Текст книги "Донецко-Криворожская республика. Расстрелянная мечта"

Автор книги: Владимир Корнилов

Из этого письма мы видим, что уже в середине 1917 года административная принадлежность Донецко-Криворожского бассейна (о государственном обособлении Украины от России тогда никто не говорил – даже Центральная Рада) стала темой серьезных споров. Письмо Дитмара свидетельствует, что в этих спорах, по сути, боролись два разных подхода к административно – территориальному устройству Российского государства – национальный и экономический. В дальнейшем эта тема станет ключевой для определения будущего Донецко-Криворожской республики.

«Надо считать возможным и необходимым вне всяких национальных автономий известную децентрализацию власти и управления, – писал Временному правительству Н. Дитмар, – но и с этой точки зрения – органы такой местной власти и управления должны быть в Харьковском районе и не могут быть перенесены из Харьковского района в Киевский, ибо одинаково этот перенос мог бы быть сделан, например, в Царицынский или Кавказский район, и с гораздо большим успехом в Москву».

Дитмар, выражая мнение предпринимательских кругов Юга России, не видел ничего общего у промышленных регионов Донкривбасса с Центральной Украиной: «Весь этот район как в промышленном отношении, так и в географическом и бытовом представляется совершенно отличным от Киевского. Весь этот район имеет свое совершенно самостоятельное первостепенное значение для России, живет самостоятельною жизнью, и административное подчинение Харьковского района Киевскому району решительно ничем не вызывается, а наоборот, как совершенно не отвечающее жизни, такое искусственное подчинение только осложнит и затруднит всю жизнь района, тем более что это подчинение диктуется вопросами не целесообразности и государственными требованиями, а исключительно национальными притязаниями руководителей украинского движения».

При этом Дитмар указывает на слабость позиций украинских автономистов относительно принадлежности Кривдонбасса и с точки зрения национальных позиций. Так, он утверждает, что по переписи населения 1907 г. из 200 тысяч жителей Харькова этнических украинцев в городе насчитывалось до 50 тыс. чел., предполагая, что к 1917 г., когда население города выросло до 350–400 тыс., этот процент еще уменьшился. В подтверждение своих доводов он ссылается на результаты состоявшихся накануне выборов в городскую Думу, в результате которых «по украинским спискам на 116 мест прошло всего 4 человека».

«Если все – таки в вышеуказанных губерниях Харьковского района, – продолжает Дитмар, – имеется украинское – сельское население и это может еще служить некоторым оправданием притязаний на автономию, – то многие районы и уезды и города и этим не отличаются, ибо там украинцев нет и никогда они вообще к Украине не сопричислялись. Как промышленность и торговля, так и города, и крупные центры созданы не украинской деятельностью, а общероссийской, и все крупные города носят общерусский характер… И вот теперь все – таки предлагается приобщение Харькова к Украинскому Киевскому Управлению, принимаются меры к его принудительной украинизации путем школ городских и сельских, что уже вызывает протесты родителей».

Подводя итог, Дитмар в своем донесении пишет: «Поэтому, не касаясь Киевского района, могу сказать, что весь Харьковский район в составе губерний Харьковской, Екатеринославской, Таврической и части Херсонской должен быть совсем исключен ввиду его государственного значения из района предполагаемой автономии украинской, ибо нельзя производить опаснейших экспериментов в области, которая никогда ни под каким видом не подлежит какому – либо отчуждению как важнейшая часть государственного организма»[57]57
  Український національно – визвольний рух, стр. 593–595.


[Закрыть]. Стоит обратить внимание на то, что указанные «капиталистом» Дитмаром границы фактически и стали границами будущей Донецко-Криворожской республики, провозглашенной представителями левых политических сил в 1918 г. А многие его экономические обоснования были повторены в качестве обоснований для выделения этого государственного образования.

Так что называть ДКР «детищем Артема» и считать ее появление итогом исключительно деятельности большевиков было бы не совсем верно. Идеи обособления, административного выделения этого региона были реакцией на несовершенство административно – территориальной системы России, укоренившейся задолго до революции. Но главная причина появления подобных заявлений в 1917 г. четко обозначена в докладной записке фон Дитмара: усиливавшиеся тогда автономистские настроения в Киеве и попытки зачислить в состав будущей «автономной» Украины промышленные регионы, не видевшие своего будущего в составе этой автономии. Это было не мнение большевиков, это было мнение крупных бизнесменов. Но как мы увидим далее, в этом мнении сходились жители промышленных регионов Юга России, представлявшие различные слои населения вне зависимости от их политических воззрений. Вскоре те же самые аргументы начали выдвигать и большевики, умевшие подхватывать популярные идеи и реализовывать их порой самыми радикальными методами.

Данные идеи находили благодатную почву в Донбассе, который в годы своего бурного развития постепенно привык к фактической автономии. Слиозберг по этому поводу писал: «Там оседали торговцы, возникали промышленные заведения, и все это управлялось неизвестно кем, кроме ближайшего урядника и вообще сельских властей, которые не имели никаких директив и никаких указаний в законе, как им управлять чисто городским населением, вновь появившимся на территории, принадлежащей их компетенции»[58]58
  Слиозберг, стр. 132.


[Закрыть]. Так создавались предпосылки самоуправления промышленных регионов Юга России. Заметьте, задолго до революции 1917 года!

«НОВАЯ АМЕРИКА»

Переходя к описанию бурных событий, непосредственно пред шествовавших образованию Донецко-Криворожской республики, следует понять, что представлял собой этот регион к 1917 году.

Перед началом Первой мировой войны в Донбассе были сконцентрированы 262 тысячи рабочих, преимущественно в угольной и металлургической индустрии. Будучи одним из четырех основных промышленных регионов Российской империи (помимо Петроградского, Московского и Уральского), Донецкий бассейн в начале XX века развивался наиболее динамично. Как пишет Фридгут, «всем было ясно – и внутри страны, и за рубежом, – что контроль над Донбассом мог бы стать ключом к судьбе империи»[59]59
  Friedgut, т. 2, стр. 207–208.


[Закрыть]. А современник тех событий Николай Скрып ник был еще более глобален в своих оценках значения региона: «Донецкий бассейн сейчас – мировой узел, ибо от него зависит судьба русской революции, судьба революции мировой»[60]60
  Стенограмма IV Съезда Советов Донецкого и Криворожского районов.


[Закрыть]. Не больше и не меньше!

Один современный украинский сайт, описывая «модную» ныне битву у Крут в январе 1918 г., написал о том, что среди шедших на Киев большевиков были «нанятые Москвой рабочие Донбасса» (почему, интересно, Москвой, если до марта 1918 г. столица России находилась в Петрограде?). Богатое воображение автора нарисовало следующую картину: «Им хотелось легкой добычи, сытой киевской доступности, а при абсолютной аполитичности и самоуверенности местной публики все эти блага земные находились в одном шаге от станции Круты. Нужно было только прийти и забрать. Никто ведь не сопротивлялся»[61]61
  Помни Героев Крут – останови вражескую орду Януковича//Рупор (http://rupor.info/glavnoe/2010/01/29/pomni – geroev – krut – ostanovi – vrazheskuiu – ordu-jaрukо/).


[Закрыть]. Автор, экстраполируя те события на нынешнюю политическую ситуацию и путая все столицы, видимо, так представляет себе обстановку 1918–го: огромный город Киев, на который шли голодные, нищие шахтеры и металлурги из забытых богом Харькова или Юзовки, мечтавшие пограбить и наесться досыта. Одна беда – Киев тогда не был столицей в глазах тех, кто наступал на нее. Это был признанный духовный, исторический центр, место паломничества православных. Однако на фоне бурного развития Петрограда, Одессы или Харькова тогдашний Киев выглядел большим тихим провинциальным болотом – во всяком случае, вплоть до 1918 г., когда в оккупированный немцами Киев ринулись волны эмиграции из Москвы и Питера.

Достаточно вспомнить красочное описание дореволюционного Киева, данное свидетелем тех событий Михаилом Булгаковым: «В белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег… Киевляне – тихие, медленные и без всякой американизации. Но американской складки людей любят». А ведь с легкой руки Александра Блока в те годы именно за Донбассом закрепились названия «Новой Америки», «Русской Америки» и даже «Русской Калифорнии»[62]62
  См.: Слиозберг, стр. 135.


[Закрыть].

 
Черный уголь – подземный мессия.
Черный уголь – здесь царь и жених,
Но не страшен, невеста, Россия,
Голос каменных песен твоих!
Уголь стонет, и соль забелелась,
И железная воет руда…
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
 

Александр Блок «Новая Америка»

Эти термины держались за промышленными регионами Донецкого и Криворожского бассейнов весьма долго. Даже в октябре 1941 г. немецкая газета «Дойче Нахрихтенблатт», описывая восток советской Украины, сообщала: «Харьков управлял шахтами и заводами Донбасса. Советы сделали Харьков городом большевистского американизма»[63]63
  Цит. по: Горчаков, Внимание: чудо – мина!.


[Закрыть].

Донецкий бассейн и окрестные промышленные районы были наиболее динамично развивающимися в годы, которые предшествовали революции. Биограф Никиты Хрущева так описывал переезд будущего советского вождя из курской деревушки в Донбасс: «275–мильный переезд из Калиновки в Юзовку был шагом в новое столетие. В возрасте 14 лет Хрущев навсегда покинул сельскую, почти средневековую жизнь в русской деревне и въехал в город, который находился в центре российской индустриальной революции»[64]64
  Tompson, стр. 5–6.


[Закрыть]. Если кто – то решит исходя из этих слов, что донбасские поселения (Юзовка тогда даже городом официально не считалась) казались передовыми исключительно по сравнению со среднерусскими деревнями, а не с украинскими, то можно привести мнение Троцкого, который определял развитие украинской жизни до 1917 года одним словом: «отсталость». И при этом четко отделял это определение от одного региона, который к моменту написания «Истории русской революции» уже официально считался частью УССР: «Несмотря на быстрое промышленное развитие Донецкого и Криворожского бассейна, Украина в целом продолжала идти позади Великороссии»[65]65
  См.: Троцкий, История русской революции, т. 211 Враг капитала (http://www.1917.com/Marxism/Trotsky/HRR/2–G.html).


[Закрыть].

Говоря об освоении Донбасса и темпах этого освоения, защитник екатеринославских евреев г-н Слиозберг писал: «Такие поселения вырастали прямо как грибы в местностях, где начинали развиваться чисто американским темпом [ну модно было тогда темпы индустриализации сравнивать с Америкой. – Авт.] новые отрасли промышленности, как, например, горная промышленность в Донецком бассейне, в Екатеринославской губернии, в Криворожском районе. Лучшим примером может служить… Юзовка… Местность быстро оживилась и получила характер селения, невиданного до того в России»[66]66
  Слиозберг, стр. 135.


[Закрыть].

Темпы роста населения в промышленных регионах Юга России зашкаливали все мыслимые показатели. В период с 1897–го по 1914 год Екатеринославская губерния была абсолютным лидером в России по приросту числа жителей – 63,5 % всего за два десятилетия! Для примера, население Киевской губернии в эти же годы выросло на 34,7 %, Петербургской – на 48,5 %, Московской – на 47,3 %[67]67
  Рашин, стр. 44–45.


[Закрыть].

Как это ни парадоксально звучит, но развитию региона способствовала Первая мировая война. Да – да, когда вся империя трещала по швам и задыхалась от нараставших финансово – экономических проблем, вызванных войной, экономика Юга России и особенно Донбасса резко набирала обороты. Так, меньшевик Цукублин на IV съезде Советов Донецко-Криворожского бассейна (того самого съезда, на котором было провозглашено создание ДКР) заявил, что вся металлургия края была «приспособлена к войне»: «Война представляла для нас чрезвычайно емкий рынок»[68]68
  Стенограмма IV Съезда Советов Донецкого и Криворожского районов.


[Закрыть]. Когда прифронтовые губернии начали пустеть ввиду массового оттока беженцев, именно эти же обстоятельства привели к тому, что промышленные районы Юга, ставшие оплотом всего военно – промышленного комплекса России, начали еще быстрее расти – ив экономическом смысле, и в демографическом.

Особенно это сказалось на Харькове, куда начали стекаться люди и даже целые предприятия из Западной России. Если еще в 1861 г. население этого города насчитывало 50 тыс. человек, то в 1917 г. там обитало уже 382 тысячи (см. диаграмму). То есть рост населения чуть больше чем за полвека составил более 600 %! К 1915 г. Харьков был восьмым городом империи по числу жителей. Значительную долю роста обеспечили беженцы, спасавшиеся в Харькове от войны. В 1917 г. их официально числилось около 50 тыс. человек. Причем немалая часть из них были беженцами из Галиции, на что стоит обратить особое внимание – в дальнейшем это обстоятельство сыграет значительную роль в украинизации Харькова и прилегавших территорий[69]69
  Мачулин, стр. 13; Багалей, Миллер, т. 2, стр. 114–180.


[Закрыть].

Завод ВЭК до эвакуации его из Риги в Харьков

В 1917 г. приезжие приняли самое живое участие в политической жизни региона. Особенно значительным было влияние рабочих эвакуированного туда в 1915 г. из прифронтовой Риги крупного предприятия «Всеобщей электрической компании» (ВЭК, или ВКЭ) – ныне Харьковский электромеханический завод.

Одновременно в Харьков был переведен из Варшавы крупный машиностроительный завод «Герляхи Пульст». За ними потянулась вереница более мелких фирм из Польши и Прибалтики, которые свое «западное» происхождение даже использовали для рекламы. Вот характерное для Харькова 1914–1917 гг. объявление: «"М. Буцлер и К°” – латышское предприятие, эвакуированное из Риги, – фабрика фотографических пластин и принадлежностей»[70]70
  Весь Харьков, стр. 152.


[Закрыть].

Только с переездом ВЭК (всего понадобилось 1470 вагонов, чтобы перевезти все имущество промышленного гиганта тех времен) Харьков пополнился тремя тысячами прибалтийских рабочих разных национальностей (для сравнения – всего – то за десяток лет до этого в Харькове в общей сложности насчитывалось 16,7 тыс. пролетариев)[71]71
  Плотичер, стр. 17.


[Закрыть]. Латышские рабочие ВЭК сыграли колоссальную роль в большевизации Харькова, а сам эвакуированный завод стал базой для социалистической пропаганды в крае.

Туда же, в Харьков и Донбасс, с началом Первой мировой войны эшелонами свозились военнопленные всех национальностей – немцы, чехи, словаки, галичане, венгры. Ввиду нехватки рабочих рук, вызванной массовой эвакуацией на фронт, военнопленные активно использовались на различных предприятиях, врастали в быт и общественную жизнь края. По данным Антонова – Овсеенко, на шахтах Донбасса к началу гражданской войны работали 51 тыс. австро – германских военнопленных, на сельхозработах в крае было задействовано до 38 тыс., в иных отраслях и на пунктах размещения находилось до 13 тыс. пленных[72]72
  Антонов – Овсеенко, т. 2, стр. 46.


[Закрыть].

Католический собор в Харькове на ул. Гоголя

К 1917 году Донецкий и Криворожский бассейны, и до войны считавшиеся «русской Америкой», вбирающей в себя людей всех культур и национальностей, стали еще более интернациональными и космополитическими. Поляки организовали в Харькове при римско – католическом соборе на улице Гоголя, 4 собрание «Польский дом» (затем назывался польским клубом «Проминь»), а сразу после Февральской революции начали издавать свою газету «Jednosc Robotnicza». В городе функционировало множество польских организаций и несколько политических партий.

После революции латыши, прописавшиеся в Харькове, также стали издавать свои листовки на родном языке, в местных газетах появилась реклама на латышском. В дни функционирования Донецко-Криворожской республики латышские рабочие организации Харькова проявили значительную активность по формированию красных отрядов.

Между двумя революциями 1917 года немецкие военнопленные, находившиеся в Харькове, создали целый ряд своих организационных структур, включая Немецкий центр при местном комитете РСДРП(б). Тот еженедельно устраивал агитационные собрания немецких пленных (в какой еще стране мира такое можно было представить!) на Конной площади в Харькове – ныне площадь Восстания[73]73
  Большевистские организации, стр. 404–405.


[Закрыть].

В Донецкий бассейн стекались представители различных национальностей, создававших невероятное смешение народов и племен. В 1917 г. никого не удивляло наличие активно действовавшей в Луганске ячейки армянской партии «Дашнакцутюн» или обилие китайских горняков на шахтах Юзовки. «Донбасс был Америкой для бедного человека… – пишет американка МакКаффри. – Донбасс имел репутацию края возможностей, где смелый сильный человек мог заработать хорошие деньги»[74]74
  Там же, стр. 426; McCaffray, стр. 98.


[Закрыть].

Причем, вопреки расхожему ныне мнению о поголовной неграмотности рабочего класса, приток рабочих в Харьков и другие промышленные города как раз благоприятно влиял на общий уровень грамотности населения, который был значительно выше среди рабочих Донбасса, чем среди крестьянской массы малороссийских губерний. Согласно переписи 1897 г., уровень грамотности среди рабочих металлургической отрасли России составлял 60,2 %, а среди поколения рабочих младше 40 лет – 90 %[75]75
  Friedgut, т. 2, стр. 64.


[Закрыть]. Для сравнения: средний уровень грамотности всего населения Российской империи тогда составлял 21,1 % – в основном, в связи с неграмотностью сельского населения державы (общий процент грамотных среди крестьян составлял 17,4 %).

Харьков к началу XX века был одним из самых грамотных городов России. К примеру, в 1910–1912 гг. уровень грамотности его населения (66,6 %) был фактически равен уровню Петербурга (66,9 %) и превосходил Москву (64 %). Но лишь 25,1 % сельских жителей всей губернии могли похвастаться умением читать. В селах Центральной и Правобережной Украины положение было не лучше[76]76
  См.: Рашин, 1956, стр. 285–302.


[Закрыть]. Таким образом, те, кто пытается представить сейчас борьбу Центральной Рады, опиравшейся как раз на сельское население Центра, как борьбу «просвещенного» Киева с «ордами голодных металлургов», которые олицетворяли «темноту и забитость», мягко говоря, путают акценты.

Экономические показатели Донбасса в начале XX века поражали даже западный мир. Известный американский историк Джон МакКей, посвятивший индустриализации Юга России книгу «Пионеры прибыли» (за которую он, кстати, получил приз Американской исторической ассоциации), восторженно писал о состоянии металлургии бассейна: «В первом десятилетии двадцатого века домны на Юге России были такими же большими, как в Европе, они были новее и использовали лучшую руду. По этой причине они были вполне конкурентными с европейской продукцией»[77]77
  МсСау, стр. 135.


[Закрыть].

О значении Донбасса для судьбы государства более чем красноречиво свидетельствуют следующие цифры: к 1917 г., когда Россия уже фактически потеряла польский уголь, Донецкий бассейн производил 87 % угля всей России, 70 % чугуна, 57 % стали, более 90 % кокса, более 60 % соды и ртути[78]78
  Куромія, стр. 31.


[Закрыть]. Причем с каждым годом войны значение края для страны росло – особенно после потери Россией польских шахт, которые снабжали в первую очередь промышленные предприятия Петрограда. Но, как и повсюду в России, рос и уровень социального напряжения. Приезд тысяч рабочих, зараженных социалистическими идеями, обернулся значительным ростом политизации региона.

АПОЛИТИЧНЫЙ, ПАТРИОТИЧНЫЙ РУССКИЙ КРАЙ

Если университетский Харьков всегда отличался вольнодумством, то рабочие регионы Юга России длительное время проявляли полную аполитичность. В 1890 г. под секретным надзором полиции пребывало всего лишь 82 постоянных жителя огромной Екатеринославской губернии, отнесенные к разряду «неблагонадежных»[79]79
  Friedgut, т. 2, стр. 20.


[Закрыть].

«Донбасс отвергал любые политические группировки. Политическую атмосферу Донбасса считали отравляющей и опасной все партии», – пишет Куромия. Экстраполируя свои выводы на всю историю этого региона, включая и нынешние времена, американо – японский исследователь добавляет: «Донбасс всегда был «выходом», спасением, альтернативой политическому конформизму или протестам»[80]80
  Куромія, стр. 21.


[Закрыть]. Может быть, этот вывод кому – то сегодня покажется спорным. Но если все – таки принять его, то в этих словах можно найти объяснение и аполитичности Донбасса вплоть до революционных событий 1905–1917 гг., и действиям политических лидеров региона в январе 1918 года, в момент провозглашения Донецко-Криворожской республики. Однако об этом позже…

Упоминания какой – то деятельности социалистических организаций в пролетарском Донбассе появляются в 1899 г., когда в Юзовке были замечены листовки и брошюры РСДРП с пометкой «Донецкий комитет». В 1902 г. появился Донецкий социал – демократический союз горнозаводских рабочих с центром в Ростове – на – Дону. При этом деятельность подобных немногочисленных и невлиятельных организаций была сосредоточена в основном в крупных городах и фактически не распространялась на шахтерские поселения[81]81
  Friedgut, т. 2, стр. 116.


[Закрыть].

Революция 1905 г. привела к резкому росту забастовок и рабочих бунтов во всех промышленных регионах России, включая Донецкий бассейн. Однако, по мнению Сюзан МакКаффри, «в целом рабочие Донбасса не бастовали так часто, как их собратья в Санкт – Петербурге, и эти забастовки не были столь политически выраженными»[82]82
  McCaffray, стр. 134.


[Закрыть].

После пика революционного движения в 1906 г., когда в общей сложности в забастовках приняло участие до 100 тысяч рабочих Донбасса, каждый год число бастующих неуклонно уменьшалось. В 1909 г. оно уже составляло всего 12 тысяч человек. Очередной всплеск забастовочного движения пришелся на 1912 г. (25 800 участников забастовок) и был вызван Ленским расстрелом[83]83
  Friedgut, т. 2, стр. 175.


[Закрыть]. Но если раньше забастовки в основном носили социальный характер, то с этого года наметилась тенденция роста сугубо политических стачек. Данная тенденция сохранилась вплоть до 1917 года.

Как выяснилось позже, в политизации забастовочного движения в России вообще и в Донбассе в частности после 1914 г. определенную роль сыграли и спецслужбы Германии. В меморандуме небезызвестного Александра Парвуса (он же Израиль Гельфанд), составленном в адрес министерства иностранных дел Германии в марте 1915 г., звучали следующие предложения: «Есть возможность организации забастовок в шахтерских районах Донецкого бассейна и, при определенных условиях, на Урале… Политические забастовки можно было бы легко организовать там в среде шахтеров, если будет выделено хотя бы минимальное финансирование»[84]84
  Germany and the Revolution, стр. 142.


[Закрыть]. Стоит заметить, что «план доктора Гельфанда» вызвал большую заинтересованность у немецких спецслужб, а сам Парвус сыграл определенную (по мнению ряда современных историков, очень значительную) роль в финансировании революционного движения в России.

Постепенный рост активности социалистов в рабочих регионах отразился на росте их популярности в Донбассе. В 1906 г. в первую Госдуму России от Екатеринославской губернии, среди прочих, был избран шахтер из Юзовки Митрофан Михайличенко, представлявший меньшевистское крыло РСДРП и примкнувший в Госдуме к группе «трудовиков». Правда, популярность агитатору принесли, в первую очередь, не его пламенные речи, а… юзовские черносотенцы, избившие будущего депутата за год до выборов[85]85
  Государственная Дума, стр. 378–379.


[Закрыть].

О большевиках же во многих районах Донбасса чаще всего вообще не слыхивали. Во время Первой мировой войны в Юзовке, к примеру, насчитывалось всего десяток членов РСДРП(б). По свидетельству Троцкого, в июле 1917 г. две тысячи шахтеров на коленях, с непокрытыми головами, в присутствии пятитысячной толпы торжественно присягали: «Мы клянемся нашими детьми, Богом, небесами и землей, всем, что нам священно в этом мире, что мы никогда не откажемся от свободы, доставшейся кровью 28 февраля 1917 г.; веря социалистам – революционерам и меньшевикам, мы клянемся, что никогда не будем слушать большевиков – ленинистов, ведущих своей агитацией Россию к разрушению». Как пишет далее сам Троцкий, уже через два месяца, то есть к сентябрю, мнение шахтеров относительно большевиков резко изменилось[86]86
  Friedgut, т. 2, стр. 224; Trotsky, стр. 287–288.


[Закрыть].

Еще менее популярными, чем большевики, до 1917 года в Донбассе были украинские партии, как, собственно, и украинская идея в целом. Жители промышленных регионов Юга России считали себя преимущественно русскими и многие из них с удивлением узнали о том, что их земли считаются составной частью Украины, лишь с появлением Универсалов Центральной Рады в 1917 году (а в некоторых регионах современной Украины об этом не догадывались вплоть до немецкой оккупации 1918 года).

Фридгут отмечает высокий уровень русского патриотизма среди рабочих Донбасса вплоть до революции. В 1897 г., в день тезоименитства императора группа рабочих фабрики Джона Юза явилась в дом шефа полиции Рубцева и выразила неудовольствие в связи с тем, что над полицейским управлением не висят государственные флаги, в то время как даже над самыми бедными домами Юзовки жители вывесили российские знамена в честь праздника. Металлурги пообещали нажаловаться на полицейских высшим властям. Когда в остальных регионах России пролетарии устраивали акции протеста против военного призыва рабочих, в Юзовке, наоборот, собирались массовые митинги в поддержку «войны до победного конца», а скромная попытка нескольких большевиков и меньшевиков устроить подобие оппозиционной акции завершилась их изгнанием, совершенным самими горожанами. По мнению Фридгута, это объяснялось тем, что «патриотические чувства имели сильные корни среди населения Юзовки»[87]87
  Friedgut, т. 2, стр. 64–65, 216.


[Закрыть].

Подобная же картина наблюдалась вплоть до Февральской революции. Когда большевик Острогорский в Щербиновке (ныне – Дзержинск) 2 марта 1917 г. попытался публично выступить против войны, местные работяги обозвали его «германским шпионом» и добились его ареста. Примерно в эти же дни в Харцызске большевик Вишняков попробовал выступить на патриотическом митинге меньшевиков, украшенном религиозными хоругвями и красными знаменами, но его речь не вызвала никакого сочувствия у публики[88]88
  Там же, стр. 234–235.


[Закрыть].

В отличие от современных творцов нового украинского исторического мифа, практически все независимые исследователи сходятся в том, что жители регионов, составляющих ныне Восточную Украину, в своем большинстве к «украинской идее» относились совершенно равнодушно. Израильско – американский исследователь Теодор Фридгут пишет: «Ни в одном источнике, сообщавшем о трудовых организациях и революционных группах в Донбассе, нет упоминания о деятельности какой бы то ни было украинской партии на шахтах или фабриках, Были украинские группы в Харькове, и, кроме того, Донецкий союз горнозаводских рабочих имел некоторые контакты со «Спилкой». Проявлялась также некая деятельность в некоторых деревнях региона, где циркулировала и обсуждалась «малороссийская» литература. Только в 1917 году украинские партии добились кое – какого представительства на выборах в районные земства. Но даже тогда они не добились присутствия в шахтных и заводских Советах Донбасса»[89]89
  Там же, стр. 124.


[Закрыть].

С этим выводом согласен и Гироаки Куромия: «Массовое украинское националистическое движение, кажется, обошло Донбасс… Крестьянское стремление к земле и свободе было сильнее, чем призыв украинского национализма, этого творения интеллигенции»[90]90
  Куромія, стр. 164.


[Закрыть].

Такие же выводы относятся не только к рабочим районам Донбасса, но и к Харькову, который сами теоретики «украинской идеи» считали одним из своих центров. Даже современные украинские «государственники» вынуждены признать: «Документы… бесстрастно утверждают, что Харьков к началу марта 1917 года был весьма далек от украинского национально – освободительного движения»[91]91
  Мачулин, стр. 18.


[Закрыть].

Вплоть до 1917 года украинцами не считали себя не только жители городов, но и деревень Юга России. «Если бы кто – то сказал крестьянину из Харькова или Полтавы, что он является «украинцем», тот очень сильно удивился бы, если не разозлился», – писал граф А. Кутайсов, бывший в свое время губернатором Волыни[92]92
  Koutaissoff, стр. 13.


[Закрыть].

Кстати, современники то же самое писали и о жителях иных регионов Юга России – к примеру, об Одессе: «Я указывал, что прожил всю свою юность на Юге, окончил гимназию и университет в Одессе, которую украинцы считают своею, и никогда не слыхал здесь об Украине (знал только Малороссию, которую люблю и к которой и сейчас отношусь, как к родной)… Никогда не видел и тайной литературы об Украине, в то время, как у всех нас, гимназистов и студентов, постоянно были на руках брошюры с. д. и с. р., гораздо более рискованного содержания, чем украинский вопрос, …следовательно, нельзя объяснить отсутствие этой украинской тайной литературы правительственными гонениями на Малороссию»[93]93
  Маргулиес, стр. 197.


[Закрыть].

К концу XIX века меньше трети населения Харькова пользовались малороссийским (украинским) языком – 29,2 %, в то время как русским – 60,3 % жителей города. Что не мешало деятелям украинского общественного движения считать Харьков одним из своих центров – просто в других крупных городах доля украинцев была и того меньше. Даже в Киеве, который в итоге стал политическим центром Украинской Народной Республики, по словам генерала Деникина, хорошо знавшего этот город, к революции насчитывалось всего 9 % населения, которое считало украинский язык своим родным. Так что Харьков на этом фоне был гораздо более «украинским» – особенно на фоне городов и городков Донбасса, где «украинский вопрос» не пользовался ни малейшей поддержкой[94]94
  Плотичер, стр. 19–20; Деникин, т. 2, стр. 167.


[Закрыть].

К примеру, когда в июле 1917 г. эмиссары Центральной Рады приехали в Луганск с целью найти там хоть какие – то силы, на которые можно было бы опереться, то встретили более чем холодный прием. А представитель большевиков Юрий Лутовинов категорически выступил против «украинизации», обосновав это тем, что данный вопрос расколол бы пролетариат[95]95
  Friedgut, т. 2, стр. 347.


[Закрыть].

Не случайно виднейший идеолог российских меньшевиков Феликс Кон, после Февральской революции осевший в Харькове, писал, что в 1917 г. идея «самостийной» Украины относилась к «мечтам и грезам горсточки мелкобуржуазных украинских идеологов, которым никто не придавал серьезного значения»[96]96
  Наш Юг, 17 января 1918 г.


[Закрыть].

Американская газета «Нью – Йорк тайме», характеризуя украинское движение, ссылалась на мнение еще одного харьковца, известного российского писателя и публициста Константина (ошибочно он назван в газете Николаем) Тренева: «Когда я нахожусь среди интеллигенции на Украине, я чувствую, что там существует некое культурное движение. Я слышу людей, пытающихся говорить по – украински, доказывающих… что Украина имеет право на культурную и политическую автономию. Картина меняется, когда я нахожусь на улицах, в публичных местах, среди простых людей. Складывается впечатление, что они интересуются буквально всем в мире, но только не вопросом украинской автономии. Украинское движение – это всего лишь движение среди украинской интеллигенции»[97]97
  New York times, 17 марта 1918 г.


[Закрыть].

О том же писали и иностранные наблюдатели. К примеру, французский шпион и дипломат Эмиль Энно, в 1917–1918 гг. развивший бурную деятельность на территории нынешней Украины, писал о «бессмысленности украинского вопроса», объясняя это тем, что «украинская идея совершенно отсутствует во всех классах малорусского населения»[98]98
  Гражданская война на Украине, т. 1, кн. 2, стр. 11.


[Закрыть].

Мало того, в свои силы и способности к самоорганизации не верили и представители украинских движений, реально оценивавшие общественное мнение. Украинский писатель Гнат Хоткевич, который в течение нескольких месяцев 1917 года пытался издавать в Харькове свою газету «Рідне слово», понимал, что свободно избранные институции, отражающие мнение большинства населения, не поддержат «украинский вопрос»: «Дурят нас Учредительным Собранием, чтобы мы сидели тихо, а потом покажут нам знак из трех пальцев и скажут – это знак авторитетный, потому что показало нам его само Учредительное Собрание… И что ж нам ждать теперь от того Учредительного? Попадут туда не наши люди – а будут решать нашу судьбу. У нас силу агитации и сознание народа отобрали»[99]99
  Рідне слово, 24 июня 1917 г.


[Закрыть].