Текст книги "Горячие ветры севера"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Вначале из кустов ударили самострелы. Шорника пригорян унесло под телегу, еще один скорчился, хватаясь за плечо. Вот и весь результат... Верткие работорговцы просто так под бельты не подставлялись. А потом на поляну сыпанули орущие и размахивающие оружием дружинники. Дорг приподнялся на локте, силясь вытащить ногу из-под бьющегося в конвульсиях коня. Прямо над его головой промелькнули потрескавшиеся подошвы. Дружинник (кто же это? ах, да – Брех) налетел на Кайна. Слева и справа барона огибали остальные воины. Пригоряне встретили их баз суеты и спешки, не отходя от прикрывающих фланги телег. Первая же сшибка лишила дружинников барона численного превосходства. Эх, поторопились с атакой. Нужно было еще раз стрелами ударить, а уж потом... В этот раз напористость Лемака, так выручающая иной раз в драках с контрабандистами либо бунтовщиками, подвела. Добыча попалась не по зубам. Кайн вился волчком: правый меч прямым хватом, левый – обратным. На Бреха он не потратил больше одного движения, как, впрочем, и на следующих троих. Мастерство вождя пригорян превосходило любые, самые смелые предположения. Дорг, впервые взявший в руки меч лет эдак в девять, не мог не признать – по сравнению с ним он выглядел бы неуклюжим неумехой. А уж дружинники, которые не были воинами в десятом поколении, проигрывали и подавно. Правда Лемаку удалось огреть одного из работорговцев кистенем по затылку. Южанин чересчур увлекся, выпуская кишки молоденькому белобрысому воину, чьего имени барон не смог вспомнить. В считанные мгновения из двадцатки атакующих на ногах остались восьмеро. Да Дорг, придавленный конем. Да Козюля, пускающий розовые пузыри в тонких побегах лещины. Дружинники, сгруппировавшись вокруг десятника, медленно пятились к лесу. Пригоряне не спешили, подкрадывались к ощетинившемуся копьями строю осторожно. Двое перезаряжали арбалеты. Кайн пружинистым шагом подошел к барону. Покачал головой осуждающе, как умудренный опытом старший брат. – Зря ты понадеялся на силу, – голос пригорянина звучал осуждающе, но в нем не слышалось гнева или торжества. Если и были эти чувства, то заглушались холодным трезвым расчетом. – Будь ты проклят, – выплюнул сквозь стиснутые зубы Дорг. – Ты дорого за это заплатишь! – Да? И кому же? Уж не маркграфу твоему неповоротливому? – Если бы я был на ногах... – Что бы изменилось, мальчишка? – Дай мне встать и увидишь. – Нет. Не дам. Взмах меча... Доргу поневоле захотелось зажмуриться. Несмотря на напускную браваду, смерти барон боялся. Но он сдержался, призвав на помощь всю силу воли. "Что ж он не бьет?" И вдруг караванщик дернулся всем телом и медленно начал заваливаться вперед. Пониже его левой ключицы возник окровавленный стальной остряк. "Стрела? Чья??" Одновременное "Ах!" из полудюжины глоток прошелестело над поляной. А из кустов продолжала лететь оперенная смерть. Безошибочно находя отнюдь не беззащитные жертвы. Пригоряне и не подумали сдаться или искать спасения в бегстве. Несколько стрел шоркнуло по сухой траве, отклоненные мечами, но гораздо больше втыкалось в теплую плоть. Лук – не самострел. Хороший стрелок спускает с тетивы третью, когда первая находит цель. Про трегетренских лучников частенько говорили: "Он носит две дюжины смертей в колчане". Осознание спасения еще не успело укорениться в сердце Дорга, когда все было кончено. Работорговцы валялись безжизненными куклами, утыканные длинными – два локтя в длину – древками. – Добивай паскуд! – проорал Лемак, первым бросаясь кромсать мечом тела. Дважды приказывать дружинникам, только что потерявшим больше десятка товарищей не пришлось. – Курощуп, ко мне! – барон через силу поднялся, упираясь рукой в землю. Вытащи... И тут на поляне показались нежданные спасители. Суровые бородатые мужики, одетые кто во что. У многих длинные светло-русые патлы заплетены в косички, свисающие с висков. С первого взгляда ясно – веселины. В руках мощные даже на вид луки. На поясах у кого меч, у кого топор или палица. Лесные молодцы? Вот так встреча! Попали из огня да в полымя. Дружинники тоже быстро сообразили что к чему. Оставили караванщиков, оттянулись к стонущему командиру. Освободив с помощью Лемака ногу, Дорг подняться не смог сидел, тщетно пытаясь разогнать плясавшие перед глазами разноцветные точки, возникающие от нестерпимой боли при малейшем движении. Разбойники с нескрываемым превосходством оглядывали затравленных, словно обложенный в тростниках Ауд Мора кабан, баронских людей. – Что рожи то воротите? – высунулся вперед один из лесовиков – рыжий до огненности – не иначе, ардан. – Железяки на землю, помрете без муки. – А хрена лысого не нюхал? – набычился десятник, поудобнее перехватывая кистень.

– Да я тебя! – ардан сгорбился, намереваясь прыгнуть на врага. В его левой руке, правую разбойник почему-то берег, сверкнул длинный нож, но властный окрик старшего остановил прыткого. – Охолонь, Вырвиглаз! – Да я, Бессон, этого козла... – Заткни пасть, я сказал! И пшел с глаз моих! Бессон оказался могучим мужиком – косая сажень в плечах – с окладистой бородой и зверским выражение лица. Чистый медведь. Рука толщиной как у обычного человека ляжка. Рядом с ним стоял темноволосый, такой же как и все заросший, разбойник, единственным отличием которого в толпе была рукоять полутораручника, торчавшая над плечом, а не на поясе. Именно его пристальный взгляд заставил Вырвиглаза съежиться и незаметной мышкой юркнуть за широкие спины товарищей. – Ты что ли за старшего? – Бессон приблизился к Доргу. Дружинники неохотно расступились, не выпуская оружия из рук. – Я барон Дорг! – воскликнул молодой человек. – Как ты... Он хотел сказать "как ты смеешь", но вовремя осекся, сообразив, на чьей стороне сила, и что со спасшим тебя так говорить не гоже. Но и заставить себя поблагодарить разбойника барон тоже не смог. Пришлось промолчать. – Молчи, молчи, – вожак лесовиков, скорее всего понял, какие чувства борются в душе Дорга. – Чего говорить-то? И так все видно. Бессон оценивающе оглядел заостренный к низу щит с изображением красной рыбы. – Рыбак! – с деланной простоватостью хохотнул. Дорг побелел лицом и до хруста стиснул зубы. – Ладно, не кипятись, барон. Я ж понимаю, ты не очень нашего брата жалуешь. А и мы вас тоже. – Что ж ты,.. – чуть было не вспылил снова Дорг, но сдержался. – Зачем помогли тогда? – Вон, его благодари, – главарь шайки кивнул в сторону спутника. – Уломал. Я-то дожидался, пока вас всех порежут. Барон с интересом глянул на темноволосого. Разбойник как разбойник. Правда, если большинство шайки было веселинами, то этот – явно трейг. Сальные космы до плеч, нечесаная борода. Одежда, хоть грязная и мятая, но новая и не из дешевых. Чего-чего, а эти лесные молодцы явно не бедствовали. Вот разве что выправка, посадка головы, разворот плеч не мужицкие. Наверняка бывший воин. Значит, дезертир. Точно, дезертир. Вон как удобно меч пристроил. Это новичкам да поселянам-лапотникам кажется, что с боку выхватывать клинок удобнее. – Он тебя пожалел, барон. Как увидел, что зараз к Матери Коней сподобят, так и дал стрелкам отмашку. Темноволосый, встретив взгляд барона, не отвел глаза, а чуток улыбнулся. Едва-едва заметно за густыми зарослями бороды. – Ты знаешь меня? – поборов гордость, поинтересовался Дорг. – Его Живоломом кличут, – пробасил Бессон. – Ну, вы того, говорите, а я пойду поманеньку. – Отпусти своих людей, барон Дорг, семнадцатый, – голос темноволосого разбойника тронул какие-то струны в памяти – увы, слишком слабым было это касание. – Пусть отдохнут и перевяжут раны. А мы поговорим. Спокойная уверенность человека, привыкшего повелевать, звучала в голосе Живолома. Куда там простому дезертиру. Эта птица полетом повыше будет. – Ступай, Лемак. Займитесь раненными, – не стал возражать барон и дружинники с радостью последовали его приказу. Лесные молодцы в это время сноровисто запрягали пригорянских лошадей в подводы, грузили туда же снятые с убитых оружие и доспехи. Откуда-то из лесу появились кони разбойников. С первого взгляда видать – не у селян отобраны. Живолом присел около Дорга вначале на корточки, а потом и просто на землю. – Хороший конь был, – глянул на Ловкого. – Чудо, не конь, – кивнул, скрипнув зубами барон. – Жаль, не я этого гада убил. – С пригорянами нам один на один не тягаться, Дорг, – вот так запросто, по имени, без всяких там "ваших милостей" или "господинов баронов". – Или тебя батюшка не учил? "Какое тебе дело до моего батюшки, до меня, до пригоянских работорговцев?" захотелось воскликнуть барону, а потом послать кобыле под хвост навязчивого разбойника, но тут... Так бывает, когда смотришь на витраж вблизи. Каждый кусочек стекла по отдельности виден и понятен, а что пытался изобразить мастер не скажешь. И становится видно общая картина, когда отойдешь подальше, чтоб охватить все детали одним взглядом. Словно отъехала сама по себе запутанная мозаика, мельтешившая перед глазами Дорга. Сложились вместе и выправка, и внешность, и манера повелевать собеседника. Все стало ясно. Возражать расхотелось. Задавать дурацкие вопросы тем более. Этому человеку, разбойнику Живолому, было дело и до хищно рыскающих по землям Трегетрена караванщиков, и до любого баронского рода, как в Восточной марке, так и в любом другом уголке страны, и до батюшки Дорга, и даже до предков самого маркграфа Торкена Третьего. Барон попытался встать на одно колено, но не смог и, с трудом подавив стон, просто склонил голову. – Узнал, – ухмыльнулся Живолом. – А я все думал, когда же... – Ваше,.. – начал было Дорг, но разбойник остановил его, прижав палец к своим губам. – Тихо! – Как же так? Мы думали... – Вот и думайте дальше. – Но почему? Кто? За что? – Когда я найду ответы на эти вопросы, Дорг, я постараюсь сделать так, чтоб этот "кто" умылся кровью по самое не могу, – темно-карие глаза глянули сурово и беспощадно. – А пока я – Живолом. И мне даже нравится быть им. – Нам говорили – несчастный случай. – Поверь, Дорг, счастливым я этот случай назвать тоже не могу. – Ваш батюшка так скорбел. – Охотно верю. И траур, поди, объявляли? – Конечно! Как же иначе? – Сестре должно пойти черное. – Так вы думаете?.. – Оставь, Дорг. Что за "вы"? В конце концов, мы столько выпили вместе, что можем быть запросто, накоротке. – Я не могу. – Брось. Глупо. Ведь это ты благородный барон, если на то пошло, а я всего-навсего лесной молодец. И вдруг такое обращение. – Хорошо, Ке... – Вот имен не надо, – сразу посуровел разбойник. – Пока не надо. Дорг энергично закивал. – Я не берусь загадывать, – задумчиво произнес Живолом. – Или кого-то обвинять до поры до времени. Пока я просто живу. Ем, пью, дышу лесным духом. Как это здорово! А придет срок... Когда тебя увидел, подумал – вот она судьба. Свой человек в Восточной марке. Тем более сын лучшего друга маркграфа. Потому я уговорил Бессона вмешаться. – А я-то думал, – по-детски обиженно протянул барон. – Наше приятельство я вспомнил тоже. Но, я с тобой честен, старые знакомства старыми знакомствами, а млеть от счастья, вспоминая их, я перестал уже давно. Где вы были, когда я ехал связанный, с мешком на голове? Дорг молчал, понимая, что нападки Живолома в сущности беспочвенны. – Куда подевались все друзья? Почему освободила меня банда веселинских дезертиров, а не войско маркграфа Торкена? Не поднимая взгляда, барон угрюмо проговорил: – Ты не прав... – Ах, я не прав? В чем же? – Если бы мы... если бы я получил хоть какую-то весточку о том, что с тобой стряслось, я поднял бы всю Восточную марку... – Да? – Ну, по меньшей мере, моя дружина была бы с тобой. Живолом пристально зыркнул на собеседника. – Надеюсь, своим словам ты хозяин? В лицо Доргу бросилась кровь. – Я всегда отвечал за обещания, чего бы мне это не стоило! – Что ж... Я запомню твои слова. И ты их запомни. Когда возникнет нужда, я пришлю гонца. Разбойник вскочил с земли, махнул рукой своим. – Одну телегу придется отдать! На вопросительное бурчание одноглазого веселина добавил: – И лошадь тоже, Некрас! У барона нога сломана. Ну что тебе проку в этих мохноножках. Наш путь в Ихэрен – на всех коней хватит. Самых резвых и красивых... Порывисто наклонился и пожал Доргу руку. – До встречи. Я рад, что ты живой. И, не оглядываясь, направился к своим. Уже подъезжая к воротам собственного замка на тряской, неудобной телеге, барон понял, что мир больше не кажется ему простым и понятным, разделенным на злобных врагов с одной стороны и честных открытых друзей с другой. И еще он понял, что Трегетрен находится на пороге больших потрясений, которые обойдутся в конечном итоге не малой кровью.

Правобережье Аен Махи, яблочник, день четвертый, заполночь Странный мне снился сон. Странный, если не сказать – страшный. Прямо перед глазами лежала дорога, утесненная двумя холмами с крутыми, обрывистыми склонами, сбегала вниз, упираясь в... речку не речку, ручей не ручей. Что находится за спиной я не видел, но знал – там за поворотом деревенька с дурацким названием. А вот с каким? Тут память подводила. А еще дальше одевалось в молодую листву раменье, вскоре переходящее в труднопроходимый буковый лес. Склоны холмов подернула нежной зеленью несмелая травка, стремящаяся к теплу и свету после обильного снегами лютого и слякотного березозола. Весна вступала в свои права, но это не казалось важным. Больше того, не казалось даже стоящим толики внимания. Потому, что по дороге к броду катилась ощетинившаяся сталью конная лава. Забрызганные грязью вальтрапы, пенные полосы на шеях, перекошенные в яростном крике лица людей. Поверх кольчуг – знакомые мне уже табарды с пламенеющим рисунком на груди. Их ждали. Разношерстная ватага, в которой мелькали и темноволосые макушки трейгов, и рыжие усы арданов, и даже две-три соломенные бороды, без сомнения принадлежащие веселинам. Такую толпу уместно встретить на торжище, на рудных копях, на худой конец у нас, на Красной Лошади, а вовсе не в строю. Однако, повинуясь командам невысокого одноглазого командира (кого-то он мне напоминал эх, если бы не черная повязка!), они плотно сдвинули щиты и, исполненные решимости умереть на месте, но не отступить, выставили поверх них длинные копья.

Что я здесь делаю? Позади отряда, на возвышении, где пристало находиться командиру войска, а вовсе не бывшему старателю и недоучившемуся школяру. А тут еще и Гелка рядом со мной. В нарядной курточке из темно-синего сукна с куньей опушкой и в сапожках со шпорами. Вот уж детям в битве точно не место. Как она не боится, если мне страшно до дрожи в коленках, до холодного, лишающего воли, кома под ложечкой? Ее ладошка, стиснутая моей рукой, – это ладонь спокойного, уверенного в себе человека. Рядом с нами молодой воин вспрыгнул в седло и помчал вниз, туда, где мутные воды речушки вскипели пеной и кровью, ибо первые конники достигли плотного ряда щитов. Вот он – настоящий вождь. Это заметно и по гордой посадке в седле настоящий храбрец стрелам не кланяется – и по тому, как в его присутствии приободрились пешие воины. – Плотней щиты! Строй держать! За короля!!! За какого короля? Витгольда? Экхарда? Может, Властомира? Да нет, не королевское войско на нашей стороне. Где я? Где все мы? В какую сказочную страну оказались заброшены во сне? Стрелы летели и с той и с другой стороны, то и дело унося бойцов к престолу Сущего Вовне. А кого и в Преисподнюю. Это как повезет. Звенела сталь, щелкали тетивы по кожаным перчаткам, ржали кони и хрипели люди пересохшими глотками – на крик сил и дыхалки не оставалось. Первая волна атакующих откатилась, оставляя неподвижные тела и коней, беспорядочно скачущих под опустевшими седлами. Воспользовавшись временной передышкой, потянулись к нашему холму раненные. Нескольких тяжелых вынесли на руках товарищи. Сложили рядком и поспешили назад, в строй. – Ровней, ровней, щучьи дети! – это одноглазый. – Строй держать! И они держались. Петельщики ударили из самострелов и снова поперли вперед. Несколько толстых стрел летели прямо в меня, но свернули в сторону, отклонившись от невидимой преграды. Как по волшебству! А ведь это и есть волшебство... Я удерживал Силу без труда, легко и непринужденно, как никогда раньше. Сплетенный мною воздушный щит накрывал и холм с неизвестным мне знаменем, в двух шагах от которого стояли мы с Гелкой, и ютящихся у подножья раненных. Бой продолжался. Строй щитов гнулся, потихонечку пятясь назад, но не ломался... А что это там за заваруха? Воины подались в стороны, освобождая место посреди брода. Похоже, кто-то решил затеять единоборство. Мелькнуло лицо с черной повязкой и почти на голову возвышающийся над ним бритый череп. Наверняка, от исхода этого поединка зависит многое, если не все. Гелка поднялась на цыпочки, стараясь не пропустить ни единого движения. Необъяснимое чувство тревоги зародилось в моей груди. И в этот миг с ярко синего неба, безоблачного, если не считать призрачной хмари у самого окоема, ударила молния. Многозубая, горящая столь ослепительным пламенем, что, даже исчезнув, осталась стоять перед глазами черным росчерком. Она прошла вскользь по задним рядам щитоносной пехоты, разбросав добрый десяток людей. Многие больше не поднялись. За первой молнией ударила вторая, метящая в строй лучников. Вздыбилась и разлетелась бурыми комьями топкая земля. Изломанными игрушками покатились по грязи стрелки. Колдовство? Магия? Без сомнения. А вот и вражеский чародей. Застыл на верхушке холма, близнеца нашему, но на том берегу. Расстояние приличное – лучник стрелу не добросит. Но на фоне чистейшего, умытого утренней росой неба, хорошо видна хищно нацелившаяся простертой дланью в нашу сторону фигура. Во второй руке наверняка амулет, а то и не один. Я потянулся в поисках Силы – не худо прикрыть щитом воздуха и войско, сколько смогу – и она хлынула в меня полноводным потоком через теплую, чуть подрагивающую, но не от страха, а от азарта, ладошку Гелки. Как все же здорово ощущать себя всесильным магом! Пусть лишь во сне. Следующая молния скользнула по воздвигнутому мной щиту и рассыпалась голубоватыми искрами. Чужой колдун замешкался. Он явно не ожидал магического противодействия, был уверен в своем превосходстве. А потом ударил трижды. Почти без промежутка, прямо в меня. Защита прогнулась и мне даже почудился стон свитых вместе струй воздуха, разрываемых безжалостным белым светом, но устояла, как выдержали совсем недавно удар конницы щитоносцы. Почти на пределе возможностей я уплотнил щит, вынужденный при этом уменьшить его размеры. Но противнику теперь не было дело до простых ратников. Он долбил молниями, как заведенный, – где столько силы брал! Как красиво должны были смотреться со стороны искрящиеся змейки, стекающие одна за другой по пологому куполу. Эх, ударить бы сейчас на опережение... Хотя бы Кулаком Ветра. Не убивать, нет. Вся моя натура восставала при одной мысли об отнятии чужой жизни. Просто оглушить, сбить с ритма, пленить. Продолжая крепить защиту, я зачерпнул струящуюся через Гелку Силу и... ... проснулся. Ранней осенью ночью не замерзнешь даже на севере, за Аен Махой. А уж после такого жаркого лета и подавно. Нагретая за день земля не спешит отдавать крохи тепла ветру и небу. Вот поэтому костер мы развели все больше для отпугивания диких зверей, нередких в этих местах. Две сухих валежины, найденных в подлеске, а между ними огонь. Тоже опыт жизни среди трапперов Восточной марки. Даже если потухнет такой костер – обугленные бока корявых бревен еще долго светятся багровым в темноте. Свет углей и запах дыма отпугнет нежелательных гостей, если они не на двух ногах, от места ночевки. И тем не менее я спал очень чутко. Сказывалась всегдашняя настороженность. Что ж это за жизнь такая, когда каждый миг ожидаешь подвоха и неприятности? Казалось бы, прииск остался далеко позади, доберись до человеческих поселений, продай один или несколько сбереженных каменей и живи сыто, в достатке. То-то и оно. Попробуй вначале доберись. За три дня проведенные в пути после выхода из пещеры мы едва-едва достигли правого берега реки. Завтра с утра пораньше я намеревался искать переправу. Вот ума не приложу, что же делать с Мак Кехтой? С нами к людям выбираться для нее – верная смерть. В одиночку пытаться выйти к Облачному кряжу – тоже погибель, но более медленная. От голода, от диких зверей... Э-э, а проснулся я от чего? Приглушенный вскрик, возня, сдавленный хрип. Все эти звуки по ту сторону костра и вырвали меня из волшебной сказки сна, где можно вообразить себя великим колдуном, шутя прикрывающим от вражьих стрел половину войска. Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту... Громкий визг ударил по ушам, аж звон пошел под черепушкой. Разве может человек так верещать? Может. Если это девчонка и ее что-то смертельно перепугало. В этом я убеждался не раз. Гелка? Прикипел я к ней душой – даже для спасения собственной жизни так скоро не вскочил бы. Одним прыжком на ногах оказался . Вторым – перемахнул через бревна костра. Гелка визжала стоя на коленях, а в тени, куда не доставал красноватый отсвет углей, ворочались два тела. Сида судорожно дергалась, нанося кулачками удары по плечам и голове вцепившегося в ее горло человека. Желвак, решивший по своему разумению разрешить проблему пребывания перворожденной в числе наших спутников, кряхтел, прикрывал голову то одним плечом, то другим, но пальцев не разжимал. – Дурень, ты что? – крикнул я, бросаясь в кучу-малу. Никто не ответил. Да Мак Кехта и не могла отвечать. А Желвак, видно, не счел нужным. Я схватил его за плечо, дернул, стараясь оторвать от сиды. – Брось! Ты что делаешь! Где там! Легче оторвать голодную пиявку. Или лесного клеща. Хрип Мак Кехты становился все слабее и слабее. Пришлось пнуть Желвака в бок, вразумляя. Не умел я никогда драться, видно уже и не выучусь. Удар пришелся вскользь, совсем слабо. Заметил ли он мои старания? Не знаю, не уверен. Зато я потерял равновесие и чуть не полетел вверх тормашками. Больше размахивать ногами я не рискнул – себе дороже. Схватил бывшего голову одной рукой за плечо, другой – за реденькие волосы, рванул. Он забурчал что-то невразумительное, но жертвы не отпускал. – Желвак, что ты делаешь? Опомнись!! Жидкая шевелюра выскользнула из моих пальцев. Норовя перехватиться поудобнее, я ощутил под ладонью его здорово отросшую за время странствий бороду. Вцепился. Дернул. Ага, больно! А, еще не хотел? Второй рукой тоже за бороду. Да посильнее, без жалости. Пальцы совершенно случайно попали Желваку в рот. И тогда я подцепил ими толстую щеку и рванул уже изо всех сил. На этот раз удалось. Грузное тело головы откатилось в сторону, словно мешок с репой. Мак Кехта с сипением втянула воздух и зашлась в приступе жестокого, выворачивающего наизнанку кашля. Жива, слава Сущему! Повернув голову к сиде, я отвлекся и совсем упустил из виду Желвака, который, не вставая на ноги, зарычал по-звериному и бросился на меня. Его круглая голова с силой врезалась мне в живот. Будто конь лягнул! Меня, правда, кони задом не били, но не думаю, что ощущения сильно отличались бы. Воздух в легких вдруг стал горячим и вязким – ни туда, ни сюда. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Устоять на ногах может кто и смог бы, но не я. Острый корень или случайно завалявшийся камень воткнулся под правую лопатку так, что на глаза навернулись слезы. Где ж он так выучился кулаками махать? Или яростное безумие и жажда убийства может сделать мастером каждого? Ой, вряд ли... О попытке подняться даже речи быть не могло. Желвак взгромоздился на меня сверху, как на коня (скорее, как на осла), и тузил, тузил, тузил тяжелыми и твердыми как обломки породы кулаками. При этом бормотание его не имело ничего общего со связной человеческой речью. С грехом пополам прикрывая лицо локтем левой руки, я отмахнулся правой. Безуспешно. Удар пришелся куда-то в плечо. Попробовал врезать коленкой – какое там! Размаха никакого. Вышел слабенький толчок. – Убью гада! – у Желвака через бессвязные выкрики-выдохи прорвались первые членораздельные слова. А ведь взаправду убьет. Словно белены объелся. С такого станется. Кровь из рассеченной брови залила глаз, нос и губы распухли и, похоже, тоже начали сочиться солоноватой влагой, а я ничего не мог поделать. Силился вырваться, судорожно корчась, самому себе напоминая травяную лягушку, распятую когтистой лапой сорокопута. Боль, стыд от ощущения собственного бессилия, вызванная им ярость, затуманили глаза багровой пеленой. И вот тогда мне под ладонь попалась рукоять ножа. Того самого безыскусного широкого ножа в деревянных ножнах, который таскал с собой и под землей, и над землей не как оружие, а как инструмент, помощь в работе и в быту. Клинок легко вышел из ножен и столь же легко воткнулся в бок оседлавшего меня человека. Легче чем в ковригу хлеба. Желвак жалобно ойкнул – куда девалась вся его ярость и злость – и обмяк. Левой рукой схватился за ребра и бездыханный повалился на меня. Попервам, в горячке не разобрав что к чему, я брезгливо столкнул потяжелевшее, а голова Красной Лошади и при жизни не был пушинкой, тело. Да еще кулаком в сердцах припечатал. К чему? Но когда мокрый от крови черен ножа выскользнул из пальцев, я понял, что же натворил. Нарушил первейшую заповедь Сущего Вовне. Убил человека. – Эй, Желвак, – осторожно потряс я его за плечо. – Слышишь меня? В глубине души еще теплилась надежда: может, не убил, а ранил? Желвак не отвечал. Да и не мог ответить. Самообман ни к чему. Уж чего-чего, а трупы я видел и знал прекрасно чем отличается раненный от мертвого. – Что? Что с ним, Молчун? – Гелка схватил меня за плечо. – Я и понять не успела... Сколько же времени заняла наша драка? Уж по всякому не больше, чем приходится об этом рассказывать. – Отойди, белочка. Не смотри... – Ты его?.. – Да, – медленно проговорил я, вытирая ладонь о штаны. – Убил. Зарезал... И вот тут меня скрутило по настоящему. Желудок сжался, спазмом толкнул остатки скудного ужина вверх, заставляя скорчиться в приступе жестокой рвоты. Совсем некстати вспомнилась с детства запомненная фраза: блевать хочется, а нечем. Кто же так говорил? Кажется, Клеон. Пришел в себя не сразу. Гелка сидела рядом, слегка касаясь рукава моей рубахи. Во дела! Я-то думал, что она и видеть меня теперь не захочет. Кому приятно общаться с убийцей? Но девка не ушла. В сторону мертвого Желвака она даже не глядела. Словно пустое место было на поляне. Я ощупал бороду – умыться бы. Неспешные воды Аен Махи проплывали мимо песчаного берега совсем недалеко – шагов пятьдесят. Вот пробираться к реке ночью весьма рисково. Места дикие. Медведь или волк запросто из чащи выскочить может. А то и клыкан. Я хоть их не видел, но наслушался о рыжам невероятно прыгучем хищнике всякого. И в основном страшного. Ну, хочешь не хочешь, а идти к воде придется. – Белочка, факел запали, пожалуйста, – противным каркающим от чего-то голосом словно не сиду, а меня душили – попросил я. – Угу, сейчас. Я мигом. Девка вскочила и убежала. Я тоже поднялся и побрел на заплетающихся ногах в сторону костра. На одном из бревен сидела Мак Кехта. По прежнему растирая горло. – Га кьюн', феанни? Ты в порядке, госпожа? Она кивнула. Попыталась заговорить, но закашлялась. – Эм'ах пиэн? Очень болит? – Та кьюн', Эшт. Я в порядке, Молчун, – нашла в себе силы ответить перворожденная. И когда я уже собираясь отправляться к Аен Махе, принял горящую ветку из гелкиных рук, добавила: – Та бьех го, Эшт. Спасибо, Молчун. Вот это да! Всю дорогу к реке и обратно я думал об одном. Знатная сида, ярлесса снизошла до благодарности. И кому? Животному, грязному салэх, чьих собратьев изводила лютой смертью повсюду, где могла дотянуться клинком, выцелить самострелом. Рабу, которого совсем недавно готова была запороть своей собственной ручкой. Если бы на меня напал какой-нибудь зверь, я бы, наверное, даже не заметил.

ГЛАВА X I I Правобережье Аен Махи, яблочник, день пятый, утро Вольные всадники и коневоды – веселины – насыпают курганы над умершими сородичами. Чем выше курган, тем большим уважением покойный пользовался при жизни. Арданы тоже предают тела мертвых земле, но, в отличие от западных бородачей, высоких холмов над могилами не делают. Обычно они укладывают мертвецов на дно ямы, на бок – ноги согнуты в коленях и подтянуты к животу. Какое-то разумное зерно в этом есть. В подобной позе человек дожидается рождения в материнском чреве и что худого в том, если так ляжет он в последний сон во чрево матери всего живого – земли. Для большего сходства погребения с появлением на свет арданы освобождают мертвых от одежды. Именно так – в чем мать родила уроженцы Ард'э'Клуэна покидают серединный мир. Зачем я это вспоминаю? А вот зачем... Убитый мною Желвак был арданом. Бросить его на поживу лесным зверям и хищным птицам я не мог, не смотря ни на что. Достойное погребение – самая малая попытка успокоить свою совесть. Ночью я так тер руки розоватым прибрежным песком, что думал: сдеру шкуру к стрыгаевой бабушке. Потом полоскал ладони в студеной проточной воде, но так и не избавился от ощущения запятнавшей меня крови. В детских фантазиях все мы видим себя героями, витязями и полководцами. В играх со сверстниками корявая палка обращается сверкающим мечом, который косит несчетные полчища врагов. И тем более дает простор мечтаниям пример отца, отсутствующего по полгода на границах со своим легионом, возвращающегося запыленным, усталым, с докрасна обветренным лицом. С чем сравнить запомнившуюся с детства картину? Огромный боевой конь задрал к небу черную морду с белой проточиной, сверкает начищенная сталь нагрудника и круглого шлема, увенчанного жестким гребнем плюмажа, почтительно согнутая спина оруженосца, придерживающего стремя... И вечерние рассказы о маршах, стычках с шайками пригорян, контрабандистами и охотниками за головами из бескрайних топей Великого болота. Как же здорово было на другой день выскочить на задворки усадьбы с наспех обструганной веткой, назначить Дила и Роко, сынов кухарки, одного военным трибуном, другого аквилифером, и нанести сокрушительное поражение ордам голоштанных варваров в дебрях дальнего виноградника! Не деревяшка стучит о деревяшку, а, сталкиваясь, высекают искры закаленные клинки. Выпад, защита, снова выпад! "Падай, ты убит!" Быть может, привыкнув с детства к "понарошечным" смертям и "понарошечному" убийству, мы застываем душой, черствеем сердцем? И потому так легко поднять клинок и нанести удар, обрывающий тонкую нить чужой жизни? Уничтожить величайшее чудо, дарованное нам Сущим Вовне. Но, если в детских играх можно протянуть руку поверженному врагу и вместе умчаться ловить в прогретом за день пруду головастиков, то взрослая жизнь сложнее. Отнять жизнь может любой. Сильный – походя, с легкостью, по праву превосходства, слабый – хитростью, глупый – по незнанию, умник – по тщательно продуманному плану. А вернуть? Кто может вернуть покинувшую тело жизнь? Силач? Мудрец? По силам это воину – мастеру клинка или жрецу высшей ступени посвящения? Или, может, государственный муж, разменивающий без колебаний сотни и тысячи жизней ради высших интересов страны способен вырвать хотя бы одну душу с Поля Истины? Нет, не способен. По силам эта задача только Сущему Вовне. Но он не вмешивается в дела смертных и бессмертных. Бесстрастно и отстраненно наблюдает за суетой подвластных ему существ и ждет. Ждет просветления в умах и умиротворения в сердцах, мерилом которых и служит пресловутое Поле Истины, способное оценить соотношение добра и зла в душе каждого живого существа, его греховных и благих поступков. И убийство ближнего, вдалбливали мне в голову вначале мать с кормилицей, а затем и учителя Храмовой Школы, всегда считалось наитягчайшим грехом. Со времен детства и отрочества прошли годы, которые отнюдь нельзя назвать тихими и учащими смирению – насмотрелся я в жизни всякого, – а вот, поди ты, неприятие убийства не стерлось, не выветрилось. Никакие обиды и несправедливости, творимые со мной, либо на моих глазах, не ожесточили душу, не пробудили зверя. А вот теперь, в горячке, в драке, взял да и сунул нож противнику меж ребер, как пьянь трактирная. Может ли послужить оправданием убийства защита собственной жизни? Законы моей родины – Приозерной империи – могут оправдать убийце, действовавшего в запале или помутнении рассудка, как иногда говорят. Судейские крючкотворы даже понятие такое придумали – "предел допустимой самообороны". А под расплывчатый предел можно много чего подогнать. Было бы желание. Но это земной суд, людской, можно разжалобить, подкупить, припугнуть, в конце концов. А высший? Беспощадный в защите справедливости. Уж он-то вряд ли оправдает. Так же, как и суд совести. Не менее справедливый, а еще и, пожалуй, более жестокий. Жестокий потому, что не дожидается посмертия и Поля Истины, а грызет денно и нощно, лишая сна и покоя. Какая-то часть души Молчуна, моей души, словно превратилась в грозного обвинителя, а вторая, изнывающая от осознания собственной греховности, вяло оправдывалась. Покамест единственной отговоркой, кое-как обеляющей меня в споре с самим собой, было осознание того, что не одну жизнь спас удар ножа, отправивший Желвака в мир иной. Прибей он меня, и Гелке с Мак Кехтой тоже не жить. Осмелел, ох осмелел, бывший голова после гибели Этлена. Решил, что сам-один теперь выберется к людям, а все мы – бесполезный и обременительный груз на его горбу. Еще бы, своя рубашка, как говорится, ближе к телу. К глубокому прискорбию, вынужден признать – большинство моих знакомых поступило бы точно так же. Отличие возможно разве что в мелочах. Кто-то сразу двинул бы обухом по голове меня, чтоб без помех потом разобраться со слабейшими. Кто-то попросту ушел бы среди ночи, не забыв прихватить убогое барахлишко, без которого к поселениям добраться тяжело – кремень и кресало, котелок, топор, нож, соль... Видно, такова природа человеческая. Любопытно, как обстоят дела со взаимовыручкой у перворожденных? Почему-то нутряное чутье подсказывало мне, что не лучше. Надо будет как-нибудь на привале расспросить Мак Кехту о легендах и преданиях ее народа. Если гордая сида согласится поведать сокровенные истории одному из грязных салэх. Вот такие невеселые мысли ворочались в моей голове пока руки делали дело. А именно, рыли яму. Лопаты я с собой не прихватил – ну, не подумл старый дурень, что кого-то из спутников хоронить придется. Поэтому копать пришлось топориком, хоть сердце кровью обливалось – славное лезвие тупить о щебень не порядок, да что поделаешь? Топору я помогал кривым плоским корнем, найденным неподалеку, и голыми ладонями. Понятное дело, глубоко яму таким манером не отроешь, но я справился. Почти по пояс. Этого достаточно, чтобы уберечь тело от лесных хищников. Да от них у меня еще уловка имеется. Накидаю поверх могильного холма углей потухших из костра и чего-нибудь из желваковой одежонки. Запах дыма и человеческого тела мелкое зверье отпугнет, а крупных хищников по лесам не так уж много водится. Пришла пора укладывать тело. Дно погребальной ямы арданы обычно устилают цветами или душистыми травами. Где добыть и то, и другое посреди дикого леса осенью? Я решил, что срезанные листья папоротника с успехом заменят цветочное ложе. В конце концов, не должен Желвак обидеться. Для меня он такого не сделал бы. Умостив мертвеца, как положено, я быстро закидал яму рыхлой землей, притрамбовал маленько, рассыпал принесенные загодя древесные угли. Вот и все. Не худо бы какую-нибудь молитву Сущему Вовне вознести, да позабыл я их все. К тому же, арданы восславляют Пастыря Оленей и моленья возносят именно ему. И хотя разумом я понимал, что это всего лишь ипостась Сущего Вовне, другое имя, душа противилась, словно понуждаемая совершать богохульство. Лучше постоять, закрыв глаза, и помолчать. Поразмышлять о скоротечности земной жизни, отягченной бременем грехов. Громко хрустнула сухая веточка под чьей-то ногой, отвлекая меня от раздумий. Гелка? С нее станется ослушаться моего запрета и прийти просто проверить – все ли в порядке. Видно, показалось, что я слишком долго копаюсь. Я открыл глаза... и остолбенел. Вот так и начинаешь серьезнее относиться к таким выражениям, как "челюсть отвисла". Раньше я не верил, что это возможно. Не верил, пока не ощутил безвольно открывающийся рот. Вот уж отвисла, так отвисла. Как только, падая, на груди синяк не набила? Прямо на меня из лесной чащи пер тролль. Высоченный – стоп десять, не меньше, росту. Впереди противно колышется жирное пузо, покрытое грязно-серой короткой шерстью. Покатые плечи увенчаны неожиданно маленькой головкой с лягушачьим ртом и единственным глазом посреди лба. Короткие руки (или лапы?), вряд ли способные обхватить брюхо, забавно покачивались в такт шагам кривых большестопых ног. Забавно? Это, наверное, не я подумал, а какой-то другой Молчун, храбрый и хладнокровный. Я-то ничего веселого или любопытного в приближающемся чудовище не находил. В охотничьих байках, коих наслушался я за свою жизнь великое множество, ничего про кровожадность троллей не упоминалось, но не говорили они также о добродушии или любви к людскому племени. Да откуда там любовь? Глянешь и сразу ясно: если какая и есть, так только к мясу человеческому. Я серьезно подумывал о том, чтоб задать стрекача через кусты. И рванул бы куда глаза глядят, когда бы не предательская слабость в коленках – шагу не шагнуть. Об обороне не могло быть и речи. Что мой топорик против эдакой туши? Тролль остановился, сложил лапы на груди. Только теперь я заметил его спутника. Это еще что за чудо? С виду человекообразное. Ростом чуть пониже меня будет. Колтун серых – не разбери-поймешь какой масти были раньше – волос, борода до половины груди, все тело обмотано обрывками бурых и черных шкур. Лесовик? В них я не верил, как не верил в бэньши, анку, водяного деда и, до сегодняшнего дня, в троллей. Лесовик не лесовик, а существо знакомое с оружием. В левой руке лохматое чудо держало дротик наконечником вниз, к земле. Такие же точно я видел у перворожденных из отряда Мак Кехты. Незваные пришельцы молча рассматривали меня. Ну-ну, что интересного нашли? За одно то спасибо, что сразу сожрать не норовят. Эх, попытаться бы собрать Силу... Но первая, несмелая, попытка ясно дала понять – сегодня не мой день. Нечего и думать о сосредоточении и концентрации, когда снеговой ком тает под ложечкой, а сердце готово выпрыгнуть, проломив ребра. Тогда, со стуканцом, все было по другому. Испуг испугу рознь. Один дает силы горы своротить голыми ладонями, а другой – лишает воли, парализует. Тролль издал протяжный стон, перешедший в неприятное бульканье, а затем неожиданно чистым голосом – так мог бы говорить проповедник или, на худой конец, странствующий сказитель – пропел: – Не бойся, человек! От неожиданности я тряхнул головой и, кажется, "экнул", как баран. – Не бойся, – повторил тролль. – Тебе ничего не угрожает. Я вновь не нашел достойного ответа и лишь пожал плечами. – И твоим спутницам тоже, – добавила серая махина, а лохматый сделал полшага вперед, пристально шаря взглядом по моему лицу. – Что... что вам нужно? – жалко проблеял я. Голос совершенно не слушался. Если тролль знает, что я не один, да еще не со спутниками, а со спутницами, сколько же они следили за нами, оставаясь незамеченными? Стало быть хрустнувший сучок – не случайность, а знак нарочно для меня, чтобы не напугать? Это обнадеживает. – Я хотел бы,.. – начал тролль, но его спутник снова шагнул вперед: – Молчун? Загрызи меня стрыгай, я узнал этот голос! Как же давно это было! Ночь. Мороз. Треск прогоревших поленьев в остатках костров. В воздухе – острый запах гари и свежепролитой крови. И пропитанный горечью хриплый голос: – Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата. Быть того не может! Человек не способен выжить в лесу в разгар морозов, какие обрушились на холмы в предбеллентейдовские дни. Не морочат ли мне голову неким наваждением? Черты лица замершего предо мной лесовика-лохмача казались смутно знакомыми. Вот если бы не спутанная, наполовину седая борода, скрывающая губы и подбородок... А еще пару лун не чесанные патлы легли на лоб и брови. А вот глаза те же. Серые, упрямые и решительные, перед которыми заробел Лох Белах, со всем своим воинством. Вернее, глаз. Один. Правый. Потому, что левое веко набрякло синюшной, нездоровой даже на вид припухлостью и тяжело свисало вниз, давая разглядеть между сблизившимися ресницами лишь узкую полоску белка. – Сотник? Лесовик кивнул. К уголку здорового глаза потянулись тоненькие морщинки. Если улыбка и появилась, то все равно потонула в зарослях бороды. – Да. Так меня звали на прииске. – Ты... Ты живой? О выдал! Глупее вопроса придумать трудно. Но Сотник понял мое замешательство. Протянул руку. – Можешь потрогать. Его рукопожатие оставалось таким же крепким, как и полгода назад. Вот что интересно. Знал то я человека всего ничего: осень и зиму, да весеннего месяца березозола маленькую толику, потом долгое время считал его погибшим, и вот радуюсь встрече, словно родного брата повстречал. Аж слезы на глаза навернулись. Да и то сказать: а обрадуюсь я так встрече с Динием, которого и в лицо успел позабыть? Что у нас с ним общего, кроме родителей? – Здесь Гелка, – по-дурацки улыбнувшись, ляпнул я. Вряд ли он помнит девчонку, которую избавил от надругания и смерти... Но Сотник кивнул: – Я знаю. Странное чувство охватило меня. Навроде того, когда хочется почесаться, а руки связаны. Рассказ о выпавших на нашу с Гелкой долю злоключениях так и рвался с языка. А облечь его в слова и связные фразы оказалось непосильной задачей. Эх, Молчун, Молчун... Как же ты собрался ученых в Вальоне поражать своими историями? Одно дело в уме, сам с собою, разговаривать, а совсем другое – вслух. Как говорят поморяне – две большие разницы. Сотник тоже молчал. Улыбался или нет – не поймешь. Борода надежно укрывала любые эмоции. Еще один говорун, каких поискать. Каждое слово из него тяни, как ржавые гвозди из старого горбыля. А ведь, думаю, ему есть что порассказать. Как выжил? Где с троллем повстречался? Каким образом они наткнулись на нас? Ничего, будет время – все выпытаю. С пристрастием. – Это хорошо, что вы рады встрече, – вновь пропел тролль. Видно, заморился ждать, пока мы наговоримся, вернее, намолчимся всласть. – Кто это? – спросил я Сотника, не придумав ничего лучше от растерянности. – Так, верно, принято приличиями у людей, говорить о присутствующих, будто их нет? – не замедлило отреагировать чудовище. Как он своей пастью такие звуки выпевает? Ну, чистый менестрель! – Прости моего друга, – в голосе Сотника звучала нескрываемая ирония. – Моя вина. Я вас не познакомил. – Прости меня, – повернулся я к серой громадине. – Я не обижен, – отвечал он. – Я понимаю твои чувства. Вы, люди, во всех встречных существах ищете опасность и ждете подвоха. В чем-то вы правы. – Да нет же, – я попытался возразить, объяснить, что страха не испытываю с того самого мгновения, как узнал в бородатом лесовике друга, которого считал давно погибшим. – Я последний из народа фир-болг, – проговорил тролль. – Можешь называть меня просто Болгом. Фир-болг? Никогда не слышал о таком племени... И, боюсь, никто из людей не слышал. Иначе Кофон обязательно упомянул бы о них на своих лекциях. Ну, хотя бы разок. Уж такой дотошный любитель старины не пройдет мимо народа одноглазых говорящих великанов. – Не трудись вспоминать, Молчун, – на маленьком уродливом лице моего собеседника никаких чувств не отражалось, но изменения в голосе говорили обо многом. И сейчас, готов отдать правую руку, ему было весело. – Нас истребили еще до вашего прихода на север. Истребили? И он так легко об этом говорит? Впрочем, время лечит. А если учесть, что первые орды моих диких, вооруженных дубинами и каменными топорами, предков перевалили через Крышу Мира больше восьмисот лет тому назад, за такой срок скорбь о погибших сородичах может надоесть. Погоди-ка! Больше восьмисот лет? Значит, они бессмертны, как и сиды? – Конечно, я бессмертный. Я вздрогнул от неожиданности. Точное попадание слов Болга в канву моих размышлений заставило вспомнить об Этлене, его пугающей проницательности, и насторожиться. Читать мысли не так уж сложно. Все дело в мастерстве владения Силой и навыках, нарабатываемых тренировками. Сложно замаскировать твое вмешательство в чужой разум, так, чтобы другой человек ничего не почувствовал. Это дается самым умелым. – Он не читает мысли, Молчун, – усмехнулся Сотник (нет, эти двое словно сговорились подтрунивать надо мной). – Даже я догадался, о чем ты задумался. – Я не читаю мысли, – подтвердил Болг. – Мне это не нужно. – А мог бы? – что я все топчусь на месте? Смелее надо, решительнее. – Не знаю, – ответил он, не задумываясь. – Когда-то, давно, скоро тысячу весен тому, мы могли обмениваться мыслями. Как бы это понятно сказать? Говорить на расстоянии. Но только по обоюдному согласию собеседников. Ясно. Что бы еще такого спросить? Кто их уничтожил? Да чего уж там спрашивать? Я, кажется, обо всем догадался и так. Если людей еще не было... – Я охотно отвечу на любой твой вопрос, человек Молчун. Объясню что к чему. Но, боюсь, многие из ответов будут неприятны для ушей феанни Мак Кехты. Поэтому спрашивай здесь. Тролль уселся где стоял. Просто подогнул короткие ножки и плюхнулся на траву. Сотник с невозмутимым видом последовал его примеру, наверное, привык к чудачествам спутника. Делать нечего, я тоже присел. Присел и задумался. С чего же начинать расспросы? – Не трудись, – Болг опять от души веселился. – Я понимаю, как трудно подобрать правильный вопрос. Меткий и всеобъемлющий. Верно? Я кивнул. Эка, он рассуждает. Словно две академии закончил. – Тогда просто послушай. Когда мы встретились с Гланом, он задал мне достаточное число вопросов. Думаю, вас интересует одно и то же. Кого-кого он встретил? Глана? Это он Сотника так назвал? – Болг подобрал меня обмороженного, потерявшего много крови... Почти мертвеца, встрял в разговор Сотник или, как там, Глан? Ну да, все сходится. Имя вполне пригорянское. Один брат – Эван, другой – Глан. – Выхаживал до лета в своей пещере. – Как видишь, не все в искусстве целительства мне удалось. Не мудрено, ведь я не лекарь. Когда-то, давным-давно, я изучал движение небесных светил. – Зато теперь у нас на двоих два глаза. Поровну, – палец Сотника приблизился к опухшему веку, но, несмотря на напускную браваду, не прикоснулся. Это подсказало мне, что болячка причиняет немалое страдание. – Что с глазом-то? – я никогда не переоценивал своих знаний и умений, но попытка – не пытка. – Может, чем помогу. – А, пустое, – отмахнулся больной. – Боюсь, зрения уже не спасти, – в голосе тролля пробилась нотка грусти. – Если захочешь, мы можем побороться за него вместе. Позже. Захочу ли я? Конечно, захочу. Слишком многим я обязан Сотнику (и прежде всего, разбуженным чувством собственного достоинства), чтобы запросто отступиться. – Вот и хорошо, – снова прочитал мое согласие, то ли по глазам, то ли в голове, Болг. – Тогда я продолжу мой рассказ. Мы, народ фир-болг, обитали на этой земле с начала времен. Усердное изучение окружающего мира дало нам возможность жить в полной гармонии с живой и неживой природой. Я не употребляю непонятных тебе слов, Молчун? – Я учился в Храмовой Школе, – достаточно ли я замаскировал обиду в голосе, чтобы умник одноглазый ничего не почуял? – Не обижайся, – ага, как же, спрячешь от него что-нибудь. – Согласись, в этих краях образованный люд – редкость. – Ничего. Продолжай. – Продолжаю. Большинство нашего народа составляли ученые. Чуть меньше – жрецы. Мы жили уединенными общинами и, увлеченные изучением природы, редко вступали в контакт даже друг с другом. Так было долго. Очень долго. Пока на закатном побережье не высадилась горстка беженцев, спасшихся с далеких северных островов. Их родину уничтожило пламя земных недр. Это был народ, известный вам под именем сидов. Не может быть. Перворожденные? Сиды? И вдруг жалкие беженцы! – Но ведь,.. – невольно вырвалось у меня. – Я понимаю твои чувства. Ныне все считают сидов перворожденными. Первыми и единственно законными хозяевами мира. Не так ли? – Ну, уж не все... Действительно, сколько людей готовы грызть глотки перворожденных зубами, рвать их голыми руками, только не допустить главенства высокомерных остроухих. Может быть, лет пятьсот назад они и были властителями всего сущего. Но с тех пор многое изменилось. Люди кое-чему выучились. У тех же сидов, к слову сказать. Но пошло ли это учителям на пользу? – Верно, я сильно отстал от новостей нашего мира, – тролль вздохнул. – Мне плохо знакомы события последней войны. Ведь долгие годы между сидами и людьми царил мир. Не так ли? – Да. Люди грызли глотки исключительно друг другу, – мрачно заметил Сотник. – Что поделать, – снова глубокий, трагический вздох. – Молодая раса. Смертная раса. Каждый хочет всех земных благ сразу и помногу. Но не об этом сейчас речь. Сиды высадились на побережье обширного залива на закате. Позднее его назвали берегом Надежды. Дохьес Траа – по-сидски. – Мы называем их язык старшей речью, – совсем невпопад брякнул я. – Старшей? Быть может. Уж всяко их речь старше людской. – Но не вашей? – Моей речи больше нет, – сожаления в голосе Болга было куда больше, чем когда он говорил о погибших сородичах. – Я остался один – с кем говорить? Без употребления речь умирает. – А книги? Свитки, списки?.. – Похоже, ты и вправду учился в школе при одном из храмов, – грустно пропел великан. – У нас не было письменности. Зачем заносить сведения на... На что вы там заносите? Пергамент, таблички... Зачем записывать знания, если смерть не властна над тобой, потомкам можно все передать и устно? А с собратьями, даже самыми дальними, связаться при помощи мысленной речи? – Пожалуй, ты прав. Но просто я привык судить о развитости расы по наличию книг – преданий, летописей, учебников. Письменность и культура неразделимы... Тролль кивнул. – Можно и так судить о расе. Но есть еще черты, которыми пренебречь никак нельзя. – Болг имеет в виду войны, убийства ближних, бессмысленная жестокость, – снова встрял Сотник. – Не удивляйся, Молчун, в свое время мы много поспорили с ним по этому поводу. – Я не спорю. И не удивляюсь. Что спорить без толку, когда и так ясно – и люди, и перворожденные по количеству привнесенного в мир страдания переплюнули всех хищников и прочих чудовищ вместе взятых. – Очень хорошо, – продолжал фир-болг. – Вернемся же к событиям тысячелетней давности... Мы не лезли в жизнь начавших обустраиваться в северных горах и кое-где на юге, за Ауд Мором, пришельцев. Просто наблюдали, восприняв их по всегдашнему обыкновению как некую часть живой природы. Кто знал, к каким последствиям приведет наша беспечность? Сиды обнаружили нас сами. И, по своему обыкновению, вывод сделали однозначный. До меня доходили какие-то слухи о попытке Эохо Бекха и Утехайра Семь Звезд навязать нашим старейшинам нечто вроде договора вассальной зависимости. С выплатой дани и прочими унижениями. Это показалось просто смешным. Ну, как, скажи на милость, должны были мы, постигшие величайшие тайны бытия, воспринимать предложение подчиниться от маленького, пусть гордого, но лишенного корней и привычной почвы под ногами, народца? Приведу простой пример. Как бы твой император, правящий в Соль-Эльрине, ответил бы на подобное заявление от совета волчьих стай пойм Ауд Мора и Аен Махи? Как бы ответил? Представляю... Уже через месяц волки стали бы не менее редки, чем стрыгаи. Через полгода цена на волчью шкуру подскочила бы до баснословных величин. А через десяток-другой лет, серые неутомимые хищники остались бы лишь в легендах и сказках. Да и то не всяк поверил бы в подобную выдумку. Волк, говоришь? Что-нибудь интереснее придумай – тоже мне фантазер... – Ты правильно догадался, – вел дальше свой рассказ тролль. – От людей и от сидов другого ожидать трудно. Мы показались бы тебе совсем глупыми и странными... Мы предложили сидам жить в мире. И даже готовы были учить их филидов всему, что сами постигли. Болг замолчал. Под легким ветерком легонько шелестела листва соседнего граба с покрученным непогодой стволом. Вдалеке кричали ореховки. Видно, ссорились за еду. А что, набрать лещины было бы не худо... Эх, что ж я все о земном, когда такие истории рассказывают? – Они отказались, чем немало озадачили наших старейшин. Стали делать вид, что народа фир-болг не существует вовсе. А потом нанесли удар,.. – голос одноглазого вознесся до трагической ноты. – Мы никогда не были бойцами, как не были и охотниками. Нас оказалось легко уничтожить. Нападения на отдельные общины ученых и жреческие капища произошли почти одновременно. Снова над поляной повисло молчание. – Может, лучше, чтобы Мак Кехта тоже это услыхала? – несмело поинтересовался я. – А поверит ли она? – отозвался Болг. Тут он прав опять-таки. Вряд ли феанни, ярлесса, непримиримая воительница народа перворожденных – теперь то я знал, что никакие они не перворожденные, но многолетнюю привычку не вытравишь просто так – запросто согласится признать за своей расой полный букет недостатков и грехов. – Я спасся лишь потому, что наблюдал в ту кровавую ночь за звездами с высокогорной площадки на северных отрогах Восходного кряжа. Предвосхищаю твой вопрос, Молчун, – больше не выжил никто. Иначе мы бы давно нашли друг друга. Не так это и сложно. – Ты поведал страшную историю, Болг. Даже не знаю, что и говорить... Что тут скажешь? Жили-были безобидные мудрецы да враз погибли от рук злобного и жестокого племени. Все ли тут правда? Стоило, конечно, задуматься. Так ли добры и простодушны фир-болг? Кто его знает? Вот всему, услышанному о сидах, захотелось поверить сразу и безоговорочно. А, собственно, что нового я услыхал? Аж ничего. Наши легенды и предания повествовали о подобной попытке раз и навсегда покончить с человеческим племенем. Ярл Эхбел Мак Кехта изрядно преуспел в деле истребления салэх по обоим берегам Отца Рек. Вот только духу не хватило. Мы, люди, способные ученики. Ненависти мы противопоставляем ненависть. Жестокости – жестокость. Хитрости – хитрость, а подлости – подлость. Только ярость помогала первым, диким и грязным, ордам людей выстоять в схватках с острой сталью сидских дружин. А потом пришла пора ученичества. Перворожденные метали в нас дротики. Люди выдумали лук. Сиды управляли при помощи Силы погодой, мы научились обращать молнии и огонь в оружие... – Не говори ничего, – пропел великан. – Нет нужды в словах. Мне достаточно ощущать твои эмоции. Хочу перейти к главному... – Тише! – вскинул руку Сотник-Глан. Болг повиновался, обиженно зашевелив ноздрями мясистого носа. – Мы не одни, – объявил мой друг. – Похоже, твои спутницы устали ждать тебя. Я обернулся к кустам. Неужели Гелка с Мак Кехтой нашли уже общий язык и теперь вдвоем творят, что хотят, не задумываясь о последствиях? Верится с трудом. Уж чересчур они разные и вовсе не одинаковую жизненную школу прошли. Или проходят? А, впрочем, все женщины похожи одна на другую: и четырнадцатилетняя, и четырехсотлетняя. И из сидского народа, и из людского племени. Главная их задача – вмешиваться в мужские дела и перекраивать все задумки по своему усмотрению. – Гелка! Выходи, не бойся! Тишина. Никто не отвечает. – Феанни, тейх эньшин! Них байол! Госпожа, выйди сюда! Опасности нет! Хоть бы веточка на кустах шелохнулась. Уж не померещилось ли Сотнику? А, может, зверь какой? Или того хуже – лихой человек? – Уэсэл феанни! Эрлесс Мак Кехта! Благородная госпожа! Ярлесса Мак Кехта! протяжно воззвал Болг. – И'эр дюит, тейх! Та т'ааст' им'эр ра! Прошу тебя, выйди! Я должен многое сказать! Вновь томительная пауза. – Боюсь, предрассудки слишком сильны в ее сердце, – понизив голос насколько возможно произнес одноглазый великан. – Ш'ас, аат' ш'асен! Стой, где стоишь! – долетел из кустов охрипший от волнения голос сиды. – Только бы глупостей с перепугу не наделала, – прошептал Сотник. С перепугу? Да нет, пожалуй. Чего-чего, а храбрости Мак Кехте не занимать. Ведь никто ее в угол не загонял, к стенке не припирал, а ведь шагнула навстречу двум страшным незнакомцам. Не спряталась и не убежала, сломя голову. Ступали ее красные сапожки – когда-то новые и красивые, а теперь потертые и оббитые о камни – твердо и уверенно. Без излишней торопливости, но и без показной осторожности. Меч Этлена в опущенной руке, острием к земле. Не хочет заранее бравировать оружием – уверена, что воспользоваться клинком успеет всегда. Эх, феанни, не видала ты Сотника в бою... – Ш'юл троо, Эшт! В сторону, Молчун! – приказным тоном распорядилась ярлесса. – Это друзья, феанни, – пришлось мне вступиться за своих собеседников. – Мы пришли с миром, – подтвердил на старшей – или как ее теперь называть? речи Болг. – Суэв'нес ид'эр ши агэс фир-болг? Мир между сидами и фир-болг? – насмешливо приподняла бровь Мак Кехта. – Пусть это будет перемирие, госпожа, – не стал возражать одноглазый. – Ни хеа, баас, ан'хе! Нет, сдохни, зверь! – отражающий синь небес клинок взметнулся, указывая острием прямо в необъятное брюхо тролля. – Ш'юл троо, Эшт! От нехорошего предчувствия холодок пополз между лопатками. Ну, почему обязательно все вопросы нужно разрешать каленой сталью? А взять, присесть и поговорить никак нельзя? Краем глаза я разглядел, как напряглись плечи Сотника под драными меховыми лохмотьями, и, наплевав на все, шагнул навстречу сиде. – Полно, госпожа. Нет нужды в оружии. Ее глаза расширились и потемнели от гнева. Еще бы! Она же меня дурака защищала, а я супротив попер. – Амэд'эх салэх! Правильно. Глупый салэх я и есть. Но ничего с собой поделать не могу и кровь сегодня пускать никому не дам. Хватит. Сколько можно убивать, калечить друг друга, не удосужившись даже попытаться найти согласие? Люди жгут замки перворожденных, сиды вырезают человеческие поселения вместе с детьми, женщинами и стариками. Конечно, Мак Кехте пришлось несладко, но тем более не нужно бросаться на первого встречного с оружием. – Я знаю, что мой вид внушает тебе отвращение, благородная госпожа, – пропел тролль. – Поверь, и я не пылаю любовью к представителям твоей расы. Но давай просто поговорим. Попробуем оставить вековые распри... – О чем мне говорить с тобой, зверь? – сквозь зубы процедила сида. Хороший знак. Если не начала размахивать железяками, есть надежда, что послушается. – Не хочешь говорить – просто выслушай, – Болг умел убеждать, как умел в интересах своего дела не обращать внимания на оскорбления. А какое, собственно, у него дело? Я так и не удосужился расспросить, увлеченный радостной встречей с пропавшим другом. Мак Кехта, растратив частично боевой напор, зыркнула в мою сторону. – Поверь, феанни, никому из нас не желают зла, – не преминул я вмешаться. – Если бы они только хотели... Как ей объяснить, что Сотник способен голыми руками расправиться с ней, со мной и еще с десятком таких умельцев? Хотя, не нужно всех мерить по себе. Воительница перворожденных, наверняка, с оружием в руках чего-то да стоила. С другой стороны, я очень хорошо помню морозную ночь и прокладывающего путь сквозь толпу окруживших его врагов безоружного худощавого человека, совсем не похожего на великого героя. А уж когда он получил меч! – Салэх эс амэд'эх агэс люэк'ред'! Люди глупы и легковерны! – в сердцах воскликнула сида. И замерла в растерянности. Острие меча по-прежнему смотрело в брюхо тролля, но не дрожало более, как охваченная азартом охотничья собака. Сотник демонстративно воткнул дротик в плотный дерн и уселся, скрестив ноги по-пригорянски. – Присядем, благородная госпожа, – пропел Болг. – Коротким наш разговор всяко не будет. Сида хмыкнула. Бросила едва приметный взгляд на кусты справа от себя. Ветки зашевелились и из листвы появилась Гелка. В руках она держала второй меч наследство Этлена. Меч! Гелка! Правда держала она его как скалку или поварешку, крепко, но совершенно неумело. Я бы даже сказал, как поварешку, ставшую в одночасье смертельно ядовитой. Потому что в ухватке девочки проступала такая опаска, какая пристала в обращении с болотной гадюкой. Так и есть – спелись! Кажется, все истолковали мое сокрушенное качание головой по-разному. Мак Кехта вздернула подбородок, Гелка виновато потупилась, Болг успокаивающе поднял лапу: – Не переживай, человек Молчун, беда не грозит никому... И только Сотник ухмыльнулся в усы, догадавшись, похоже, о чем я думаю. Гелка подошла поближе. Встала рядом со мной. Узнала ли она Глана? Думаю, нет. Ничего, потом растолкую все как есть. – Раз уж мы все собрались, – пришла ко мне запоздалая мысль. – Почему бы к костру не перейти? – Ну, нет! – воскликнула Мак Кехта. – Пусть излагает свое "дело" здесь! – Феанни права, – согласился тролль. – Раз уж мы все собрались, поговорим здесь. Ведь в лесу нет воров, и риска быть обобранными – нет. Для вас, я хочу сказать. Мы давно все свое носим с собой. Эге, как излагает. Словно древний философ. А, может, это наши философы у болгов всяческие выражения стащили? Да нет. Откуда? Никто ж из людей про них не знает. Я – первый и единственный. Ох, Молчун, гляди – не возгордись. Сколько ты всего, простому человеку недоступного, в жизни повидал? Лучше бы жил тихо, мирно, где-нибудь на дальнем зимовье или маленькой фактории. Лишь бы соседи были достойными и незлобливыми... – Говори, фир-болг! – сида решилась наконец-то присесть, но по положению ног я видел: в любое мгновение она готова взвиться в прыжке. И эфеса из пальцев не выпустила. Можно подумать, клинок ей поможет, дойди дело до драки. Мы все расселись чинно, кружком, как старые друзья на привале у походного костерка. – Я вижу, ты узнала меня, благородная госпожа, – голос Болга лучился торжественностью. – Да, я последний из народа фир-болг, которых истребили задолго до твоего рождения. Так что, формально, на тебе не лежит кровь моих сородичей. – Ну, спасибо, – фыркнула ярлесса. – Ты зря иронизируешь. Если бы на твоем месте был кто-либо из сидов, высаживавшихся в Дохьес Траа с Эохо Бекхом, мне пришлось бы труднее. – Что труднее? Заморочить голову? – Убедить. – В чем? – Позволь мне рассказать все по порядку, – не дождавшись возражений, тролль продолжил. – Не знаю, известно ли тебе, благородная госпожа, но решение стереть с лица земли народ фир-болг возникло в умах ваших правителей – верховных филидов и короля – не спонтанно. Долгое время вы приглядывались к нам, отмечая сильные и слабые стороны. Ведь причины для опасения были и не малые... – Вот еще! – вскинула подбородок Мак Кехта. Ну, чисто девчонка. Не подумаешь с ходу, что на пятую сотню лет давно пошла. – Поверь, госпожа, опасения были, – тролль прибавил серьезности в голосе. Хотя, куда уж более? – Тебе рассказывали, сколько бедствий причинили вашему народу чудовища, населяющие горы и леса, реки и болота, хищные звери, непогода со стихией? Да и по сей день причиняют, не так ли? – Я не маленькая, сама вижу, – упрямства ей не занимать, как и всем перворожденным. – А что с того? Ведь и людям от них не сладко приходится. Не только сидам. – В том то и дело, в том то и дело, благородная госпожа. Нас-то они не трогали. – Что с того? Ворон ворону глаза не выклюет. Посмотри на себя... – Ты зря пытаешься унизить или оскорбить меня, благородная ярлесса. Не выйдет. Мы, злые болги, ужасно толстокожие существа. Разве тебе не рассказывали в детстве сказки? Твоя попытка намекнуть на то, что я такое же чудовище, как и стрыгай или космач, от истины весьма далека. Но будь даже так, как ты сказала... Разве грифон не нападает на пещерного медвежонка? Или стрыгай на напьется крови подловленной вдали от воды кикиморы? Таких примеров можно привести сколь угодно много. Феанни молчала. А что возражать, когда каждое слово – истинная правда. – Я скажу тебе – именно это так возмутило Утехайра Семь Звезд и Морану Пенный Клык. Наше умение жить в мире и ладе с живой и неживой природой, чего так не достает племени сидов. Да и людям тоже, чего греха таить. Мудрости филидам не занимать, но ее не хватило на то, чтобы пойти учиться к нашим старейшинам и под их руководством постигнуть хотя бы начала знаний об окружающем мире. А, может, гордость не позволила им сделать первый шаг на пути к ученичеству? Это чувство приносит много горя тому. в чьей груди совьет гнездо... Сотник тряхнул бородой, отводя взгляд в сторону. Ого, не в его ли огород последний камешек? – Большой Совет филидов с негодованием отверг наше радушное приглашение. А уж потом и король Эохо Бекх объявил фир-болг звероподобными тварями. Ничего не напоминает, благородная госпожа? Точно так же вы приравняли к зверям и первых встреченных людей. Не удосужившись разобраться что к чему, затеяли войну на уничтожение. – Я об одном жалею,.. – встрепенулась сида. – До сих пор жалеешь? – с ехидцей поинтересовался Болг. – И жизнь тебя ничему не научила? Буркнув что-то невразумительное Мак Кехта потупила очи. Жаль, я мысли не читаю. О чем они говорят, не понял. – Приняв решение, о нашем уничтожении, сиды еще какое-то время готовились. Искали подвохи, нащупывали сильные и слабые стороны в защите фир-болг. И, как им показалось, нашли одну слабину. Пята Силы! Тролль произнес это слово на старшей речи – М'акен Н'арт. Первое слово можно перевести и как пята, и как стопа, и как корень, наконец. Второе-то имеет толкование однозначное – Сила. Причем не та сила, что дает возможности лошади волочить телегу в распутицу, а именно Сила. Та, что по крохам разлита в мировом аэре и лишь талантливый и хорошо обученный маг извлечет ее и применит в дело. Кажется, я начал догадываться, о чем пойдет речь. Догадка слабенькая, как паутинка, севшая на ресницу в начале осени, но поживем – увидим. – Пятой Силы наши старейшины называли величайшего могущества артефакт, поддерживавший, в случае хранения в нужном месте, равновесие мироздания. Не разобравшись, по всегдашнему своему обыкновению, но зато прочно уяснив, что артефактом мы дорожим, предводители сидских дружин сделали единственно правильный в их пони мании поступок – выкрали Пяту Силы с алтаря островного храма. Признаю честно, это стало жестоким ударом по самолюбию наших старейшин. На какое-то время они лишились привычной рассудительности и мудрости... Тут-то и был нанесен удар. Расчетливый, жестокий, в разных местах одновременно. Удар не на подавление и подчинение, а на уничтожение. Я глянул на Мак Кехту. Она сидела, не поднимая взора. Так, что судить о чувствах, охвативших ее душу, не представлялось возможным. Верит, не верит? – Но мудрецы-филиды просчитались, – Болг позволил себе даже несколько театральным жестом взмахнуть руками. – Нет, нас они, конечно, перебили, что немудрено, если учесть полное неприятие моим народом оружия и детскую доверчивость старейшин. Похищенный артефакт вызвал к жизни такие завихрения окружающего мира, что весь отряд, посланный для выполнения особо важного задания Большого Совета, погиб. Погиб на пути между Озером и Облачным кряжем. Последнему удалось добраться до холмов на отрогах гор, где он провалился в пещеру. Единственный глаз тролля, забавно вращаясь, скользнул по нам круглым черным зрачком. Кажется, фир-болг ожидал реакции слушателей. – Я понял, – мне действительно не пришлось напрягаться, чтобы сложить в уме события, изложенные новым знакомцем, и памятную находку в пещере каменного леса. – Тот корень, что лежит в моей сумке, – это и есть великая Пята Силы. Так? – Истинно так. – И я, похоже, поняла, – медленно проговорила Мак Кехта. – Ты хочешь потребовать артефакт, принадлежащий твоему народу? Странно, гнева в ее голосе не было. Думаю, скажи Болг, мол, да, хочу, отдавай, такая-сякая, – отдала бы не раздумывая. Значит, и сидов жизнь кое-чему учит, заставляет менять привычные суждения о бытие и о своем величии. – Нет, высокородная, – грустно отвечал великан. – Мне она ни к чему. Долгие сотни зим и лет, я бродил в окрестностях злосчастной пещеры, мечтая о чуде. Поначалу, мне хотелось верить в удачу, и я пытался разыскать человека – именно человека, ведь вряд ли сид стал бы слушать меня – согласного спуститься под землю и извлечь Пяту Силы. Редкие охотники и трапперы убегали от меня, словно от чудовища. Что ж, видно в их глазах чудовищем я и был... Так вот откуда пошло начало легенд о тролле, со стенаниями преследующем одиноких путников! Представив себе такую попытку Болга "пообщаться" с вечно запуганными арданами, я едва не расхохотался. – ... потом я решил просто ждать, верить и надеяться. И вот я дождался. Люди и сиды совместными усилиями, помогая друг другу, доставили бесценную реликвию на дневной свет, к лучам солнца. Это ли не чудо само по себе? И благородная ярлесса, представительница одного из старейших родов, готова своими руками вернуть народу фир-болг утраченный артефакт. Хотя какому там народу, последнему фир-болгу. Но ему он не нужен... – Не нужен? – пораженно воскликнула Мак Кехта. – Конечно. Зачем он мне? На шею повесить? Под елку закопать? – обычный ироничный тон вернулся к Болгу. – Пята Силы должна лежать на алтаре, в каменном святилище посреди острова. – Так отнеси ее туда, – мне решение проблемы казалось очень даже простым. Но не троллю. – Погляди на меня, – он расправил плечи, оскалился толстогубым ртом и выпучил единственный глаз. – Далеко я уйду дорогами южного Ард'э'Клуэна? Не говоря уже о твоей родной Империи... Прав он. Трижды и семижды прав. Такому уроду только выти к людским поселениям нашпигуют железом за милую душу. Другое дело неприметному человечку проскользнуть между заставами талунов арданских и баронов Восточной марки, проплыть под носом имперских дромонов и пиратских флотилий. – Где там твой остров находится? – решение пришло само собой, будто подсказанное Сущим. – Объясни получше. – У места истока Отца Рек. Я могу нарисовать. Он даже не удивился. Неужели, заранее догадался, каким будет исход нашего разговора? – Я тоже иду, – проговорил вдруг Сотник, почесывая шею под бородой. – А то как-то не хорошо выходит. Не привык я чужими ладонями жар загребать. – Вот и хорошо, – подытожил тролль. – Вдвоем легче... – Я тоже пойду! – Кад б'ерт'? Почему вдвоем? Гелка и Мак Кехта воскликнули в один голос. Разом. Порывистая феанни даже пристукнула кулаком о землю. Вот уж не ожидал. То есть от Гелки ожидал. С нее станется. Ничего, пока дойдем до поселений, постараюсь отговорить от бредовой затеи. Ишь, чего выдумала! На остров какой-то переться... Уговорю. Пристрою ее на время в какую-нибудь добропорядочную семью, лучше пожилую. А там видно будет. Вернусь – проведем обряд удочерения по всем правилам, а не вернусь – самоцветов у меня изрядно с собой. Если будет с умом тратить, и до внуков дотянет. А вот от сиды не ожидал. Ну, никак! Зачем ей наши людские хлопоты? Ради чего рисковать? – Если рука перворожденного сорвала Пяту Силы с алтаря, пусть рка перворожденного вернет его на место, – тщательно выговаривая звуки человеческой речи произнесла Мак Кехта. Верно, нарочно для Гелки и Сотника. Они-то старшую речь понимали с пятого на десятое. Вот и ответ. Только нам от этого самопожертвования не легче. Ежели кто и может себе представить путешествие в компании остроухой сиды через Ард'э'Клуэн, Трегетрен, Восточную марку, добрую треть Приозерной Империи, то не я. Вдвоем с Сотником-Гланом мы бы как мышки проскользнули – тихо, неприметно. А с сидой? До первого разъезда петельщиков или конных егерей экхардовых? Не можем же мы все по лесу да по лесу! Когда-то доведется и на тракт выбираться. Горе горькое! Придется и эту отговаривать. Тут уж задача посложнее, чем с Гелкой выходит. Ладно, поживем – увидим. Может и удастся дело решить ко всеобщему согласию...