Текст книги "150 000 000"
Автор книги: Владимир Маяковский
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Динамитом плюет
и рыгает о нем,
рыжий весь,
и ухает ухарево.
Посмотришь в ширь -
иоркширом иоркшир!
670 А длина -
и не скажешь какая длина,
так далеко от ног голова удалена!
То ль заряжен чем,
то ли с присвистом зуб,
что ни звук -
бух пушки.
Люди – мелочь одна,
люди ходят внизу,
под ним стоят,
680 как избушки.
Щеки ж
такой сверхъестественной мякоти,
что сами просятся -
придите,
лягте.
А одежда тонка,
будто вовсе и нет -
из тончайшей поэтовой неги она.
Кальсоны Вильсона
690 не кальсоны – сонет,
сажени из ихнего Онегина.
А работает как!
Не покладает рук.
Может заработаться до см_е_рти.
Вертит пальцем большим
большого вокруг.
То быстрей
то медленней вертит.
Повернет -
700 расчет где-нибудь
на заводе.
Мне
платить не хотят построчной платы.
Повернет -
Штраусы вальсы заводят,
золотым дождем заливает палаты.
Чтоб его прокормить,
поистратили рупь.
Обкормленный весь,
710 оп_о_енный.
И на случай смерти,
не пропал чтоб труп,
салотопки стоят,
маслобойни.
Все ему
американцы отданы,
и они
гордо говорят:
я -
720 американский подданный.
Я -
свободный
американский гражданин.
Под ним склоненные
стоят
его услужающих сонмы.
Вся зала полна
Линкольнами всякими.
Уитмэнами,
730 Эдисонами.
Свита его
из красавиц,
из самой отборнейшей знати.
Его шевеленья малейшего ждут.
Аделину
Патти
знаете?
Тоже тут!
В тесном смокинге стоит Уитмэн,
740 качалкой раскачивать в невиданном ритме.
Имея наивысший американский чин -
"заслуженный разглаживатель дамских морщим",
стоит уже загримированный и в шляпе
всегда готовый запеть Шаляпин.
Паркеты песком соря,
рассыпчатые от старости стоят профессора.
Сам знаменитейший Мечников
стоит и снимает нагар с подсвечников.
Конечно,
750 ученых
сюда
привел
теорий потоп.
Художников
какое-нибудь
великолепнейшее
экольдебозар.
Ничего подобного!
Все
700 сошлись,
чтоб
ходить на базар.
Ежеутренне
все эти
любимцы муз и слав
нагрузятся корзинами,
идут на рынок.
и несут,
несут
770 мяс_а_,
масл_а_.
Какой-нибудь король поэтов
Лонгфелло
сто волочит со сливками крынок.
Жрет Вильсон,
наращивает жир,
растут животы,
за этажом этажи.
Небольшое примечание:
художники
780 Вильсонов,
Ллойд-Джорджев,
Клемансо
рисуют -
усатые,
безусые рожи -
и напрасно:
всё
это
одно и то же.
Теперь
довольно смеющихся глав нам.
В уме
Америку
ясно рисуете.
Мы переходим
к событиям главным.
К невероятной,
к гигантской сути.
День
800 этот
был
огнеупорный.
В разливе зноя з_е_мли тихли.
Ветр_о_в иззубренные бороны
вотще старались воздух взрыхлить.
В Чикаго
жара непомерная:
градусов 100,
а 80 – наверное.
810 Все на пляже.
Кто могли – гуляли себе.
А в большей части лежали даже
Пот
благоухал
на их холеном теле.
Ходили и пыхтели.
Лежали и пыхтели.
Барышни мопсиков на цепочках водили,
и
820 мопсик,
раскормленный был,
как теленок.
Даме одной,
дремавшей в идиллии,
в ноздрю
сжаревший влетел мотыленок.
Некоторые вели оживленные беседы,
говорили "ах",
говорили "ух".
830 С деревьев слетал пух.
Слетал с деревьев мимозовых.
Розовел
на белых шелках и кисеях.
Белел на розовых.
Так
довольно долго
все занимались
приятным времяпрепровождением.
Но уже
840 час тому назад
стало
кое-что
меняться.
Еле слышное,
разве только что кончиком души,
дуновенье какое-то.
В безветренном море
ширятся всплески.
850 Что такое?
Чего это ради ее?
А утром
в молнийном блеске
АТА
(Американское Телеграфное Агентство)
город таким шарахнуло радио:
"Страшная буря на Тихом океане.
Сошли с ума муссоны и пассаты.
На Чикагском побережье выловлены рыбы.
Очень странные,
860 В шерстях.
Носатые".
Вылазили сонные,
не успели еще обсудить явление,.
а радио
спешные
вывешивало объявления:
"Насчет рыб ложь.
Рыбак спьяну местный.
Муссоны и пассаты на месте.
870 Но буря есть.
Даже еще страшней.
Причины неизвестны".
Выход судам запретили большие,
к ним
присоединились
маленькие пароходные компа-
нийки.
Доллар пал.
Чемоданы нарасхват.
Биржа в панике.
880 Незнакомого
на улице
останавливали незнакомые -
не знает ли чего человек со стороны.
Экстренный выпуск!
Радио!
Выпуск экстренный!
"Радиограмма переврана.
Не бурь раскат.
Другое.
890 Грохот неприятельских эскадр".
Радио расклеили.
И, опровергая оное,
сейчас же
новое,
последнее,
захватывающее,
сенсационное.
"Не пушечный дым -
океанская синева.
900 нет ни броненосцев,
ни флотов,
ни эскадр.
Ничего нет.
Иван".
Что Иван?
Какой Иван?
Откуда Иван?
Почему Иван?
Чем Иван?
910 Положения не было более запутанного.
Ни одного объяснения
достоверного,
путного.
Сейчас же собрался коронный совет.
Всю ночь во дворце беспокоился свет.
Министр Вильсона
Артур Крупп
заговорился так,
что упал, как труп.
920 Капитализма верный трезор,
совсем умаялся сам Крезо.
Вильсон
необычайное
проявил упорство
и к утру
решил -
иду в единоборство.
Беда надвигается.
Две тысячи верст.
930 Верст за тысячу.
З_а_ сто.
И...
очертанья идущего
нащупали,
заметили,
увидели маяки глазастые.
Строки
этой главы,
гремите,
время ритмом роя!
В песне -
миф о героях Гомера,
история Трои,
до неузнаваемости раздутая,
воскресни!
Голодный,
с теплом в единственный градус
жизни,
как милости д_а_ренной,
950 радуюсь,
ход твой следя легендарный.
Куда теперь?
Где пеш?
Какими идешь морями?
Молнию рвущихся депеш
холодным стихом орамим.
Ворвался в Дарданеллы Иванов разбег.
Турки
с разинутыми ртами
960 смотрят:
человек -
голова в Казбек! -
идет над Дарданелльскими фортами.
Старики улизнули.
Молодые на мол.
Вышли.
Песни бунта и молодости.
И лишь
до берега вал домёл,
970 и лишь волною до мола достиг -
бросились,
будто в долгожданном сигнале,
человек на человека,
класс на класс.
Одних короновали.
Других согнали.
Пешком по морю -
и скрылись из глаз.
Других глотает морская ванна,
980 другими
акула кровавая кутит,
а эти
вошли,
ввалились в Ивана
и в нем разлеглись,
как матросы в каюте.
(А в Чикаго
ничто не сулило пока
для чикагцев страшный час.
990 Изогнувшись дугой,
оттопырив бока,
веселились,
танцами мчась.)
Замерли римляне.
Буря на Тибре.
А Тибр,
взъярясь,
папе римскому голову выбрил
и пошел к Ивану сквозь утреннюю ясь.
1000 (А в Чикаго,
усы в ликеры вваля,
выступ мяса облапив бабистый, -
Илл-ля-ля-!
Олл-ля-ля! -
процелованный,
взголённый,
разухабистый.)
Черная ночь.
Без звездных фонарей,
1010 К Вильсону,
скользя по водным массам,
коронованный поэтами
крадется Рейн,
слегка посвечивая голубым лампасом.
(А Чикаго
спит,
обтанцован,
опит,
рыхотелье подушками выхоля.
1020 Синь уснула.
Сопит.
Море храпом храпит.
День встает.
Не расплатой на них ли?)
Идет Иван,
сиянием брезжит.
Шагает Иван,
прибоями брызжет.
Бежит живое.
1030 Бежит, побережит.
Вулканом мир хорохорится рыже.
Этого вулкана нет на
составленной старыми географами карте.
Вселенная вся,
а не жалкая Этна,
народов лавой брызжущий кратер -
Ревя несется
странами стертыми
живое и мертвое
1040 от ливня лав.
Одни к Ивану бегут
с простертыми
руками,
другие – к Вильсону стремглав.
Из мелких фактов будничной тины
выявился факт один:
вдруг
уничтожились все середины -
нет на земле никаких середин.
1050 Ни цветов,
ни оттенков,
ничего нет -
кроме
цвета, красящего в белый цвет,
и красного,
кровавящего цветом крови.
Багровое все становилось багровей.
Белое все белей и белее.
Иван
1060 через царства
шагает по крови,
над миром справляя огней юбилеи.
Выходит, что крепости строили даром.
Заткнитесь, болтливые пушки!
Баста!
Над неприступным прошел Гибралтаром.
И мир
океаном Ивану распластан.
(А в Чикаго
1070 на пляже
выводок шлюх
беснованием моря встревожен.
Погоняет время за слухом слух,
отпустив небылицам вожжи.)
Какой адмирал
в просторе намытом
так пути океанские выучит?!
Идет,
начиненный людей динамитом.
1080 Идет,
всемирной злобою взрывчат.
В четыре стороны расплылось
тихоокеанское лоно.
Иван
без карт,
без компасной стрелки
шел
и видел цель неуклонно,
как будто
1090 не с моря смотрел,
а с тарелки.
(А в Чикаго
до Вильсона
докатился вал,
брошенный Ивановой ходьбою.
Он боксеров,
стрелков,
фехтовальщиков сзывал,
чтобы силу наяривать к бою.)
1100 Вот т_а_к открыватели,
так Колумбы
сияли,
когда
Ивану
до носа -
как будто
с тысячезапахой клумбы -
земли приближавшейся запах донесся.
(А в Чикаго
1110 боксеров
распирает труд.
Положили Вильсона наземь
и...
ну тереть!
Натирают,
трут,
растирают силовыми мазями.)
Сверльнуло глаз_а_ маяка одноглазье -
и вот
1120 в мозги,
в глаза,
в рот,
из всех океанских щелей вылазя,
Америка так и прет и прет.
Взбиралась с разбега верфь на верфь.
На виадук взлетал виадук.
Дымище такой,
что, в черта уверовав,
идешь, убежденный,
1130 что ты в аду.
(Где Вильсона дряблость?
Сдули!
Смолодел на сорок годов.
Животами мышцы вздулись.
Ощупали.
Есть.
Готов.)
Доходит,
пеной волну опеня,
1140 гигантам домам за крыши замча,
на берег выходит Иван
в Америке,
сухенький,
даже ног не замоча.
(Положили Вильсону последний заклеп
на его механический доспех,
шлем ему бронированный возвели на лоб,
и к Ивану он гонит спех.)
Чикагцы
1150 себя
не любят
в тесных улицах пл_о_щить.
И без того
в Чикаго
площади самые лучшие.
Но даже
для чикагцев непомерная
площадь
была приготовлена для этого случая.
1160 Люди,
место схватки орамив,
пускай непомерное! -
сузили в узел.
С одной стороны -
с горностаем,
с бобрами,
с другой -
синевели в замасленной блузе.
Лошади
1170 в кашу впутались
в ту же.
К бобрам -
арабский скакун,
к блузам -
тяжелые туши битюжьи.
Вздымают ржанье,
грозят рысаку.
Машины стекались, скользя на маз_и_.
На классы разбился
1180 и вывоз
и ввоз.
К бобрам
изящный ушел лимузин,
к блузам
стал
стосильный грузовоз.
Ни песне,
ни краске не будет отсрочки,
бой вас решит – судия строгий.
1190 К бобрам -
декадентов всемирных строчки.
К блузам -
футуристов железные строки.
Никто,
никто не избегнет возмездья -
звезде,
и той
не уйти.
К бобрам становитесь,
1200 генералы созвездья,
к блузам -
миллионы Млечного пути.
Наружу выпустив скованные лавины,
земной шар самый
на две раскололся полушарий половины
и, застыв,
на солнце
повис весами.
Всеми сущими пушками
1210 над
площадью объявлен был
"чемпионат
всемирной классовой борьбы!"
В ширь
ворота Вильсону -
верста,
и т_о_ он
боком стал
и еле лез ими.
1220 Сапожищами
подгибает бетон.
Чугунами гремит,
жел_е_зами.
Во Ивана входящего вперился он -
осмотреть врага,
да нечего
смотреть -
ничего,
хорошо сложён,
1230 цветом тела в рубаху просвечивал.
У того -
револьв_е_ры
в четыре курка,
сабля
в семьдесят лезвий гнута,
а у этого -
рука
и еще рука,
да и та
1240 за пояс ткнута.
Смерил глазом.
Смешок по усам его.
Взвил плечом шитье эполетово:
"Чтобы я -
о господи! -
этого с_а_мого?
Чтобы я
не смог
вот этого?!"
1250 И казалось -
растет могильный холм
посреди ветров обвываний.
Ляжет в гроб,
и отныне
никто,
никогда,
ничего
не услышит
о нашем Иване.
1260 Сабля взвизгнула.
От плеча
и вниз
на четыре версты прорез.
Встал Вильсон и ждет -
кровь должна б,
а из
раны
вдруг
человек полез.
1270 И пошло ж идти!
Люди,
дома,
броненосцы,
лошади
в прорез пролезают узкий.
С пением лезут.
В музыке.
О горе!
Прислали из северной Трои
1280 начиненного бунтом человека-коня!
Метались чикагцы,
о советском строе
весть по оторопевшим рядам гоня.
Товарищи газетчики,
не допытывайтесь точно,
где была эта битва
и была ль когда.
В этой главе
в пятиминутье всредоточены
бывших и не бывших битв года.
Не Ленину стих умиленный.
В бою
славлю миллионы,
вижу миллионы,
миллионы пою.
Внимайте же, историки и витии,
битв не бывших видевшему перипетии!
"Вставай, проклятьем заклейменный" -
радостная выстрелила весть.
1300 В ответ
миллионный
голос:
"Готово!"
"Есть!"
"Боже, Вильсона храни.
Сильный, державный", -
они
голос подняли ржавый.
Запела земли половина красную песню.
1310 Земли половина белую песню запела.
И вот
за песней красной,
и вот
за песней за белой -
тараны затарахтели в запертое будущее,
лучей щетины заскребли,
замели.
Руки разрослись,
легко распутывающие
1320 неведомые измерения души и земли.
Шарахнутые бунта веником
лавочники,
не доведя обычный торг,
разбежались ошпаренным муравейником
из банков,
магазинов,
конторок.
На толщь душивших набережных и дамб
к городам
