Текст книги "Война"

Автор книги: Владимир Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Вы знаете, в нашей жизни и так уже слишком много проблем. Их решением должны заниматься соответствующие органы. И не следует взваливать на искусство не свойственные ему функции. Задача искусства – отвлекать человека, развлекать человека, давать отдых его глазам, ушам, мыслям, если хотите…

– А что вы думаете, например, о провокационном, скандальном искусстве? Ведь оно в последнее время начинает получать и официальное признание… Например, группе «Война» в прошлом году была присуждена премия Министерства культуры «Инновация»…

– К сожалению, я не знаком с творчеством этой группы. А какую музыку они играют?

К Измайлову подходит еще одна съемочная группа: журналистка с микрофоном и оператор с камерой. Андрей выключает диктофон, отходит.

– Николай Петрович, вы не согласитесь с нами побеседовать? – спрашивает журналистка.

– Одну минутку, – говорит Измайлов. Он достает из кармана зеркало, поправляет редкие волосы.

Андрей протискивается к столу с напитками, берет рюмку водки, выпивает, ставит пустую на стол, выпивает еще одну. Рядом – два парня и девушка потягивают из бокалов вино.

– Ребята, вы не ответите на вопрос для «Трибуны»? – спрашивает Андрей. – Меня интересует мнение зрителей.

Ребята кивают. Андрей включает диктофон.

– Что вы думаете о работах художника?

– Это полное говно, – говорит девушка. – Мы учимся в «кульке», на факультете изобразительного искусства, и, если бы мы что-то подобное принесли преподавателю, нас бы выгнали, на фиг. А такие хрены, как этот, пользуются своим положением и могут выставлять любое говно…

– Спасибо. – Андрей улыбается. – Я так понимаю, комментарий был анонимный?

Девушка хохочет.

Андрей подходит к коренастому дядьке за пятьдесят. Он в черном костюме, плечи обсыпаны перхотью. Рядом стоят два охранника.

– Здравствуйте, Иван Кузьмич, – говорит Андрей. – Возможно, помните меня – Никитин, зам главного редактора «Трибуны». Интересует ваше мнение о выставке и о работах. Не скажете несколько слов?

– Все только через пресс-службу. Я помню, что ты прошлый раз про меня написал. Была бы моя воля, я бы тебе лично выписал пиздюлей. Но положение не позволяет…

Андрей подходит к туалетам. У мужского стоят девушка в черном коктейльном платье, в туфлях на шпильках и рыжий охранник-шкаф.

– Ну почему вы мне не разрешите зайти в мужской туалет? – говорит девушка. – Там мой друг, и он уже десять минут как не выходит. А если ему плохо…

– Я только что сам оттуда, – говорит охранник. – Там у всех все просто замечательно.

* * *

Из курсовой работы по политологии студентки группы 403 Никитиной Ольги на тему «История левых и анархистских движений Европы с конца 19-го века до наших дней»

Название: Фракция Красной Армии

Страна: ФРГ

Годы активности: 1970–1998

Идеология: Марксизм-Ленинизм, левая

Фракция Красной Армии (Rote Armee Fraktion, RAF), также известная как «группировка Баадера-Майнхоф», – одна из самых известных в мире вооруженных группировок левой идеологии. Фракция Красной Армии была основана в 1970 году Андреасом Баадером, Гудрун Энслин, Хорстом Малером и Ульрикой Майнхоф. С самого начала RAF называла себя группой «городских партизан», ведущих вооруженное сопротивление против империализма и «фашистского государства».

В 1970 году Баадер, Энслин, Майнхоф и Малер проходили обучение в Секторе Газа и на Западном Берегу в тренировочных лагерях Организации освобождения Палестины, которая, наряду с уругвайским движением Тупамарос, служила «источником вдохновения» для RAF.

Вернувшись в Западную Германию, лидеры RAF начали «борьбу против империализма». Они финансировали свою деятельность, грабя банки, и совершили серию взрывов на американских военных объектах в Германии, отделениях полиции, а также офисах медиа-империи Акселя Шпрингера.

В 1972 году Баадер, Энслин, Майнхоф, а также Хольгер Майнс и Ян-Карл Распэ были арестованы. Они неоднократно объявляли голодовки, протестуя против условий содержания в тюрьме. В ноябре 1974 года Майнс умер от истощения.

В апреле 1975 же года члены RAF захватили посольство ФРГ в Стокгольме и убили двух заложников, после того как правительство ФРГ отказалось выполнить их требования. Два террориста погибли от ранений, вызванных взрывами бомб, которые они сами же заложили.

9 мая 1976 года Ульрика Майнхоф была найдена мертвой в своей камере. Основной версией считается самоубийство, но до сих пор циркулируют и различные другие теории.

В 1977 году Энслин, Баадер и Распэ были приговорены к пожизненному заключению за серию убийств, покушений на убийство и создание террористической организации.

Этот приговор спровоцировал самый серьезный кризис в Западной Германии после Второй мировой войны, вошедший в историю под названием «Немецкая осень». 30 июля 1977 года членами RAF был убит при попытке похищения Юрген Понто, глава «Дрезднер Банка». В сентябре того же года террористы захватили Ханнса Мартина Шлеера, президента Немецкой Ассоциации Работодателей (кстати, бывшего офицера СС). При захвате были застрелены три полицейских и водитель. За освобождение Шлеера «рафовцы» требовали выпустить из тюрьмы одиннадцать участников группировки, включая Энслин, Баадера и Распэ.

13 октября арабские террористы захватили самолет «Люфтганзы», следовавший из Пальмы де Мальорки во Франкфурт-на-Майне, и повторили требования «рафовцев», прибавив к ним освобождение двух палестинцев, арестованных в Турции, и выкуп в размере 15 миллионов долларов. Немецкие власти отказались выполнить требования. После дозаправки в Риме самолет отправился в Ларнаку, затем – в Дубаи, оттуда – в Аден и, наконец, в столицу Сомали Могадишо. Там немецкие спецслужбы осуществили штурм самолета, в результате которого три из четырех террористов погибли, а из пассажиров никто серьезно не пострадал.

Вскоре после объявления новости о штурме самолета по радио Энслин, Баадер и Распэ совершили в тюрьме коллективное самоубийство – по крайней мере, так сообщили об этом немецкие власти, хотя существуют и другие теории.

18 октября Шлеер был убит во Франции, и похитители сами указали на местонахождение его трупа, отправив письмо в редакцию французской газеты Libération.

В 1970-е и 1980-е годы RAF продолжала свою деятельность и взяла на себя ответственность за ряд убийств высокопоставленных бизнесменов, а также взрыв на американской военной базе Рейн-Майн недалеко от Франкфурта-на-Майне. Но объединение Германии в 1990 году и распад социалистического лагеря нанесли серьезный удар по левым террористическим группировкам в Европе, включая RAF. В 1990-е годы активность движения значительно упала, а в 1998 году было объявлено о его самороспуске.

* * *

Моросит мелкий дождь. Матвей, в резиновых сапогах и плаще с капюшоном, поднимает замаскированную травой крышку схрона. Наклоняется, достает из него четыре автомата, завернутые в тряпки, коробки с патронами, грузит на тачку. Он закрывает крышку, толкает тачку к дому.

Участники коммуны собрались под навесом у дома. Некоторые бросают удивленные взгляды на стол с разложенными «калашами» и патронами. Матвей, стоя у стола, обводит всех взглядом.

– Сегодня мы с вами должны сделать шаг на новый уровень, – говорит Матвей. – Я вижу по вашей реакции, что некоторым это кажется странным, неожиданным, а возможно, и вообще не соответствует ожиданиям и тому, к чему мы готовились ранее. – Он делает паузу. – Нет, здесь нет никакого противоречия, есть лишь движение на новый уровень, вверх. Речь ни в коем случае не идет ни о каком насилии, вооруженных действиях и тэ дэ. Оружие необходимо нам исключительно для самообороны. Крушение существующего мира неизбежно, и так же неизбежно за ним последует хаос. И в этом хаосе необходимо будет защищаться от внешних опасностей. Когда наступит этот момент, который писатель Пелевин – я его не люблю, но в этом он, безусловно, прав – назвал емким и нецензурным словом «пиздец», я сказать не могу. И никто сегодня не может вам этого сказать. Я очень хочу надеяться, что это будет нескоро и мы сумеем по-настоящему к нему подготовиться: создать мощную, многонаселенную, полностью самодостаточную коммуну, которая сможет перенести принципы своего функционирования на общество в целом. Но мои ощущения таковы, что мы можем и не успеть, что «пиздец» придет раньше, и нам нужно быть к этому готовыми.

Дождь усилился. Капли стучат по крыше.

– Как я уже не раз повторял, все, что мы здесь делаем, мы делаем исключительно на добровольной основе, – говорит Матвей. – Поэтому перед тем, как мы начнем учиться обращению с оружием, я должен сказать: если кому-то это не нравится, если кто-то чувствует, что не может или не хочет этим заниматься, он или она должны выйти вперед и сказать об этом. Мы не можем оставаться семьей, коммуной, если кто-то внутренне недоволен, если кто-то имеет вопросы к тому, что мы делаем. Этому человеку придется покинуть коммуну, но это – единственный выход.

Матвей оглядывает ребят. Все молча, серьезно глядят на него.

– Ну, вот и хорошо. Значит, приступим. Мы научимся разбирать и собирать автоматы, чистить их, заряжать магазины и, собственно, стрелять.

* * *

Воронько и Андрей сидят за столом. Комната – в состоянии ремонта: обои на стенах полусодраны, у стены стоят мешки с цементом, ведра, валяются кисти, скребки.

На столе – нарезанная колбаса, помидоры, огурцы, хлеб, начатая бутылка водки. Еще одна, пустая, валяется на полу.

– …я, наверно, никогда этот, блядь, ремонт не закончу, – говорит Воронько. – И, ты знаешь, мне, по типу, насрать. Пока не развелся – да, все это волновало, до всего было дело. Потом, в общаге – ясный пень, не до комфорта. А сюда уже два года как въехал – и все, блядь, не могу собраться и закончить. То работа – ни выходных, ни проходных. А когда есть выходные, то как-то не до этого…

– А как твои бабы реагируют на такую разруху?

– «Разруха не в квартирах, а в головах». Видишь, не совсем еще отупел, что-то помню из классики. А баб я сюда не сильно часто вожу, честно тебе сказать. А те, кто приходит, им по херу. Кровать есть – и ладно…

Воронько берет бутылку, наливает в рюмки.

– Ну, давай за то, чтобы эта разруха все же поскорее закончилась, – говорит майор.

Они чокаются, выпивают.

– Знаешь, когда ты после универа пошел в ментуру работать, мы все слегка прихуели, – говорит Андрей. – Никто от тебя не ожидал…

– Ну да, мы ж все ментов ненавидели, ни в хуй не ставили. Так что можешь мне это не объяснять… – Воронько улыбается.

– В принципе, если бы кто-то другой – это не было бы таким шоком, но то, что ты…

– Ну а хули мне было делать? Жена, ребенок… Не идти же мне в школу учителем или в аспирантуру…

– Ну, не у тебя одного была такая ситуация, у меня тоже…

– Но ты хотя бы для газет уже писал внештатно, у тебя контакты были, связи, тебя сразу взяли в штат «Трибуны» после института…

– Ладно, давай не будем про это. Я тебя тогда понял по-человечески. Время такое было: каждый выкручивается как может.

– Знаешь, время – оно, сука, всегда одинаковое. Хорошего времени быть не может, нужно действовать по обстоятельствам…

Воронько берет бутылку, разливает остаток водки.

– Ну, давай за это и выпьем – за то, чтобы получалось действовать по обстоятельствам, – говорит Андрей.

Они чокаются. Андрей выпивает, ставит рюмку на стол, берет кусок хлеба и колбасы.

Воронько смотрит в одну точку на стене, позади Андрея. Он встряхивает головой, потягивается. Берет рюмку, выпивает.

– А тебе никогда не хотелось просто бросить все, на хер, и уехать, например, жить в деревню? – спрашивает Андрей.

– Не думал об этом. Почему спрашиваешь?

– Брал тут на днях интервью у одного клиента – он работал сисадмином много лет, потом бросил семью, квартиру, уехал жить в заброшенную деревню – Елизовский район, самая граница области – там даже транспорта нет никакого… Собрал вокруг себя молодых ребят… Типа, коммуна такая… Статья уже вышла…

– Я газеты не читаю, ты знаешь. Но давай-ка про это поподробнее…

Андрей чмокает губами.

– Если ты считаешь, что он может иметь отношение к нападениям, ты ошибаешься… Это совсем из другой оперы.

– Это тебе кажется, что из другой. Надо проверить всех. Ты делаешь свое дело, а я свое. Ты это понял?

Андрей пожимает плечами.

* * *

Сергей останавливает «девятку» у стоянки дальнобойщиков на выезде из города. Светятся вывески автозаправки. На обочине стоят четыре проститутки, курят, переминаются с ноги на ногу.

Сергей опускает стекло пассажирской двери, делает знак самой молодой из них – с короткой стрижкой, в высоких черных сапогах и коротком плаще из блестящей искусственной кожи. Девушка выбрасывает сигарету, идет к машине. Открывает дверь, садится. «Девятка» трогается.

– Почему от тебя так воняет по́том? – спрашивает девушка.

– Я прямо с тренировки. Рукопашный бой.

– А душ после тренировки не принимают?

– Сейчас нет, он сломан. А ты что, после каждого клиента принимаешь душ?

– Нет, нету возможности. Но я бы хотела. Я вообще такая чистюля…

– И тебе неприятно, что от меня пахнет по том?

– А какая разница? Это ни на что не повлияет.

Сергей разворачивает машину.

– А куда мы едем?

– А тебе не все равно?

– Вообще, конечно, все равно, но если далеко куда-нибудь, то это дороже.

Сергей берет сигареты, закуривает.

Девушка открывает сумочку, вытаскивает пачку тонких сигарет, прикуривает, щелкнув прозрачной зажигалкой.

– Как тебя зовут? – спрашивает Сергей.

– Аня.

– Скажи, а тебе вообще все равно, с кем?

– Что значит – все равно?

– Ну, тебе не неприятно, если черножопый? Вот ты говоришь, что тебе неприятно, что от меня пахнет по том, что я душ не принял после тренировки. А от этих всегда воняет. И тебе не неприятно?

– Что значит – приятно, неприятно? Я ж не могу сказать…

– Ну, мне ж ты сказала про пот?

– Я ведь просто так сказала, без наезда…

– Это я понимаю. Но как можно с черножопым, этого я не понимаю.

Девушка молча делает затяжку, выпускает колечко дыма.

«Девятка» останавливается на пустыре. Светят прожекторы на крыше заводского корпуса.

Сергей глушит мотор, выходит из машины, подходит к пассажирской двери, открывает.

– Выходи.

– Зачем? Я думала – в машине.

– В машине накурено. И потом воняет. Тебе ж неприятно. С черножопым тебе в любом месте приятно, а со мной – нет?

Девушка выходит из машины, оставив сумочку на переднем сиденье. Сергей, грубо схватив ее за руку, тащит к багажнику, наклоняет, прижав щекой к грязному стеклу.

– А поосторожней можно, а? – выкрикивает девушка.

Сергей хмыкает.

– Это ты черножопым будешь говорить, чтобы поосторожней. А со мной будет так, как скажу! Ясно? Или ты хочешь уйти отсюда без денег и с разбитой мордой?

Девушка испуганно смотрит на него, прикусывает губу. Сергей одной рукой задирает ей плащ и юбку, другой роется в кармане, достает презерватив.

* * *

Большая комната в доме коммуны. Воронько, Кабанов, Санькин и Матвей сидят на разномастных стульях и табуретках.

– …значит, говоришь, вы здесь никакие законы не нарушаете? – Воронько смотрит на Матвея. Матвей, не мигая, глядит ему прямо в глаза.

– Не нарушаем. Вы нас в чем-то конкретном обвиняете?

– Если бы обвиняли, мы не так бы с тобой разговаривали. – Кабанов хмыкает.

Они сидят молча. Воронько ковыряет ботинком отставшую половицу.

– А с регистрацией все в порядке? – спрашивает Санькин.

– Мы работаем над этим. Все документы поданы в поселковый совет, можете проверить. Не так просто получить регистрацию в деревне, статус которой неясен. А пока мы все здесь находимся менее тридцати дней и, таким образом, ничего не нарушили. Если к окончанию этого срока вопрос с регистрацией не решится, нам пообещали выдать справку о том, что документы находятся на рассмотрении…

– А несовершеннолетних здесь нет? – спрашивает Кабанов.

– Нет.

– Ну, это мы проверим. Давай зови всех своих…

Матвей не спеша встает с табуретки, подходит к двери, выглядывает:

– Ребята, заходите все. И паспорта не забудьте захватить.

Матвей останавливается у двери, опирается рукой о косяк. Мимо него проходят по одному парни и девушки из коммуны, садятся на пол у стены, напротив ментов. Кабанов разглядывает девушку в короткой джинсовой юбке, не отрываясь смотрит на ее ляжки, обтянутые черными колготками. Вика – в широких черных джинсах и мешковатом свитере – садится с краю.

– Значит, по одному, с паспортом подходим к навестившим нас сотрудникам центра «Э», отвечаем на их вопросы. Потом можете быть свободны…

Воронько, Кабанов и Санькин идут по лесной тропинке, переступая поваленные деревья.

– Здесь явно что-то не то, – говорит Санькин.

– Все ж документы в порядке… Ой, блядь! – Кабанов вскрикивает, зацепившись штаниной за ветку на поваленном дереве, чуть не падает. Два других мента хохочут.

– Вот это меня и смущает, что все в порядке, – говорит Санькин. – Если люди так об этом позаботились, значит, они или что-то делают, или что-то замышляют…

– Логика понятная. – Воронько поправляет фуражку. – Только вряд ли они имеют отношение к нападениям. Здесь, если что-то и есть, то другое…

– Что? – спрашивает Кабанов.

– Если бы я знал…

– Фантазируете вы все, – говорит Кабанов. – Как по мне, мужик всю эту бодягу затеял, только чтобы переть молодых баб. Грузит их всяким говном, а они слушают, разинув рот, а потом раздвигают ноги. Видели, какие там девки? Я бы тоже так не отказался…

– А пацаны ему тогда зачем? – спрашивает Санькин.

– А хер его знает. Может, он и пацанов прет, а может, для отвода глаз…

– Имело бы смысл за ними понаблюдать, – говорит Воронько. – Но ради этого ехать в такие ебеня, а потом еще три километра ебошить по лесу… Не, смысла оно не имеет. Сбрасывать их со счетов, конечно, не надо – держать на заметке. Но и телодвижений пока никаких не надо…

– Товарищ майор, а как насчет того, чтобы расслабиться? – спрашивает Кабанов. – Такая далекая поездка, да еще и пешедралом по лесу… Ну, так как?

* * *

Полицейская «девятка» припаркована в промзоне. Шама, в той же черной бейсболке, что и в прошлый раз, подходит к машине. Воронько, сидящий рядом с водителем – Кабановым, – опускает стекло.

– Выдай, как обычно, но в тройном размере, – говорит майор.

– Не, ну, вообще, мы так не договаривались… – Шама хмурится, кусает нижнюю губу. – Мало того, что кэш выдаю стабильно, так еще и это самое…

– Шама, не еби вола, ты понял?

– Не, ну я все понимаю, но должны же быть, бля, какие-то понятия? На хуя такой беспредел устраивать?

– Шама, я тебе еще раз говорю: не еби вола. Можешь позвонить, бля, Захару, и мне интересно услышать, что он тебе скажет. Только звони ему потом, когда мы уедем.

– А я позвоню. Я ему реально, на хуй, позвоню. Потому что такая хуйня уже заебала.

Шама вытаскивает из кармана три прозрачных пакетика с «травой», передает их майору. Майор хмыкает.

– Все, давай.

Машина отъезжает. Шама вытаскивает из кармана телефон, жмет на кнопки.

* * *

«Девятка» стоит на холме. Внизу начинается лесополоса, за ней – пустой пляж с несколькими лавками и кабинками, дальше – река.

Воронько сидит на капоте, Кабанов и Санькин стоят рядом. Все курят «косяки».

– Хорошо здесь летом, – говорит Кабанов. – Снял бабу на пляже – и сразу повел в кусты…

– И часто ты так делал? – спрашивает Воронько. – Или ты просто так говоришь, чтоб разговор поддержать?

– Не, хули я вам пиздеть буду? Это сейчас уже не особо. А раньше, когда помоложе был – только так. Когда учился еще и потом, в выходные. Погода хорошая – что молодым бабам делать, кроме как на пляже лежать кверху жопой? Ну, тем, кто не работают, само собой, а учатся в каблухе там или в институте? Пойти некуда, да и денег тоже нет. Лежат, загорают целыми днями, а солнце, оно ж так воздействует на баб, когда долго загорают, что ебаться хочется. Мы подгребаем с пацанами, хуё-моё, побазарили, по пиву взяли, а потом – вперед и с песнями.

– Пиздишь ты все, – говорит майор.

– Не, что значит – пиздишь?

– Покажи мне хоть одну бабу, которую ты здесь выебал, и тогда я тебе поверю…

– Не, ты что, издеваешься?

– Почему – издеваешься? Я – серьезно. Покажи мне хоть одну бабу – пусть старую, пусть уродливую – любую…

– Где я тебе ее найду? Я что, их телефоны записывал? Некоторых, ясен пень, записывал, но что, я им звонил, по-твоему? На хер они мне были нужны…

– Можешь говорить что хочешь, но я все равно тебе не верю…

– Ты, Игорь, одного не хочешь понять: я тебя младше на восемь лет. Ты еще в Советском Союзе рос, у вас там, может, все было по-другому, и бабы были дикие. Но, я тебе клянусь, я в этом лесочке не одну телку выебал, и даже не двух…

– Ты, короче, своего добился, – говорит Воронько. – Звоню сейчас Армену, потом Сергеевне – чтобы отправила к нему трех баб. А мы заезжаем в магазин, затариваемся и едем в баню.

– К Армену? – спрашивает Санькин. – У него ж постоянно Рубен со своей тусней трется…

– Ну и хуй на них, – говорит майор. – Нам Армен выделит отдельную кабину, мы ж не будем с ними вместе париться…

– А комната отдыха?

– Ну и что – комната отдыха? Она у него, если помнишь, не маленькая. Мы с одной стороны сядем, они с другой. Если, конечно, они там будут вообще. Не, это дело твое – можешь ехать, а можешь и не ехать. Никто тебя не принуждает…

* * *

Баня. На деревянных полках сидят Воронько, Кабанов, Санькин и три девушки. Все – голые. Рядом с Воронько – грудастая крашеная блондинка.

Воронько наклоняется к ней, говорит:

– А хочешь – мы сделаем тебя шпионом? Внедрим в одну группировку? Будешь сливать нам информацию про то, что там у них происходит?

– А сколько за это платят? – спрашивает девушка.

– Хороший вопрос, правильный. – Воронько улыбается. – Ну что, пойдем, по типу, еще по пивку?

Все встают с полков, обматываются полотенцами, выходят в предбанник, оттуда – в комнату отдыха. Воронько первым подходит к столу с бутылками пива и водки, стаканами, закуской.

В другом конце комнаты за таким же столом сидит компания кавказцев, тоже с девушками. Они поворачивают головы, смотрят на ментов. Воронько хмуро смотрит на них, отодвигает пластиковый стул, садится.

– Была бы, падла, моя воля – они бы здесь, сука, не сидели, – негромко говорит Санькин.

* * *

Утро. Женя и Стас лежат под одеялом на разложенном диване. За окном – дождь.

– Слушай, а о чем вы тогда общались с Сашей, Олькиным парнем? Я все забываю спросить…

– Ни о чем, так, поговорили…

Стас наклоняется, берет с пола зажигалку, пачку сигарет, достает одну. Прикуривает, выпускает дым.

– Я не верю. Просто ты не хочешь мне рассказать.

Женя натягивает одеяло повыше, почти на подбородок.

– Ты не веришь, что он хотел со мной просто познакомиться, пообщаться?

– Нет. Он не такой человек. Я его, конечно, не очень хорошо знаю… Но он такой, что обо всем у него свое мнение, за словом в карман никогда не полезет… И чужие люди ему мало интересны.

Стас затягивается, выпускает дым, смотрит в потолок.

– Если уж на то пошло, я вообще-то могу и тебе претензию предъявить: зачем ты про меня рассказывала посторонним людям?

– А я ничего такого не рассказывала. А, кроме того, Олька – она свой человек, мы с ней с первого курса в одной группе. И Саша – он тусуется с панками, анархистами. Кому он про тебя расскажет?

– Дело не в этом. Просто ты странно себя ведешь. Сначала рассказываешь про меня кому попало, сводишь нас, а потом допытываешься, о чем мы говорили…

– А я что, не имею право знать?

– Вот я тебе и говорю: ни о чем конкретном. На те вопросы, на которые хотел, я ответил. На другие – нет. Точка.

Стас делает затяжку, еще одну.

– Ладно, мне пора, – говорит Женя. – Сегодня к первой паре.

Она вылезает из-под одеяла, спрыгивает с дивана.

* * *

Кабинет Воронько. Кроме него, у стола – Кабанов и Санькин. Все курят.

– Короче, – говорит Воронько, – что мы имеем на сегодня?

– Короче – дело к ночи. – Кабанов затягивается, чмокает губами. – Мы не имеем ни хера конкретного. Всех перетрясли, кого могли, – и, по ходу, никто не при делах. Нет выхода на этих отморозков…

– Они не отморозки, – говорит Санькин. – Если б были отморозки, мы бы их давно уже нашли. Люди знали, что делают. Ничего не оставили после себя ни в одном месте, ни в другом. На камерах не засветились. Письма в газеты отправили с незапаленных симок, оба раза разных. И ты их называешь отморозками?

– Ну, я не это имею в виду…

– А что ты имеешь? – спрашивает Воронько.

Кабанов пожимает плечами, делает затяжку.

– А я тебе скажу, что ты имеешь, – говорит Воронько. – Я тебе скажу, что мы все имеем. Ни хе-ра. А это значит, что следующий раз генерал меня вызовет и сам отымеет по полной программе. А если, не дай бог, еще где-нибудь ебнет, то это вообще будет пиздец. Центр «Э» – и не может раскрыть теракты. Мало того, даже зацепок нет никаких…

– Может, залетные? – спрашивает Кабанов.

– А смысл? – Воронько смотрит на него, тушит сигарету в пепельнице. – Если кто-то приехал специально для этого, должна быть какая-то цель. Мы же сами признали – это не какие-то там долбоебы. Подготовились люди…

– Может, копают под генерала? – говорит Санькин. – Хотят дискредитировать?

– Допустим. Но только кто? В области у него позиции вроде непотопляемые. Если из Москвы… Но, опять же, зачем вся эта херня с нападениями?

– Если это ФСБ ебошит, то нам можно на это дело забить и заниматься чем-то другим, правильно, Семеныч? – Кабанов смотрит на Воронько.

– Тебе легко говорить. А что я скажу генералу, когда он меня вызовет на ковер? Типа, товарищ генерал, мы решили, что это под тебя копает центр, и поэтому сделать ничего не можем, да?

Кабанов и Санькин хмыкают.

Воронько берет из пачки еще одну сигарету.

– А я бы еще раз прессанул этого Матвея – ну, который коммуна, бля, – говорит Кабанов.

– Что, бабы его понравились? – спрашивает Воронько. – Только они тебе не дадут. Он их так накрутил, что они только его обслуживают.

Санькин улыбается.

Воронько делает затяжку, выпускает дым.

– Короче, я не понимаю, что делать. Я первый раз за много лет реально не понимаю, что делать…

* * *

Курилка. Рядом с Андреем – Крылов, мужик в костюме и черной рубашке.

– Ты, Андрюха, случаем не знаешь хорошей воскресной школы? – спрашивает Крылов.

– В смысле – церковной?

– Ну да.

– Нет, ты знаешь – я не по этой теме.

– Жаль. А я вот хочу Ваньку пристроить куда-нибудь. Ты знаешь, мне кажется, что религия – это единственное, что еще сохранило какую-то человечность…

– Ага, особенно Русская Православная Церковь. Полностью коррумпированная, прогнившая, да еще и сросшаяся с государством институция… Что еще раз подтвердила история с Pussy Riot…

– Нет, ну зачем все сразу переводить на Pussy Riot? Ты прекрасно знаешь мое мнение по этому вопросу, я с тобой не согласен категорически. Но сейчас ведь речь вообще не об этом. Я говорю про конкретную школу, где батюшка будет рассказывать детям про то, что хорошо, а что плохо. А ты сразу все обобщаешь, переносишь на какой-то политический уровень…

– Батюшка расскажет, что такое хорошо, а что такое плохо, да? А также расскажет деткам, как надо зарабатывать деньги, пользуясь привилегиями РПЦ, да? Как заработать на часы за тридцать тысяч евро?

– Ты циничный, Андрюха. И потому, наверно, хороший журналист. А я вот как был, так и остался наивным парнем… Мне сложно обидеть человека – задать, например, неудобный вопрос или что-то подобное.

Андрей пожимает плечами, выпускает дым.

– Не я циничный, это мир циничный. Но другого нет, в таком мы живем. А двойные стандарты, увы, повсюду. Джон Леннон из группы «Битлз» был, например, известным женоненавистником и мачо, а вошел в историю как хиппи и вроде как большой борец за мир…

– А он здесь при чем?

– Ни при чем. Просто пример двойных стандартов… Андрей тушит сигарету о подоконник, бросает в банку с бычками.

* * *

Квартира Стаса. Вечер. За окном смеркается.

Иван, Саша и Оля сидят на диване, Стас – в кресле. Сергей присел на пол, прислонившись к стене.

– …не, я хачей реально ненавижу, – говорит Сергей. – В первую очередь я ненавижу, конечно, ментов. Но потом, за ними, идут хачи.

– И за что ты их так ненавидишь? – спрашивает Оля.

– За все. Это дикие люди, отсталые. Некоторые только в Москве в первый раз унитаз увидели. Они приезжают сюда и живут по законам своего кишлака. А нас – ненавидят. Да, приезжают сюда, к нам, а нас они ненавидят. Кроме того, занимаются всяким криминалом…

– Ну, далеко не все они занимаются криминалом, – говорит Саша.

– А мне по херу – все, не все. Я их всех ненавижу.

– Ты вряд ли ненавидишь их всех, – говорит Стас. – Ты ненавидишь конкретного человека – не важно, по делу или нет, и на подсознательном уровне ты максимально хочешь его обосрать: тем, что он хач, жид и тэ дэ. Если бы ты с ними не пересекался, тебе на них было бы наплевать…

– Я их реально не перевариваю, даже тех, кто мне ничего плохого не сделал. Потому что они дикие. А разговоры про то, что все одинаковые и все такое, – это пустой треп. Они сами с нами жить не хотят по-хорошему, делают всякое западло. Взять хотя бы ту же шаурму. Никому не советую есть ее, потому что делают из собак. Мне пацан знакомый рассказывал – он живет рядом с одной такой точкой. Говорит, постоянно на мусорке собачьи головы валяются. Думаете, они сами свою эту шаурму из собак едят? Нет, конечно. Это они нам с вами такое готовят. А что, если собака бешеная? Я и раньше их шаурму не особо, потому что не люблю черножопых, а как он мне рассказал – вообще никогда не ем. Вот «Макдоналдс» – это я понимаю…

– «Макдоналдс» – это зло, это рассадник глобализма и капитализма, – говорит Саша. – Я его бойкотирую.

– Вот этого я никогда не понимал. – Стас смотрит на Сашу. – Почему, например, антиглобалисты прицепились к «Макдоналдсу»? Нет, с одной стороны, я их, конечно, понимаю: им надо было выбрать цель поярче, позаметнее. Но «Макдоналдс» – слишком уж смехотворная цель. В мире есть столько гораздо худшего, чем «Макдоналдс». Не хочешь – не ходи в него, и все, вопрос закрыт, незачем подводить под это идеологию…

– Нет, почему? – перебивает Саша. – Понимаете, это – символ, и он им стал не зря. «Макдоналдс» приходит во все страны мира, вытесняет национальную идентичность…

– Ты имеешь в виду шаурму из собак или столовку-тошниловку? – Сергей хмыкает.

– Александр, в нашей реальности эти антиглобалистские идеи не работают, – говорит Стас. – В каком-нибудь барселонском сквоте они, пожалуй, к месту, но не здесь. И я согласен со Стасом, что уж лучше «Макдоналдс», чем какая-то непонятная шаурма, приготовленная непонятно как. Хотя сам я не фанат «Макдоналдса»…

– Может, пора перейти к нашим делам? – спрашивает Оля. – А то что-то мы сегодня увлеклись абстрактными разговорами…

* * *

Из курсовой работы по политологии студентки группы 403 Никитиной Ольги на тему «История левых и анархистских движений Европы с конца 19-го века до наших дней»