Текст книги "Кыся 3: Кыся в Америке"

Автор книги: Владимир Кунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Владимир Кунин
Кыся 3: Кыся в Америке

Предисловие кота Мартына к третьей части его жизнеописаний под общим названием «Кыся»

Когда я узнал, что В. Кунина уговорили писать третью книгу обо всех моих дальнейших заморочках, в которые я постоянно влипаю и которые, кстати сказать, могли бы произойти с любым уважающим себя Котом, не сидящим на собственной жопе в домашней теплоте и пресности, а живущим нормальной, активной половой и общественной жизнью, я, честно говоря, засомневался – а потянет ли старик Кунин эту третью часть?..

С первыми двумя его, слава Богу, как-то пронесло. И то к концу второй части было уже заметно, что Автор малость подвыдохся. Явно проглядывало желание побыстрее свести концы с концами и как можно быстрее закончить всю эту хреновину, в которую его всяческими авансами, посулами и многократными совместными поддачами втравил друг-приятель Кунина – Александр Житинский.

Я лично с А. Житинским никогда не сталкивался, но мой Человек Шура Плоткин несколько раз с почтением упоминал его имя среди ленинградских писателей. И кажется, где-то вместе с ним даже выпивал и закусывал. Тогда еще был Ленинград и Житинский был Писателем. Теперь Ленинград стал Санкт-Петербургом, а Житинский – Издателем.

Но если с А. Житинским я знаком лишь косвенно: то с В. Куниным за время работы над первыми двумя частями "Кыси" я познакомился достаточно хорошо. И поэтому на третью часть "Кыси" больших надежд я не возлагал.

Старик сам не раз говорил, что сегодня в рыночной чести и нарасхват идет тот вид литературы, куда он никак не может вписаться. То есть, дескать, может, но не хочет. Но я-то подозреваю, что уже и не может..

Да и чего ждать от Человека, который тридцать лет подряд сочинял для СОВЕТСКОГО кино этакие СОВЕТСКИЕ Сказочки, очень похожие на Правду? А я слышал, как мой любимый Шура Плоткин по пьянке пытался втолковать одному типу, что успех СОВЕТСКОГО писателя или киносценариста В ТО ВРЕМЯ определялся именно по этому признаку: похожа твоя Сказочка на Правду, а твоя Правда на Сказочку – живи относительно спокойно. Не похожа – пеняй на себя.

Хотя иногда, признавал справедливый Шура, вдруг КТО-ТО, КОМУ ПОЛОЖЕНО, углядывал в якобы невинной Сказочке истинную Правду, и тогда сочинителю приходилось так кисло, что лучше об этом и не вспоминать! Не приведи Господь.

Это сейчас каждый пишет что хочет. Сейчас можно кого угодно обгадить – хоть самого Президента. И ничего тебе не будет. В лучшем случае – набьют морду, в худшем – пристрелят. А так – дерзай, твори, выдумывай, пробуй! Полная свобода творчества. Абсолютная отвязанность..

И конечно, сильно пожилому Человеку окунаться во всю эту мутотень жутко неохота. Тем более что сейчас, как говорил Житинский, книжки нужно сочинять максимально быстро – на одном дыхании. А Кунин мудохается с каждой страницей так, что даже меня распирает от бешенства! Уж чего проще – я же тебе все рассказываю, ты только успевай записывать. Какого хрена ты все время что-то переделываешь, переписываешь, перепридумываешь?!

Стоп, стоп! Последнее слово – очень даже неточное. "Перепридумывать" он ничего не мог, так как (надо отдать старику должное) сам он ничего в "Кысе" не придумывал. Он честно писал все с моих слов. Но делал это до офонарения медленно!..

Ну что вы хотите, если только на поиски эпиграфа к третьей части Кунин потратил полтора месяца?! Хорошо, что Шура Плоткин когда-то мне объяснил, что такое эпиграф. Он к своим статьям и рассказам эти эпиграфы выуживал из одной маленькой зачуханной книжечки, которая у него вечно валялась на столе и всегда была под руками. Она у меня и сейчас будто перед глазами:

«..НЕВЕРОЯТНО? НО ФАКТ!»

Издательство ЦК ЛКСМ Узбекистана "Еш гвардия".

Ташкент, 1971 год.

Тираж 75000

Цена 33 копейки.

А там что ни строка – то эпиграф к чему угодно! Когда Шура читал мне эту книгу, мы с ним всегда так смеялись!

Я и по сей день помню оттуда несколько разных хохмочек. Например, чем не эпиграф к Шуриной статье о повальной эмиграции:

«..ПЕСЧАНАЯ БЛОХА ПОСЛЕ БЛУЖДАНИЙ ПО БЕРЕГУ НАХОДИТ ПУТЬ К МОРЮ, ОРИЕНТИРУЯСЬ ПО ПОЛОЖЕНИЮ ЛУНЫ».

Хотя какого черта нужно пялиться на луну, если ты уже шляешься по берегу этого моря? Тут явная неувязочка. Или неважный перевод с узбекского. Я еще тогда об этом Шуре говорил..

А вот еще один перл к очерку А. Плоткина об отделении Прибалтийских государств от России:

«..МУ – ЕДИНИЦА РАССТОЯНИЯ В ИНДИИ. ОЗНАЧАЕТ ПРЕДЕЛ СЛЫШИМОСТИ МЫЧАНИЯ КОРОВЫ».

Ну и совершенно гениальный эпиграф выдернул Шура из этой книжечки для какого-то отчета о заседании Государственной Думы:

«..НА ОСТРОВЕ ДОМИНИКА, ПРИНАДЛЕЖАЩЕМ ГРУППЕ МАЛЫХ АНТИЛЬСКИХ ОСТРОВОВ, ЖЕНЩИНЫ ГОВОРЯТ СОВСЕМ НА ДРУГОМ ЯЗЫКЕ, ЧЕМ МУЖЧИНЫ».

Однако, когда я стал пересказывать это своему приятелю по пустырю – бесхвостому Коту-Бродяге, тот сначала попытался узнать у меня, где находятся Антильские острова, и когда я с Шуриных слов сказал: «очень-очень далеко», а от себя добавил, что, наверное, где-то в районе Васильевского, Бродяга фыркнул и заявил, что у нас в России у Людей происходит почти то же самое. На хрена, дескать, переться в такую даль – к Антильским островам?

Но я не об этом. Я о том, что у моего Шуры никаких сомнений, связанных с поисками эпиграфов, никогда не было. Шура брал со стола свою удивительную книжицу "Невероятно? Но факт!" и дергал оттуда изречение на любой случай жизни.

Кунин же был вдвое старше моего Шуры, и той легкости в принятии решений, которой обладали мы с Плоткиным, у него, конечно, не было: возраст – процесс, к сожалению, уже необратимый..

Следуя моему совету заглянуть в эту замечательную узбекскую книжечку, В. Кунин честно перелопатил ее от корки до корки, но для третьей части "Кыси" так ничего оттуда и не выскреб. А без этого дурацкого эпиграфа не мог сдвинуться с места и все время врал Житинскому по телефону, что уже вовсю начал писать "Кысю" номер три.

Помог случай. В. Кунин со своей женой Ирой (кстати, прекрасная тетка, и старик совершенно справедливо посвятил ей первые две части "Кыси"…) были как-то в ночном варьете и познакомились там с пареньком, написавшим довольно забавную повестушку. Писал он ее вместе со своим приятелем.

Кунину очень понравилось, что проза там перемежается со стихами. А две стихотворные строки ему особенно приглянулись. Не скрою: мне – тоже.

Через несколько дней Кунин позвонил этому пареньку и попросил разрешения взять эту пару строк в качестве эпиграфа к третьей части "Кыси". Паренек был польщен, мы с Куниным получили эпиграф и наконец начали действительно работать.

Эпиграф, по-моему, получился очень пристойный:

ДАВАЙТЕ ПЫТАТЬСЯ ДЕРЖАТЬСЯ ДРУГ ДРУГА

В НЕПРОЧНЫХ ПРЕДЕЛАХ ПОРОЧНОГО КРУГА..

Кто не согласен со мной, пусть ни на секунду не забывает, что при всех моих Неоспоримых Достоинствах я все-таки – КОТ, и не Наше Кошачье дело оценивать художественный уровень Вашей литературы. Тем более что я даже читать не умею. Мне всегда Шура Плоткин все читал вслух.

Зато слух у меня – дай вам Бог каждому! Может быть, вы бы меньше глупостей в жизни делали.

Мне лично эти стишата на слух очень даже понравились.

Теперь по поводу всяческих "умных" и "ученых" выражений и высказываний, которые могут любого, даже самого доброжелательного Читателя настроить на недоверчиво-скептический лад. Дескать, откуда это обычный ленинградский, дворовый и абсолютно беспородный КОТ может с такой легкостью чего-то там цитировать, опираться на труды всемирно известных биологов и вообще – РАССУЖДАТЬ?!

Так вот, любой самый недоверчивый Читатель должен быть и справедливо-внимательным Читателем. Тогда он обнаружит в первых двух частях "Кыси", а потом и в третьей части (если, конечно, старик В. Кунин осилит эту третью часть), что я, КОТ МАРТЫН, в течение шести лет своей жизни воспитывался и вращался в кругу, прямо скажем, интеллигентном и незаурядном. Я имею в виду Шуру и его наиболее пристойных приятелей. Это во-первых.

А во-вторых, заметьте, я каждый раз совершенно сознательно и честно ссылаюсь на истинных Авторов той или иной фразы, которая может у таких Читателей вызвать состояние недоверчивости и раздражения. Чуть ли не на каждой странице я без устали повторяю: "…как сказал бы Шура Плоткин", "…как обычно говорил Водила…", "…по выражению Фридриха фон Тифенбаха".

То есть я и не собираюсь напяливать на себя венок этакого фантасмагорического всезнайства. Я открыто опираюсь на первоисточник: это почти всегда Человек, которого я люблю и которому доверяю. А мне, в большинстве случаев, на Людей очень и очень везло. За редкими исключениями, как вы сами, наверное, сумели заметить по первым двум частям "Кыси".

Да! И еще… Хорошо, что вспомнил!

За все неприличные выражения и матерные ругательства ответственность несу только Я. Старик Кунин тут абсолютно ни при чем. Он с самого начала был против мата. Ну, трудно, трудно перестроиться пожилому Человеку!

Но я доказал ему всю необходимость этих слов в нашем тексте.

Я сразил его всего одним, но очень точным утверждением моего Шуры Плоткина, что если в вашей книге все ваши герои – и шоферюги, и милиция, и пьяненькие интеллигенты, и матросня, и еще черт-те кто, о ком вы рассказываете, – будут разговаривать элегантным, аристократическим языком академика Лихачева, ваши Читатели не поверят ни единому вашему слову.

Должен признаться, что я и понятия не имею, кто такой академик Лихачев. Но зато я хорошо знаю Шуру Плоткина. А Шура зря не скажет..

Теперь о соблюдении формы подобных предисловий…

Как мне сказал тот же В. Кунин, в такого рода обращениях к Читателям необходимо принести благодарность всем, кто тебе хоть чем-то, но помог.

Поэтому, следуя совету старика Кунина, я хотел бы в самом начале книжки (если она, конечно, состоится!..) поблагодарить всех, живущих на пути в Америку и внутри ее Соединенных Штатов:

ЕФИМА ЗАКОНА, БОРИСА МОГИЛЕВСКОГО, АЛЕКСАНДРА ГРАНТА, АЛЕКСАНДРА НИКИТИНА, АЛЕКСАНДРА ПРИВАЛОВА, МАРИАННУ ШАТЕРНИКОВУ, ДЖЕКА ПИНСКИ

С уважением КОТ МАРТЫН. Или, если вам так удобнее, просто – КЫСЯ.

Кыся в Америке

Давайте пытаться держаться друг друга

В непрочных пределах порочного круга

Миша Валигура и Миша Юдоеский

На следующее утро я, слава Богу, никем не замеченный, аккуратненько покинул свой инструментальный ящик, выполз из-под ремонтного верстака, просквозил через все машинное отделение, быстренько отыскал противопожарный ящик с песком и мгновенно но сделал все свои, сами понимаете какие, дела. Они из меня буквально рвались наружу!

Я тщательно все закопал передними лапами поглубже, притоптал задними и отметил про себя, что ничего лучшего, чем наш обычный русский противопожарный песочек, для таких Кошачьих дел Человечество не придумало.

На иностранных судах я не плавал и поэтому не имею понятия, чем они там тушат свои пожары. Но, повторяю, когда за бортом плещет вода и этим своим звуком дико провоцирует и усиливает твое желание немедленно опорожнить себя, – дороже ящика с песком, с моей точки зрения, ничего даже и вообразить нельзя!

Поэтому, что бы там ни говорили, будто во времена Советской власти все было плохо и неправильно, я, Кот Мартын, в просторечье – "Кыся", от имени всего нашего Вида, тем или иным извивом судьбы оказавшегося на Российском плавающем средстве в открытом море, совершенно искренне восклицаю:

– Да здравствуют наши Советские пожарники – самые мудрые пожарники во всем мире!!!

Я, правда, никогда рядом с Пантерой не гадил, но подозреваю, что не ошибусь, если в этот восторженный хор я включу и наших более крупных Родственников.

Потом я привел себя в максимальный порядок – умылся, прилизался, пригладился и придал своей исполосованной хамской роже относительно интеллигентно-благожелательное выражение. На счет своей внешности у меня никогда никаких заблуждений не было. Чего Бог не дал – того не дал. Зато Он вознаградил меня целым рядом других совершенно замечательных качеств. Ими я и беру.

И вот с этим, слегка фальшивым, выражением на собственной харе я и отправился представляться Капитану.

Тут я решил свято выполнить последнее напутственное указание старого жучилы и лихоимца – Кота Санкт-Петербургского Торгового Порта. Уж кто-кто, а в таких штуках-дрюках, как правила соблюдения субординации, умение верно держаться на поверхности элементарных общественно полезных взаимоотношений, Кот Торгового

Порта соображал не хуже Дейла Карнеги. Иначе этого взяточника и прохиндея (Кота, естественно!..) уже давно выставили бы пинком под хвост за ворота Порта.

Шура Плоткин как-то читал мне выдержки из книги этого Карнеги и, помню, все жаловался, что никак не может в нужный момент заставить себя (в собственное же благо) следовать советам Дейла. Хотя, отчетливо вспоминаю сейчас, в книге этого мужика было несколько очень толковых мыслишек..

Вычислить Капитана было плевое дело.

Дело в том, что ночью мой сладкий сон в ящике был прерван тем, что КТО-ТО спустился в машинное отделение и, перекрывая шум двигателей, начальственно гаркнул:

– Привет, маслопупы!

Как я потом выяснил, "маслопупы" и "мотыли" были узаконенными кличками для машинных команд на всех судах Российского флота. Ну, вроде как я – Кыся..

– Привет, маслопупы! – прокричал этот неведомый мне тип, и я сразу же почуял, как в густой и теплый воздух машинного отделения, наполненного запахами перегоревших масел, раскаленного металла, пропотевших человеческих тел и старых кроссовок, тоненькими незримыми нитями стали неожиданно вплетаться запахи "Данхилла" – сигарет, которые всегда курил мой дорогой мюнхенский друг Фридрих фон Тифенбах, запах хорошего одеколона, очень напоминающий одеколон профессора фон Дейна, и чего-то неуловимо женского… Так всегда пахло от Шуры Плоткина, когда он возвращался домой от какой-нибудь барышни. Или когда какая-нибудь барышня уходила от нас, оставляя мне измочаленного Шуру, пропахшего ее запахом.

– Александру Ивановичу – пламенный с кисточкой!

– Привет, Кэп!..

– Салют, Мастер! – услышал я из своего ящика под верстаком.

– Как дела, дед? – спросил Александр-ИвановичКэп-Мастер.

– Нормально, капитан, – ответил чей-то дед, и я понял, что Александр Иванович-Кэп-Мастер и есть тот самый Капитан, которому я обязан представиться и постараться понравиться с первой же секунды нашего знакомства.

А то, что "Дед" – это просто кличка старшего механика тридцати лет от роду, это я понял только на следующий день.

Но сейчас выскакивать из своего инструментального ящика и начать раскланиваться перед Капитаном и вытрющиваться, стараясь изо всех сил понравиться ему, на глазах у всей машинной команды – было бы, по меньшей мере, идиотизмом. А ну как ему захочется при подчиненных проявить всю свою безраздельную власть в открытом море и он прикажет вышвырнуть меня с судна к едрене-фене?! Или я ему со своим рылом вообще не покажусь?.. Я ведь, как говорится, НА ЛЮБИТЕЛЯ. Что тогда?..

Ну уж херушки, как сказал бы мой замечательный кореш Водила. Знакомиться будем с глазу на глаз. Это всегда слегка уравнивает шансы. Намного выгоднее и безопаснее. Я рисковать не имею права. Мне в Нью-Йорк нужно попасть – кровь из носу. Тут я не только о себе должен думать – там Шура меня ждет. А это вам – не хвост собачий..

Я постарался запомнить все запахи Капитана, свернулся калачиком и снова задремал.

А уже утром я сделал все то, с чего начал свой рассказ.

Когда я говорил, что отыскать Капитана-Александра-Ивановича-Кэп-Мастера было для меня плевым делом, я ничуть не преувеличивал. В моем активе были все его характерные запахи, и они служили мне той путеводной звездой, профессиональное использование которой было дано мне от рождения, как абсолютное зрение в кромешной темноте и как уйма других потрясающих Котово-Кошачьих качеств, так выгодно отличающих нас от всех остальных живых существ.

Основная трудность была для меня – преодоление многочисленных корабельных дверей: высоченные металлические пороги, автоматически защелкивающиеся замки и невероятной тяжести железные двери, которые так просто, лапой, не откроешь.

Поэтому у каждой двери приходилось подолгу ждать, пока кому-нибудь из команды не понадобится пройти именно в эту дверь, и нужно было успеть незаметно юркнуть вослед этому типу.

И чертова уйма лестниц! А так как я начал свое путешествие по судну снизу – из машинного отделения, то, пока я, по следу Капитанских запахов, добрался до верхнего коридора, все эти двери и лестницы меня просто вымотали. Не физически. Нервно.

Тут еще, на мою беду, когда мне казалось, что я уже почти достиг цели, Капитанско-Александр-Ивановические-Кэп-Мастерские запахи стали неожиданно раздваиваться! Часть из них ровным потоком влекла меня к центральной двери этого коридора, откуда раздавались голоса и команды, а вторая часть уводила меня вниз – не к той лестнице, по которой я сюда поднялся, а к другой, коротенькой лесенке, вправо от этих центральных дверей.

Должен признаться, что на мгновение я растерялся. Однако, на мое счастье снизу, вдруг примчался какой-то мужик в сапогах, комбинезоне и вязаной шапочке и постучал в эту дверь.

Дверь отворилась, и оттуда высунулся молоденький паренек в свитере и огромной фуражке.

– Чиф, Мастер на мостике? – спросила вязаная шапочка у огромной фуражки.

– Чего ему тут делать? – ответила фуражка шапочке. – Он на мостике всю ночь проторчал. Имеет право человек отдохнуть после вахты?!

И я понял, что Капитана за-этими дверями нет.

Тип в сапогах, комбинезоне и шапочке ссыпался вниз по большой лестнице, а я прямиком направился к маленькой, короткой.

Спустившись на несколько ступенек вниз, я увидел в тупичке дверь с красивой золотой табличкой, на которой что-то было написано. Концентрация Капитанских запахов в этом тупичке была максимально сильной.

Но самое замечательное, что еле уловимый элемент женских запахов, который я с трудом различил ночью, лежа в инструментальном ящике под ремонтным верстаком машинного отделения, здесь ощущался столь явственно, что я даже слегка обалдел!

Кроме того, из-за двери я услышал хриплое мужское дыхание и очень ритмичные слабенькие женские повизгивания, не оставляющие никаких сомнений в действиях, совершаемых за этой дверью.

Ручаюсь, что никто из Людей даже шороха не услышал бы из-за такой двери. А я услышал!

И вдруг сам так завелся, что в башку мне полезли десятки Кошек, которых я когда-либо трахал!.. Не говоря уже о моей верной немецкой подружке – Карликовой пинчерихе Дженни, которую, вопреки всей зоологической науке о несмешении Видов, я хотел в любое время дня и ночи!

Я даже вспомнил Оттобруновскую Лисичку, впоследствии шлявшуюся ко мне в Грюнвальд и которую я "оприходовал" (Водилино выраженьице!..) со смертельным риском для собственной жизни.

Весь краткий и суматошный период своего пребывания в таком родном и таком чужом городе (как заметил с кривой ухмылкой мой новый приятель милиционер Митя, "Санкт-Петербург – столица Ленинградской области…") я находился в совершеннейшем оцепенении и состоянии непроходящей, чудовищной, разрушительной усталости.

Особенно с того момента, когда получил пинок в бок от какого-то Жлоба из НАШЕГО ДОМА и узнал, что в НАШЕЙ КВАРТИРЕ ЖИВУТ ЧУЖИЕ ЛЮДИ. А Шура – в Америке..

И если я еще хоть что-то пытался делать, как-то трепыхался и в отчаянии, собрав остатки своих сил, сумел растормошить Водилу и вернуть его к сознательной жизни, то уже провожаемый Котом Торгового Порта на судно – я ничего не соображал. Будто меня всего изнутри выскребли, будто раздавили, размазали и кто-то за меня переставляет мои лапы. Сил не было настолько, что я впервые в жизни не мог поднять свой хвост, жалко и нелепо волочившийся за мной по грязным ступеням корабельного трапа.

И только Шура Плоткин, приснившийся мне в окружении американских Кошек-сексопилок, как-то вдохнул в меня надежду на то, что еще далеко не все потеряно..

Теперь, прячась за дверью Капитанской каюты, я жадно прислушивался к доносящимся до меня звукам и чувствовал, что силы мои восстанавливаются, хвост непроизвольно и самостоятельно хлещет меня по вздувшимся от желания бокам.

Ах, Кошечку бы мне какую-нибудь сейчас сюда! Любую! Даже самую завалященькую!..

Я бы ей показал "небо в алмазах", как говорил Шура Плоткин, совершенно не имея в виду ни "небо", ни "алмазы".

Но, как изредка замечал умнейший и интеллигентнейший Фридрих фон Тифенбах, "все в жизни имеет свое логическое завершение".

Кончил хрипло дышать и Капитан-АлександрИванович-Кэп-Мастер. Всхрапнул коротко, будто жеребец, и кончил. В последний раз тихонько взвизгнула обладательница женских запахов.

А потом я услышал негромкий разговор в Капитанской каюте.

Это мог услышать только Я! Никто из Людей, даже вплотную приложив ухо к этой двери, никогда не услышал бы ни единого слова.

Мне же казалось, что я даже вижу, как Женщина моется в душе, а Капитан-Александр-Иванович-КэпМастер закуривает свой "Данхилл" и натягивает на себя голубой "адидасовский" тренировочный костюм. Я только лиц не мог разглядеть…

– А в городе ни разу не позвонил… – огорченно проговорила Женщина.

– В городе у меня семья, – спокойно сказал ей Капитан. – Дочь-невеста, сын-придурок и жена.

– А я как же?..

– Ты кто по судовой роли?

– Буфетчица.

– Так, какие проблемы?

– Бедная я, бедная… – горько сказала Женщина.

– Ты бедная?! – презрительно переспросил Капитан. – Я в Питере с женой – всего десять дней, а с тобой в море – четыре месяца. Потом – неделю дома и на полгода с тобой в рейс. И так уже третий год. Так кто из вас беднее – ты или моя жена?

Женщина промолчала.

– И кстати! Еще одного таракана увижу в каюткомпании – спишу с судна, к чертовой матери. Ясно?

– Да… Мне идти?

– Иди.

Дважды повернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, и из Капитанской каюты вышла молодая Женщина с припухшими глазами. Стараясь не задеть хвостом о ее ноги, я незаметно проскочил в каюту.

Тут же, на всякий случай, я спрятался за выступом какого-то шкафчика, и получилось, что я совершенно инстинктивно прошмыгнул именно туда, где меня не было видно, но сам я обрел превосходную позицию для обзора и наблюдения.

Оказалось, что Капитанская каюта состоит из двух просторных комнат. Первая, куда я влетел без спросу, была кабинетом – с письменным столом и компьютером, кожаным диваном и двумя креслами. Над диваном висела в раме под стеклом большая красочная фотография низкого, длинного парохода, уставленного железнодорожными контейнерами. Как потом выяснилось, этот пароход и был тем самым "Академиком Абрамом Ф. Иоффе", на котором я сейчас имел честь присутствовать.

Напротив же дивана, в углу, под невысоким потолком, в какой-то хитрой металлической раме висел большой телевизор.

Из кабинета была видна вторая комната – спальня. Широкая Капитанская кровать несла на себе все следы только что завершившегося, как говорил мой любезный друг Водила, "сладкого греха". Кстати, почему ЭТО у Людей называется "грехом" – понятия не имею.. "Сладкий" – еще куда ни шло, а вот "грех"-то тут при чем?..

Я прекрасно слышал, как в спальне Капитан наливал себе виски "Джек Дэниельс".

Именно это виски чуть ли не каждый вечер понемногу попивал в Мюнхене Фридрих фон Тифенбах, и запах "Джека Дэниельса" врезался мне в память, полагаю, до смерти.

Но вот когда Капитан-Александр-Иванович-КэпМастер, которого я за истекшие сутки только слышал, но так ни разу и не увидел, вышел наконец из спальни, – я чуть умом не тронулся!..

СО СТАКАНОМ ВИСКИ В РУКЕ ИЗ СПАЛЬНИ В КАБИНЕТ ВОШЕЛ Я!!!

Я – в Человечьем обличий, в голубом "адидасовском" тренировочном костюме, которого у меня отродясь не было, и в мягких белых тапочках без задников, которые я, естественно, никогда не ношу.

Уже не говоря о том, что я не пью виски. Тем более – "Джек Дэниельс".

И тем не менее сходство наше было поразительным! Я бы даже сказал – ПОТРЯСАЮЩИМ! От усов до разорванного левого уха. Те же самые шрамы на мордах: один – пересекающий чуть ли не всю голову до левого глаза, второй – разрубающий правую бровь, носи верхнюю губу. Все было МОЕ!.. Справедливости ради следует заметить, что и ЕГО – ТОЖЕ!

То есть, хотите – верьте, хотите – нет, но я увидел СИЛЬНО УВЕЛИЧЕННУЮ И ОЧЕЛОВЕЧЕННУЮ СОБСТВЕННУЮ КОПИЮ!!! .

Та же мощная короткая шея, та же широченная грудь, набитые мышцами ноги и руки, сила которых угадывалась даже под просторными складками голубого тренировочного костюма..

Та же мягкость походки, та же вкрадчивость и осторожность в движениях. Уже в том, как он почти беззвучно повернул ключ и запер дверь своей каюты, я просто узнал свою повадку! Будто в зеркало глядел. Только хвоста не было..

Итак, свершилось невероятное! Передо мной стоял сильный, коренастый ЧЕЛОВЕКОКОТ, или, если хотите, КОТОЧЕЛОВЕК, как две капли воды похожий на меня. Или я на него?!

Такой же жесткий, решительный, рассчетливобесстрашный, неуемный сластолюбец с обостренным ощущением ответственности за все, что ему дорого и близко, – от ЖИВЫХ СУЩЕСТВ, которых он должен защитить, и до ДЕЛА, которое он обязан выполнить.

И плевать мне на так называемую пресловутую скромность в оценках самого себя, но в этом ЧЕЛОВЕКОКОТЕ, или КОТОЧЕЛОВЕКЕ, как и во мне, во всей нашей внешней некрасивости (я имею в виду, как говорил мой Шура Плоткин, "замшелые параметры этого значения"), за грубыми наружными формами угадывалось такое внутреннее ОБАЯНИЕ, что не заметить этого было бы просто непростительно!

Да, с подобным невероятным явлением я столкнулся впервые.

И если бы ОН в эту секунду заговорил бы со мной по-нашему, ПО-ЖИВОТНОМУ, я этому ничуть бы не удивился.

Глядя на него из-за своего укрытия, наблюдая за тем, как он садится в вертящееся кресло у письменного стола, как прихлебывает виски из стакана и просматривает деловые бумаги, я понял, что с ним, с этим ОЧЕЛОВЕЧЕННЫМ моим ДВОЙНИКОМ, я просто не имею никакого права играть в разные пошлые игры и выкидывать всяческие трюки, пытаясь понравиться ЕМУ, даже ради достижения своей Главной цели – оказаться в Нью-Йорке и встретиться наконец с Шурой Плоткиным. Как бы благородно эта цель ни выглядела.

Тут разговор должен быть "на равных", и действовать необходимо только напрямую.

Я вышел из-за шкафчика, неслышно пересек кабинет и мягко вспрыгнул к нему на письменный стол.

От неожиданности он на мгновение отпрянул, что и я бы сделал на его месте. Однако он тут же взял себя в руки, взболтнул лед в стакане и сделал небольшой глоток "Джека Дэниельса", молча глядя на меня.

Я выбрал свободное местечко на его рабочем столе и сел, уставившись ему прямо в глаза. Ну ей-богу, словно собственное отражение разглядывал!..

Не знаю, просек ли он нашу поразительную похожесть, узрел ли он во мне САМОГО СЕБЯ так, как это увидел я, но, глядя на него, можно было дать хвост на отруб, что вздрючился он нервно не меньше меня. Но держался при этом – великолепно! Как я.

Уже в следующее мгновение он совершил то, что наверняка совершил бы и я. Он оставил стакан с виски на столе, подошел к небольшому холодильнику и открыл дверцу. Достал оттуда несколько ластиков нарезанной колбасы, паштет, сложил все это на тарелку, принес к столу и поставил передо мной. Затем вернулся к холодильнику, вытащил из него открытую банку сгущенного молока и вопросительно посмотрел на меня.

– Сгущенку лучше слегка разбавить водой, – сказал я ему по-Шелдрейсовски.

– Холодной или горячей? – через малюсенькую, почти незаметную, паузу спросил Он.

Я понял, что эта крохотная пауза была необходима ему для окончательного осмысления происходившего ЧУДА.

– Не очень холодной, – попросил его я.

* * *

В отличие от моего первого случайного плавания по маршруту Россия – Германия, где я, прямо скажем, был всего лишь пассажиром-нелегалом, тайно состоявшим при Водиле и его грузовике, сегодняшнее мое пребывание на «Академике Абраме Ф. Иоффе» носило совершенно иной характер.

Тогда я перемещался по воде в плавучих условиях небольшого западного города – с почти тысячей грузовых и легковых автомобилей, с магазинами, ресторанами, концертными залами, кафе и ночными барами. С казино, проститутками и бандитами всех мастей и национальностей. Плюс человек семьсот нормальных пассажиров, которые за право трехсуточного пребывания в этом движущемся по воде, комфортабельном городе заплатили какие-то громадные деньги. И еще триста пятьдесят человек команды, обслуживающих всю эту махину и получающих за это жалкие гроши.

Я даже название этого плавучего чудовища не помнил. Водила мне как-то говорил, но оно у меня из головы выскочило..

Другое дело – "Академик Абрам Ф. Иоффе".

Команда – семнадцать Человек. Пассажиров – один. Это Я.

Никаких автомобилей, ресторанов. Небольшая кают-компания с телевизором и видиком. Она же – столовая, она же – комната отдыха.

Только не воображайте, что мы такие уж маленькие. Ничего подобного! Длина – как от нашего петербургского дома до шашлычной Сурена Гургеновича. Шура говорил – там метров сто пятьдесят.

Загрузка у нас не полная. Пятьсот сорокафутовых контейнеров. С чем бы сравнить?… Ну, как полтысячи Водилиных фургонов без колес. Кстати, все цифры со слов Капитана. Я в них – ни уха ни рыла. Вот эту жуткую тяжесть и волочет на себе наш глубокоуважаемый "Академик Абрам…" Ну как его? "…Ф. Иоффе".

А над всем этим, как говорят в море, "Царь, и Бог, и Воинский начальник" – КАПИТАН-АЛЕКСАНДРИВАНОВИЧ-КЭП-МАСТЕР. Или, как некоторые еще называют его за глаза, ПАПА.

По поводу того, как мы будем называть друг друга, мы договорились с самого начала, как только я прикончил колбасу, паштет и разбавленную сгущенку.

Ему очень понравилось мое имя Мартын. Он сказал, что это прекрасное мужское имя и он будет меня звать только Мартын. Никаких Кысь! Кыся – это что-то неопределенное, сказал он. Не то Кот, не то Кошка. И годится "Кыся" разве что для каких-нибудь сугубо домашних Мусек, Пусек, Мурзиков и Барси ков, а не для такого самостоятельного Кота, как я.

Я ему тоже сказал, что если он не возражает, то буду называть его "Мастер". Ибо "Капитан" – слишком официально: я у него не служу, а всего лишь пользуюсь его гостеприимством; "Александр Иванович" – тяжеловесно и утомительно; "Кэп" – излишне фамильярно, а "Папа", извините, звучит просто пошловато. Поэтому я считаю, что "Мастер" – в самый раз.

– Отлично. Мне "Мастер" тоже больше нравится А вот откуда это у тебя такие отметины? – Он осторожно коснулся шрама, идущего через всю мою морду.

– От разных драк с Котами и Собаками, – ответил я. – А у вас?

– Один тоже от драки. Но очень давно. Еще когда я был курсантом "Мореходки". А второй – чистая случайность…

И рассказал, как несколько лет тому назад один болван вызвался буксировать его "Волгу" и тянул не плавно, как положено, а рывками. Стальной трос конечно лопнул, размолотил лобовое стекло "Волги" и чуть не снес полголовы Мастеру, сидевшему за рулем своей машины.