Текст книги "Кыся 3: Кыся в Америке"

Автор книги: Владимир Кунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сейчас это был РЕБЕНОК, который не мог оторвать от меня сияющих и счастливых глаз!

– Ты… Ты!.. ТЫ – ГОВОРЯЩИЙ КОТ?!! – слегка заикаясь, спросил он.

– Нет. Я – ДУМАЮЩИЙ, – ответил я ему. – Давай сюда свой гамбургер!..

* * *

 
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах…
 

– часто бормотал мой Шура Плоткин, бесцельно сидя за пишущей машинкой и глядя в потолок.

Обычно это случалось на следующий день после очередной кухонной или "Домжуровской" поддачи, или после долгих и изнурительных проводов какойнибудьбарышни, ночевавшей у нас и совершенно не желавшей утром покидать нашу квартиру.

 
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая –
Степной малахит…
 

– бормотал Шура, и я каждый раз знал, что произойдет дальше. Шура должен был откинуться, перенести весь свой тощий вес на две задние ножки старого стула с дряхлой подушечкой под Шуриной задницей, покачаться на этих задних ножках, закинуть руки за голову, тупо посмотреть на чистый лист бумаги, заправленный в пыльную машинку, и горестно признаться:

– Ах, Мартын-Мартышечка… Интеллигентское распиздяйство к добру не приводит. Очеркишечко-то (статейку-то, заметочку-то, рассказик-то…) завтра уже в редакцию волочь. А головка – бо-бо, и денежек у нас в доме… сам понимаешь – тю-тю.

– Только без трагедий! – говорил я самым жестким тоном. – У меня есть хек, у тебя – полпачки пельменей. Выпусти меня и садись работать. И чтобы у нас сегодня вечером никого не было! Вернусь – проверю.

Я уходил из дому на целый день, возвращался запоздно – очерк был готов. При всех своих Человеческих слабостях, Шура был сильной Личностью!

 
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах…
 

* * *

Это я так часто слышал, что поневоле запомнил эти строчки. И как-то решил попробовать яблоки, на зуб. Должен признаться – не понравились. В отличие от оливок и маслин, за которые я, по выражению Шуры, «мог продать план родного завода»!

– А откуда ты знаешь эту песню? – спросил меня Мальчик.

– Какую еще песню? – удивился я.

– Ну, вот эту: "Мы ехали шагом, мы мчались в боях…"

Я чуть не подавился остатками гамбургера!

Ничего себе КОНТАКТИЩЕ!!! Это что же – он МОИ мысли читает?!.. Не Ребенок, а просто Рождественский подарок мистеру Ричарду Шелдрейсу!

– Это не песня, – назидательно сказал я. – Это стихи.

– Песня, – уверенно возразил мне Мальчик. – Ее Никитины поют. Такие – тетка с дядькой и с гитарой. Так тихо поют, но отпадно!.. Они к нам в колонию приезжали петь.

– В какую еще "колонию"? – не понял я.

– В обыкновенную, – отрезал Мальчик. – Лезь в рюкзак!

– Зачем?

– Нам знаешь сколько в автобусе ехать? Потом столько же на метро. А в автобусы и метро с животными даже в клетках и то – запрещается! Так что, залезай, не гордись.

– А куда мы поедем?

– К нам. В Квинс.

– Но мне завтра с утра нужно опять быть в порту…

– Мне тоже, – сказал Мальчик. – Вместе и поедем, Залезай в рюкзак. Или ты хочешь, чтобы тебя здесь портовые Собаки разорвали?

– Нет, не хочу. Ты мне так и не объяснил, что такое "колония"…

– Ты залезай в рюкзак, по дороге и поговорим…

* * *

Историйка была, как сказал бы Шура, – «я тебе дам!..»

Я попробую коротко пересказать ее своими словами. Мальчик рассказывал ее часа два. Рассказывал сбивчиво и неохотно, а в одном месте, когда мы уже на Сорок второй улице пересаживались с автобуса на метро, даже немножко поплакал – незаметно для окружающих…

Начнем с того, что с определением Человеческого возраста у меня вечные пролеты: Мальчику оказалось не десять лет, как я предполагал, а почти двенадцать. Просто он был худенький и совсем небольшого роста.

Еще два с половиной года тому назад, в Москве, его звали Тимур Зайцев и он жил с мамой на Васильевской улице, по той стороне, где Чешское посольство, но в старом доме, в однокомнатной квартире.

И с ними жил еще дядя Витя Кияшко. Он был не отчимом Тимура, а "сожителем" тимуровой мамы. Отца у Тимура вообще никогда не было.

Дядя Витя охранял пункт обмена валюты , на Белорусском вокзале, и у него был настоящий пистолет Макарова. В минуты особого трезвого благодушия дядя Витя разряжал пистолет и давал его Тимуру поиграть.

А когда дядя Витя не работал, они с мамой Тимура все время выпивали. И когда делались совсем пьяными, дядя Витя начинал бить маму Тимура – почему она его не прописывает в этой квартире?!.. Перепадало и Тимуру. То от мамы, то от дяди Вити.

И один раз Тимур убежал из дому к маминой сестре – тете Зине, которая жила в Нарофоминске.

Побыл там два дня, а потом тетя Зина повезла его обратно в Москву, на Васильевскую. И привезла как раз тогда, когда в квартире была уже милиция и "Скорая помощь". Оказалось, что, пока дядя Витя был на своей работе, мама сама напилась и уснула. А уже во сне захлебнулась своей же рвотой.

Похоронили маму на совсем новом кладбище – очень далеко от Москвы. От центра чуть ли не полдня добираться.

И девятилетний Тимур Зайцев остался жить с дядей Витей Кияшко, которого за доллары все-таки прописали в этой квартире. Как сказал Тимур – "задним числом". Что это – я не понял.

Стал дядя Витя приводить с Белорусского вокзала всяких женщин и делать с ними сами понимаете что. Бросят в кухне матрас на пол для Тимура, закроются в комнате – и начинают!..

Дядя Витя и опекунство над Тимуром на себя оформил. Тетя Зина добровольно отказалась. Своих детей двое.

А один раз дядя Витя пришел домой уже пьяный. И без женщины. Увидел, что Тимурс ъел остаток супа из кастрюли, содрал с Тимура штаны и давай хлестать его ремнем по голой попе!

Но Тимур словечка не вымолвил – не хотел унижаться. Хотя боль была очень сильной и крик так и рвался из глотки. А дядя Витя все хлестал и хлестал! Да сам так распалился, что стал рычать по-звериному, а потом…

* * *

Вот тут Тимур и заплакал.

Слава Богу, мы уже вышли из автобуса. Это была конечная остановка – Центральный автобусный вокзал. И мы вышли в жуткую толчею, и никому до нас не было дела, и я краем глаза видел из рюкзака такое количество Черных Людей, какого я никогда не видел во всей Германии и России, вместе взятых!..

Мы зашли за угол какой-то китайской будки, торговавшей горячей жратвой, и Тимур там еще немножко поплакал. Потом мы спустились в ужасно грязное и мрачное метро и поехали в Квинс…

* * *

Короче говоря, этот дядя Витя Кияшко сделал с девятилетним Тимуром то, что он делал со взрослыми женщинами. Только в попу.

Это был ТАКОЙ КОШМАР, ТАКАЯ БОЛЬ, что тут Тимур не выдержал и закричал! Но дядя Витя зажал ему ладонью рот и сделал ЕЩЕ БОЛЬНЕЕ!

И тогда Тимур потерял сознание.

* * *

...А когда очнулся – увидел храпящего во сне дядю Витю Кияшко, увидел свои окровавленные ноги, почувствовал страшную, жгучую боль сзади и с трудом натянул на себя штаны.

Встать он не смог. Ноги подламывались, руки тряслись, каждое движение усиливало ТАМ дикую боль, тошнило, раскалывалась голова.

Тимур на четвереньках дополз до кресла, где валялись вещи дяди Вити, вытащил из кобуры пистолет, снял с предохранителя, дрожащими руками оттянул кожух и загнал патрон в ствол.

Вот когда пригодились игры с пистолетом дяди Вити в минуты его благодушного настроения!..

На коленях Тимур подполз к тахте, на которой храпел дядя Витя, и выстрелил ему прямо в лицо.

Пистолет сам выпрыгнул из рук Тимура и с глухим стуком упал на пол. А дядя Витя дернулся и захрапел еще сильнее. В горле у него что-то заклокотало, и Тимур увидел, что у дяди Вити нету почти половины лица. Одно кровавое месиво…

Но дядя Витя храпел так громко и так страшно, что Тимур двумя руками поднял пистолет с пола, и стал стрелять в это бывшее лицо, пока дядя Витя не перестал храпеть, а в пистолете не кончились патроны.

* * *

...Потом была «колония». Это как тюрьма, но только на свежем воздухе. Про тюрьму Шура Плоткин когда-то писал статью и одно время там часто бывал. А когда возвращался домой, хватался за голову и очень многое мне рассказывал. И лицо у него при этом было такое, будто у него болят все-все зубы!..

Так как Тимуру Зайцеву было только девять лет, его не судили. Отправили в "колонию". Но не во всамделишную, а в "Дом-интернат для трудновоспитуемых детей". Это под Москвой – между Тарасовкой и Челюскинской. У бывшего поселка "Старых большевиков".

Вообще-то там было все как в настоящей тюрьме или колонии. Только охранники назывались "воспитателями". И пацанов заставляли учиться в школе. Но школа была тоже тюремного типа, а учителя почти все – суки. Кроме двух-трех, которых потом и выгнали за это.

Среди пацанов – от восьми до четырнадцати – порядки были еще хуже, чем в тюрьме или "взрослой" колонии. У взрослых хоть "паханы" есть… "Авторитеты", "воры в законе". Они порядок соблюдают, и все вокруг них живут по их правилам.

А у пацанов – беспредел! Каждый хочет быть "крутым", малолеток "опускают" – ну, то есть делают с ними всякие гадости…

Но Тимура там никто не трогал и не обижал.

Тимур Зайцев "чалился" по "тяжелой статье" – за умышленное убийство, и пацаны его за это уважали. А старшая "крутизна" даже подкармливала и защищала, если какой-нибудь "бык" из новеньких вдруг начнет "возникать". Но и самому иногда приходилось отмахиваться!..

И Тимур показал мне шрам на правой брови. Почти такой же, как у меня и у Мастера.

А в один прекрасный день начальство вдруг забегало со взмыленной жопой, затеяло жуткую "понтяру"! Заставили пацанов весь дом выскрести, вычистить, вымыть, покрасить… Дорожки вокруг дома желтым песком посыпали, края дерном обложили… Ну, цирк!

Повели пацанов в баню, подстригли, отмыли, переодели во все чистое и новое и сказали, что завтра утром к ним приедет делегация американской полиции. И чтоб никто особо рот не раскрывал, а то американцы улетят, а вы здесь останетесь. Намек поняли?..

Утром на территорию "Дома" вкатилось с десяток черных "Волг", и наши мудаки из МВД были все, конечно, в форме, а американцы в гражданском. Такие обыкновенные толстые высокие дядьки и тетки средних лет. Причем и белые, и черные. А наши – только белые.

Но одна американская полицейка была моложе всех, и не белая, и не черная. Просто – будто сильно загорелая. Но красивая. Фигура – отпад! Старшие пацаны глаз с нее не сводили.

А переводчик только один. И ему никак не разорваться. Хорошо еще, что доктор

Хотимский Сергей Яковлевич немного по-английски кумекал. Он был еврей и хороший.

Жил в соседнем флигельке для вольнонаемных. С женой и дочкой Машей. Ей тоже было девять лет. Сейчас они в Израиле…

Так вот, эта молодая, красивая, загорелая полицейка подвела Сергея Яковлевича к Тимуру, и Сергей Яковлевич ей все про Тимура рассказал.

Когда эта полицейка узнала, что у Тимура никого нет, она через Сергея Яковлевича спросила – не хочет ли Тимур уехать в Америку?

А Тимуру было все по херу – хоть в Рязань, хоть в Америку. Лишь бы отсюда вырваться.

Через того же Сергея Яковлевича полицейка рассказала Тимуру, что ее зовут Рут Истлейк, ей тридцать один год и у нее недавно умер муж. Был патрульным полицейским. Спокойненько сидел в машине и разговаривал по радио, а тут разрыв сердца. И все. Они десять лет жили, и детей у них не получалось. И ей одной очень скучно. И если Тимур согласен…

На том и расстались.

А через месяц Рут Истлейк снова прилетела в Москву, куда-то заплатила пятнадцать тысяч долларов, которые они с мужем копили на отдельный домик, усыновила Тимура сначала на Московской территории, а потом, когда прилетели в Нью-Йорк, то и здесь намудохалась с разными документами. Хоть и работает в полиции. Поэтому теперь он – Тим Истлейк, а не Тимур Зайцев.

* * *

– Сейчас я тебя с ней познакомлю, – сказал Тимур. – У тебя как с английским?

– Нормально, – ответил я.

– Ой, а чего это я спрашиваю?!.. Я же с тобой говорю… – растерянно спохватился Тимур. – Слушай, а как я с тобой говорю? По-какому?..

– По-Шелдрейсовски.

– Это как?..

– Потом объясню. Будешь представлять меня – скажешь, что меня зовут Мартын. Можно просто – Кыся. И что я русский.

– Так ты еще и русский?!.. Ну, везуха! – радостно закричал Тимур на весь вагон по-русски.

Редкие сонные пассажиры разом открыли глаза и повернулись к нам, услышав незнакомый язык. Но, наверное, сочли Мальчика сумасшедшим, потому что он кричал это никому. Всем лишь в свой чуть приоткрытый рюкзак, который лежал у него на коленях.

– А откуда? – спросил меня Тимур. – Не москвич?

– Петербуржец, – ответил я из рюкзака.

– Отпад!.. – восторженно сказал Тимур, встал и повесил рюкзак на одно плечо. – Ну, Кыся, по весу ты просто – Майк Тайсон!

Я слегка выглянул из рюкзака. Тимур увидел, что я высунул голову наружу, и одобрительно сказал:

– Давай, давай, крути башкой! Запоминай. Мало ли что… Шестьдесят седьмая авеню. Квинс. Я тебе потом план покажу…

* * *

Когда-то в Германии – с семейством Шредеров и Манфреди, а потом и с Фридрихом фон Тифенбахом – мы часто смотрели по телевизору теннис. И я, волей-неволей, узнал всех «звезд» – и американцев Андрэ Агасси, и Пита Сампраса, и Джима Курье, и Майкла Чанга… Короче говоря, всех! Но для меня, как для русского Кота, на первом месте стоял, конечно, наш Кафельников.

Но в Германии был теннисист, которому поклонялись все немцы. И не только немцы. Такой рыжий парень – Борис Беккер.

Помню, все киевские Коты и Кошки, эмигрировавшие в Мюнхен по "еврейской линии", обычно до хрипоты спорили – еврей ли Беккер, или нет? И в конце концов сходились на том, что "звезда" мирового тенниса Борис Беккер – несомненно еврей!

– Вы его маму видели? Вчера показывали по "Евро-спорту"… Типичная Хайка с Подола! Только причесана и одета во что надо.

– А папа Бори?!.. Папу вы заметили? Он же вылитый Изя Майзель, который жиле нами еще в "Хаймухе"! Ну, хозяин Мурзика!.. Мурзик! Что ты молчишь, что?!.. Отец Беккера похож на твоего Изю?

Мурзик – старый, толстый, обожравшийся киевский Кот – нехотя говорил:

– Ну, есть небольшое сходство… Есть. В конце концов, все евреи похожи друг на друга. А шо такого?..

Лично мне, как питерскому Коту, на это было абсолютно наплевать. Но Беккер действительно был одним из лучших в своем деле на всем земном шаре.

И все немецкие газеты и телевизионные программы кричали про него что вздумается. Лишь бы имя упомянуть! Фотографии разные печатали, за которые иногда фотографу не грех было бы и рыло начистить…

Так вот, у Бориса Беккера была жена – Бабе. С темным цветом кожи. Казалось бы, что тут особенного? Все равно, как если бы я влюбился в Сиамскую Кошку. Просто другая порода. Но многие журналы и газеты сильно упражнялись по этому поводу.

А мой Фридрих фон Тифенбах, глядя однажды на экран телевизора, где показывали Бориса с женой Бабе, тихо и горестно мне сказал:

– Вот, Кыся, пример не только спортивного, но и гражданского мужества. Это все вранье, что мы, немцы, вытравили из себя расизм. Мы его упрятали до поры до времени поглубже. А он нет-нет да и выплеснется из нас зловонными брызгами!..

И Фридрих прочитал мне заметку из "Бильда", где описывается попытка взорвать тоже очень симпатичную полунегритянку – телевизионную "звезду" Арабеллу. Только потому, что она не чистокровная немка.

Но когда Тимур открыл своим ключом дверь квартиры и навстречу нам вышла его американская полицейская мама – в джинсиках и какой-то широченной домашней кофте без воротника, – я малость прибалдел!..

Я видел в своей жизни много красивых Женщин – и белых, и не совсем… К примеру – та же Бабе Беккер или эта теле-Арабелла!.. Они по-Человечески были очень даже красивыми и симпатичными.

Но пусть они заранее меня простят – все они, и белые, и темные, ни в какое сравнение не шли с Тимуровой мамой!

Сужу об этом не со своих Котовых позиций, а пытаюсь посмотреть на нее глазами нормального Мужика. То есть оценить Женщину по ее чисто Человеческим параметрам. Мне это иногда удается…

Так вот, возвращаясь к своему прибалдевшему состоянию, спешу сообщить, что таких красивых Женщин со смуглой кожей я и среди абсолютно белых не видел. И честно признаюсь, тут же подумал о своем Шуре Плоткине. Вот бы ему такую…

– Привет, Ма! – прямо из двери заорал Тимур. – Не сердись, мы немножко задержались…

– Мистер Тим Истлейк, – со сдержанной яростью тихо произнесла полицейская Мама, – извольте немедленно посмотреть на часы!..

Тимур уже давно дрых без задних ног в своей комнате, взяв с меня слово, что ночевать я буду только у него, а мы с Рут, абсолютно по-российски, сидели в кухне-столовой и трепались о том о сем, пока Рут не заметила, что у меня стали слипаться глаза…

* * *

После того как мы с Тимуром ввалились в квартиру в одиннадцатом часу вечера по нью-йоркскому времени, у нас с Рут не было Контакта всего первые десять минут. И то только лишь потому, что я сидел в рюкзаке, а Рут безостановочно крыла Тимура на чем свет стоит за то, что тот, задерживаясь в порту, не позвонил ей и не предупредил, что у него все в порядке и он скоро приедет домой.

С моей точки зрения, ругань была абсолютно справедливой. Судя по тому, как реагировал на это Тимур, он считал так же, как я. В качестве признания своей вины Тимур даже порывался чмокнуть Рут в щеку, чего мальчишки обычно делать не любят.

Я тихо сидел в рюкзаке, выставив наружу только один глаз и одно ухо, и ни во что не вмешивался. Хотя был целиком на стороне Рут. Уж домой позвонить мог бы, засранец!

Наконец Рут выдохлась. Я почувствовал, что она неожиданно поняла всю бесполезность сиюсекундных педагогических упражнений, ибо голова Тимура сейчас забита чем-то невероятно важным для него и ничего извне Тимур достаточно четко воспринимать не может.

Тимур слишком был занят предстоящим знакомством ее со мной, и все гневные слова Рут, обращенные к нему, пролетали мимо него. Рут это отчетливо просекла, сама поцеловала его куда-то в макушку, повернулась к огромному холодильнику, величиной со средний белый автомобиль, вертикально поставленный на задний бампер, и стала вытаскивать из него всякую разноцветную жратву.

* * *

Тут я на минутку должен отвлечься.

Я только что с легкостью употребил достаточно сложное, для любого другого Кота, техническое сравнение – "холодильник величиной с автомобиль"…

Каждый, кто читал первую и вторую части "Кыси" и сейчас читает третью, наверное, заметил, как за сравнительно короткое время со мной произошел ряд серьезных качественных изменений. Я стал гораздо более технически раскован. Попросту говоря, стал намного лучше петрить в разной технике. Особенно в автомобилях.

Из чего это складывалось? Конечно же, начало шло от Шуры Плоткина! От его всегдашнего неудовлетворенного желания иметь хоть какой-нибудь собственный автомобиль. Идя рядом с Шурой по жизни, нога в ногу, в течение шести лет, я перенял начальные любительские и крайне неквалифицированные познания Шуры в автомобильных марках. Сами понимаете, – ограниченные лишь советским автомобилестроением.

Затем второй этап моего автообразования – Водила. Профессиональный шофер-дальнорейсовик, с которым я пропутешествовал через всю Германию – от Киля до Мюнхена. Если, конечно, все, что с нами там случилось, можно назвать "путешествием"…

Третий этап – недолгая, но не менее яркая жизнь в Грюнвальде у Фридриха фон Тифенбаха, располагавшего одними из лучших автомобилей в мире. Уж на этих автомобилях я поездил!..

Я сознательно опускаю воспоминания о рыдване Эриха Шредера и Руджеро Манфреди.

После "РолсРойса" Фридриха о древнем "Опеле" Эриха и Руджеро как-то и вспоминать неловко. И даю слово, это не проявление пошлого снобизма, а трезвая оценка описываемого!..

Ну и конечно – общение с Капитаном-Александр-Ивановичем-Кэп-Мастером! Выход далеко за пределы достаточно узких автомобильных интересов, соприкосновение с неведомой доселе стороной Жизни и сопутствующей ей Техникой очень сильно раздвинули границы моих познаний.

Так что если я теперь говорю, что "холодильник был величиной со средний автомобиль, поставленный вертикально на задний бампер", – я очень точно представляю себе, о чем я говорю.

* * *

– Ма… Только не пугайся!.. – чуточку подрагивающим от волнения голосом начал Тимур. – Я хочу познакомить тебя с Мартыном. Это говорящий Кот…

– Поздравляю, – спокойно ответила Рут. – Завтра мы просто с утра смотаемся к моему психоаналитику и…

– Ма-а-а! – испуганно заорал Тимур. – Я клянусь тебе!.. Мартын, вылезай и скажи ей!.. А то она меня действительно завтра отведет к психиатру! А я это уже в России проходил – в интернате…

И при воспоминании об интернате злобно добавил по-русски в той же манере, в которой разговаривал с Собаками в порту:

– Ебать их всех в нюх, сук позорных!..

Тут я не выдержал, выпрыгнул из рюкзака и резко заметил Тимуру:

– Заткнись и не смей лаяться, как ханыга! Ты с матерью разговариваешь!..

Удивленная Рут смотрела на нас во все свои красивые глаза.

– Она по-русски не сечет, – успокоил меня Тимур и снова перешел на английский, но уже светским тоном: – Мартын, это моя мама – миссис Рут Истлейк. Мам, а это – Мартын. Русский говорящий Кот. Говорит на всех языках! Давай, Мартын…

Я быстренько прилизался, наспех привел себя в относительно пристойный, после рюкзака, вид и неожиданно для самого себя заговорил хоть и по-Шелдрейсовски, но до отвращения туповато-официозно:

– Здравствуйте, миссис Истлейк. Я настоящий русский Кот. Несмотря на то что по документам Германской авиакомпании "Люфтганза" и Санкт-Петербургского Котово-Собачьего отеля я числился как "Мартын фон Тифенбах", на самом деле я – Мартын Плоткин. Но вы можете называть меня просто Кыся.

Наверное, на меня подействовало еще и то, что я впервые в жизни разговаривал с Женщиной, служащей в американской полиции.

Мне жутко хотелось понравиться этой бабе, но я отчетливо понимал, что весь мой трюковой арсенал для произведения хорошего впечатления при первом знакомстве – от "задушевного" мурлыкания до идиотских прыжков вверх со всех четырех лап – способен поразить воображение только очень невзыскательных Типов. Здесь все эти штуки-дрюки не пройдут.

Наверное, еще одно обстоятельство сделало меня таким зажатым – это цвет кожи Рут Истлейк.

На расстоянии безумно легко чувствовать себя этаким широким и либеральным (Шурино выражение…) интернационалистом, для которого цвет кожи или принадлежность к другой расе якобы не имеет никакого значения!

Хреновина все это. Имеет. Еще какое значение имеет.

Когда ты все видишь со стороны, то рассуждается легко и свободно – в силу полной безответственности. А при непосредственном и личном Контакте и Обоюдном участии в разговоре ли, в общем деле – поначалу тебе очень даже нелегко. Даже если ты искренний и подлинный интернационалист.

Тут закрадывается опасение, что по какому-то неясному признаку, по случайному слову, по неверно понятому взгляду, тебя могут принять не за того, за кого ты хотел бы, чтобы тебя приняли. И это опасение невероятно сковывает!

Ты остаешься зажатым до тех пор, пока ИСТИННО не перестанешь замечать эту разницу – между собой и, предположим, той же Сиамской Кошкой. Или Длинношерстой Шильдпатт. Даже и не знаю, как это перевести на русский… Ну, у нее еще такая морда сплюснутая – блином. Как у монгола. У Шуры был приятель – монгол-алкоголик, но жуткий делаш! Он нам откуда-то иногда продукты доставал по дешевке. Так вот эта Шильдпатт – вылитый монгол! А шерсти на ней столько, что пока доберешься до нужного тебе места у нее под хвостом – пять раз вспотеешь и уже трахаться не захочешь!..

Может, оттого, что я впервые лично столкнулся, прямо скажем, с не очень белой Женщиной, я и представился ей так безлико и бездарно? Может, отсюда и вся эта скованность?..

Правда, это же дурацкое состояние у меня сразу же и прошло, как только Рут протянула мне руку и счастливо расхохоталась:

– Фантастика! Впервые вижу Кота, который так прекрасно знаком с работами доктора Ричарда Шелдрейса!.. Я не ошиблась?

Я так и присел на хвост! Вот это да!.. Какая грандиозная тетка… Ничего себе?.. Зажатости во мне – как не бывало!

– Точняк! – радостно подтвердил я. – Ну, конечно, это все по Шелдрейсу! Мы и разговариваем сейчас по его методе.

– Да, уж я догадалась, – рассмеялась Рут и нежно погладила мои усы.

Пахло от нее обворожительно! Какая Женщина! Вот встретить такую Кошку – и больше ничего в жизни не нужно…

– Но ты-то откуда про все это знаешь, МартинКисья? – спросила она.

– Не так, мама! – огорчился Тимур. – Не "Мартин-Кисья", а Мар-ТЫН… Или – КЫ-ся. Попробуй еще разок, ма…

– О'кей, о'кей! Я денек потренируюсь и начну говорить, как Достоевский! Уж если я научилась понимать английский язык бухарских евреев, которые плодятся на моем участке, как кролики, то… Но вопрос… – Рут на мгновение запнулась и с трудом, но отчетливо выговорила: – Вопрос к Мар-ТЫНУ…

– Супер, ма! – гордо крикнул Тимур. – Потряс!..

Рут взяла меня за передние лапы и, глядя мне прямо в глаза, спросила:

– Так откуда же вы, уважаемый сэр, знакомы с трудами английского ученого Ричарда

Шелдрейса – автора теории о возможных Телепатических Контактах между Животными и

Человеком? Тем более что он англичанин. Ты кто? Внебрачный сын Президента России или младший любимый братишка Нового Русского мафиози, который послал тебя учиться в Кембридж? Или ты кончал Оксфорд?

– Нигде я не учился, и ничего я не кончал, – честно признался я. – Я даже не знаю, что это такое. До доктора Шелдрейса мы докопались вместе с моим Человеком

– Шурой Плоткиным. На русский у нас была переведена только книжка "Человек находит друга" Конрада Лоренца…

– Так ты и Лоренца знаешь?!.. – потрясенно воскликнула Рут.

– Естественно!.. Но так как я читать не умею, мне читал вслух мой Шура. А доктора Шелдрейса он мне переводил с английского…

– Он говорит по-английски? – спросил Тимур.

– Говорит неважненько, а читает запросто.

– А где он сейчас? – поинтересовалась Рут.

– Не знаю, – ответил я, и меня вдруг пронзила такая печаль, что чуть слезы на глазах не выступили. – Он должен был меня встретить, но… Может быть, с ним что-нибудь случилось? Мы так ждали друг друга…

Рут достала блокнот и карандаш:

– У тебя адрес его есть?

– Нет. Но его адрес есть у одного конгрессмена из Вашингтона – приятеля моего Старшего Друга из Германии Фридриха фон Тифенбаха. Может, слышали? Он старый и очень интеллигентный миллионер. Его все знают…

– Я, к сожалению, о нем не слышала, но убеждена, что его должны все знать! – уверенно подтвердила Рут. – Потому что интеллигентных миллионеров в мире можно пересчитать по пальцам на одной руке. Фамилию конгрессмена помнишь?

– Нет.

– Наплевать! Не расстраивайся. Завтра, по нашим полицейским каналам мы найдем тебе твоего… Как, ты сказал, его зовут?

– Шура… То есть полное имя – Шура Плоткин.

– Он еврей?

– Да, а что?

– Тогда надо искать "Шнеера Плоткина". Или "Шмуля", или "Шлему". Многие евреи, переехавшие в Штаты, сразу меняют свои имена на чисто еврейские. В общине бухарских евреев – это как правило.

Я подумал, что мой Шура вряд ли переменит имя только из-за перемены страны. Шура есть Шура, и он всегда останется самим собой. Даже в общине бухарских евреев…

Но я тактично промолчал. Хотя, с другой стороны, моя тактичность слегка попахивала предательством. Поэтому я решил, что, когда мы поближе познакомимся с Рут, я ей обязательно об этом скажу! Или, если она сама познакомится с Шурой, она и без меня поймет про него все, что нужно.

– Тим, сынок, – молнией в ванную! Душ, пижама – и вернуться к столу. Легкая перекуска и немедленно в постель. Ясно? – распорядилась Рут.

– О'кей, ма. Мартын, ты спишь у меня! – бросил мне Тимур и поплелся в ванную комнату.

Было видно, что ребенок – совершенно без сил.

– А что ты обычно ешь на ночь, мой дорогой Кыся? – спросила меня Рут.

* * *

Спустя еще минут двадцать уже совершенно сонный Тимур, не найдя в себе сил даже допить стакан молока, чмокнул Рут, пожал мне лапу и, еле передвигая ноги, ушел к себе, повторив, что спать я обязан только у него. Мать рано утром уедет на работу, а у нас с ним еще куча совместных дел…

Когда почти спящий Тимур уполз к себе, я спросил Рут – откуда у него столько свободного времени? Вроде бы сейчас – не лето. Как же школа?..

Все это я знал еще от наших питерских Котов и Кошек, в чьих семьях были дети-школьники.

Рут сделала мне знак – погоди, дескать, и прислушалась к шорохам из Тимуровой комнаты. Убедившись, что он уже лег, она закрыла плотно дверь кухни-столовой и достала из своего громадного холодильника большую четырехугольную бутылку джина "Бефитер" с пожилым типом на этикетке. Тип был одет в красный костюмчик и дурацкую черную шляпу времен царя Гороха. Я не виноват – так говорил Шура, когда хотел подчеркнуть давность события. В руке этот тип держал длинную хреновину с острием на конце и кистями под острием. Не то – копье, не то – еще хрен знает что…

Затем Рут разбавила джин тоником, смешала все это в стакане и приставила стакан к углублению в двери холодильника. И слегка нажала. Откуда-то сверху в стакан высыпались аккуратненькие шарики льда. "Во, бля, техника!" – сказал бы Водила.

Рут чуть приоткрыла дверь и снова прислушалась. Я понял, что она не хотела бы, чтобы Тимур видел ее со стаканом джина.

– Ты не пьешь? – спросила меня Рут и указала на "Бефитер".

– Очень редко, – честно сказал я.

– Я тоже. – Рут приветственно подняла стакан: – Будь!..

Она сделала хороший глоток и только тогда ответила мне на мой вопрос о школе. Оказывается, в американских "хай-скул" и "паблик-скул" по новой педагогической теории время от времени теперь возникают неожиданные пяти– и семидневные каникулы в самой середине учебного процесса. Которые призваны якобы разгружать мозг ребенка…

А так как никто, кроме родителей, не думает о том, с каким трудом потом приходится загружать этот же мозг мыслью о необходимости продолжения дальнейшей учебы, то она – Рут Истлейк, мать-одиночка, единственный Человек, всерьез ответственный за образование своего Сына, – считает эти школьные нововведения абсолютным и вредным кретинизмом!..

– Сейчас у него очередная пятидневная пауза… Ребенок, к сожалению, предоставлен почти целиком самому себе. Я на работе – как белка в колесе. – Рут отхлебнула из стакана и закурила сигарету. – Хорошо еще, что теперь у него появился ты и что он еще одержим идеей-фикс…

– Какой идеей? – не понял я.

– Идея-фикс – навязчивая идея. Возможно, он и сам посвятит тебя в эту историю, но пока – я тебе ничего не говорила, О'кей?

– Могила! – пообещал я точно так же, как в этих случаях делал Водила.

– Очень убедительно. Впервые слышу. Так вот, в свободные дни Тим через весь Нью-Йорк мотается в порты Нью-Джерси и в Нью-Арк. Ищет какойнибудь израильский пароход. Хочет договориться с капитаном, чтобы на летние каникулы его взяли на судно юнгой. Ему обязательно нужно хоть ненадолго смотаться в Израиль…