудович сидел за столом и надписывал адрес на конверте.

– Давай-ка, внучка, поужинаем и отнесём письмо в лесничество. Надо, чтоб письмо поскорее дошло… Очень мне не понравился сороконогий боров.

– А письмо кому?

– Ученому человеку Ною Соломонычу. Это, Даша, большой друг Златоборья.

Они поели и отправились в путь. Лесничий Велимир Велимирович сидел возле открытого окна и пил чай.

Никудин Ниоткудович и Даша опустили письмо в почтовый ящик и, подумав, дали ещё и телеграмму. Дедушка и внучка отправились было восвояси. Тут их и окликнул Велимир Велимирович.

– Никулин Ниоткудовнч, заходите чаёвничать!

– Благодарствую, Велимир Велимирович! Недосуг. У нас Королева недоена.

– Видите ли, Никудин Ниоткудович, покашливая, начал Велимир Велимирович, – я к вам с просьбой. С весьма необычной просьбой.

– Недогляд, что ли, у меня? – встревожился лесник. – Вы прямо говорите.

– Нет! Нет! – всплеснул руками Велимир Велимирович. – Дело в том, что мой друг, замечательный ученый лесовед, отправляется вместе с женою, тоже со степенью, в заграничную поездку набираться опыта. В Канаду, знаете ли… Их сына Антошу берут в прекрасный, на берегу тёплого моря интернат, а он объявил родителям, что сбежит в первый же день. Ситуация совершенно безвыходная. – Друг обратился ко мне, я не смог ему отказать. Но от нас, из лесничества, сбежать тоже можно. У Малашкина место отдаленное, но семеро детей, у Пряхина коровы нет, у Молотилова, наоборот, три коровы, свиньи, кролики…

– Сколько парню лет-то? – спросил Никудин Ниоткудович.

– Антоше – одиннадцать… Командировка заканчивается в сентябре.

– Привозите после Иванова дня, – сказал Никулин Ниоткудович и сконфуженно подёргал усы, – Раньше никак нельзя.

С тем и распрощались.

БЕСПОКОЙНОЕ СЧАСТЛИВОЕ УТРО

В грустные дни Даша всё о Белом Коне думала. Где он? Что с ним? Почему его бабка Завидуха ловит? Может, уж и поймала?

Однажды хорошим утром собралась Даша с Королевой по лугам, по лесам… Вышла Даша к Алатырь-камню. И опять повиделось ей, что кто-то внутри камня движется, живет. Разглядеть как следует не пришлось. Захрапела лошадь, вздрогнула земля под копытами. Поднимая брызги, мчался по самому краю Чёрного озера Белый Конь. Гнала Коня воронья стая, а на крупе его, вонзив когти, сидел, вертел башкой коршун.

– Кыш! Кыш! – закричала Даша на птиц.

Вороны оставили Коня и закружили каруселью над защитницей. Худо бы пришлось, но прибежала Королева, Даша нырнула под брюхо – и вороны её потеряли.

Вдруг упал с неба сокол. Ударил коршуна в крыло, сшиб в траву. Вскочил коршун на лапы – и бегом, бегом в лес, волоча крыло по земле.

Оставила Даша Королеву пастись, а сама скорее в сторожку, к дедушке: спасать надо Белого Коня.

Никудин Ниоткудович сидел за столом. Весь стол перед ним был завален пучками старых трав.

– Отнеси, пожалуйста, эту склянку с мазью, – дедушка вздохнул и покачал головою, – отнеси, пожалуйста, Матрёне Чембулатовне.

– А кто это? – удивилась Даша.

– Та самая, которую поделом прозвали Завидухой.

– Но, дедушка! – воскликнула Даша. – На Белого Коня опять напали. Дедушка, Белого Коня надо спасать.

Дедушка отёр ладонями усталое и всё же повеселевшее лицо и спросил:

– А ты в хлев не заглядывала сегодня?

– Да нет! – сказала Даша и – за дверь да через сени – в дом Королевы.

В белёхоньком, в свежерубленом стойле, погрузив голову в полные ясли, стоял высокий, белый, как сахар, шёлковый, с хвостом до земли – Конь. Конь, гуляющий над водами.

Даша тотчас кинулась к стойлу и, поднявшись на носки, погладила Белого Коня по крутой шее. Конь благодарно мотнул головой, обнюхал Дашино лицо и ткнулся большим розовым носом в Дашин крошечный, облупившийся на солнце.

НАКАЗАНИЕ

Даше невтерпёж было прокатиться на Белом Копе.

– Не пойти ли нам на пасеку? – предложил дедушка.

– Ты иди, дедушка! – схитрила Даша. – А я потом.

– Хорошо, – согласился Никудин Ниоткудович. – Не забудь только маску надеть. Пчёлы своим делом заняты, но дни у них пошли шумные, роятся.

Даша еле дождалась, когда за дедушкой дверь затворится. Подождала ещё минуту – и в хлев.

– Пошли! – Даша погладила Белого Коня по шелковому боку.

Конь попятился из стойла и вышел на середину хлева. И только теперь Даша увидала, как он высок и могуч.

– Ты уж подойди, пожалуйста, к порожку!

Копь снова послушался, но и с порожка сесть Коню на спину не было никакой возможности. На помощь подоспели Проша и Сеня.

Они взяли Дашу за ноги и стали поднимать. Даша чуть не завизжала от страха. Лапки у обоих были мохнатенькие. До спины Коня Дашины руки достали, но и только. Пришлось его отвести обратно в стойло. Даша поспешила на пасеку.

Только выскочила в огород: хлоп – под глаз! Хлоп – под другой!

– Мамочка! – завопила Даша и пустилась наутёк.

Дедушка услышал крик и поспешил в сторожку. Даша стояла у ведра с водой, мочила носовой платок и прикладывала к лицу. Под обоими глазами набрякала красная опухоль.

– Искусали твои пчёлы! – всхлипывала Даша.

– Не пойму с чего?! – удивился дедушка. – Пчёлы одеколона не терпят, духов, но ты ведь не душилась?.. Не любят тёмных помыслов… Но ведь ты не бабка Завидуха… Чем ты пчёлам не угодила?

Даша повздыхала, повздыхала и призналась:

– На Коне хотела прокатиться.

– Во-первых, уздечка нужна. А во-вторых, на Коне-то Белом уж больше семисот пятидесяти лет никто не ездил. Не одичал ли?

– Конь меня слушает, – сказала Даша.

– Это хорошо. – Голос у Никудина Ниоткудовича был добрый, он ничуть не сердился на внучку. – Пошли, расчешем ему гриву, почистим шёрстку. Конь ухода требует.

И они чистили и холили Белого Коня. Мыли, скребли, расплетали спутанные гриву и хвост. От всей этой работы хлев наполнился белым паром, то получили свободу запутавшиеся в густом конском волосе застарелые туманы.

Белому Коню так нравилась забота, что он пригнулся и положил голову на плечо Никулина Ниоткудовича.

Никудин Ниоткудович, бормоча ласковые слова, надел на Белого Коня уздечку, и она пришлась ему впору.

– Вечером попробуем оседлать. Он привык по ночам гулять. Надо найти для Коня доброе русское слово. Скажем – Ивень.

– А что это?

– Иней.

– Правда, дедушка! Ивень! Ивень!

Даша радовалась, а положение у неё было, хоть плачь. Щёки подрастали не только вниз, но и вверх. Веки набрякли. От глаз остались одни щёлочки.

«Да! – подумала Даша. – В Зла-тоборье врушкой никак нельзя быть».

СРАЖЕНИЕ С КОЛДУНЬЕЙ

Луга пламенели разнотравьем. Все бабочки и мотыльки, все жуки и стрекозы, все пчёлы и шмели, все кузнечики и златоглазки ликовали под солнцем.

Вдруг Конь стал и ударил копытом оземь.

Луг, окружённый невысоким лесом, был влажный, торфянистый. Посреди луга стояла старая, почерневшая копна сена. Вокруг этой копны, бормоча и вскрикивая, согнувшись в три погибели, кружила бабка Завидуха и огарком лучины чертила колдовские круги. Бабка Завидуха была столь увлечена своим делом, что даже Белого Коня не увидела. Копна сена шевелилась, корчилась, что-то взвизгивало, взрыдывало. Едва концы третьего круга соединились, из копны вышли Серые. Кто они такие, Даша не знала. Рассмотреть хорошенько их было нельзя. Какие-то плоские, зыбкие, прерывистые, словно их ребёнок нарисовал.

– Ребята-бесенята, козлы и поросята, курята и маслята, улитки и ужи, служите мне несвято, служите, как свинята, не то я вас лопатой, метлою – от души! Шшш! Шшш! Шиш! – пискливым, дребезжащим голосом вскричала бабка Завидуха, и Серые кланялись, становились перед ней на голову, падали на бок.

– Ты – наша повелительница! – верещали они тонкими голосами! Укажи, кого нам съесть, на кого болезнь навесть.

– Ребята! – Глаза у бабки Завидухи стали зелёными, как у кошки. – Разберите избу Ннкудинову по брёвнышку. Поймайте его внучку, задайте внучке взбучку! Но главное – словите да приведите Белого Коня, Белого-Пребелого, белей которого не бывает. Повернулись Завидухины ребята к Завидухе спиной и стали перед Дашей и Белым её Конем, как стена, мордами разрисованная.

– Вот они! – завопила Завидуха. – Цапай их! Цапай!

Серая, с перекошенными мордами стена заструилась, поплыла, беря Коня и всадницу в кольцо.

Ивень заржал, встал на дыбы, скакнул!.. И Даша очутилась среди облаков. То были белые громады, и Белый Конь повел их за собою на серую мглу. Мгла стлалась навстречу серым ненастьем. В серых сумерках, словно боевые трубы, завывали пронизывающие до костей ветры. Это был враждебный Златоборью мир, и звуки он рождал враждебные. Даша оглянулась и увидела: из белых громад хлынули свето-ярые лучи. Ослепительно Белое воинство сошлось грудь в грудь с Серым нашествием, небо от неистового напора и противостояния брызнуло звёздами. Белый Конь изогнул шею по-лебединому, скакнул, как стрела с тетивы. Со всех четырёх его копыт сорвались молнии и ударили в самую жуть, где у Серых вместо сердца ворохтался клубок змей. Серое вспыхнуло малиновым, лопнуло, засвистало, и Даша очутилась на лугу перед копной прошлогоднего сена. Глянула в небо – ни единого серого пятнышка, а белая громада далеко на горизонте.

Бабка Завидуха улыбалась жалкой улыбкой и ещё более жалко кланялась.

– Какой коняшка хороший! – приговаривала она, подходя всё ближе и ближе. – Дедушкина внучка, дозволь хоть за уздечку подержаться.

Даша удивилась просьбе. Правду сказать, после небесного сражения она в себя не успела прийти. Да и Завидуха была уж такая немощная… Завидуха подошла совсем близко и вдруг удивилась:

– А что это у тебя под мышкой? Под мышкой у Даши была полынь от нечистой силы. Даша покраснела: одно дело, когда никто не видит златоборских затей, и совсем другое, когда ты на людях…

– Это просто так, – сказала Даша неправду, одновременно бросая полынь наземь. И тотчас – храп коня, звериные глаза, морды, несчастье…

Один волк держал Белого Коня за горло, два других схватили Дашу за ноги. Четвертый волк вцепился Коню в хвост. Пятый вскочил на круп, шестой подлез под брюхо, а седьмой, самый огромный, с кровавой пастью и белыми глазами, сидел на копне и смеялся над глупой девчонкой.

Даша попыталась вспомнить заклятье, которому ее научил дедушка, и не вспомнила. Ни словечка!

– Мы пропали! – сорвалось с Дашиного языка.

– Пропали, – сказал волк на копне человеческим голосом.

И тогда Даша закричала что было сил:

– Никудин Ниоткудович! Дее-дуууу-шкаа!

– Ха-ха! – сказал волн. – Отдавай Коня, не то и тебя сожрём.

– Де-дуу-шка! – снова закричала Даша, и вдруг волки брызнули в стороны, как мыши. Раздался посвист крыльев, стрекот сороки.

То мчалась по небу стая гусей. Бежал Никудин Ниоткудович и грозно размахивал Актом о нарушении в заповедной зоне.

Волки-мыши юркнули под копну. Бабка Завидуха, оседлала палку и стремглав умчалась за Певун-ручей.

НОЙ СОЛОМОНОВИЧ

Сияющий самовар распевал на столе коротенькие, как медвежий хвостик, песенки, и дедушка чаёвничал с незнакомым, удивительно кудрявым человеком. Кудрявые волосы стояли дыбом, кудрявая борода пыхала во все стороны, и только тонкие усы вьюнками загибались в правильные колечки.

Человек дул в блюдечко и болтал под столом одной ногой.

– Никудин Ниоткудович! – говорил он шёпотом и, кажется, страшно сокрушаясь. – Никудин Ниоткудович! Ваша сорокакопытица – увы! – не плод природы, народного воображения или, наконец, учёного разума. Увы! Увы! Это плод учёного кощунства. Ваша свинья – мутант. И я, получив телеграмму, прежде всего обзавёлся радиационным счётчиком. От догадок – к делу. Вопрос первый: откуда сие существо могло забрести в Златоборье? Лесник вздохнул.

– Говорил тут один: из-за болот пришла, из-за трясин, из Проклятого леса.

– Вот видите! Из Проклятого леса… Уже кое-что! А кто он – источник информации?

– Да так… – замялся лесник. – В общем, верить можно.

– До Проклятого леса далеко?

– Честно скажу, за болота хаживал в детстве, ещё с дедушкой. Провести, однако, проведу.

– Без вас, Никудин Ниоткудович, я и в трёх соснах заблужусь… Здравствуйте, синеглазка! – воскликнул Ной Соломонович, увидев, что Даша проснулась.

И весело схлебнул чай до донышка. – Не чччавкать! Не ччавкать! – завопил Дразнила, присаживаясь на подоконник.

– Я не чавкал, а хлебал! – задиристо возразил Ной Соломонович и вышел за дверь, оставив Дразнилу с носом и с приготовленной на язычке дразнилкой.

– Гаррражаанин! – рявкнул скворец, потому что и впрямь обиделся: говорящему скворцу положено удивляться. Много ли их на белом свете, говорящих скворцов?

– Даша! – окликнул внучку дедушка: – Ты вот что, милая…

Никудин Ниоткудович озабоченно чесал макушку и покусывал ус.

– Я погляжу и за бором, и за хозяйством. Только скажи, когда ждать обратно.

– Ты уж и впрямь похозяйствуй, – обрадовался Никудин Ниоткудович. – Тут только ещё одна запятая. К Велимиру Велимировичу нынче приезжает мальчишка, сын учёных лесоводов. Теперь не знаю, как и быть. Ведь он тяжеловоспитуемый.

– Дедушка! Я за ним на Ивене съезжу.

– Привезти привезёшь, а ну как он тебя обижать станет? Помыкать, капризничать… Безобразить.

– Дедушка, а мои друзья? Проша, Сеня, Гуня… Ты сам в Проклятом лесу поосторожней ходи.

– Да уж поостерегусь, Даша. Мне бы только Ноя Соломоныча удержать. Рисковая голова! Тут дедушка поцеловал внучку троекратно и стал собираться в дорогу.

Старшие – за болото, за тайной, младшая – в Старорусское лесничество, за гостем. Дразнила – и тот взгрустнул. Сидел на приступочке скворечника и чвиркал по-воробьиному.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АНТОША

На лесничего Велимира Велимировича жалко было смотреть. Велимир Велимирович стоял у себя в конторе возле своего стола и нервно теребил края шляпы. Его место в деревянном удобном креслице занимал отпрыск учёных лесоводов – Антоша.

Антоша одну ногу положил на стол, другую – на подлокотник кресла, но вид у него был равнодушно безучастный. И всё-таки это была наглость. Наглость! Наглость! До дрожи, до трясения рук, ног, подбородка наглость! Велимира Велимировича трясло, но ведь не драться же с ребёнком? Ведь Антоше, кажется, двенадцатый всего лишь…

– Мне пора, – сказал ребенок. – Сбегу через пять минут.

И поглядел на свои наручные часы.

– Как это через пять минут? – В голосе у Велимира Велимировича задрожали слезы. – Я твоим маме с папой слово дал…

– Ты давал – ты и отвечай.

– Но послушай, пожалуйста. Я тебя в Златоборье собираюсь отвезти. Там озеро. Там корабельный лес.

– Корабли, дядя, из металлов штампуют…

– Мальчик! Но… В Златоборье хорошо. Там… Там есть Леший. Там – Домовой. Честное слово.

– Всё?

– Все, – согласился Велимир Велимирович.

Антоша нажал кнопку магнитофона, это была единственная вещь, с которой он прибил в Старорусское лесничество. Еще раз зевнул и встал. От музыкального грохота во дворе разбегались куры.

Антоша подошел к окошку, намереваясь сплюнуть, но передумал и сплюнул на пол.

В это же самое время в окне объявилась лошадиная голова.

– Свинничает? – перебасив бас-гитару, спросил Ивень.

– Свинничает, – крикнул что было мочи Велимир Велимирович и тотчас схватился за голову.

– Здравствуйте, Велимир Велимирович! – тоненько прокричала Даша, объявляясь в окошке вместо лошадиной головы. – Так я его забираю?

– Пожжжалуйстатаа! – точь-в-точь, как Дразнила, прожужжал лесничий.

Даша исчезла, опять появилась голова белой лошади, оскалилась, взяла Антошу за шиворот и вытянула вон из конторы. Вместе с магнитофоном.

Велимир Велимирович высунулся из окна.

Белый Конь уносил двух всадников под своды торжественных деревьев. Белый Конь скакал так, что деревья уж не мелькали, а слились в два огромных дерева, росших по сторонам дороги. Даша обернулась к седоку, вцепившемуся в её плечи.

– Не жми так! И музыку выключи!

Антоша был бы и рад послушаться первый раз в жизни, но руки не слушались.

– Тсс! Тсс! – прокричала Даша Белому Коню, успокаивая его бег.

Конь с маха перешёл на иноходь, и вот тогда-то и сверкнули с ближайшей сосны бешеные зелёные глаза. Огромная кошачья лапа просвистала у самого Антошиного уха, и сокрушённый могучим ударом магнитофон полетел, кувыркаясь, в придорожный подлесок, навсегда расставшись с пластмассовой ручкой на ремешке.

– Мама! – пискнул Антоша и потерял голос.

Даша втащила гостя по ступеням крыльца в сени, в горницу и только тут оставила в покое. Впрочем, указала на бобовый росток, который вытянулся чуть не до стола:

– Не наступи!

Убрала со стола самовар и чашки, забытые дедушкой и Ноем Соломоновичем. Постелила скатерть, села на хозяйское место.

Антоша стоял посреди горницы, озираясь, ноги и тело после скачки были как деревянные.

– Что стоишь? – удивилась Даша. Мой руки и садись обедать.

Девчонка командовала! Однако Антоше есть очень хотелось. По дороге в Старорусское лесничество он затерзал своего провожатого, отказываясь от любой еды. Ночью шоколадками питался.

«Что ж! Пусть потчует!» – решил Антоша, собираясь съесть всё, что предложат, и дважды, именно дважды, а то и трижды попросить добавки.

Антоша болтнул пестиком рукомойника, отёр руки о штаны и сел против девчонки, постукивая ложкой о тарелку. Да всё сильней, сильней.

И – хлоп! Половник, деревянный, дубовый, с дуршлаг, подскочил со стола и треснул в лоб.

Девчонка на половник даже внимания не обратила. Она улыбнулась кому-то за спиной у Антоши и разрешила:

– Подавайте! Подавайте! Мы ужасно проголодались.

«Свихнулся я, что ли?» Антоша перетрусил, когда из кухни прилетели и стали посредине стола чугун со щами, горшок с кашей, каравай хлеба, а из подпола водрузились на тарелки солёные грузди, огурчики, кочан квашеной капусты.

– Начнём со щей, – сказала Даша, чуть подвигая к себе пустую тарелку.

Половник тотчас черпнул в чугуне, и Дашина тарелка наполнилась. Пахло всё так вкусно, что Антоша даже придвинул тарелку. Половник, на этот раз вежливый и аккуратный, наполнил её до краёв.

– Этот дом – сторожка лесника, – сообщала между тем Даша. – Моего дедушку зовут Никудин Ниоткудович. Лес, который он охраняет, заповедный – Золотой Бор. Златоборье. Меня зовут Даша.

– Антон, – сказал Антоша, не замечая, что к нему вернулся голос.

Всё его внимание занимала танцующая в воздухе кринка с молоком. Кринка прибыла со льда и стала перед Антошей, запотевшая, холодная. Антоша торопливо дохлебал щи, до того захотелось отведать молока и каши, что впервые в жизни его тарелка показала дно.

«Велимир Велимирович не надул: в Златоборье и Домовой, и Леший… И все это не в прабабкины года, но теперь, вот сейчас. Всё это можно видеть и даже чувствовать», – Антоша потрогал ушибленный лоб.

Но уступать не желал покорителям его, Антошиной, воли. Папочка с мамочкой – в Канаду, а его – в чащобу…

Полные чугуны, горшки, кринки летали, а пустую посуду убирать пришлось самим. Даша принялась за мытьё, и Антоша ещё раз осмотрел просторную лесникову избу. Печь, четыре окна кровать. Вдоль стен под окнами лавки. Стол дубовый. Посреди избы росток! Столб в углу.

«А где я спать буду?» – подумал Антоша.

– Ты можешь устроиться за печкой, – сказала Даша, – но там тесно. Лучше на печке ложись. Ты ведь никогда не спал на русской печке?

И объяснила:

– С лавки упасть можно, а на печи широко. Сны хорошие снятся. Антоше было не по себе. Его подмывало что-нибудь сделать не так. Нашлась волшебница! Поглядел на бобовый росток и – бац по нему ногой. Промазал. Бац! – промазал.

– Растопчу! – заорал Антоша, подпрыгнул, чтоб хрястнуть росток обеими ногами. И – повис. Повис, как на помочах. И тут его потянуло, потянуло и усадило на печи.

– Ах, ты уже забрался, – сказала Даша, выходя из-за кухонной занавески. – Я сама на печи спала, но мне теперь на лавке будет удобней. К хозяйству ближе. Я рано встаю: Королеву подоить, кур накормить. Ивеню овса дать, воды.

Антоша сидел на печи, помалкивая.

– Я уже убралась, – сказала Даша. – Может, купаться пойдём? На Семиструйный ручей можно, можно на Чёрное озеро.

– Пошли, куда ближе. – Антоша примерился и спрыгнул.

– Ты уж в другой раз по лесенке спускайся. Ногу сломаешь, а я этого лечить не умею.

– Ты мной не командуй! Поняла? – грозно предупредил Антоша.

Даша немного обиделась, и на Семистручный ручей они шли молча. Платье скинула за ракитой, сразу нырнула. Вынырнула на другом берегу.

– Что же ты не раздеваешься? – удивилась.

– Вода у вас пресная, – Антоша сплюнул на воду. – Я к морю привык.

– А какое оно, море? – спросила Даша.

– Да вот такое! – по-дурацки высунул язык городской гость, сел на землю и предложил ухмыляясь: – Поплавай, а я погляжу. Уж очень ты на лягушку похожа.

– А я, может, и есть лягушка! – сказала Даша. – Такие сосны кругом, ручей Семиструйный, а он – как слепой.

И нырнула, чтоб не слышать обидного ответа. Вынырнула – снова под воду.

– Ну, я тебя сейчас проучу!

Антоша схватил Дашино платье, спрятался в кустарнике, а чтобы навести панику на девчонку, хотел завыть по-волчьи, но тут его мягко толкнули в плечо. Обернулся – волк! Волк взял из рук безобразника Дашино платье и вышел на берег ручья.

– Волчица! – обрадовалась Даша. – Антоша, ты где? Не бойся! Это моя знакомая… А где волчонок?

Тотчас выскочил на берег и волчонок. Запрыгал вокруг Даши, лизнул в нос. Лёг на спину, приглашая поиграть. Даша оделась, пощекотала волчонку пушистое брюшко.

– Антоша! Да где же ты? Милая волчица, это он тебя испугался. Ты уйди, пожалуйста, в лес, а я его поищу.

Волчица улыбнулась, дружески помахала хвостом и исчезла. Тут и Антоша вышел из кустарника с липучкой в руках.

– Какие красивые цветы! – сказал он, словно ничего и не знал о волках.

– Красивые, – согласилась Даша. – Нектар так и сочится.

– Дарю! – Антоша сунул девочке цветок, а сам пошёл к воде и вымыл руки, боялся, что ядовитый.

Дома гость спросил:

– Так чем же мне заняться?

– Дай курам зерна. Напои Ивеня. Со скворцом поговори.

– Между прочим, – сказал Антоша, – я на твоей тараканьей печи не лягу. Я на кровать лягу, как человек.

– Кровать дедушкина, – только и сказала Даша.

Антоша вышел из дому, хлопнув дверью. Вечерело. Золотой Бор на ночь глядя потемнел. Через луг, возвещая о себе мычанием, шла большая красная корова. Даша с хлебом, посыпанным солью, поспешила к ней навстречу.

– Дура! – сказал Антоша девочке в спину: и так был противен себе, что в ушах зазвенело.

– Чеп-пуха! – сказали над Антошиной головой. – Саммм дуррра-лей!

Антоша покрутил головой и увидел скворца. Уж этот-то был не опасен.

– Голову сверну! – пообещал Антоша Дразниле.

– Тррррууу! – затрещал, запыхался скворец, исчез, вернулся и уронил на Антошу мохнатую, жгучую гусеницу.

Спать Антоша улёгся на постели Никулина Ниоткудовича, ухмылялся: чего хочу, то и делаю.

– Спокойной ночи! – сказала ему Даша и тотчас заснула.

Антоша тоже на бок повернулся. День у него вышел длинный, второго такого, пожалуй, и не случится: скачка, рысь, волк, невидимые Дашины слуги, говорящий скворец…

«Будет всё по-моему», – хмыкнул Антоша и закрыл глаза.

И только он закрыл глаза, как ему на грудь уселся кто-то тяжелый и лохматый. Ни вздохнуть, ни крикнуть – воздуха нет. Умирая, догадался спустить ноги с кровати, рванулся, сполз на пол. И никакого наваждения! В избе полусвет, дышится хорошо.

Взял одеяло, подушку, вышел в сени. Лёг на половину одеяла, другой укрылся. Только глаза смежил, кто-то мохнатенький рядом устраивается. Вскочил Антоша, по стене царапается, а двери нет. Отворила ему Даша.

– Ты что?

– Так.

– Спать ложись. На печи.

Забрался Антоша на печь и только головой подушки коснулся, как приснилось ему, что летит он на белом лебеде по синему, по звёздному небу, а внизу леса, озёра, туманы. И так хорошо на лебедях летать, что и просыпаться жалко.