Текст книги "Лолита: Сценарий"

Автор книги: Владимир Набоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ПРОЛОГ

ЗВУКОВАЯ ДОРОЖКА:

Женский голос (принадлежащий Лолите или, вернее, Долли Скиллер) повторяет в точности отрывок из своего последнего разговора с Гумбертом в конце Третьего акта:

…Да какое это имеет значение! Думаю, в Паркингтоне. У него там дом, настоящий старый замок (шорох поисков). Где-то была его фотография (шлепанье шагов). Да, вот она.

«Замок Ужаса» – вычурный, старомодный деревянный особняк в конце извилистой лесной дороги. Это логово Клэра Куильти неподалеку от Паркингтона, округ Рамздэль. Над вековыми сучковатыми деревьями поднимается солнце. После короткого плана КИНОАППАРАТ плавно движется вокруг затейливой башни и погружается в окно верхнего этажа. Мельком показан со спины распростертый на постели спящий человек (Куильти). КИНОАППАРАТ также захватывает принадлежности наркомана на прикроватном стуле и с содроганием отступает назад. Он скользит по водосточной трубе вниз, возвращается к крыльцу и встречает автомобиль, который останавливается у дома. Из автомобиля выходит Гумберт Гумберт, без шляпы, в макинтоше. Слегка пошатываясь (он пьян), он направляется к парадному входу. Нажимает звонок. Стучит дверным кольцом. Ответа нет. Он звонит и стучит снова. И вновь нет ответа. С нетерпеливым рычанием он толкает дверь, и она поддается, как в средневековой сказке.

Просторный и весьма некрасивый вестибюль с зеркалом в рост и огромной кабаньей головой на стене. Входит Гумберт. Со свойственной пьяницам суетливой тщательностью он затворяет за собой дверь. Осматривается. Вынимает пистолет.

По главной лестнице медленно сходит крупный мужчина (Клэр Куильти) в шелковом халате, пояс которого он на ходу повязывает. Хозяин смотрит на посетителя. Они изучают друг друга. С этого момента начинается безмолвный сумеречный эпизод, длящийся не долее минуты. Гумберт направляет свое оружие, Куильти отступает и начинает величественно подниматься по лестнице. Гумберт стреляет. Еще раз. Мы видим последствия его промахов: удар пули приводит в движение кресло-качалку, стоящую на лестничной площадке. Затем он попадает в картину (фотографическое изображение ранчо «Дук-Дук», где побывала Лолита). Затем большая и безобразная ваза становится мишенью и разлетается на куски. Наконец, четвертым выстрелом он останавливает спотыкливый ход дедовских часов. Пятая пуля задевает Куильти, а последняя валит его с ног на верхней площадке лестницы.

Доктор Джон Рэй, психиатр, внимательно изучает манускрипт за письменным столом. Он поворачивается на вращающемся стуле лицом к нам.

ДОКТОР РЭЙ: Позвольте представиться, я доктор Джон Рэй. Передо мной стопка неважно напечатанных записок, неотделанная автобиография, которую мистер Гумберт Гумберт написал после ареста, в тюрьме, куда он был помещен без права освобождения под залог по обвинению в убийстве, а также в камере для душевнобольных, где он находился под наблюдением. Без этого документа совершенное им преступление осталось бы необъясненным. Разумеется, как психиатр, я бы предпочел получить изложенные здесь сведения не посредством пишущей машинки, а посредством кушетки.

Совершенное Гумбертом убийство – только побочное следствие его недуга. Написанные им мемуары представляют собой, главным образом, отчет о его фатальном влечении к определенного рода очень юным девицам и о тех мучениях, которые он претерпел, кружась в водовороте либидо и комплекса вины. У меня нет никакого желания прославлять Гумберта. Он отвратителен, он низок. Он служит ярким примером нравственной проказы. Но в его истории есть глубина страсти и страдания, примеры такой нежности и таких мук, которые не могут не тронуть его судий. Как описание клинического случая, его автобиографии, несомненно, суждено стать одним из классических произведений психиатрической литературы. Но гораздо более важным мы должны признать нравственное ее воздействие на серьезную аудиторию. Ибо здесь содержится и общая мораль: беспризорная девочка, занятая собою мать, задыхающийся от похоти маньяк – все они не только красочные персонажи единственной в своем роде повести. Они, кроме того, нас предупреждают об опасных уклонах. Они указывают на возможные бедствия. Они должны бы заставить нас всех – родителей, социальных работников, педагогов – с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более надежном мире. Благодарю вас.

Камера Гумберта в городской тюрьме Нью-Йорка. Он пишет, сидя за столом. Среди разложенных у его локтя справочников – несколько потрепанных путеводителей и дорожных карт. Вскоре голос Гумберта, перечитывающего первые строки сочиняемой им повести, выходит на поверхность.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Я родился в Париже сорок темных лет тому назад. Мой отец отличался мягкостью сердца, легкостью нрава и был швейцарский гражданин, полуфранцуз, полуавстриец, с голубой дунайской прожилкой. Ему принадлежала роскошная гостиница на Ривьере. Я сейчас раздам несколько прелестных открыток. Моя мать была англичанка. Ее смерть на два десятилетия опередила уход из жизни моего отца: она была убита разрядом молнии, высоко в Приморских Альпах, во время пикника, устроенного по случаю моего четырехлетия.

Горный склон – над крутыми утесами движется грозовая туча. Несколько человек карабкаются к укрытию, и первая крупная дождевая капля ударяет о цинковый бок коробки для завтрака. Несчастную даму в белом, бегущую по направлению к смотровому павильону, сбивает с ног разряд мертвенно-бледного огня. Ее грациозный призрак поднимается над черными скалами, держа в руке парасоль и посылая воздушные поцелуи своему мужу и сыну, которые, взявшись за руки, стоят на склоне и смотрят вверх.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Отцу помогала меня воспитывать старшая сестра матери, тетя Сибилла, суровая старая дева. Мое детство прошло в ярком мире гостиницы «Мирана Палас», в Сен-Топазе.

На открытке «Мираны» флаг гостиницы развевается на фоне безоблачного неба. Перед гостиницей – пальмы и пролеты каменных ступеней, ведущих вниз, с террасы на террасу, среди рододендронов и роз. Мемуарист продолжает тихим голосом свой рассказ:

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Я вспоминаю одно определенное лето. Отец уехал в Неаполь по делам итальянской дамы, расположения которой он тогда добивался. А в восточном крыле нашего отеля английское семейство заняло номер-люкс на первом этаже.

Гостиничная открытка. Небрежным крестиком отмечено одно окно.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Эту комнату занимала Аннабелла. Как странно вспоминать теперь, в свете другой любви, те прошлые муки! Мне было четырнадцать, ей – двенадцать, в том королевстве у моря. Мы были юны, мы влюбились друг в друга. Тетя Сибилла и родители Аннабеллы, по-видимому, решили, что если нам удастся остаться наедине хотя бы на пять безумных минут, то Бог знает что может из этого выйти. Посему они бдительно следили за тем, чтобы мы не уединялись. На деле, всякая наша встреча дозволялась только при том условии, что она будет проходить на людях. Боже мой, как я завидую теперешним юнцам и их прогрессивной фрейдистской свободе! Бедный Гумберт, бедная Аннабелла. Теперь давайте тот план, где две руки.

Две детские руки: правая – мальчика, левая – девочки, обе тонкие, длиннопалые, загорелые, у нее – неброская звездочка топазового колечка на пальце, у него – блестящие волоски по тыльной стороне запястья и наручные часы (11:55); эти руки, принадлежащие Гумберту и Аннабелле (которые лежат на пляже, подставив спины солнцу, в одинаково симметричных смежных позах), потихоньку подбираются одна к другой: то по насыпанному горкой песку, то под ним, то в мерцающем полуденном свете, а теперь они встречаются, как два осторожных чувствительных насекомых, и внезапно отдергиваются друг от друга – красивая сцена для утонченного киноаппарата, длящаяся до тех пор, покуда пушка береговой крепости не возвестит о наступлении полудня.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Я любил ее нежнее Тристана, обожавшего свою Изольду, более пылко, чем Петрарка вожделел свою Лауру, возвышеннее По, любившего юную Вирджинию. Однажды, у розовой скалы в фиолетовом море, я уговорил ее прийти ночью в пальмовый сад гостиницы на старомодное свидание.

Скалистый мыс. Аннабелла лежит на спине. Гумберт шепчет слова страстных признаний. Двое англичан, грубые рябые пловцы, нарушают их трепетное уединение.

Сад гостиницы «Мирана Палас» ночью. На освещенном нижнем балконе родители Аннабеллы, тетка Гумберта Сибилла и некий мистер Купер играют в карты (европейская разновидность покера). Тетя Сибилла ласково перебирает в руках трех карточных королей. Аннабелла в светлой пижаме проскальзывает сквозь заросли жимолости из окна первого этажа в темный сад, где у балюстрады под олеандрами ее встречает юный Гумберт. Она садится на каменный выступ, Гумберт благоговейно припадает к ней, его руки обнимают ее бедра, и свет декоративного фонаря проецирует на каменную ограду эмблематические силуэты длинных листьев. Он нащупывает ее тайный ключ, когда мать Аннабеллы, хлопнув картами по столу, громко выкрикивает имя дочери.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: А потом лето кончилось. Тетя Сибилла после тропического ливня поскользнулась на террасе и сломала ногу, и в тот вечер мне полагалось ухаживать за ней и читать ей «Южный Ветер»,[47]47
  Роман (1917) Нормана Дугласа, упомянутый среди книг Севастьяна Найта в «Истинной жизни Севастьяна Найта» Набокова.


[Закрыть] ее любимый роман, но вместо этого я сбежал на маленькую железнодорожную станцию, на платформе которой так величественно останавливались Европейские экспрессы дальнего следования. Я оставил ее, и я видел, как Аннабелла уезжала.

Железнодорожная станция на Лазурном берегу – светлый вечер – черные кипарисы и молодая луна. «Голубой экспресс» отходит. Юношеской рысью мы следуем вдоль по перрону за спальным вагоном «Ницца – Париж», из окна которого в экстазе расточаемых воздушных поцелуев и рыданий высовывается провожаемая Гумбертом девочка.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Мы расстались. Никогда больше я не видел ее живой. Несколько месяцев спустя после того, как она покинула Ривьеру, меня отправили в школу в Англию. В том же году она умерла от пневмонии в приморском городке. Я узнал о ее болезни с опозданием и едва успел приехать на похороны. Вот ее могила, в конце той аллеи.

Та аллея. Мы видим, в согласии с романтическим стилем По, знатных родственников Аннабеллы, проносящих ее тело по обсаженной высокими кипарисами аллее. Наш юный плакальщик наблюдает за процессией, поглощенный своим горем. Родственница-нимфетка кладет на могилу венок.

ГОЛОС ГУМБЕРТА: Я пишу это в тюрьме, и физическая изоляция, на которую я осужден, странным образом способствует сосредоточению и осмыслению того отдаленного, рассеянного личного прошлого, что я вызываю к жизни. Если у меня будет довольно времени до начала судебного разбирательства, я попробую продолжить свой рассказ, двигаясь вперед от этой первой юношеской любви, и поведать со всеми возможными подробностями в изложении обстоятельств и чувств историю моей дальнейшей жизни в Европе и Америке. И если мне удастся совладать с моей непростой задачей, я передам эти страницы в надежные руки моего консультанта и доктора Джона Рэя.

Доктор Рэй в своем кабинете, как прежде, держит в руках машинописный текст.

ДОКТОР РЭЙ: Вот они, эти драгоценные страницы. Из них мы узнаём, что Гумберт так никогда и не смог забыть грациозную Аннабеллу, чей образ и чья тень преследовали его на каждой аллее его любовной жизни. Он кончил курс в университете в Англии и продолжил свои ученые изыскания – в области сравнительного литературоведения – в Швейцарии, где, в силу своего подданства и темперамента, он оставался в стороне от безумства Второй мировой войны. Затем он переехал в Париж, где пробовал себя в различных литературных занятиях и преподавал английский язык в школе для мальчиков. Но нас не заботит его интеллектуальная жизнь, нас интересуют его нравственные переживания. Повсюду: в городском парке…

Нимфетка подтягивает ремешки своего роликового конька. Она поставила бронированную ногу на край скамейки, на которой сидит Гумберт, ее яркие локоны спадают на покрытую солнечными пятнами обнаженную голень.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: …на автобусных остановках…

Щебечущие, теснящиеся кучкой школьницы набиваются в автобус и напирают на Гумберта. Одна нимфетка бросает на него взгляд, толкает локтем свою товарку, и обе хихикают.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: …на улицах…

Две нимфетки играют в стеклянные шарики на тротуаре под кленами.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: …в саду сиротского приюта…

Бледные девочки в черных чулках выполняют скучные гимнастические упражнения под руководством монахини.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: …и во многих других местах Гумберт боролся с необыкновенно сильными побуждениями и продолжал, движимый своей постыдной страстью, высматривать девочку, в которой он мог бы отчасти воскресить возлюбленную своей отроческой поры. В тридцать лет он решил жениться. Он остановил свой выбор на дочери доктора, поляка по происхождению, жившего в Париже и лечившего его от болезни сердца.

Гумберт и доктор играют в шахматы. Валерия, дочка доктора, заигрывает с Гумбертом. Ей под тридцать, она довольно потаскана и коротконога, но в поведении и манере одеваться подделывается под юную девицу. «Она казалась какой-то пушистой и резвой, одевалась a la gamine[48]48
  Девчонкой.


[Закрыть]… и надувала губки, и переливалась ямочками, и кружилась самым что ни на есть трафаретным образом».[49]49
  Кавычками отмечены пассажи, взятые из романа «Лолита». – Прим. автора. Отрывки из романа автор приводит в сценарии, как правило, с купюрами. – Прим. переводчика.


[Закрыть]

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Он женился на Валерии, но действительность скоро взяла верх, и тогда у одураченного Гумберта оказалась на руках вместо нимфетки большая, дебелая, глупая взрослая женщина.

Буржуазный вечер в крошечной парижской квартире. Гумберт читает вечернюю газету. Валерия, в мятой ночной сорочке, не скрывающей ее полных плеч, почесывая крестец, присматривает за pot-au-feu.[50]50
  Похлебкой.


[Закрыть]

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Семейная жизнь тянулась несколько лет. Тем временем Гумберт вновь принялся за свои литературные и исследовательские занятия. Составленное им пособие по французским переводам английской поэзии имело некоторый успех, и Институт сравнительного литературоведения в одном американском городе предложил ему место преподавателя.

Парижская префектура. Гумберт и Валерия выходят. Он проверяет пачку документов, она выглядит взволнованной.

ГУМБЕРТ: Все бумаги готовы.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Они собрали все документы, они могли ехать. Прощай, серый Париж!

ГУМБЕРТ: Прощай, серый Париж! Теперь, дорогая, смотри не потеряй паспорт. (Отдает ей паспорт.)

Они идут по улице. С места трогается таксомотор и пригласительно ползет вдоль панели. Сохраняя молчание, Валерия начинает трясти своей болоночной головой.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Следите за таксомотором.

ГУМБЕРТ: Отчего ты трясешь головой? Там разве есть что-нибудь? Камешек?

Она продолжает трясти.

ГУМБЕРТ: Могу тебя заверить, что твоя голова совершенно пуста.

ВАЛЕРИЯ: Нет-нет-нет-нет…

ГУМБЕРТ: Довольно.

ВАЛЕРИЯ: …я так больше не могу. Ты поплывешь в Америку один.

ГУМБЕРТ: Что? Что ты несешь, идиотка?! Валерия. Мы должны разойтись.

ГУМБЕРТ: Я отказываюсь обсуждать это на улице. Такси!

Тихо сопровождавший их таксомотор плавно тормозит.

ГУМБЕРТ: Quarante-deux, rue Baudelaire.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Улица Бодлера, сорок два.[51]51
  Такого дома на улице Шарля Бодлера в Париже нет, зато в доме 12–14 находилась Ecole de Filles (школа для девочек).


[Закрыть]

Они садятся в таксомотор.

ГУМБЕРТ: Могу я узнать, почему ты желаешь разойтись?

ВАЛЕРИЯ: Потому что жизнь с тобой печальна и страшна. Потому что у тебя невозможные глаза. Потому что я даже не могу вообразить себе, о чем ты думаешь. Потому что я боюсь и ненавижу тебя.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Никогда прежде она не была такой говорливой.

ГУМБЕРТ: Раньше ты не была такой говорливой. Ну, хорошо. Давай объяснимся…

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Мой пациент ошеломлен. Как говаривал профессор Гаст: «Горе тому, кто, подобно сердито жужжащей мухе, увязает в собственном комплексе вины». Мистер Гумберт не в силах сдержать себя, он брызжет слюной. А вот знаменитая Place de l'Etoile, площадь Звезды. Тут надобно иметь хорошие тормоза. Ой-ой! Ну, что я говорил?!

Водитель таксомотора странно рассеян.

ВАЛЕРИЯ: Все кончено. Отныне я свободна. В моей жизни есть другой человек, и я тебя оставляю.

ГУМБЕРТ: Кто же этот человек? О ком ты говоришь? Как ты смеешь?

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Что ж – смеет. Весьма забавное положение. Гумберт привык самостоятельно принимать решения. Но судьба его брака больше не была у него в руках. Мне кажется, водитель должен был здесь повернуть налево. Впрочем, он может свернуть на следующем перекрестке.

ВАЛЕРИЯ: Он человек, а не чудовище. Он русский, бывший полковник Белой Армии. Его отец был советником у Царя.

ГУМБЕРТ: Я не знаю, о ком ты говоришь. Я… я не знаю, что с тобой сделаю, если ты исполнишь свою угрозу.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Берегись! Едва успел проскочить. Когда вы анализируете поведение этих неосторожных пешеходов, вы понимаете, что они только медлят на своем пути от утробы до гроба.

ВАЛЕРИЯ: О, теперь ты ничего мне не сделаешь… потому что я люблю его.

ГУМБЕРТ: Но, будь ты проклята, кто этот человек, черт его побери!

ВАЛЕРИЯ: Да вот этот, кто ж еще? (Указывает на мясистый затылок шофера, который, обернувшись, на мгновение показывает русский профиль: нос картошкой и жесткие усы.)

Таксомотор останавливается у обочины.

Тротуар напротив дома 42 по улице Бодлера. Шофер и оба пассажира выходят из автомобиля.

ШОФЕР: Позвольте представиться, полковник Максимович. Я часто видел вас в кинематографе на углу, а она сидела между нами. (Нежно улыбается Валерии.) Давайте все выясним.

ГУМБЕРТ: Нам нечего выяснять.

МАКСИМОВИЧ: Раз так, то, может быть, нам следует безотлагательно поместить ее с вещами в мое авто? (Поворачивается к Валерии.) Ты согласна? Ты готова?

ГУМБЕРТ: Я с вами двумя ни в чем таком участвовать не намерен. Это смешно!

МАКСИМОВИЧ: Она такая бледная сегодня, бедняжка. Позвольте мне помочь ей собрать вещи.

ВАЛЕРИЯ: Моя кофеварка!

МАКСИМОВИЧ: Именно, все свадебные подарки. А кроме того: белое платье, черное платье, библиотечные книги, которые она должна вернуть, ее шубу и диету.

ГУМБЕРТ: Прошу прощения, что там у вас значится последним номером в списке этих обворожительных вещей?

ВАЛЕРИЯ: Моя диета. Он говорит о режиме питания, что составил для меня отец.

ГУМБЕРТ: Ах, да! Ах, разумеется! Что-нибудь еще?

МАКСИМОВИЧ: Там поглядим. Давайте поднимемся наверх.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Развод был неизбежен. Валерия подыскала себе другого, более подходящего супруга, и Гумберт отправился в Америку один.

Гумберт драматично стоит на палубе океанского лайнера. Небоскребы Нью-Йорка неясно вырисовываются в осенней дымке.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Бердслейский колледж в Айдахо пригласил Гумберта в следующем году на преподавательскую службу. А пока, находясь в Нью-Йорке, он дни напролет просиживал в библиотеках, готовя курс лекций под общим названием «Романтики и Бунтари».

Библиотека. Поблизости от читательской кабины Гумберта учитель показывает стайке скучающих школьниц Место, Где Обитают Книги.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Он также принимал приглашения на разовые выступления. Одно из таких выступлений в Женском Клубе было прервано из-за нервного срыва, явившегося следствием уединенных напряженных занятий и подавленных желаний.

Женский Клуб. Дородная матрона, миссис Нэнси Уитман (карточка с именем приколота к ее груди), поднимается над графином, чтобы представить выступающего.

МИССИС УИТМАН: Прежде чем вы познакомитесь с нашим сегодняшним выдающимся гостем, вы будете рады узнать, что в следующую пятницу перед нами выступит знаменитый психиатр Джон Рэй, который расскажет нам о сексуальном символизме гольфа.

(Аплодисменты.)

А сегодня у нас в гостях доктор Гумберт, многие годы проживший в очень континентальном окружении. Он сейчас расскажет нам о романтической поэзии. Просим, доктор Гумберт.

Собравшиеся дамы рассматривают гостя — различные выражения сменяются на их эластичных лицах: некоторые лица полные, но, как в кривом зеркале, они вытягиваются восьмерками и распадаются на части, другие – худые и вытянутые, но у их владелиц бездонные декольте, третьи сливаются с плотью обнаженных бугристых рук или превращаются в восковые фрукты в претенциозных вазах.

ЗАПИНАЮЩИЙСЯ ГОЛОС ГУМБЕРТА: Позвольте мне проиллюстрировать предмет моего выступления примером из стихотворения Эдгара По, в котором… в котором…

Лектор, если не обращать внимания на зыбь и пару оптических помех, теперь виден отчетливо.

ГУМБЕРТ: Я заложил нужное место закладкой, но она, по-видимому, выпала. Кому-то придется когда-нибудь собрать все потерянные нами закладки. Но я уверен, что стихотворение было в этой книге. О Боже мой, Боже мой…

Он лихорадочно роется в книге в поисках искомой цитаты.

ГУМБЕРТ: (покрытый росистым потом) Эта антология считается очень полной. Здесь должен быть указатель. Вот и он, вот и он. Ну же, я должен найти это стихотворение. Оно непременно должно быть здесь. Начинается на «Н»: н, и, м. Н, и, м. Н, и, м… Ну да, я уверен, что начинается на «Н», как «Аннабелла».

ПРИХОДЯЩИЙ НА ПОМОЩЬ ГОЛОС: Название или первая строка?

ГУМБЕРТ: Не надо вопросов. Это неприятно. Термин, который я хочу объяснить, – «нимфетка».

ШЕПОТ СРЕДИ ПУБЛИКИ: Что? Как? Что он сказал?

ГУМБЕРТ: В сущности, мне не так уж нужна эта глупая книга. Глупая книга, поди прочь!

(Отшвыривает ее в сторону.)

Итак, термин этот – «нимфетка». Я намерен изложить следующую мысль. В возрастных пределах между девятью и четырнадцатью годами встречаются девочки, которые для некоторых очарованных странников, вдвое старше их, обнаруживают истинную свою сущность – сущность не человеческую, а нимфическую, другими словами, демонскую; и этих маленьких избранниц я предлагаю именовать так: нимфетки.

Он говорит очень громко, почти кричит, и среди публики поднимается ропот.

ГУМБЕРТ: Позвольте мне закончить, дамы. Спрашивается: в этих возрастных пределах все ли девочки нимфетки? Разумеется нет. Иначе одинокий странник давно бы сошел с ума. Но и красота тоже не служит критерием. Я говорю о той сказочно-странной грации, той неуловимой, переменчивой, душеубийственной, вкрадчивой прелести, которые отличают маленького демона от заурядных смазливых круглолицых детей с животиками и косичками. Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей… Тише!

Его слушатели постепенно оправляются от состояния оцепенелого изумления.

ГУМБЕРТ: Да, лишь безумец может распознать – мгновенно, о, мгновенно – по неизъяснимым приметам: по кошачьему очерку скул, по тонкости и шелковистости членов и еще по другим признакам, перечислить которые мне не позволяют отчаяние, стыд, слезы неж… неж… нежности…

Перекошенные лица почтенных дам, с их обильной, зрелой, резиновой плотью, окружают и заслоняют Гумберта.

ГУМБЕРТ: Да, мы ежимся и хоронимся, но в наших снах содержится колдовство, о котором никогда не узнает нормальный мужчина. В самом деле, какова, на взгляд Эдгара По, была мать его юной невесты, мамаша Клемм? О, как отвратительны для любителя нимфеток взрослые женщины! Не приближайтесь ко мне! Уберите руки! Мне плохо… мне…

Падает в обморок.

Приемная в психиатрической лечебнице. Гумберт, в викуньевом пальто, просит принять его.

ГУМБЕРТ: Я пришел, оттого что нуждаюсь в помощи.

ПЫШНОТЕЛАЯ СЕКРЕТАРША: И я уверена, вы ее получите. Вы заполнили обе эти формы? Хорошо.

ГУМБЕРТ: Должен сказать, что я отлично знаю, в чем состоит подлинная причина моего недуга. Все, что мне нужно, это душевный покой. Не лечение, а отвлечение.

СЕКРЕТАРША: Доктор Рэй с вами отлично поладит.

ГУМБЕРТ: Дело в том, что я не нуждаюсь в лечении, поскольку я неизлечим…

СЕКРЕТАРША: Да что вы! Всё и вся можно вылечить. Уж поверьте.

ГУМБЕРТ: Ну хорошо, как бы там ни было, я не желаю излечиваться. В чем я действительно нуждаюсь, очень нуждаюсь, – это в определенном смысле отвлечении внимания, в некотором умственном умиротворении.

СЕКРЕТАРША: Наша трудовая терапия обеспечивает нашим пациентам много приятных знакомств и разрядку.

ГУМБЕРТ: Я имею в виду, что в моем сознании есть нечто, что отравляет все остальное. Я знаю, это «нечто» нельзя из него устранить совершенно, но что если его власть можно как-нибудь ослабить до разумных пределов, разбавить, так сказать?

СЕКРЕТАРША: Что ж, я уверена, что доктор Рэй сможет со всем этим разобраться. Он присоединит вас к восхитительной группе наших пациентов, по большей части выходцев из Европы. Видите эти туфли?

(Выставляет напоказ свою ногу.)

Один замечательный венгерский пациент сделал их для меня своими руками. Ну разве не прелесть?

ГУМБЕРТ: Пожалуйста, скажите доктору Рэю, что я хотел бы иметь отдельную палату. И еще: мне необходим полный покой и тишина.

СЕКРЕТАРША: Что вы, я не могу согласиться с вами. Я думаю, что тишина – это ужасно. Позвольте мне попробовать вас убедить.

Кабинет доктора Рэя.

ГОЛОС ДОКТОРА РЭЯ: Вот так случилось, что в частной клинике, где он провел три недели, я познакомился с Гумбертом. Пациент отказался открыть причину своего расстройства, но было ясно, что он нуждался в отдыхе и тишине. Успокоительные средства вкупе с режимом, обеспечивающим душевный покой, привели к значительному улучшению его состояния. Один его знакомый, у которого был двоюродный брат, владевший очаровательным домом на берегу прекрасного озера в Рамздэле, посоветовал ему пожить там все лето на лоне природы, перед тем как отправиться на запад, в университет, который пригласил его преподавать.