Текст книги "Открытые файлы"

Автор книги: Владимир Шахрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ВЛАДИМИР ШАХРИН: Мы – уральские горцы
Интервью для «Политического Журнала»

ЧАЙФы – ИЗ ТЕХ

Корреспондент «ПЖ» долго не мог по причине занятости Шахрина с ним встретиться (беседа откладывалась почти целый год), и наконец это произошло...

– Владимир, что нового в гастрольной деятельности ЧАЙФа по сравнению с, допустим, серединой 90-х?

– Сейчас мы приезжаем в такие города, где десять лет назад ни о каком концерте и речи быть не могло: Нижний Тагил, Череповец, Йошкар-Ола... И по некоторым позициям, я понимаю, у нас уже не хуже, чем на Западе. Конечно, за границей могут поставить и лучшую технику, но там это будет стоить гораздо дороже... Я думаю, российский шоу-бизнес, безусловно, спасает мода на корпоративные вечеринки, заказные концерты. Именно под такие хорошо оплачиваемые заказы покупается дорогая аппаратура. Бюджеты этих вечеринок могут в основном закрыть райдер (список требований музыкантов организаторам туров.– Примеч. «ПЖ»). А если это кассовый концерт, люди начинают считать каждую копейку, уже начинают экономить, уже, смотришь, в райдере этого нет, этого и этого тоже нет... И в том числе корпоративные вечеринки дают хороший заработок музыкантам. Провести кассовый концерт без спонсоров в нашей стране в любом городе может лишь десяток артистов. У нас страна очень большая. Лететь во Владивосток в одну сторону – 1100 долларов. 10 тысяч баксов потребует только перелет группы. Плюс гостиница, аренда зала, аппаратуры. 15—20 тысяч долларов – затратная часть получится. А еще ведь есть гонорар группы. А если зал на 800—900 мест, то билет должен стоить от 600 до 900 рублей. Очень немного групп у нас, которые по таким ценам соберут зал.

– Лететь не на том самолете, на котором хочется, приземляться не в таком аэропорту, в котором приятно... Так ведь довольно часто бывает в вашей гастрольной практике. Не хочется бросить все это?

– Мы к этому привыкли. Мы к этому готовы. Как футболист, который выходит на поле, готов к тому, что его могут пнуть по ногам и он получит травму. Я прекрасно понимаю: в городе Чебоксары другого аэропорта нет. Есть несколько способов. Если мы летим и концерт у нас не в этот день, мы можем взять бутылочку вискаря, съесть в самолете, сжать таким образом время. Есть другие способы. Я, например, таскаю с собой маленький DVD-проигрыватель и смотрю фильмы, которые дома по каким-то причинам смотреть не стану, не вся семья захочет, это могут быть фильмы, которые мне хотелось бы посмотреть второй раз. И я за поездку умудряюсь около пяти хороших кинолент посмотреть и еще почитать что-то. То есть ты все равно приспосабливаешься к этому. А что касается того, что хотелось бы остановиться, надо отдать должное взаимопониманию музыкантов группы и администрации группы: жажда наживы рамки здравого смысла не переходит. Мы играем 4—6 концертов в месяц. Это немало. Это обеспечивает нам достаточный финансовый уровень, тем более для Екатеринбурга. Но при этом «чеса» нет, мы не играем по 25—30 концертов в месяц – действительно на износ. Я не представляю себе, как можно играть 30 концертов в месяц! Мне кажется, за год-полтора с таким режимом можно убить любой коллектив. Сначала убить у музыкантов интерес к своему делу, а потом умрет само дело. Это сто процентов. В принципе, нам играть нравится. И даже если нам аэропорт или гостиница не нравится, но на сцене все более или менее комфортно и хорошо, я выхожу после концерта уставшим, обессиленным, без голоса, но окрыленным и помолодевшим. Я люблю играть концерты. Хотя есть коллеги, которые делают это не так охотно, как я. Но так устроен российский шоу-бизнес, что 90, если не 95% доходов приносят именно концерты.

– Какие наиболее яркие характерные черты присущи жителю столицы Урала?

– Это пограничный подвид россиянина, когда он еще не сибиряк, точно не житель Поволжья и, безусловно, не житель средней полосы. Мы себе вот придумали в качестве шутки лет двадцать назад говорить, что мы – горцы, живем по законам гор, Уральских. Тут есть доля истины: мы, в общем-то, горцы, просто Уральские горы – это низкие горы. Некая наивность присуща человеку с гор, но и обостренное чувство собственного достоинства...

– Мне в Екатеринбурге не показалось, что местные жители – это какие-то уж совсем простые провинциальные люди.

– Я никогда не анализировал образ жителя Уральских гор, мне трудно сейчас сформулировать. Могу сказать так: мы немножко национальность. Результат сплава вольного казачества, татарских и башкирских племен, ссыльных каторжан, начиная с уголовников и заканчивая декабристами. Последнюю сильную волну мыслящих людей привела в Екатеринбург Великая Отечественная война – я имею в виду эвакуацию музеев, научно-исследовательских институтов, театров Москвы и Питера.

– Многие известные люди невероятно обижаются, когда их просят рассказать о себе. Говорят, обо мне много книг написано, статей. А Вы как реагируете на такую просьбу?

– Это нормально. Если удается спросить так, что мне становится самому интересно о себе рассказывать. В принципе, я понимаю, что публике это, скорее всего, интересно. Я сам сейчас читаю книжку, которую Стинг о себе как о человеке написал. Если это не пошло, не на уровне сплетен или желто-бульварной информации, то, конечно, такое чтение может быть полезным. Чего кокетничать!

– Владимир, бывает такое: журналисты пристают с интервью, а Вам в этот момент сказать особенно нечего, нет настроения, может быть. Как Вы – профессиональный артист – выходите из положения? Вы же, по-моему, никогда ничего специально не придумываете...

– Давайте будем честными. По стране бродят стада людей, которые по каким-то причинам считают себя журналистами и которые журналистами, безусловно, не являются. Есть огромное количество изданий, которые не могут или не хотят платить деньги профессиональным людям, изданий, которые берут на работу детей. Такая детская журналистика получается. И зачастую это просто неинтересно. В разных городах подходят и говорят: мы газета такая-то, нам нужно интервью. Я знаю десять вопросов, которые они зададут, и уровень этого разговора понятен. Нас спасает наличие пресс-атташе, являющегося неким фильтром. А то знаете, приходит девочка: здрасьте, ай, батарейка села, ну давайте так поговорим. Или еще хлеще, спрашивают: а как вас зовут? а что вы делаете в группе?

А если человек прошел через фильтр нашего пресс-атташе, я с ним встречаюсь. Но если при этом мне неинтересно, я стараюсь не провоцировать дальнейшие вопросы. Стремлюсь максимально сдержанно и коротко ответить: когда и где концерты, какая и когда выйдет пластинка – чтоб польза была. С другой стороны, случается, идешь совершенно без настроения, а потом чувствуешь: разговор получается...

Беседовал Владислав Корнейчук

«Политический журнал», № 106, 27 марта 2006 г.

Ностальгия/ ЧАЙФ в Давосе: 20 лет спустя...
(из журнала «Банзай»)

«Лейтмотивом Давоса-2005 станет проблема лидерства в нестабильные времена. Девизом нынешнего форума является: принимать ответственность за сложные и трудные решения...

В этом году две тысячи участников форума будут не только обсуждать актуальные проблемы глобализации, изменения климата, борьбы с бедностью и терроризмом, но и впервые попробуют выработать конкретные предложения по решению этих проблем...

Также впервые в практике Давоса форум закончится гала-вечеринкой с участием российских артистов и русской кухней. Это будет «Русский вечер» (Russian Night) в Давосе, на котором выступят солисты Большого театра Мария Александрова и Николай Цискаридзе, группа ЧАЙФ, Игорь Бутман, Валерий Меладзе, другие исполнители. Организатором «Русского вечера» выступил Внешторгбанк». РИА «Новости».

НОСТАЛЬГИЯ:

Он позвонил мне под вечер. Часов так в девять. А в девять утра (или еще раньше?) я провожал в аэропорту БГ. Тот был пьян, благостен и безумно рок-н-роллен, в майке с надписью «SexPistols» черного цвета под классическим русским полушубком и гитарой в руке.

Это был декабрь, число так девятое.

А значит, часов так в девять вечера девятого декабря 1984 года мне впервые позвонил Володя Шах-рин, которому я радостно поведал, что с утра провожал БГ, и что если бы он позвонил мне вчера, а еще лучше позавчера, то не исключено, что...

Дальше можно не продолжать.

Точнее – дальше я просто не помню, но догадываюсь, что мог сказать Шахрин, ведь БГ уже тогда был знаковой фигурой, а звонивший мне парень – просто парнем с рабочей окраины, который играл какую-то музыку, один из наших перекрестных знакомых по музыкальной тусовке передал запись мне, и меня повело.

Заколбасило, протянуло, вывернуло.

Сейчас сложно сказать, от чего – наверное, было что-то в этих не совсем уклюжих песнях, что заставило меня почувствовать мурашки, забегавшие по спине: настоящая музыка – она ведь всегда выдает мурашки, такие вот электроразряды, которые подпитывают тебя, и ты начинаешь становиться другим.

Тогда-то я и придумал фразу, с которой начинал все свои разговоры о Шахрине с моими рок-н-ролльными знакомыми: парни, говорил я, а я тут слушал уральского Боба Дилана...

Почти ровно двадцать лет назад.

И было все это в городе Свердловске, том самом, которого даже на картах давно уже нет...

ЧАЙФ В ДАВОСЕ. 20 ЛЕТ СПУСТЯ

(прямая речь ВШ):

«...Я примерно понимал, что есть большая разница между Давосом и Куршавелем. Давос – не междусобойчик российских олигархов, а место, где собираются люди, сделавшие и достигшие многого. У меня нет типично такой российской черты характера, как нелюбовь к успешным людям. Мне такие люди нравятся. И потом – во всем этом был для нас какой-то элемент провокации: было непонятно, что там нам делать, поэтому – поехали и посмотрим! После двадцати лет на сцене непредсказуемость результата очень важна, обычно ведь всегда ясно, что будет, когда ты выходишь играть, а тут... Это как езда на большой скорости, когда не знаешь, что будет за поворотом, но уже есть уверенность в том, что ты всегда справишься с ситуацией. В общем, это адреналин и риск, но подкрепленные опытом и знанием... Если это расшифровать, то можно объяснить мою мысль просто: в Давосе нас должны были слушать люди, которые слышали все, они были на лучших концертах, слушали лучших артистов. Поэтому показывать им то, что они видели и слышали, на наш взгляд, было бессмысленным. Между прочим, именно так получилось с нашим лучшим российским биг-бэндом под управлением Игоря Бутмана, сам оркестр не просто неплох, это наш лучший биг-бэнд. Но публика, собравшаяся в Давосе, слышала биг-бэнды намного лучше – имен можно и не называть... А значит, нам надо было показать им то, чего они просто не видели, причем – в нашем жанре, где они тоже слышали все, не исключено, что кто-то помнит и живые выступления Beatles. Между прочим, на форуме одним из докладчиков был Боно из U2, так что мы допускали мысль, что во время нашего выступления где-то в темном уголочке с рюмкой водки и ложкой икры он стоит и слушает, что же делают эти русские парни... Точно так же и с Шэрон Стоун: она была на форуме, скорее всего, что была и в зале, но там не принято афишировать, кто находится среди публики, это Давос, а не Канны с красной дорожкой.

Поэтому мы решили просто: надо показать, что у нас иная мелодика, иная фонетика, да и просто иной способ общения с залом. Сразу же вычислили тех немногих русских, кто был в зале,– это было не сложно, люди все знаковые: и Познер, и президент Внешторгбанка, и солисты Большого театра, отработавшие уже свою программу, да и вообще наших русских всегда видно!– и начали играть, как если бы были на обычной новогодней корпоративной вечеринке. Начали с "Ой-йо!", и к концу песни все эти "участники новогодней корпоративной вечеринки" уже взялись за руки, начали подпевать и чуть ли не водить хоровод. Звериный капиталистический инстинкт подсказал большей части остальной публики, что тут происходит что-то интересное и к этому надо подключиться. Немедленно! Они тоже стали хватать друг друга за руки и подпевать, так как слова песни очень простые: ой-йо, ой-йо! Ну, а потом все было дело техники, пара забойных рок-н-роллов – и они били своими бриллиантами о паркет. На самом деле – просто был большой успех, неожиданный даже для нас самих. Но энергетика – вещь интернациональная, ты мог когда-то в детстве слушать живьем Beatles, заработать потом много-много миллионов и прийти слушать ЧАЙФ. И поймать другую энергетику, которая внезапно тебя тоже затронула!

Ну а сам Давос...»

НОСТАЛЬГИЯ:

Уже весной наступившего 1985 года, то ли в начале марта, то ли чуть позже, Илья Кормильцев приобрел за какие-то несусветные по тем временам деньги первую в городе портастудию Sony. И мне запала в голову мысль, что надо записать на ней Шахрина. Да, группа ЧАЙФ (тогда она писалась, как мне помнится, Чай-ф) гордо заявляла, что записывает свой первый альбом, но мне все хотелось продолжить эту бредовую идею с уральским Бобом Диланом и сделать (не самому, конечно, какой я музыкант тире продюсер?!) действительно НЕЧТО, скажем, позвать легендарного нашего гитариста Мишу Перова, который – я и сейчас так считаю – был одним из лучших в этой стране и играл в номинально еще существовавшей, а ныне давно исчезнувшей во времени, но получившей взамен статус культовой, группе Трек, и вот чтобы Шахрин с Перовым сделали запись на кормильцевской портостудии, Шахрин бы пел и играл, Перов бы просто играл, но зато так, как мог это делать лишь он один, ведь надо было чем-то заниматься в те давние, смурные времена, так отчего бы не игрой в рок-н-ролл?

Кормильцев согласился дать студию, Перов с Шахриным где-то прорепетировали, хотя, может, это сейчас мне кажется, что где-то, а на самом деле все это было сразу, на живую, в том самом моем кабинете, где через двадцать лет рядом сидит Шахрин, уже седой (а я просто лысый, зато с седой бородой) и продолжает рассказывать про Давос, откуда ЧАЙФ вернулся несколько дней назад, а мне кажется, что время внезапно смещается, и вижу я совсем другую картинку: Бегунова, торчащего в коридоре с чашкой чая, портастудию на давно исчезнувшем маленьком совдеповском столе, Мишу Перова, который сейчас серьезный нотариус, и Шахрина, про которого тогда никто не мог бы сказать, что именно он со товарищи двадцать лет спустя будет играть в мифическом для большего числа россиян горном швейцарском местечке, а в зале – вполне возможно – наряду со всякими Соросами и прочими международными суперглобалистами будет так хорошо знакомая многим нашим соотечественникам Шэрон Стоун, да и тот же Боно, который ко времени нашего с Шахриным знакомства уже умудрился записать вместе с U2 четыре альбома, хотя до легендарного «Дерева Джошуа», «The Joshua Tree», оставалось еще три года.

Между прочим, альбом, который Шахрин с Перовым записали в тот день у меня дома, назывался «Волна простоты». Мне до сих пор кажется, что получилось круто!

ЧАЙФ В ДАВОСЕ. 20 ЛЕТ СПУСТЯ (прямая речь ВШ):

«...Жили мы, естественно, не в Давосе, а в маленьком таком городишке Майнфилд, впрочем, и городишком этот населенный пункт назвать язык не поворачивается: явно не туристическое место, местные жители выращивают виноград и делают вино, пытаясь, судя по всему, продать его другу: туристов-то ведь нет! И когда полсотни русских музыкантов одновременно вышли на улицы (их там две или три) этого Богом забытого места, то жители Майнфилда на всякий случай закрыли ставни. Там не было ни одного обменного пункта, ни одного банкомата, а в магазинах принимают только местные швейцарские франки. В общем, я со своей Visa чувствовал себя там полным лохом.

От Майнфилда до Давоса 25 километров по реальному горному серпантину. В Давосе места в гостиницах забронированы за год, поэтому мы и жили в Майнфилде. На дороге много полиции, заграждения, такая молчаливая война с антиглобалистами, хотя самих борцов с мировыми корпорациями мы не видели – нам постоянно говорили: мол, вот они здесь, вчера пробегали, утром что-то устраивали, но молчаливые люди в черном тонко знают свое дело и воюют с ними профессионально и грамотно, отгораживая от мировых олигархов непрозрачными заборами из какой-то пленки.

А Давос – это уже курортное место. Сплошные гостиницы, банкоматы, рестораны. Было холодно. Анонсированная русская ночь оправдала себя на все 100% – было минус 20, так что шапки-ушанки, заготовленные для всех участников форума в качестве сувениров, оказались востребованы, и люди в дорогих пальто, в дорогой одежде, в дорогих бронированных лимузинах и в шапках из искусственного меха смотрелись достаточно карнавально и одновременно футуристично. Мы приехали к вечеру, за несколько часов до концерта, часов в шесть по местному времени. После саунд-чека зашли в какой-то ресторанчик. Да, в Давосе нет ни одного концертного зала, "Русская ночь" проходила в огромном спортивном комплексе, водно-развлекательном. Техники сотворили просто чудо: не сливая воды из бассейнов, сделали пол-покрытие, сцену, было просто красиво. И звук был очень хорош!

А ресторанчик – как и все швейцарские – не очень, как сказал наш директор Илья Спирин: кормежка средняя, но ведь это деревня! Возможно, лучшие заведения Давоса тоже были огорожены заборами, и мы их просто не видели?!

Но, гуляя по улицам Давоса, мы чувствовали, что несмотря на двадцатиградусный мороз, в воздухе отчетливо пахнет деньгами.

Даже в таком маленьком курортном городишке никто не ходит пешком: упомянутые лимузины, вертолеты, у меня вообще возникло смешное ощущение перерыва на съемочной площадке: темно, холодно, вокруг декорации, никого, все ушли куда-то погреться, ощущение нереальности, от которого мне до сих пор не избавиться!»

НОСТАЛЬГИЯ:

Осенью того же 1985 года я вел первый концерт ЧАЙФа, что был в ДК МЖК. А еще ездил с ними в Челябинск. Хотя все это я плохо помню, даже когда смотришь старые черно-белые фотки того времени, то можешь сказать лишь одно: да, это было! Но – ЧТО? И – КАК? Хотя – какая сейчас разница, вот, например, Владивосток, куда тоже ездил с ЧАЙФом, но уже в 1988 году, я помню намного лучше, может, из-за всех косяков, что случились в ту поездку, а может, из-за чудесного дня, проведенного мной и Шахриным на яхте, хотя обо всем этом я где-то уже писал...

А сейчас вот сижу рядом с Володей и записываю его рассказ о Давосе, наверное, времена изменились и все мы стали другими, хотя – насколько другими?

ЧАЙФ В ДАВОСЕ. 20 ЛЕТ СПУСТЯ

(прямая речь ВШ):

«В общем, можно сказать, что выступлением на Давосском экономическом форуме ЧАЙФ открыл свой «мировой тур» в честь двадцатилетия группы. Двадцать лет назад, в сентябре 1985,– первый концерт в ДК МЖК, который тоже был похож на корпоративную вечеринку. И вот почти те же парни почти на тех же гитарах делают почти то же самое, только планка уже на другой высоте.

И все-таки я надеюсь, что в Давосе, где-то в дальнем и темном углу зала, стоял Боно и нас слушал, может, даже притопывая в такт ногой!»

Что же, добавить мне к этому нечего!

Андрей Матвеев при участии Владимира Шахрина, «Банзай», апрель, 2005 г.

ВЛАДИМИР ШАХРИН: «Я уже не из этой стаи!»
Интервью для журнала «Банзай»

Он с каким-то необыкновенным удовольствием показывает нам тапочки, в которых ходит по студии, и рассказывает, что выпускает их фабрика «Урал-обувь» и что им сноса нет, потому как они из кирзы, и что он сейчас даже знает, откуда пошло это слово – «кирза»...

– Откуда?– спрашиваю я.

– Когда во время войны надо было много кожи,– отвечает Шахрин,– чтобы обувать солдат, а натуральной кожи уже не хватало шить сапоги армейские, придумали вот этот пропитанный брезент. И на подошве было написано название завода, который их производил, «Кировский завод». Поэтому их назвали кирзой. И теперь эта ткань называется кирза...

– Ты где это взял?

– Иной раз просто поражаешься, что так много информации просто на поверхности лежит, такие загадочные вещи, казалось бы...

Самое загадочное именно в том, что я вдруг делаю с Шахриным интервью. Внезапно для меня самого, потому и загадочно. Ведь знакомы мы больше двадцати лет. А значит, что о чем ни спрашивай, то получается – все равно об этом уже говорили когда-то, дежавю такое вот получается... Только все равно надо попробовать.

– Когда мы познакомились, ты был в том возрасте, когда все впереди. Когда человек о чем-то мечтает, планирует свою жизнь, думает о будущем, видит сны о том, «что со мной будет»... Насколько твое представление о собственном будущем воплотилось? Дело не только ведь в том, добился ли ты, чего хотел, а вот насколько все близко к тому, что ты представлял себе?

– Самое ужасное, что я не помню этого состояния «мечтания», у меня какие-то обрывки. Я сам себе иногда этот вопрос задаю: «Скажи, ну ты же об этом мечтал?» Но вот удивительно, я вспомнил эти наши мечты совсем недавно, когда переслушивал альбом «Captain Fantastic» Элтона Джона. И вдруг я точно вспомнил, прямо с запахами, с цветом, комнату моего школьного дружка Сереги Денисова... Был полумрак, вечер, была какая-то цветная лампа. И мы рисовали, какие у нас будут гитары, какие мы сделаем колонки. Мы тогда решили, что у нас будет группа, уже были первые репетиции, может, даже уже первые выступления на танцах были. И вот мы рисовали, сколько в колонках будет динамиков, то есть какие-то такие были вещи, абсолютно не связанные с карьерой. Мы не мечтали об успехе, а мечтали о том, что у нас обязательно будет группа, настоящая! Удивительно, что мы не сравнивали себя ни с кем из западных звезд, не пытались проецировать их успех на себя. Потом, когда уже начался свердловский рок-клуб, и мы стали более осознанно заниматься музыкой, таких «мечт» стало еще меньше. То есть, они просто вообще исчезли. В 80-х мне казалось, что все это вообще настолько сиюминутно, я даже думаю, что не у меня одного было такое ощущение, что вот сегодня есть какой-то «сейшн», встреча, репетиция, какое-то подобие концерта, а завтра уже может не быть. Поэтому мне трудно сказать, получилось ли так, как я мечтал, ведь у меня вообще какой-то непонятный произошел раздел жизни – на нескольких абсолютно самостоятельных кусков. Вот счастливое детство и отрочество в замечательной советской стране, причем я до сих пор уверен, что для меня она тогда была замечательна. Может быть, для кого-то это был лагерь, а вот тогда для меня 12-, 14– и даже 18-летнего пацана – она была замечательная, эта страна. И ничего такого, что бы меня реально обламывало, не было. Потом, уже где-то после армии, был такой странный период абсолютно потерявшегося человека, когда детства и счастливой страны уже нет, я пришел и точно понял, что все: того человека уже не существует, он прожил жизнь. Это совершенно другой человек, который не очень понимает, чего он хочет, он уже не такой веселый и беззаботный, каким был тот Вовочка Шахрин. Я понимал, что занимаюсь решением бытовых проблем, и эти бытовые проблемы мне неинтересны. Получалось, что мое предназначение – ходить на молочную кухню за молоком, добывать какие-то деньги. Суповые наборы я приносил. Работал на стройке лишь по той причине, что хотел жить самостоятельно, а не потому, что у меня было призвание строителя. Просто я понимал, что это, скорее всего, самый короткий путь для того, чтобы получить квартиру. И я пошел в то строительное управление, которое мне первым попалось на глаза, в дверь просто вошел и устроился туда работать. И я нормально общался в этой абсолютно пролетарской среде, причем понимал, что я там чужой. Я ходил на молочную кухню, понимая, что не для этого я появился на планете Земля. Не для того, чтобы ходить с этими авоськами с молочной кухни. Но я абсолютно честно это делал, потому что у меня было ощущение, что так надо. И это «я хочу» – оно вообще пропало куда-то, ушло. Появилось какое-то странное, видимо мое первое, ощущение, ответственность, «так надо». А потом в какой-то момент вдруг появились люди вокруг. Сначала двое молодых мальчишек, Вадя Кукушкин и Алик Решетников, потом появился вполне зрелый, устоявшийся человек Андрей Матвеев, которые слушали эти песенки, что я пел под гитару, которые абсолютно... То есть когда я их пел-показывал, я никому не говорил, что я – непризнанный артист, замечательный автор. Я пел, потому что в данный момент мне хотелось петь. И у меня вдруг вновь начало возрождаться это ощущение, что я чего-то хочу...

– Я помню этот момент, когда у тебя возникло «я хочу». Мы как раз уже были знакомы. И я уже съездил на питерский рок-фестиваль, всем стал рассказывать с большими глазами, что за «безобразия» там творятся, и потом все стали туда ездить. И я помню, что, когда ты первый раз вернулся из Питера, ты приехал совершенно изменившимся.

– Так оно и было. Хотя я познакомился с каким-то одним случайным человеком. Я сейчас даже не помню его имени. Это было на Рубинштейна, 13. И там я попал на какую-то странную лекцию, которую читал странный дяденька, судя по всему профессор, и он рассказывал о науке, которая изучает надписи в сортирах. Он так это рассказывал замечательно. И вдруг я смотрю на человека, который занимается надписями в сортирах, и это доставляет ему удовольствие. Хотя, казалось бы, что за хрень такая? То есть он не яйца Фаберже изучает, а надписи в сортирах. И я думаю, что есть то, что мне нравится, от чего я получаю удовольствие, но вот почему я не могу этим заниматься? И началась совершенно новая жизнь. Это была, наверное, середина 80-х.

– Это 1985 был.

– Да. До этого пять лет прошло абсолютно в замороженном состоянии, и я эти пять лет, с 80-го по 85-й, почти не помню. А тут в моей жизни снова начало что-то происходить. И ко мне вернулось ощущение уверенности в себе, интерес к жизни появился, эта пружина начала работать, часики снова стали ходить.

– Знаешь, я до сих пор помню отношение, которое было к тебе и группе среди тех, кого называли мэтрами свердловского рока, типа «это все самодеятельность», потому что есть Урфин Джюс, есть восходящая звезда Наутилуса. И вот когда ты попал в это окружение, то ты как себя чувствовал?

– Я понимал, что действительно люди играют лучше, разбираются в этом лучше, что они объективно популярны. Заслуженно популярны. В принципе, вот эта прививка такого ироничного отношения к самим себе – единственный способ в этой ситуации выжить, повторю, если только относиться к самим себе с самоиронией. И я думаю, что это нас спасло. В какой-то момент звездная тюбетейка была очень крепко приколочена, и ее не снесло набок от первых успехов. У нас этот процесс долго шел. Такого, чтобы ты проснулся знаменитым, не было. И поэтому нам было легче: люди к нам иронично относятся, ну и мы сами к себе иронично. И сейчас, когда я слушаю наши записи того времени, то понимаю, что с точки зрения владения профессией, это был действительно конкретный дерибас. Но он был чертовски очаровательный.

– Там был драйв, который сейчас может быть даже и ушел.

– Согласен. Энергия там была совершенно бешеная. Но поэтому она очень хорошо аккумулировалась. То есть то, что мы не стали сразу в 1986 году суперзвездами, у нас не было по 35 концертов в месяц и больших гонораров, это и позволило нам эту энергию саккумулировать. И научиться расходовать ее гармонично. Тот же Бутусов, например, за два года наелся этой гастрольной жизни выше крыши. То есть он был настолько к этому не готов, он просто этого объелся, и до сих пор человек не любит концерты.

– Он не ловит кайф от того, от чего обычно ловит кайф каждый музыкант?

– Я с глубочайшим уважением к Славе отношусь, с любовью такой артистической, бываю на его концертах. И понимаю, что один из пяти концертов у него хорош. Реально хорош, когда вдруг что-то складывается, у него у самого глаза горят. А четыре из пяти – видно, что человек мучительно отбывает свой номер. Мол, вы хотели видеть меня на сцене? Ну хорошо. Конечно, Слава уже не боится зала, он просто научился его не замечать. Роскошная история была лет пять тому назад, мы играли концерт в Киеве, вначале выступала молодая группа Сегодня ночью, которая только появилась на всех обложках, видимо, проплаченные обложки были. У них уже два клипа было, красивые, эстетские, первые песни писались на той же студии в Лондоне, где Мумий Тролль записывался, да и Лагутенко им помогал, такие вот эстеты. Приезжают они в Киев, с ними съемочная группа, начинают все это снимать. Надо, чтобы зал махал, они кричат, зал уговаривают, и стоит их продюсер. И я говорю ему: – Сейчас следующий артист выйдет, и ты поймешь в чем разница раскрученного артиста и того, что происходит сейчас на сцене. По большому счету это магия. Да, это можно имитировать на уровне дешевых фокусов, но в идеале это должна быть магия. И объявляют следующий выход: Вячеслав Бутусов. Один, а во дворце спорта восемь тысяч народу. И выходит человек с гитарой, в зал не смотрит, на стул садится, микрофон наклоняет и говорит: – Здравствуйте!– И Народ кричит! А он на трех струнах «С причала рыбачил апостол Андрей». И восемь тысяч руки подняли, зажигалки зажгли, и они слышат весь Наутилус, всю музыку, им этого достаточно. Слава, не поднимая глаз, свои четыре песни отпел, сказал «спасибо» и ушел. Зал неистовствует. Я говорю: – Сейчас мы пойдем, и вот нам, чтобы этого добиться, надо будет еще поскакать. Мы сделаем это, мы это умеем, но нам придется очень сильно потрудиться. Славе природа такие дала магические силы, что ему ничего не надо для этого делать. А мы... Мы были очень наглыми, малообученными, но все-таки тоже магами. Юными такими, у нас не все получалось, но потом мастерство стало приходить, сейчас все понимают, что мы многое умеем.

– Бегунов даже играть научился.

– Да-да. Группа звучит отлично. То есть я понимаю, что на любом аппарате с любым звуком, если мы выйдем после самой современно упакованной группы, у которой уже 80% звучит в сэмплах, то все равно будем звучать плотнее. Плотнее и громче за счет того, что каждую ноту берем уже настолько уверенно. В принципе, я не скрываю, что есть еще и определенный секрет звучания группы ЧАЙФ – аранжировки. Вся работа в этой комнате (в студии) заключается в том, что когда появляется новая песня, мы все ее играем и каждый предлагает кучу вариантов. А потом мы занимаемся тем, что решаем – без чего можно обойтись? Если для многих групп аранжировка – это «а что еще сюда можно добавить», то мы делаем «а что можно убрать, чтобы песня без этого хуже не стала».

– У писателей это называется «лучшая правка – сокращение».

– Вот и мы убираем все лишнее, хоть получается, что все становится очень читаемо, очень понятно. Но главное, что в музыке появляется воздух. Это дыхание, непонятная свобода звучания группы – она за счет того, что в ней очень много воздуха, дырок.