Текст книги "Мемуары изобретателя телевидения"

Автор книги: Владимир Зворыкин Зворыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Меж тем, русская армия продолжала отступать на север, и вскоре в Гродно разместился штаб командующего Восточным фронтом. Очевидно, кто-то рассказал о нашей радиостанции командующему, ибо он изъявил желание её посетить. Узнав об этом, полковник первым делом распорядился отдраить до блеска помещение, а затем велел интенданту выдать нам новое обмундирование (у большинства оно уже порядком поизносилось). Я ещё никогда не видел полковника в таком возбуждении. Мы стали обсуждать, что именно следует показать генералу. Полковник считал, что нам надлежит настроиться на волну науэнского радио, чтобы генерал увидел, как происходит приём и перевод ежедневной сводки новостей.

Начались лихорадочные приготовления. В назначенный час небольшая комната, где мы осуществляли радиоприём, до отказа наполнилась офицерами высшего командного состава. Полковник объяснил, в чём состоит наша работа, подчеркнув, что именно здесь происходит запись и перевод сводок германского генштаба. В его изложении выходило, что благодаря нам русская армия получает сведения о секретных планах противника, хотя это, конечно, было не так. Затем генералу представили меня, и я передал ему наушники. Трансляция уже началась, и у соседнего приёмника телеграфист записывал сводку, а его напарник готовился её переводить. Внезапно лицо генерала побагровело. Он грозно сверкнул глазами, бросил наушники об стол, топнул ногой и прорычал: «За дурака меня держите? Ни черта не слышно!» Из наушников отчётливо доносились звуки немецкой речи. Помню, я подумал, что, возможно, генерал глуховат или невосприимчив к высоким частотам. Душа у меня ушла в пятки.

По счастью, я вспомнил, что договорился с одним из телеграфистов о запасном варианте на случай, если почему-либо мы не сможем настроиться на науэнский канал. Телеграфист сидел в кустах во дворе и по сигналу должен был передать нам какое-нибудь сообщение обычной азбукой Морзе. Я дал сигнал и тут же услышал в наушниках поверх немецкого говора хриплый зуммер морзянки. «Теперь слышу, – слегка успокоившись, сказал генерал. – Но что секреты узнаем – не верю!» Забавнее всего было наблюдать за реакцией столпившихся вокруг офицеров. В начале демонстрации они норовили протиснуться к нам поближе, но когда генерал зарычал, все отшатнулись, оставив меня в центре пустого круга. Полковник стоял бледный и, казалось, готов был лишиться чувств. Обычный цвет лица вернулся к нему лишь после того, как генерал признал, что слышит в наушниках зуммер. Затем вся процессия стремительно удалилась, не попрощавшись и даже не взглянув в нашу сторону. В тот период шпиономания в армии достигла небывалых масштабов. Все – от простого солдата до высших чинов командного корпуса – искали в своём окружении немецких шпионов[22]22
  Вот лишь один факт, подтверждающий правоту зворыкинских наблюдений. В 1915 году по подозрению в шпионаже от должности был отстранён и впоследствии арестован военный министр В.А. Сухомлинов. Незадолго до этого военно-полевой суд осудил за шпионаж и приговорил к повешению «ставленника» В.А. Сухомлинова полковника С.Н. Мясоедова.


[Закрыть]. Убедившись в нашей способности поддерживать успешную работу радиостанции (что по тем временам было довольно редким умением), начальство потребовало, чтобы мы нашли объяснения и другим таинственным происшествиям, связанным с новыми средствами коммуникации.

Для начала нас обязали выяснить, каким образом немцы получают подробнейшие сведения обо всём, что происходит в наших окопах. На передовой возле Гродно немцы поднимали над своими окопами плакаты, которые сообщали нашим бойцам, когда и какой командир поведёт их в атаку, как скоро прибудет пополнение и чем их собираются кормить на обед. В войсках началась настоящая паника: ничем иным, кроме как шпионажем, объяснить такую осведомлённость немцев солдаты не могли. Мы же довольно быстро установили, что роль «шпионов» в данном случае выполняли полевые телефоны. В доказательство мы протянули телефонную линию вдоль наших окопов и сумели прослушать все телефонные переговоры между постами. А поскольку на некоторых участках фронта наши и вражеские окопы располагались совсем близко друг к другу, немцы без труда делали то же самое и использовали полученную информацию как оружие в психологической войне. Я представил рапорт с подробным описанием того, как избежать подобной утечки информации.

Практически сразу поступило следующее задание: выяснить, кто из телеграфистов на промежуточных телефонных узлах подслушивает переговоры командного состава. С этим пришлось поломать голову, но в итоге я нашёл способ определять коммутатор, с которого подключались к разговору. Полагая, что телеграфисты делают это из чистого любопытства, я счёл своим долгом предупредить их о своём рапорте. На общем собрании я объяснил им основные принципы радиосвязи и наглядно показал, как по характеру щелчка можно установить, с какого коммутатора производилось подключение. С того дня подслушивания прекратились.

В результате всей этой деятельности я снискал себе репутацию человека, обладающего чуть ли не сверхъестественными способностями, и однажды полковник сообщил, что командование планирует направить меня в службу разведки. Это совсем не входило в мои планы.

Примерно тогда же у меня стали возникать проблемы со сном. Скорее всего, они были вызваны переутомлением. Что ещё ожидать, когда сутками напролёт получаешь и отправляешь депеши азбукой Морзе, одновременно отслеживая работу других телеграфистов, чтобы те, вопреки категорическому запрету, не обменивались новостями со своими коллегами на других радиостанциях без кода? Дни и ночи переплелись в голове, и даже во сне (если удавалось заснуть) я продолжал принимать и расшифровывать бесконечные депеши о передвижении вагонов с сеном, зерном, амуницией и т.д. из одного населённого пункта в другой. Поначалу меня это не особенно беспокоило, но недосып накапливался, и в конце концов я обратился за советом к врачу, который периодически нас осматривал.

С врачом мы к тому времени уже успели подружиться. Он всегда с неподдельным интересом расспрашивал меня о прогрессе в технической сфере, а я с удовольствием слушал его рассказы о театре и литературе, коих он был страстный любитель. Выше мне уже приходилось упоминать, что несмотря на мой вклад в устройство радиостанции и всевозможные технические разработки, в которых я участвовал по просьбе военных, моё положение мало чем отличалось от положения заключённого. После полутора лет фактически руководства радиостанцией мне полагалось офицерское звание, но в штабе не желали отправлять меня в Петербург, опасаясь, что в новом чине я буду прикомандирован к другой части. Сама радиостанция приобретала всё более важное стратегическое значение, поскольку отступление продолжалось, и поговаривали о скорой эвакуации Гродно.

Зная всё это, врач решил мне помочь. Выслушав мои жалобы на плохой сон, он намеренно сгустил краски и доложил руководству, что это может быть первым симптомом серьёзного психического расстройства. В результате я получил направление в психиатрическую лечебницу в Петербурге, и на этом моя служба в Гродно закончилась.

Вскоре после моего отъезда немцы перешли в наступление, и русская армия оставила Гродно, взорвав перед отходом нашу замечательную радиостанцию[23]23
  Русские войска оставили Гродно 2 сентября 1915 года.


[Закрыть]. В Петербурге, согласно предписанию, я первым делом явился в Электротехническую офицерскую школу[24]24
  Школа имела целью совершенствование инженерных офицеров для командования войсками связи. С 1916 года стала готовить также офицеров-радиотехников.


[Закрыть] и уже в приёмной столкнулся со своим старым приятелем полковником М. Оказалось, что М. состоит в должности замдиректора школы и возглавляет отдел кадров. Он спросил, что привело меня в Петербург, и я вкратце описал ситуацию, упомянув и о направлении в психиатрическую лечебницу. Сочувственно выслушав мою исповедь, М. объявил, что в лечебнице мне делать нечего и поинтересовался, не хочу ли я заняться педагогической деятельностью. «Конечно», – воскликнул я. Он взял мои бумаги, пообещав лично решить этот вопрос с начальством. На другой день я был освобождён от необходимости являться в психиатрическую лечебницу и зачислен преподавателем в Электротехническую офицерскую школу. А ещё недели через две меня произвели в офицеры.

В это же время в моей жизни произошло важное событие: я страстно влюбился. Моя избранница училась на зубного техника. После бурных ухаживаний я сделал ей предложение, которое она с радостью приняла. Боясь не получить отцовского благословения, я не сообщил родителям о своём намерении, отправив им телеграмму лишь после того, как мы обвенчались. К моему удивлению, укоров не последовало, ибо война перевернула привычный уклад даже в таком тихом и чопорном городке как Муром. В ответ на мою телеграмму я получил поздравления и подарки жене. Привычный мне холостяцкий уклад кардинальным образом изменился. Мы сняли квартиру и зажили супружеской жизнью.

В тот год в Петербург прибыла делегация французской Комиссии по делам радиотелеграфии во главе с генералом Феррье[25]25
  Феррье, Густав-Огюст (1868-1932) – французский изобретатель и пионер радио. В период Первой мировой войны возглавлял French Radiot?el?egraphie Militaire – комиссию при военном ведомстве Франции, занимавшуюся обеспечением и развитием радио коммуникаций.


[Закрыть]. Она привезла технические описания и образцы новейшего радиооборудования, включая улучшенную версию высоковакуумных усилительных электронных ламп. Мне было поручено проверить их надёжность и договориться с представителями российского филиала завода Маркони[26]26
  Маркони, Гульельмо (1874-1937) – итальянский радиотехник и предприниматель, один из изобретателей радио; лауреат Нобелевской премии по физике за 1909 год. Хотя петербургский завод Российского общества беспроводной телеграфии и телефонов (РОБТиТ) во времена Зворыкина считался российским «филиалом» английского завода Маркони в Челмсфорде, изучение сохранившихся финансовых документов РОБ-ТиТ показало, что Маркони, будучи пайщиком общества, имел всего 20% акций.


[Закрыть] в Петербурге о возможности серийного выпуска подобных ламп. Поскольку в Электротехнической школе помещения для экспериментов не было, я принёс лампы домой, где ещё до этого отвёл под лабораторию отдельную комнату. Выписав из Англии новую книгу Икклса[27]27
  Икклс, Уильям (1875-1966) – английский физик, пионер радио.


[Закрыть] по практической радиотелефонии, я сумел с её помощью собрать ламповый радиотелеграфный передатчик, который затем переконструировал в радиотелефон. Чтобы отладить связь, я перенёс приёмник на кухню и попросил своего нового денщика Константина принять участие в эксперименте (впоследствии моя просьба едва не стоила мне жизни, о чём будет рассказано в свой черёд).

Константина забрили в солдаты недавно. Это был типичный деревенский парень, полуграмотный, переполненный всякого рода суевериями. Радио вызывало у него благоговейное изумление. Сколько я ни пытался объяснить, как оно устроено, Константин лишь крестился и повторял: «Чудеса, да и только». Я запирал его в лаборатории и просил считать в микрофон, а сам уходил на кухню отлаживать приёмник. Увлёкшись работой, я забывал о времени, а Константину быстро надоедало считать. Случалось, мне приходилось покрикивать на него, чтобы он не отвлекался.

Эксперименты с вакуумными электронными лампами сделали меня одним из ведущих специалистов по этому прибору, и в дополнение к преподаванию в Электротехнической офицерской школе я получил предписание проводить регулярную инспекцию радиооборудования, производимого в российском филиале завода Маркони в пригороде Петербурга. (Кстати, Петербург ещё в самом начале войны был переименован в Петроград, но никто к этому не мог привыкнуть.)

На заводе я встретил немало интересных людей, из которых хочу особо выделить директора С.М. Айзенштейна[28]28
  Айзенштейн Семён Моисеевич (1884-1962) – выдающийся русский учёный и радиоинженер.


[Закрыть] и двух выдающихся учёных – профессоров Папалекси[29]29
  Папалекси Николай Дмитриевич (1880-1947) – советский физик, академик АН СССР.


[Закрыть] и Мандельштама[30]30
  Мандельштам Ленид Исакович (1879-1944) – советский физик, академик АН СССР.


[Закрыть]. Все трое – талантливейшие физики, уже успевшие заявить о себе целым рядом ярких научных работ. Профессор Папалекси руководил разработкой и выпуском электронных ламп, которые по своим техническим характеристикам ничуть не уступали тем, что выпускал британский завод Маркони. Претензий к качеству продукции у меня не было, поэтому вскоре я тесно сошёлся со многими ведущими инженерами и рабочими.

Профессор Айзенштейн был необычайно творческим, образованным и восприимчивым человеком. Мы с ним провели немало времени, обсуждая самые невероятные идеи из области радиоэлектроники. Я рассказал ему о своей работе с профессором Розингом и о своей мечте когда-нибудь снова заняться телевидением. Мы условились, что после войны я поступлю на завод, и под моим началом мы создадим группу для разработки системы электронного телевидения. Увы, нашим проектам не суждено было осуществиться[31]31
  После октябрьского переворота 1917 года Айзенштейн пытался продолжать работу в России. Однако ряд арестов и обвинения в шпионаже вынудили его эмигрировать во Францию. С 1922 года он работал в европейских филиалах фирмы Маркони, в 1947 году открыл в Англии собственную компанию по производству электронных ламп.


[Закрыть].

Зато мне удалось заинтересовать полковника М. и других педагогов Электротехнической школы своими опытами с электроламповым приёмником, и я получил разрешение провести его испытание на аэроплане. Поскольку сборка происходила в домашних условиях, все элементы радиосхемы располагались на деревянной доске. Слегка закрепив их, я положил доску на пол открытой кабины одномоторного самолёта, выделенного для моих испытаний. Остальное необходимое оборудование (аккумуляторную батарею, телеграфный ключ, микрофон и антенну) я разложил в ногах своего кресла и подсоединил проводами. Кресло располагалось прямо за спиной пилота, коим оказался молодой капитан, влюблённый в аэроакробатику. Он горел желанием показать мне своё искусство, но я взял с него слово, что во время испытаний никаких кульбитов не будет. На мою беду вскоре после взлёта отлетел кронштейн, державший провод антенны, и я попросил пилота пойти на посадку, забыв о том, что открытая кабина аэроплана не очень пригодна для общения. Не расслышав моей просьбы, пилот решил, что испытания завершены и можно переходить к фигурам высшего пилотажа. Он ввёл самолёт в управляемую горизонтальную бочку, отчего всё моё незакреплённое оборудование съехало набок. Тяжёлая аккумуляторная батарея перевернулась, придавив ногу. Из батареи потекла кислота. Когда мы сели, я являл собой довольно печальное зрелище: забрызганный кислотой, опутанный проводами, судорожно сжимающий телеграфный ключ в одной руке и микрофон – в другой. (Я их каким-то чудом поймал налёту.) Повторить испытания, к несчастью, не удалось, ибо я получил новое задание. Мне поручили доставить несколько электронных ламп в Москву для установки на Московской радиовещательной станции. Выполнив поручение, я вынужден был задержаться в городе в ожидании следующих распоряжений. Благодаря этому мне представилась возможность повидаться с Марией, которая работала в одной из московских больниц.

По утрам я заходил на радиовещательную станцию просмотреть приходящие сообщения. Неожиданно застучал телеграф. Пришло известие о пожаре, вспыхнувшем в центре города в результате погрома[32]32
  Скорее всего, речь идёт об антинемецком погроме, охватившем Москву 28-29 мая 1915 года.


[Закрыть].

Погромы в России были довольно частым явлением. Обычно они начинались с патриотических демонстраций, проводимых партией «Союз русского народа» – ультраправой черносотенной организации, действовавшей с негласного одобрения полиции. Нередко к демонстрантам присоединялись откровенные преступники и бандиты, из-за чего мирные шествия перерастали в массовые беспорядки. Их жертвами становились, прежде всего, евреи, интеллигенция и немцы.

На этот раз демонстранты громили немецкие магазины. За разграблением последовали поджоги и жестокие расправы с владельцами. Пламя перекинулось на соседние дома; было много убитых и раненых. На помощь полиции были брошены войска[33]33
  Утром 28 мая многотысячная толпа с портретами императора и флагами двинулась на Красную площадь, после чего стала растекаться по близлежащим улицам. Люди заходили в магазины и требовали у владельцев предъявить документы, чтобы убедиться а том, что они не «австро-германцы». Сперва такое свидетельство, если оно было, помогало, но приблизительно после трёх часов дня процесс окончательно вышел из-под контроля. Если поначалу собственность подозрительных (с точки зрения толпы) лиц, не имевших документов о русском подданстве, просто уничтожалась – её сжигали, ломали, втаптывали в грязь, – то потом начали расхищать, и погром уже явно стал приобретать формы массового грабежа, лишённого какой-либо идеологической направленности. Под конец громили, уже не разбирая, любые иностранные фирмы (в частности французские и английские). Пострадало 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями и именами и 90 русских подданных с русскими именами и фамилиями. За три дня в городе насчитали 70 пожаров, 10 из них «очень больших» и 11 просто «больших». (Сведения взяты из работы историка Олега Айрапетова «Немецкие погромы в Москве во время Первой мировой войны».)


[Закрыть].

Прочитав об этом, я поспешил на место событий, чтобы запечатлеть беспорядки на плёнку (благо только недавно приобрёл новый фотоаппарат), однако все подходы к центру были оцеплены солдатами. Тогда, вернувшись назад, я попросил сотрудников радиостанции поднять меня на траверсе на вершину одной из радиомачт, что они охотно проделали. Но едва я извлёк фотоаппарат из чехла и приготовился сделать первый снимок, как снизу раздались крики. В следующий момент траверса начала падать, стремительно унося меня вниз. Я решил, что лопнул трос, зажмурился и мысленно попрощался с жизнью. Однако вскоре падение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. На подкашивающихся ногах я спрыгнул на землю, где мне объяснили, что на станцию неожиданно прибыл комендант, категорически запрещавший подниматься на радиомачты без экстренной необходимости, поэтому меня поспешно спустили. Осенью 1916 года мне позвонил полковник М. и сказал, что Электротехническая офицерская школа формирует специальное подразделение для отправки в Тургай – небольшой населённый пункт на границе с Восточным Туркестаном[34]34
  Туркестан (в переводе с узбекского – «страна тюрков») – название историко-географического региона Центральной Азии в XIX и начале XX века. В состав этого региона входили территории современных государств: Узбекистана, Туркменистана, Таджикистана, Киргизии и Казахстана, Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая, тюркояэычные регионы юга Сибири, а также север Афганистана и Ирана. Условно Туркестан делился на Западный (Русский), Восточный (Китайский), Южный (северная часть Афганистана и Ирана). В середине 1920-х годов термин «Туркестан» постепенно вышел из употребления и был заменён термином «Средняя Азия».


[Закрыть], подвергшийся нападению туркменских повстанцев[35]35
  В 1916 году в Центральной Азии вспыхнуло грандиозное восстание, вызванное решением российского правительства о принудительном привлечении ранее не служивших «инородцев» к тыловым работам в прифронтовых районах. Восстание было жестоко подавлено властями. Как сообщала ташкентская газета «Туркестанские ведомости» 9 октября 1916 года, «карательные отряды без устали преследуют банды бунтовщиков, нанося им новые потери и освобождают много пленных. Но это не всё: главный результат комбинированных операций войск заключается в том, что все мятежники загнаны сейчас в такие горные районы, где вскоре вследствие голода и холода они в полной мере почувствуют последствия своего безумного восстания».


[Закрыть]. Подоспевшее подкрепление выбило мятежников из города, но, отступая, они перерезали все коммуникации. Перед подразделением стоит задача восстановить связь, возведя по ходу своего следования три радиостанции. Возглавлять кампанию должен инженер, хорошо знакомый с новейшим оборудованием, поставку которого обеспечит российский завод Маркони. Кроме того, требуется в кратчайшие сроки обучить новый персонал обращению с этим оборудованием. Возьмусь ли я за такое задание?

Возможность отправиться в столь далёкое путешествие в практически неизведанные места и ответственность, возлагавшаяся на меня как на начальника экспедиции, безусловно, мне импонировали. Посоветовавшись с профессором Айзенштейном, я дал согласие.

Но была и другая причина, подтолкнувшая меня к этому решению. В тот период моя супружеская жизнь совсем разладилась. Устав от постоянных конфликтов с женой, я полагал, что несколько месяцев разлуки пойдут нам обоим на пользу.

Начались лихорадочные приготовления: инструктаж новобранцев, формирование бригад для обслуживания радиостанций, поиск офицеров, способных руководить их работой. По странному совпадению, среди офицеров, отобранных для командования одной из бригад, оказался мой зять Дмитрий[36]36
  Наливкин Дмитрий Васильевич (1889-1982) – геолог, был женат на Анне Зворыкиной, старшей сестре Владимира.


[Закрыть]. Впоследствии он стал всемирно известным учёным, действительным членом Академии наук СССР, а в то время был молодым адъюнкт-профессором геологии Санкт-Петербургского горного института. Будучи недавно мобилизованным, он сам вызвался принять участие в экспедиции, ибо Туркестан необычайно интересовал его как геолога.

Наконец все участники экспедиции отбыли, увезя с собой оборудование. Я выехал налегке двумя днями позже и нагнал их в Челкаре на конечной станции железной дороги, откуда предстояло ехать верхом.

Во время пересадки в Оренбурге я заметил, что на вокзале царит необычайное оживление. Справившись у стоявших на перроне людей, я узнал, что причиной столь бурной радости явилась весть об убийстве Распутина. Тогда многие верили, что без «старца» дела России пойдут на поправку. Как мы знаем, этого не случилось.

К моменту моего прибытия в Челкар первая радиостанция была уже собрана и готова к эксплуатации. Удостоверившись, что оборудование функционирует без сбоев и приставленный к нему персонал знает свою работу, я счёл, что мне нет смысла там оставаться, и двинулся дальше в составе группы. Экспедиция состояла из нескольких казачьих сотен, эскадрона гусар, двух артиллерийских орудий и полдюжины крытых подвод, на которых разместились мои подопечные и оборудование. Было место и для меня, но я посчитал, что начальнику не пристало трястись в обозе, и попросил у гусарского ротмистра свободного жеребца. Верхом я ездил неплохо, но оказался непривычен к военному седлу, да и жеребец попался норовистый. В результате, к исходу третьего дня, отбив себе всё, что только можно отбить, хромая и охая, я перебрался на повозку, чем изрядно повеселил офицеров и казаков. Вскоре, однако, мне удалось частично реабилитироваться в их глазах.

По ходу следования обоз не раз подвергался нападениям ямудов[37]37
  В то время самое могущественное и многочисленное племя туркмен.


[Закрыть]. В первой же перепалке казаки отбили у них несколько лошадей. Я пересел на одну из них – послушную, с мягким туркменских седлом, – и остаток пути до Тургая (почти две недели) без труда проделал верхом.

Наш маршрут пролегал через уездный город Иргиз, где находился штаб военного губернатора, в распоряжение которого отныне поступала наша группа[38]38
  С 1867 года в соответствии с новым положением об управлении Туркестанским краем, утверждённым высочайшим указом, главой Туркестанского края являлся назначаемый царём генерал-губернатор. В его руках находилась как административная, гражданская власть, так и военная. Области находились в ведении военных губернаторов, назначаемых и увольняемых военным министром по согласованию с генерал-губернатором края.


[Закрыть]. Здесь, рядом со зданием штаба, мы установили вторую радиостанцию, после чего, не мешкая, двинулись дальше.

Тургай, хоть и считался административным центром края (с областным правлением, православной церковью, ремесленным училищем, русско-киргизской женской школой и военным лазаретом), производил впечатление совершеннейшего захолустья. Всех жителей (русских, киргизов и татар) от силы тысячи две. Мы немедленно занялись устройством радиостанции, и вскоре установили связь с Иргизом и Челкаром. На этом я счёл свою миссию выполненной и стал собираться в обратный путь. Однако покинуть город оказалось намного сложнее, чем до него добраться. Прибытие столичных военных (и не просто военных, а инженеров, подаривших здешним обитателям, годами жившим без новостей, чудо радио) произвело в городе настоящий фурор. Местная знать буквально засыпала нас приглашениями на балы и обеды. Мы переходили от стола к столу, едва успевая менять сорочки, и через две недели такой жизни я понял, что либо сойду с ума, либо сопьюсь. Связавшись по радио с губернатором, я запросил разрешение вернуться в Иргиз, но получил отказ. «Возвращаться в одиночку запрещаю, – принял ответную депешу телеграфист. – Прислать сопровождение в данный момент не могу». Далее мне предлагалось ждать до весны, когда ожидалось подкрепление. До весны? При том, что ещё даже январь не кончился? Я решил сам подыскать себе «сопровождение».

В областном правлении мне посоветовали проводника из местных, который уже не раз выполнял подобные поручения. (Несмотря на это, полного доверия к нему не было, и местные власти взяли в заложники его брата, пообещав, что отпустят его, как только получат известие о моём прибытии в Иргиз.) Там же, в правлении, мне выдали трёх лошадей – для поклажи, для проводника и для меня. Я вновь телеграфировал губернатору, сообщив о принятых мерах и о своём намерении покинуть Тургай. В ответ пришла короткая депеша: «Запрещаю».

Поскольку в подчинении военного губернатора наша группа находилась временно и поскольку дисциплина в армии в тот период, в целом, была весьма слабой, я решил, что ничем не рискую, если отправлюсь в Иргиз самовольно. Я планировал выйти из Тургая, как только стемнеет, и идти всю ночь, а с восходом солнца найти укрытие и отоспаться. Проводник уверял, что не раз совершал подобные переходы и опасности они не представляют. Однако офицеры из группы принялись меня отговаривать, справедливо полагая, что если со мной что-нибудь произойдёт, всем им угрожает взыскание. Когда уговоры не подействовали, они сменили тактику и потребовали отходную в надежде, что алкоголь сделает меня более сговорчивым. Но я твёрдо решил не отступать от своего плана и, выпроводив последних гостей в четвёртом часу утра, тронулся в путь.

Рассвет застал нас с проводником посреди степи. Едва мы успели свернуть с дороги в поисках укрытия, как были окружены отрядом конных туземцев. Переговорив о чём-то с проводником, они повели нас к своему хану. Тут я, пожалуй, впервые пожалел, что не дождался губернаторского «сопровождения».

Под конвоем мы прибыли к месту стоянки племени, уставленному множеством чёрных войлочных шатров. Возле самого большого из них мне приказали спешиться и войти внутрь. Там явно шло какое-то важное совещание: человек двадцать сидели кругом, кто на корточках, кто по-турецки, слушая пожилого туркмена с длинной белой бородой. При моём появлении старик смолк, и все головы разом повернулись в мою сторону.

Из радиограмм, поступавших в Тургай, мне было известно, что повстанческие настроения, раздуваемые в местном населении засланными немецкими агентами, затухают и что многие племена готовы обсуждать условия мирного соглашения. Некоторые уже направили в Иргиз своих представителей для переговоров с губернатором. Я надеялся, что мои пленители не являются исключением.

По обычаю, существовавшему в Туркестане, никто не торопился с вопросами. Сперва нам подали национальный напиток – густо настоянный плиточный чай с бараньим жиром и молоком – и домашнее сухое печенье, по вкусу напоминавшее галеты. (Печенье и колотый сахар раздавал старейшина, бросая их по очереди всем сидящим, которым полагалось это поймать.) Затем у меня спросили: «Как погода в Тургае?», «Как здоровье?» И только после этого: «Куда путь держите?» Врать не имело смысла, ибо единственным местом, куда мы могли «держать путь» в этих краях, был Иргиз; поэтому я ответил честно. Последовал вопрос: «С какой целью?» Тут я решил слукавить, сказав, что направлен в Иргиз довести до сведения губернатора о готовности местных племён в районе Челкара к переговорам о мире (то есть буквально повторил содержание одной из недавних радиограмм). Присутствующие стали удивлённо переговариваться. Для них эта информация, безусловно, не была новостью, но они не могли взять в толк, кто мог доставить её в Тургай, отделённый от посёлка Челкар двумя сотнями вёрст степи, которую они контролировали.

Тут мне представилась возможность прочесть свою первую публичную лекцию о радиовещании. Не знаю, много ли они поняли, но выслушали с большим вниманием и даже задали вопрос про радиомачты, назначение коих доселе оставалось для них загадкой. Я объяснил, что при помощи радиомачт можно, находясь в Тургае, говорить с губернатором в Иргизе. Это вызвало оживление, и, посовещавшись между собой, старейшины спросили, что я собираюсь сказать губернатору. Я ответил, что это зависит от них, тем самым косвенно предложив себя в качестве эмиссара. Видимо, они давно искали случая вступить в переговоры с губернатором, ибо немедленно изложили условия, на которых согласятся беспрепятственно пропускать почтовых служащих, позволят восстановить телеграфные столбы и распустят банды.

Услышав, что я согласен передать их требования губернатору, старейшины распорядились выделить нам охрану из нескольких всадников, поручив им сопровождать нас до городской заставы. Мы покинули кочевой лагерь и на исходе следующего дня уже входили в Иргиз.

На квартиру губернатора меня доставил патруль, остановивший нас на дальних подступах к городу. Его превосходительство был уже извещён о моём самовольном поступке радиограммой и не скрывал раздражения. «Добрались? – язвительно спросил он. – Теперь кру-гом! И марш на гауптвахту». Слушать моё сообщение о встрече с повстанцами он не пожелал, и я вышел от него подавленный и растерянный.

Однако и тут мне сопутствовала удача. По дороге на гауптвахту меня перехватил слуга местного сановника, в доме которого квартировал губернатор. Слуга сообщил, что меня желает видеть супруга сановника г-жа К., и предложил следовать за ним. Мы вернулись в дом через чёрный ход и попали на половину сановника. В гостиной меня ожидала дама, в которой я сразу узнал одну из петербургских однокурсниц моей сестры Марии. Оказалось, что на днях губернатор упомянул моё имя в разговоре с её мужем, и с тех пор она постоянно молилась о моём спасении. Выслушав подробный рассказ о моих злоключениях, она стала уверять, что губернатор вспыльчив, но быстро отходчив, и что, успокоившись, он непременно меня примет. Приказав повару накормить меня ужином (что было необычайно кстати, ибо я целый день не ел), г-жа К. отправилась на половину губернатора с миротворческой миссией. Вскоре она вернулась, сияя: «Он тебя ждёт. Только, пожалуйста, ни в чём ему не перечь».

Губернатор начал с неожиданного вопроса. «И как мне прикажете оправдываться теперь перед Петроградом? А ведь непременно спросят, зачем я вас в Тургай с казаками и пушками отправлял, если вы по степи как у себя дома разгуливаете?» Я ответил, что, во-первых, в Тургай мы везли ценное оборудование, которому требовалась охрана. А во-вторых, ситуация в последние дни значительно улучшилась, о чём мне было известно из радиограмм. Зная, что многие мятежные племена ищут возможности примирения, у меня были все основания полагать, что они не станут чинить мне препятствий в дороге. Наконец, я сказал, что миссия, с которой командование направило меня в данную экспедицию, полностью выполнена, и мне необходимо как можно скорее вернуться в столицу для проведения научных экспериментов.

Слушая меня, губернатор расхаживал взад-вперёд по комнате, заложив руки за спину. Затем присел на край письменного стола и скрестил руки на груди. «Вот что я вам скажу, – начал он. – Я готов забыть о вашем проступке при условии, что до конца войны вы никому не разболтаете об этой истории». Я дал честное слово. «В таком случае, завтра же отправляйтесь в Челкар, а оттуда – первым поездом в Петроград. Приказ об этом я подготовлю».

Утром вместе с приказом я получил благодарственное письмо, в котором губернатор высоко отзывался о проделанной мной работе.

По прибытии в Петроград прямо с вокзала я направился с докладом к полковнику М. Он был немало удивлён при виде меня, ибо по школе прошёл слух, будто я сижу в плену у повстанцев. «Как видишь, это не так», – сказал я, памятуя о данном губернатору слове. После чего приступил к докладу.