Текст книги "Полуденная буря"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Позади груженых возов, низко пригибаясь, тут и там перебегали человеческие фигурки. Не десяток и не два.

Вот повозки коснулись колесами раскисшей земли на левом берегу безымянной реки и тут же развернулись к лесу боком. Лабон сумел рассмотреть заполнявший их груз – вязанки хвороста, старые, топорщащиеся сухой лозой корзины, драные мешки, набитые не иначе соломой.

«Что ж там за трейг такой к ним попал? Видно, что не новичок на войне. Да и Валлан со жрецом кого ни попадя не испугаются, а они боялись. Лопни мои глаза, боялись. Потому и голову его затребовали».

Между повозками замелькали прикрывающиеся круглыми щитами люди, а над кучами барахла появились верхушки луков. Мощных, веселинских. Такие ни в чем не уступают трейговским, которыми вооружены два десятка приданных гвардейцам лучников.

– Смотри, Рогоз, во все глаза, – скомандовал полусотенник. – Что увидишь – кричи!

А сам ужом соскользнул по стволу и побежал к своим.

Чего греха таить, положение создалось аховое. Из лесу не выйдешь – опушка под прицелом бородачей, которые надежно укрылись за возами, но готовы всадить стрелу в любую движущуюся мишень. Из подлеска стрелять глупо. Тонкие ветки, листва и прицел собьют, и стрелу отклонят. Можно попытаться дать залп из самострелов, их у петельщиков с полдюжины. Самострельным бельтам ветки нипочем... Дать-то залп можно. А что потом?

– Копейщики, вперед! – Голос Лабона подстегнул солдат, словно хлыст – ленивого коня. – Держать линию, из-за щитов не высовываться!

Десяток щитоносцев, ведомый усатым низеньким ветераном по кличке Одеяло, осторожно пошел вперед. Лабон в сердцах плюнул на прелую листву:

– Мало, мало бойцов! – Но тут же поторопил лучников: – Дыг, Рябчик – за ними! Помаленьку, полегоньку...

Едва размалеванные в коричневую и оранжевую клетку щиты стали различимы сквозь густую зелень, с деревенского берега ударили стрелы. Залпами. Как на учениях. Будто не разбойники луки держали, а регулярная, обученная армия.

С глухим стуком каленые наконечники втыкались в раскрашенную древесину. С такого расстояния – словно кувалдой в середку щита. Копейщики сразу сбились с шага. Строй разорвался. Охнул, опускаясь на землю, раненый. Потом еще один. И еще...

– Стоять! – Лабон понял, что еще два-три залпа, и пехоты у него весьма поубавится. – Назад! Строй держать!

Линия копейщиков медленно поползла назад.

Лучники остановились, не дожидаясь команды.

– Как же так, как же так? – суетливо тараторил подоспевший Бургас. – Прозевали, упустили! Как теперь быть?

– Да пошел ты... – зло отмахнулся Лабон. – Без тебя тошно!

– Как же...

– Заткнись, сказал! И не мешайся!

Управляющий попятился, скрылся за широкими плечами растерянных помощников.

– Там и сиди! – буркнул полусотенник и в полный голос позвал: – Жердяй!

– Тута, командир!

– Самострелы раздать лучникам.

– Понял!

– Тогда бегом!.. Малой!

– Тута я!

– Наших всех – на конь! Зайдешь подальше вправо, за излучину. Реку – вплавь. И в тыл. Ясно?

– Так точно, сделаем. Не сумлевайся, командир. – Гвардеец отсалютовал сжатым кулаком.

– Брик!

– Здесь я!

– Охраняешь ардана.

– Командир... – обиженно протянул бровастый, тонкогубый Брик. Уже оправился от ушибов, полученных во внезапно завалившейся штольне, и рвался в бой. – Может, они? – кивнул в сторону Бургаса со товарищи.

– Я им невинность твоей прапрабабушки охранять не доверю! Вояки! – рыкнул Лабон. – Исполнять приказ!

– Слушаюсь, командир! Будет сполнено!

Ведомый Малым десяток гвардейцев прохрустел копытами по сушняку и растворился в зеленом мареве чащобы.

Лабон подбежал к цепи лучников:

– Жердяй!

– Здесь!

– Самострелы готовы?

– Так точно.

– А ну, пощекочите их, рябяты!

Бельту ветки не помеха. Поглядим еще, кто кого.

На арбалетный залп, не давший заметного результата, веселины ответили тремя ответными. Сразу видно, что стрел разбойники жалеть не привыкли.

Лабон поднял руку:

– Самострелы! Цельсь!

Внезапно из-за телег выскочил человек. Нет, не выскочил, вышел спокойной, уверенной походкой, будто хозяин на тысячу раз исхоженное подворье. Высокий, стройный. Темно-каштановая борода и патлы до плеч. На голове – цветная тряпка, а в правой ладони – меч-полутораручник.

Пренебрегая нацеленными на него луками и самострелами, разбойник приблизился к кромке воды. Остановился, замочив носки дорогих, мягкой кожи кавалерийских сапог.

– Гей, Лабон! Разговор есть!

Полусотенник хотел было кликнуть Брика, чтоб тот приволок связанного ардана. Как его там? Вырвиглаз вроде бы. Но передумал. На кой ляд ему сдался этот Вырвиглаз? Он узнал бородача с замотанной лентой-вышиванкой головой. И понял, чего забоялись Валлан и Квартул.

– Погодьте, не стреляйте. – Лабон плавно опустил руку, прошел между лучниками, раздвинул плечом сомкнувших щиты копейщиков.

Над бродом воцарилась тишина.

Полусотенник неслышной тенью выскользнул из густой поросли ясеневых побегов. Если хотел, он мог двигаться бесшумно, как кот или скрадывающий добычу клыкан. Прошагал настороженным шагом, ожидая каждый миг разбойничьей стрелы в упор, к реке. Замер, прищуренным взглядом скептически оценивая противника.

– Узнал, Лабон? – Живолом ничем не выдал охватившего его бешенства. Лишь щеки над бородой побелели больше обычного. – Молчи, не отвечай. Я вижу, что узнал.

– Так вот ты куда делся. – Полусотенник искривил губы в полуулыбке-полуоскале. – Твои друзья скучают по тебе.

– Ты думаешь?

– Я знаю.

– Тебя не было среди гвардейцев в ту ночь, Лабон. – Они разговаривали через неширокую гладь, не повышая голоса, – не было нужды. Даже птицы, казалось, не смели прервать столь задушевную беседу.

– Это так.

– Значит ли это, что ты не скурвился, как остальные?

– Это значит, что у меня были другие дела.

– Хочешь теперь наверстать?

– Исполняю приказ.

– Чей?

– Твоего будущего сродственника. Жаль, на свадьбе ты не погуляешь.

– Много говоришь, полусотенник.

Лабон только пожал плечами.

«Где ж Малой с десятком гвардейцев?»

Словно в ответ на немой вопрос за излучиной защелкали тетивы. Жалобно, срываясь на визг, заржал конь. Закричал человек, захлебываясь.

– Возомнил себя полководцем, Лабон? – Живолом покрепче перехватил рукоять полутораручника. – Вспомни, кто ты, а кто я. Твоих «рябят» сейчас добивают. Тех, кто не утонул.

Петельщик зарычал в бессильной ярости:

– Ответишь за каждого...

– Не перед тобой ли?

– Перед моим клинком. – Меч Лабона выскочил из ножен, нацелясь разбойнику в грудь. – Поединка!

Живолом на миг показал белые зубы:

– Вспомни, кто ты, а кто я.

– Поединка!

– Экий ты горячий, сын углежога, ровно поморянин.

– Поединка! Трус...

– Зря ты так сказал.

– Поединка!

– Ладно. Ты сам хотел.

– Условия?

– Какие условия? Ты сдохнешь.

– Если я погибну, ты отпустишь моих людей?

– Кто захочет, уйдет.

– Если победа будет за мной?

– Ты думаешь?

– Ответь мне.

– Мои уйдут без боя.

– Они сложат оружие.

– Они просто не станут мстить, Лабон, – твердо проговорил Живолом. – И отбивать мое тело. Уяснил?

– Уяснил. – Петельщик повел плечами, разминаясь. Кивнул на реку: – Ты ко мне или я к тебе?

– На середке, Лабон. Или там глубоко?

– Сойдет. В самый раз.

– Годится, – согласился разбойник. Бросил через плечо: – Все слышал, Крыжак? Просто уйдете... – и пошел навстречу врагу.

Поединщики медленно сближались. Живолом держал меч перед собой – правая ладонь и три пальца левой на рукояти, клинок чуть наклонен. Лабон играл своим более легким оружием – рисовал острием в воздухе круги и восьмерки, менял хваты. В правой руке поблескивало широкое лезвие вытащенного из-за голенища ножа.

Брод через безымянную речку не отличался особой глубиной, но невысокий петельщик все же поморщился, когда холодная вода хлынула через край сапог. Разбойник, заметив это, быстрым движением согнул колени, впуская влагу к себе за голенище. Ни к чему потом отвлекаться – Лабона так вот запросто не одолеешь.

На самой стремнине они сошлись. Замерли, сцепившись взглядами. Кто рискнет атаковать?

Лабон не выдержал первым. Его клинок рогатой гадюкой прянул вперед. Наискось, слева вправо-вверх.

Живолом принял удар серединой меча, шагнул влево, уходя от жаждущего крови острия ножа. Завел свой клинок сверху и толкнул оружие петельщика к земле. Вернее, к воде.

Лабон присел, окунаясь до пояса, выдернул меч и над самой поверхностью воды попытался поразить противника в колено.

Разбойник отступил, широким взмахом полутораручника отогнал гвардейца. Прыгнул вперед, сокращая дистанцию, рубанул сверху и промахнулся.

Лабон, успев поменять хват на обратный, ударил снизу, в пах.

Живолом спасся, заступив правой ногой далеко назад, и саданул локтем петельщика в лицо.

Лабон скрылся под водой, а его противник дважды ширнул острием меча в бурлящую поверхность реки, но тщетно. Полусотенник был слишком опытным бойцом, чтоб дать себя приткнуть, как поросенка. Он вынырнул на пару шагов левее и рубанул дважды. Первый раз целя в шею, а возвратным горизонтальным движением – в бедро.

От первого удара Живолом уклонился, второй, выворачивая кисти, остановил. Пнул петельщика в колено, вынудив отступить, и сам ударил косо, срывая острием клинка брызги с воды.

Из-за неудобного положения удар вышел не слишком быстрым, и петельщик, скрестив меч и нож, поймал лезвие полутораручника, толкнул, прибавляя скорости развороту лесного молодца, а сам, крутанувшись противосолонь, пырнул ножом мимо себя, за спину.

Лезвие заскрежетало по звеньям кольчуги. Живолом охнул. Несмотря на броню, ребро заныло – похоже, треснуло.

Завершая разворот, противники оказались лицом к лицу. Лабон боднул разбойника в подбородок, но пропустил смачный пинок в пах. Согнулся. Отскочил, закрываясь мечом... Слишком медленно.

Клинок Живолома врезался петельщику в плечо на ладонь выше локтя; почти не задержавшись, ударил в бок. Лабон выронил оружие и упал на колени, окрашивая взмученную воду алым. Волком глянул исподлобья на победителя.

Лесной молодец сплюнул кровь из рассеченной губы и замахнулся:

– Молись!

– Хрена с два! – каркнул Лабон, пытаясь зажать пальцами рану. – Бей!

Меч медленно опустился, уперся острием в глинистое дно.

– Вставай. Пошли... Рану перевязать надо.

– Мне твоя забота – что мертвому припарка.

– Сдохнуть в сырости захотел? – Живолом, не оглядываясь, зашагал к своему берегу. Выбрался. Уселся на кочку, стянул левый сапог и потряс, выливая воду. – Ну, дело твое.

Побелевший лицом Лабон подошел к нему неверным шагом. Видно было, из последних сил держится.

– Гей, Некрас! – возвысил голос Живолом. – Давай сюда! Перевязать надо. И добавил для гвардейца: – Скажи своим, пускай выходят.

Лабон кивнул обреченно:

– Одеяло, Дыг! Выводите людей!

Подлесок зашевелился. Послышался короткий шум борьбы, вскрик. Из скопления листвы появился Жердяй, согнувшийся почти вдвое, чтобы пройти под низкой веткой. Он демонстративно вытер нож о штанину. Пояснил:

– Бургаса прирезал. Не пущал, скандалить вздумал...

Следом за гвардейцем из лесу потянулись копейщики и лучники.

– Ты обещал их отпустить, – прохрипел, стискивая зубы, Лабон – Некрас без всякой жалости стянул ему культю тонким ремешком, останавливая кровь.

– Только тех, кто захочет.

– Что ты задумал?

– Какое твое дело? – Живолом рывком вскочил на ноги, расправил плечи. – Трейги! Кто из вас узнал меня?

Жердяй попытался перехватить взгляд полусотенника, но безуспешно.

– Кто служит короне больше полугода? – повторил вопрос лесной молодец.

– Так, это... – шагнул вперед Дыг. – Узнали мы...

Выбравшиеся из-за телег веселины нестройно загомонили.

– Скажи ты! – Живолом властно указал мечом на длинного петельщика. – Кто я?

– Принц Кейлин, твое высочество...

В толпе разбойников кто-то охнул, кто-то смачно выругался.

– Чё, правда, что ли? – шепнул Некрас на ухо белому, как покойник, полусотеннику.

– Уж куда правдивее. Собственной персоной.

– Да! Я – принц Кейлин. Законный наследник трегетренской короны, – выкрикнул Живолом и обвел всех взглядом, ожидая возражений. Не дождался.

– Ты не серчай, твое высочество. Чего уж там, – пожал плечами Жердяй. – Откудова ж мы знали...

– Никто вас не винит. Каждый может заслужить прощение, сражаясь рядом со мною против моих врагов.

Трейги переминались в нерешительности.

Бессон, протолкавшись вперед, пробасил:

– Что гляделки вылупили? Айда на нашу сторону! – Замахнулся хлопнуть Живолома по плечу, но вовремя отдернул руку. – Ты... это... звиняй, ежели что не так, твое высочество. Нас бросишь теперь?

– С чего бы это? – вскинул бровь Кейлин.

– Ну дык... У тебя ж свое теперь войско будет.

– Что ж. – Принц вздохнул. – Я многим обязан тебе, Бессон, и вам всем. Спасибо! Вы вправе уйти, но я предлагаю остаться. Хочешь стать коннетаблем, Бессон? – Кейлин хитро прищурился.

Первым, тыкая пальцем в отвисшую челюсть вожака разбойников, заржал Крыжак. Через мгновение смех подхватили почти все веселины, за исключением тугодумного Гуляйки и озабоченного перевязкой Некраса.

Жердяй, стоявший впереди трейговского строя, крепился, но его губы сами собой расползлись в широкой ухмылке, и, махнув рукой, долговязый петельщик ступил в брод. На половине дороги он сорвал с плеча аксельбант и швырнул в стремнину.

– Они как хотят, а я с тобой, твое высочество!

Дыг и Одеяло медлили, но Рябчик громко, срывающимся от волнения голосом скомандовал:

– Десяток! Справа по два за мной! – И, не боясь замочить сапоги, последовал за Жердяем.

– Мы с тобой, Живолом! – смахивая с уголка глаза слезу и с трудом переводя дыхание, проговорил Крыжак. Ткнул Бессона кулаком в бок: – Ну? Орясина лесная, скажи!

– Да с тобой, с тобой, – подтвердил главарь. – Я ж еще утречком предлагал тебе водить ватагу.

Хохот снова вихрем промчал над водной гладью, отразился от зеленой ширмы леса и вернулся к телегам.

– Поздравляю, принц, – себе под нос пробурчал Лабон.

Но Кейлин, несмотря на шум, услышал его.

– Ты, – острие меча уперлось в заляпанный кровью, мокрый табард полусотенника, – ты отправишься к Валлану... и к моей дорогой сестренке, возжелавшей короны сверх всякой меры. И скажешь им... Просто опиши им сегодняшний день. Пусть порадуются. Ведь они всегда говорили, что мои успехи – их успехи. Понял меня?

Лабон нахмурился:

– Лучше б ты сразу зарубил меня. Мне теперь к Валлану – верная смерть.

– А это уж не моя беда, – отрезал принц. – Неужто он своего самого верного пса не помилует?

– Пса-то помилует, а человека... – Гвардеец тряхнул головой и с усилием поднялся, опираясь на плечо Некраса. – Моего коня отдашь?

– Отдам, – кивнул Кейлин и погрозил пальцем скривившемуся Крыжаку: – Смотри мне, какого скажет...

– Каракового.

– Слыхал?

– Дык я чё? – развел руками веселин. – Я ничё...

– Знаю я тебя! Слышишь, Лабон, ты не спеши. Отдохни денька три. Слаб ты еще верхом мотаться.

– Спасибо, твое высочество. И за коня, и за заботу. Я запомню. Спасибо.

– Не за что. Другой раз не попадайся – порешу.

– И за предупреждение спасибо. Что ж, твое высочество, услуга за услугу.

– Ну?

– Сказать, откель Валлан знает, что ты живой?

– Ну?

– Перебежчик был. От ваших.

– Рыжий такой? – вмешался Крыжак.

– Рыжий. Ровно лисовин.

– Вырвиглаз, сука! – сжал кулаки Бессон.

– Может, и так его звали, – дернул плечом Лабон. – Он вас заложил. Да не за серебро – я понял бы, а за удовольствие.

– Так он же с нами был, – негромко проговорил Жердяй. – Твою голову опознать должен был, твое высочество.

Веселины гневно зарычали, над головами взметнулись сжатые кулаки и ножи.

– Рожа арданская, – выразил общее мнение Крыжак. – Вот сволочной народ!

– Сюда тащи его. Зараз камень на шею и в омут, – набычился Бессон и вдруг опомнился: – Позволяешь, твое высочество?

– А то! – осклабился принц. – И хорош «высочеством» меня кликать.

– Добрец, Щербак, приведите знакомца, – распорядился Бессон глянул на Жердяя: – Покажешь?

– Об чем разговор! – Бывший петельщик стремительно вошел в реку.

Провожая взглядом спины товарищей, Бессон спросил принца:

– Как же тебя теперь звать? «Высочеством» – не хочешь, Живоломом – не с руки.

– Зови просто Кейлином. Как матушка-покойница нарекла.

– А как же?..

– Титулы на потом оставим. – Кейлин улыбнулся. – Может, ты бароном к березозолу станешь?

– Я? Бароном? – Бессон заржал.

Охочие как до драки, так и до веселья лесные молодцы с удовольствием поддержали его. Трейги, вначале несмело, а потом все более и более раскованно последовали их примеру.

– Погодь-ка, – дернул вдруг Крыжака за рукав полусотенник. Он единственный не смеялся, а следил за опушкой. – Глянь, что делается.

Хохочущие смолкали. Добрец и Щербак волочили за руки, за ноги безжизненное тело человека. Жердяй, лихо отмахивая рукой, шагал рядом.

– Его Брик сторожил, – процедил Лабон.

Убитого – а зияющая вместо левого глаза кровавая дыра не оставляла в этом сомнений – уложили на примятую сапогами травку. Смуглое лицо, черные с проседью усы.

– Брик, – склонив голову, подтвердил Жердяй.

Лабон зарычал, словно к его обрубку приложили раскаленную кочергу.

– Дык Вырвиглазу пальца в рот не клади, – буркнул Крыжак. – Даром что подлюга и морда арданская. Ушел, видать.

– Ушел, – хрустнул пальцами Кейлин. – Ничего. Еще свидимся, Вырвиглаз. Обязательно свидимся.

– Что делать будем, командир? – подтянулся Бессон, показывая пример прочим.

– День-ночь отдыхаем. Завтра с утра уходим на север. В Ихэрен.

– В Ихэрен?

– Туда. К Витеку Железный Кулак. Мы с ним теперь вроде как товарищи по несчастью. Помогать должны друг другу. Сговоримся, а там видно будет. Начну баронов поднимать...

Северный ветер гнал по бескрайней сини неба череду комковатых облаков. Горбатые, с искрящимися спинами и серо-сиреневыми подбрюшьями, они неслись, едва не цепляя ветви ясеней и буков, меняя на ходу очертания, вытягиваясь, теряя клочья, исчезали, растворяясь в пространстве, словно жизни людей, втянутых в кровавую круговерть войн и междоусобиц. А на смену им, ежась под бесстрастными и безжалостными пальцами ветра, приходили другие, такие же гордые и непримиримые, чтобы вновь мчаться, таять и уходить в небытие.

Глава V
Приозерная империя, Соль-Эльрин, императорский дворец, яблочник, день двадцать пятый, послеобеденный отдых

Примул Соль-Эльрина всегда удивлялся аскетизму внутреннего убранства личных покоев императора, да живет он вечно! Длинные, кажущиеся бесконечными ряды книжных полок. Ложе с кипой набитых конским волосом подушек. Огромный стол, заваленный листами пергамента и чертежными инструментами. И никакой золотой, серебряной утвари, тончайшего фарфора, который привозят торговцы с Отпорных гор, прикрывающих южные провинции Озерной империи от морового поветрия Великой топи, да и от набегов кровожадных дикарей, населяющих плавучие деревни, тоже. Никаких драгоценных мехов – черных шкурок соболей, седых лис, белых горностаев и черно-бурых пещерных медведей. Никаких кубков и ларцов, сверкающих самоцветами, кои доставлялись с далекого-предалекого Облачного кряжа, из владений перворожденных сидов. Впрочем, самоцветы были. Но не для украшения кабинета, а в виде коллекции. Самая большая коллекция в Империи. Предмет постоянной зависти ученых из Вальонской Академии. В последнее свое посещение города-на-озере государь император снизошел до постоянных просьб профессуры и пообещал не забыть Академию в завещании.

Сам Примул, невысокий, круглолицый, как кусочек вареного теста со шкваркой внутри – любимое блюдо веселинов, понимал необходимость аскезы членов Священного Синклита и подчиненных им жрецов-чародеев. Умерщвление плоти способствует укреплению духа, без чего нельзя начинать работу с Силой. Но император?! Глава светской власти в стране мог позволить себе хотя бы незначительные вольности. Какое-нибудь увлечение из простых и понятных любому обывателю. Соколиную или гепардовую охоту, коллекционирование оружия и доспехов, одну-две наложницы помимо законной супруги. Скаковые лошади или охотничьи собаки... Хоть бы что-нибудь! Ведь тогда сам император Луций стал бы простым и обычным, доступным для понимания. Но до сих пор, несмотря на более чем десятилетнее знакомство, повелитель Озерной империи представлял для Примула Соль-Эльрина загадку.

Командир телохранителей Динарх провел священнослужителя через два кольца бдительной охраны и, поклонившись, оставил одного в кабинете. На прощание Примул окинул цепким взглядом высоченную широкоплечую фигуру бойца. Поговаривали, южанин Динарх был наполовину пригорянином. По отцу. Кто знает? Может, и так. Во всяком случае, в бою на холодном оружии ему не находилось пока достойного соперника ни в армии, ни среди дворцовой стражи. Командир телохранителей не любил никого и ничего, кроме своей службы. Все попытки Примула завести с ним более близкое знакомство встречал ледяным презрением. Так что глава Соль-Эльринского капитула вынужден был отступиться. Еще немного, и его приглашения Динарху на обед или в амфитеатр на новую трагедию начали бы испускать не совсем приличный запашок. А такой славы его преосвященство не желал.

За телохранителем захлопнулась дверь, а Примул подошел к столу. Задумчиво поворошил пальцем гору пергаментов. Чертеж сорокавесельного дромона с уменьшением в пятьдесят раз. Подробный план сидского замка – прошлой весной дезертир-трейг провел долгое время за беседами с повелителем Южной империи, излагая ему подробности вооружения и быта перворожденных. Набросок расправившего крылья грифона с подробным указанием отдельных частей амуниции – седла и уздечки. Нельзя не признать, рисовал Луций весьма неплохо. И чертил, и вырезал из дерева, и лепил из глины. Потеряет трон – не пропадет.

Только зачем, скажите на милость, императору величайшего государства на материке все эти умения? Для дела? Для завоевания новых земель, усмирения недовольных, расширения сферы влияния Империи на Север и на Юг, на закат и на восход?

Как бы не так!

Луций создавал игрушечные армии. Моделировал величайшие сражения прошлого и настоящего, посвящая увлечению все свободное время. Благо, свободного времени у него хватало. Значительную часть императорского дворца, тысяч пять квадратных локтей площади, занимали рукотворные ландшафты, крепости, поля сражений. Четыре вольноотпущенника постоянно помогали повелителю изготавливать крошечных – в полпальца взрослого мужчины длиной – человечков. Лучшая глина, самые дорогие краски доставлялись почти с края света – с другого берега Озера, от поселений у подножия Восходного кряжа.

Мнения в Священном Синклите, касательно увлечения императора, разделились. Одни примулы считали, что Луций проявляет преступную беспечность в управлении государством в отличие от проводивших образовательные, политические и военные реформы предков. Взять, к примеру, Марциала Просветителя, стремившегося выучить грамоте не только свободных граждан Империи, но и вольноотпущенников. Или, скажем, Катулла Сурового, всю жизнь положившего на борьбу с пиратскими гнездами на островах в северной части Озера, неподалеку от места истока Отца Рек. Ну и кому какое дело, что инициативу Марциала замяли на местах те же храмовые писари и чиновники, а после смерти Катулла прошло всего полгода, и нападения на купеческие суда не просто возобновились, а стали такими яростными, что потребовалось законодательным образом обязать трибунов выделять дромоны в охранение купеческих караванов? Зато эти императоры радели за державу. Другие жрецы первой ступени склонны были закрывать глаза на чудачества Луция, руководствуясь принципом: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы пальцы в огонь не совало. Строит император игрушечные крепости, лепит из глины солдатиков, водит раскрашенные армии в бой? И ладно, и пускай. Зато в дела Храма не вмешивается. При таком владыке жречество может жить, не тужить, укрепиться, приобретая еще большее влияние. Хотя куда уж больше...

Хлопнула дверь.

Император Луций стремительно ворвался в кабинет. Пальцы в глине и краске, даже кончик носа умудрился испачкать, за ухом – перо.

– А! Твое преосвященство! С чем пожаловал? – резким движением руки отверг почтительный поклон, промчался наискось через комнату и замер перед столом, опершись ладонями.

– Прежде всего, позвольте пожелать долгих лет жизни и поистине неисчерпаемых запасов здоровья вашему императорскому величеству...

– Что? Здоровья? Ну-ну...

– Я рад видеть вас все таким же неунывающим...

– А не хочешь лучше мой чертеж дромона поглядеть, а? Интереснее, поверь мне на слово.

– Почту за честь...

– Гляди. – Луций выхватил из-за уха перо, ткнул им в пергамент. – Флагман Гонорий самого опытного корабела приводил. Вот сделаем игрушку – залюбуешься.

– Не сомневаюсь, ваше императорское величество.

– У меня уже есть девять дромонов. Это будет десятый. А потом я посажу мастеров резать пиратские суденышки. Хочу повторить кампанию императора Катулла. Заранее приглашаю полюбоваться.

– Благодарю, ваше императорское величество. – Примул внутренне поежился, не показывая, впрочем, явного недовольства. Как же можно тратить отведенные Сущим Вовне краткие годы жизни на такую ерунду?

– Но это потом. А пока у меня главная задумка – война северных варваров с перворожденными.

Император вздохнул, плеснул в кубок воды из серебряного кувшина. Вина он не употреблял никогда в жизни. Еще одно чудачество владыки огромной и могучей державы. Также не ел он жирного мяса, избегал острых приправ и пересоленных блюд. Кое-кто считал, что Луций стремится таким образом обезопасить себя от возможного покушения – в прошлом немало богатых, знатных и сильных людей распрощались с жизнью из-за маленькой гранулы яда. Примул Соль-Эльрина эти убеждения не разделял. Почему-то ему казалось, что император просто такими несложными методами пытается продлить годы жизни. Ведь если сравнить количество его предков, отравленных и преставившихся от ожирения, водянки или печеночной хвори, то число умерших насильственной смертью окажется ничтожно малым. А возможно, дело в привычном аскетизме Луция, обходившегося всегда и во всем самой малой малостью.

– Ладно, твое преосвященство. Вижу, недоволен ты моими играми. Правильно. Делу время – потехе час. А тут, гляди, император, а все не наиграется. Нет бы страной управлять... Так думаешь?

– Ваше императорское величество...

– Ладно-ладно. Ведь знаю, что так. Не спорь.

– Я, конечно, считаю занятия вашего императорского величество весьма поучительными и... – Примул откашлялся, – увлекательными. В фигурках, изготовленных вами, нашла отражение вся история Приозерной империи. А когда-нибудь наследников соль-эльринского престола будут учить всемирной истории по вашим моделям.

Луций одобрительно кивнул. Мол, складно врешь, приятно послушать. Уселся в жесткое кресло, указав жрецу присесть напротив:

– Ну, давай, твое преосвященство, рассказывай, с чем пожаловал.

Примул чинно присел. Выдержал торжественную паузу.

– Ваше императорское величество, Священный Синклит поручил мне довести до вашего сведения последние решения, принятые нами в отношении северных королевств.

– Слушаю, слушаю.

– Наша политика торговой блокады северян не принесла пока ничего, кроме убытков. Вот уже больше полугода торговля приостановлена, страна оказалась лишена трегетренского железа и леса, ард’э’клуэнских мехов, меда и воска, веселинских пеньки и коней. Это не считая мелких и не главных, но весьма ценных товаров – самоцветов, горного воска, безоара, козьего пуха, резной кости, медвежьей желчи...

– Довольно! Обо всем этом мне уже докладывали. И не раз.

– Как будет угодно вашему императорскому величеству. Позволю себе всего лишь напомнить, что вышеупомянутые товары продолжают поступать в северные провинции через контрабандистов. Однако прибыли с их трудов государство, как известно, не получает. Сейчас же назрела настоятельная необходимость ремонта главного Храма Соль-Эльрина с расширением библиотеки, восстановления дорог в провинции Нума... Потом – постройка четырех новых фортов на восточных границах, в связи с увеличившейся опасностью нападения кочевников. Набор тридцать третьего легиона. Помощь ветеранам пригорянских кампаний... Я имею в виду не только увеличение пенсионного пособия, но и...

– Довольно, довольно... – нетерпеливо взмахнул рукой император. – Я прекрасно знаю, что государство постоянно нуждается в деньгах. Всегда есть необходимость покупать новые штаны и латать прорехи на старых. И заметь, я даже не требую, чтоб вы своим Священным Синклитом наколдовали десяток телег золота.

Примул улыбнулся, давая понять, что оценил шутку властителя.

– Ситуация с северными соседями, – продолжал Луций, – действительно сложилась не совсем хорошая. Но не Синклит ли убеждал меня отправить Витгольду, Экхарду и Властомиру ноты протеста? Выразить возмущение агрессией против перворожденных, а главное, варварскими методами ведения войны и чрезмерной жестокостью, превзошедшей все меры понимания.

– Синклит не менял своего мнения, ваше императорское величество.

– Каким же образом вы надеетесь изменить финансовое положение страны к лучшему? С таким же упорством и азартом будете убеждать меня взять свои слова назад?

– Нет. Ни в коей мере. Улучшить взаимоотношения нашей, благословенной Сущим Вовне, Империи и северных королевств помог бы договор вассальной зависимости...

– Мысль интересная, – усмехнулся Луций. – А главное, свежая и незатасканная. Лет двести тому назад, помнится, император Домециан попытался покорить тогда еще слабый Трегетрен. К чему это привело?

– Я помню, ваше императорское величество. Замерзших в снегах, погибших в чащобах легионеров... Четыре легиона целиком и полностью, до последнего бойца.

– Вот именно. Таких потерь мы не терпели даже во время пригорянского нашествия, даже когда кочевники подступили к Вальоне! Кстати, напомни мне после, твое преосвященство, я покажу, как я изобразил истребление четвертого Северного легиона в лесах Черного нагорья.

– Благодарю, ваше императорское величество. Боюсь, сегодня у меня недостанет свободного времени. Возможно, в другой раз.

– Как пожелаешь. Но вернемся к нашей теме. Что предлагает Священный Синклит для захвата северных королевств?

– Ваше императорское величество! – всплеснул руками Примул. – Кто говорит о захвате? Синклит решительно возражал и возражает против использования грубой военной мощи в решении дипломатических вопросов. К чему нам непокорные, вечно бунтующие данники? Как наместникам управлять такими провинциями? Нет! Решительно, нет. Глав северных королевств нужно склонить к добровольному принятию договора вассальной зависимости.

– Здравая мысль. Я тоже противник насилия. Хороши же мы были бы! Выступая против жестокости людей в войне с перворожденными, проявить не меньшую жестокость по отношению к тем же самым людям! Таким же, как и мы!.. Итак, что предлагает Священный Синклит?