Текст книги "Нуэла"

Автор книги: Владимир Корчагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Как... домой? О каком доме вы говорите?

– О нашем с тобой доме, ведь ты моя дочь.

– Я понимаю, это шутка. А на самом деле...

– Разве такими вещами шутят? Тогда в регистратуре я действительно назвался твоим отцом лишь в силу необходимости устроить тебя в больницу. Но теперь, узнав, кто ты и что произошло с тобой, все оценив и взвесив, я пришел к мысли, что это и есть единственная возможность помочь тебе в твоем нелегком положении. Отныне – для всех, кто нас окружает, для всех, кто нас знает, ты – моя дочь. Дочь, которую я оставил в свое время в Индии и которая вернулась ко мне. Если, конечно, ты согласишься с этим.

– Боже, как я могу не согласиться! Только... Только не подумайте, что это лишь из-за безысходности моего положения. Нет! Я согласна пожить у вас, согласна со всем, что вы говорите, потому что полюбила вас. Полюбила как родного человека!

Она снова прильнула к его груди, и горячие слезы покатились из ее глаз.

– Ну-ну, что же ты? Что же ты плачешь, моя девочка? -повторял он, поглаживая ее по голове.

– Это так... просто так... Просто от радости, от любви к вам... – шептала она сквозь слезы.

Глава пятая

По возвращении из больницы Радов прежде всего принялся за уборку дачи: помыл полы, окна, двери, пропылесосил ковры и кресла, сменил шторы. Затем занялся комнатой для Нуэлы. Он решил поселить ее в мансарде, где когда-то размещалась детская, потом была библиотека и стоял его писательский стол, за которым, уединясь от всех домашних, он часами просиживал над своими рукописями. Однако после смерти жены и отъезда детей Радов почти перестал подниматься в мансарду. Кухня да гостиная, гостиная да спальня – вот и все жизненное пространство, которое оставалось необходимым для него.

Но теперь все должно было перемениться. И прежде всего опять понадобилась мансарда. Радов убрал оттуда большую часть книг, выбросил весь скопившийся там ненужный хлам, перенес туда старинное, оставшееся от родителей трюмо, небольшой диван, поставил оставшуюся после дочери красивую деревянную кровать, разыскал в кладовке старый, но еще вполне приличный туалетный столик. Словом, превратил этот заброшенный чердачок во вполне благоустроенную комнатку, куда не стыдно было пригласить и знатную магарани.

А вечером к нему зашел Рындин.

– Ну как, готовишься к приезду «дочери»? – начал он, как всегда, в добродушно-насмешливом тоне.

– Да, навел вот небольшой порядок, – ответил Радов, стараясь скрыть досадную неловкость.

– Ну, положим, такого порядка я не видел у тебя уже лет пять-шесть. Да и сам ты сияешь как начищенный самовар. Скоро новоселье?

– Завтра или послезавтра обещали выписать.

– Что же она, совсем поправилась?

– Надеюсь, что да.

– И согласна перебраться прямо к тебе?

– У нее действительно нет другого выхода. И потом... она искренне расположена ко мне. Я так понял...

– И я так понял.

– Ты-то как мог понять?

– Ну ты даешь! – рассмеялся Рындин. – Или ты, кроме своей Нуэлы, вообще никого не замечаешь? Да я ведь тоже чуть не каждый день хожу в больницу к своей благоверной. Сколько раз мы с тобой там встречались.

– Да, в самом деле...

– А в больнице, сам знаешь, всем до всех есть дело. Словом, я рад за вас обоих. Но пора тебе подумать и о некоторых не совсем приятных формальностях. Ну, с пропиской я вам помогу: кое-какие связи у меня остались, с вашим участковым поговорю, мы с ним старые приятели. А вот с документами... Где и как она их потеряла? И вообще – скажи наконец, кто она, зачем и как сюда приехала? Или это такой секрет, что...

– Почему секрет? Я расскажу тебе все, за исключением кое-каких деталей, в которые она просила абсолютно никого не посвящать.

– Хорошо, давай без деталей.

– Так вот, первое, самое главное, во что ты наверняка не поверишь, это то, что она дочь моей бывшей невесты, оставшейся в Индии, – начал неуверенно Радов.

– Ха! В этом я был убежден давным-давно! – усмехнулся Рындин. – Достаточно было вспомнить ее фотографии, привезенные тобой оттуда.

– Сходство у них, конечно, поразительное. И все-таки для меня самого это явилось такой неожиданностью!..

– Для тебя, может быть. А я недаром тридцать лет казенную кашу ел... Что же во-вторых?

– Во-вторых, она вынуждена была бежать из Индии...

– И в этом я нисколько не сомневался. А в-третьих?

– А в-третьих, все друзья ее, с которыми она прибыла в Россию, погибли при весьма трагических обстоятельствах.

– И тут ты меня не удивил. Не зря я тебя предупреждал быть осторожным, не болтать чего не следует.

– Да, ты был прав. Ну а с документами... Сумку с документами она потеряла уже здесь, вернее, неподалеку отсюда, по всей вероятности в лесу по дороге в Рамино.

– А вот это требует проверки.

– Как это проверишь?

– Надо попробовать найти эту сумку.

– В лесу?!

– Да, в лесу.

– Разве это возможно?

– Думаю, что да. У тебя нет случайно какой-нибудь ее вещицы?

– Нет. То есть вот, – вынул Радов из кармана шарфик Нуэлы. – Это... Это, понимаешь, я вынужден был снять с нее там, на месте, где ее сбила машина: ей было трудно дышать. А потом... Потом как-то забыл вернуть ей.

– Забыл? Вот в это я ни за что не поверю, – усмехнулся Рындин. – Но на этот раз твоя «забывчивость» и поможет нам найти документы Нуэлы.

– Поможет найти ее сумку?! Каким образом?

– Ну не нам так, моему Рексу. Он и не такие дела проделывал.

– Понятно. Спасибо тебе, Виктор. Это было бы так кстати. И давай не будем тянуть.

– Зачем тянуть? Завтра утречком и отправимся. Часов в пять, если не возражаешь.

– Да ради такого дела я готов ночь не спать. /;

– Нет, ночью ты поспи. А утром я зайду к тебе.

Солнце едва поднялось над лесом, когда, миновав райцентр, они вышли на дорогу, ведущую в Рамино. Здесь Рындин дал своему Рексу понюхать шарфик Нуэлы, и умная собака, с минуту потоптавшись на месте, уверенно двинулась прямо по дороге.

– Порядок, Андрей! – прищелкнул языком Рындин. -Найдем вашу пропажу, если, конечно, кто-нибудь не опередил нас. А кстати, ты не встречал больше того толстяка в шляпе?

– Нет, а ты полагаешь, это какой-то террорист?

– Едва ли. Скорее всего это просто самонадеянный шалопай, который сдуру наехал на Нуэлу, а потом, чтобы замести следы, начал наводить справки. Ему, как я понимаю, важнее всего было убедиться, что дело не кончилось смертельным исходом и единственный свидетель, каковым был ты, не смог идентифицировать его машину. Вот он и подкатил к тебе в больнице.

– Может быть и так. Хорошо, если бы было только так. А вот и поляна, о которой говорила Нуэла. Действительно уютная полянка!

– Полянка – ничего... И трава тут потоптана, пожалуй, не случайно... Да, не случайно... – приговаривал Рындин, меряя

шагами поляну и пересекающую ее дорогу. – А что было на ногах у Нуэлы?

– Туфли...

– Гм, туфли! Понятно, что не лапти. А какие туфли? С каким каблучком, с какими носочками?

– Ну, этого я тебе не скажу.

– Н-да... хоть ты и геолог, но следопыт ни к черту не годный. Туфли у Нуэлы были с тонким каблучком и узкими длинными носочками. А вот и... Что это, по-твоему? – поднял он с земли обрывок широкого ремня с пряжкой.

– Это? Ремень какой-то... вроде тех, какие ввели сейчас для водителей и пассажиров на машинах.

– И в самолетах! – многозначительно добавил Рындин.

– Да, и в самолетах, – растерянно повторил Радов. – Но сумки нигде не видно. Неужели кто-то уже поднял ее?

– А это мы сейчас проверим. Рекс! Да куда же ты запропастился?! А-а, вон ты где! – увидел он наконец собаку, которая, обежав поляну, углубилась в лес и крутилась теперь вокруг высокого ветвистого клена. – Ну что ты тут нашел? Как ничего?! Так что же тебя беспокоит? И никаких следов отсюда к дороге! Непонятно... – он повернул обратно к поляне, но собака продолжала бросаться на дерево, время от времени обращая к нему свою умную морду и тихо поскуливая от нетерпения.

– Ну что, что тут у тебя? – снова вернулся к ней Рын-дин. – Нет же ничего. И следов никаких нет. Андрей, иди-ка сюда, – позвал он Радова, – может, ты что-нибудь увидишь.

Радов подошел к клену, тщательно осмотрел все кругом, снова взглянул на собаку, которая продолжала поскуливать, подняв морду к развесистой кроне дерева, и вдруг понял, что значит ее нетерпеливое желание привлечь внимание людей к вроде бы ничем не примечательному дереву. Там, на высоте пяти или семи метров от земли, зацепившись за тонкий сук, висела маленькая лакированная сумочка, ярко поблескивая металлическим замком.

– Виктор, смотри! – крикнул он Рындину. – Вот она, сумочка Нуэлы. Аи да Рекс!

Рындин подошел к дереву, прикинул взглядом расстояние до сумки:

– Н-да... Высоковато забросила ее твоя индианочка. Мне бы так не удалось.

– И ты думаешь…

– Я думаю, зря ты сразу не поведал мне о ее засекреченных «деталях». Я давно догадался, что она с того делийского самолета. Трудно, конечно, сказать, как она осталась жива. Ну, да индусы с их йогой и прочими факирскими штучками и не на такое способны. Впрочем, если у нее действительно есть причины опасаться преследования каких-то негодяев и это они взорвали самолет, то, разумеется, лучше не распространяться о том, что она избежала смерти при аварии. Так будет спокойней и ей, и тебе.

– Ты думаешь, те, от кого она бежала из Индии, могут преследовать ее и здесь?

– Все может быть. Не все же они летели в самолете.» И если те, кто остался в Индии, узнают, что Нуэла избежала гибели, то, сам понимаешь...

– Но как они узнают об этом?

– Святая простота! Да у нынешних гангстеров дело поставлено лучше, чем у нашей внешней разведки. Живо получат любую информацию и заявятся в любую точку земного шара, а то и просто дадут знать своим агентам из русской мафии. Впрочем, это лишь одна из версий.

– Значит, есть и другие?

– А вот сейчас заглянем в сумочку и...

– Как? Открыть чужую сумку?!

– Так, чудак человек, надо хотя бы убедиться, что это ее сумка.

– Ну если так... – нехотя согласился Радов. А Рындин уже сильно стукнул по стволу дерева, и сумка слетела прямо ему в руки. Он, не задумываясь, щелкнул замком:

– Ну вот, тут и авиабилет на рейс № 214, так и должно быть. А дальше... О, да все лучше, чем я думал. И паспорт с соответствующим штампом, и виза нашего посольства. Значит, с пропиской не будет никаких осложнений. И на работу, в случае чего, ее можно будет устроить. А главное -отпали все сомнения, какие, чего греха таить, нет-нет да и лезли мне в голову: крепко въелась в меня старая закваска.

– Так ты что, и за шпионку готов был ее принять?

– Что поделаешь, в практике моей работы и не такое случалось. Девушка она, конечно, симпатичная, милая. Да ведь если только на это полагаться... Словом, всякое за эти дни пришлось передумать.

– А теперь?

– А теперь – ша! – отрезал Рындин. – И хватит об этом.

Идти пора, нас обоих в больнице ждут. Может, и мою сегодня выпишут. Надоело бобылем жить.

– Сегодня едва ли. Я звонил им вчера вечером. Сказали, что по понедельникам не выписывают, что будут завтра.

– Ну, завтра так завтра. Ты как, сначала домой?

– Да, надо захватить кое-что ей в больницу.

– А я прямо в райцентр. Попрошу все-таки выписать мою старуху.

– Ну, будь здоров, – Радов пожал приятелю руку и зашагал по знакомой дороге, сжимая в руках драгоценную сумочку и забыв уже и о Рындине со всеми его сомнениями и версиями, и обо всем на свете, кроме той, которая ждала его сейчас в больничной палате и с кем он не расстанется скоро ни на один час. Только бы прошли благополучно эти дни!

Глава шестая

Однако прошел и один, и два, и три дня, а Нуэла все еще оставалась в больнице. И только в конце недели она наконец встретила его ликующим возгласом:

– Всё! Завтра утром вы можете забрать меня отсюда. И вот это утро наступило.

Дача встретила их низким пчелиным гулом и густым ароматом только что распустившейся сирени. Радов открыл перед Нуэлой дверь и, легонько подхватив под локоть, провел в принаряженную ради такого случая гостиную. На окнах ее висели красивые, словно наполненные воздухом гардины, пол покрывал мягкий, ворсистый ковер, на книжном шкафу и пианино стояли роскошные букеты свежесрезанных пионов, а на столе громоздились горки фруктов, печенья, пирожных и пузатые бутылки домашнего, приготовленного самим Радовым, вина.

– И это все ради меня?! – воскликнула Нуэла восторженным шепотом.

– Мне хотелось бы немного отметить твое выздоровление.

– И нашу неожиданную встречу?

– Да. Только, знаешь, я ждал этой встречи, верил в нее. И, как мне кажется, только эта вера и согревала меня всю жизнь.

– Я тоже... ждала чего-то. Но до сих пор боюсь поверить, что все это не сон. И потом... как я здесь, в чужой стране, без документов?..

– А у меня есть для тебя сюрприз. Кстати, пойдем я покажу твою комнату. Это наверху, в мансарде. Там тебе будет удобно и покойно. В нее ведет даже отдельный вход, с веранды. И есть маленькая лоджия, прямо над цветником. Сейчас увидишь.

Он помог ей подняться по лестнице, распахнул дверь и указал на стол, куда заранее положил найденную сумку:

– Знакома тебе эта вещица?

– Ой, моя сумка!? Не может быть! – Нуэла метнулась к столу, щелкнула замочком. – Да, моя сумка, и все целехонько. Вот уж действительно сюрприз! И это тоже – благодаря вам? Скажите, вы человек или какой-то добрый дух, посланный мне богами?

– Я самый обыкновенный человек, Нуэла. Но для дочери Джуны готов быть и добрым духом, и любящим отцом, и самым верным и преданным другом.

– А я для вас... Нет, словами это не выразишь.

Девушка прошлась по комнате, села на диван. Затем положила его большую, огрубевшую ладонь себе на грудь и тихо прошептала:

– Слышите, как бьется мое сердце? И пока оно бьется, до последнего его удара я буду служить вам как Богу.

Он ласково погладил ее по голове:

– Милая моя девочка! Зачем это? О какой службе ты говоришь? Я счастлив уже тем, что ты будешь жить возле меня и я смогу по мере возможности заботиться о тебе как о родной дочери.

Смутная тень пробежала по лицу Нуэлы.

– Только потому, что я дочь Джуны? – быстро проговорила она.

– Да... – почти машинально подтвердил он и вдруг по–нял, что это не так, что, как ни священны были для него воспоминания о Джуне, это были всего лишь воспоминания, а то, чем стала для него Нуэла, было превыше любых воспоминаний, да и чувства, какие он питал к ней, были совсем не такие, какие были в отношениях с его детьми, хотя он и пытался убедить себя, что испытывает к ней чисто отцовскую привязанность.

– Да, наверное... – повторил он, все больше осознавая, что говорит не то, что думает, и боясь признаться в этом Нуэле.

А она вдруг как-то сникла, ресницы ее дрогнули, в глазах появилось внезапное смятение, растерянность, даже боль.

– А я думала...

Можно ли было и дальше кривить душой?

– Вернее, я хотел сказать, – поспешил добавить Радов, -что я всегда готов был сделать все, что мог, для Джуны. Но, встретив тебя... Боже, неужели ты не видишь, что стала для меня самым дорогим, самым близким человеком на свете, кто бы ни был твоей матерью?!

– Это правда? – проговорила она дрогнувшим голосом.

– И ты еще спрашиваешь!

– Нет, я чувствую это, этого нельзя не чувствовать. Но чем я заслужила такое?.. – тихо произнесла Нуэла, не спуская с него посветлевших глаз, в которых были теперь лишь беспредельная нежность и безграничная доверчивость, каких он не видел во взгляде ни одной другой женщины.

И сразу словно яркий фейерверк взметнулся в его душе, в груди стало тесно от нахлынувших чувств. Но он постарался притушить этот всплеск ответной нежности:

– А ведь ты, наверное, проголодалась, Нуэлочка, пора нам заняться завтраком.

– Как скажете... – послушно согласилась Нуэла.

– Так я пойду поставлю чайник, а ты... Ты, может быть, хочешь переодеться? Я тут приготовил кое-что, – кивнул Радов на шкаф. – Халатик, домашние туфли...

– Да, я переоденусь, благодарю вас.

Потом они долго сидели за столом. И Нуэла, сначала робко, нерешительно, затем все более осваиваясь в непривычной для нее обстановке, взяла на себя роль хозяйки стола: разливала чай, нарезала колбасу, сыр, и все это с таким милым совершенством, такой непринужденной грацией, что Радов не мог оторвать от нее завороженного взгляда.

– Как же вы живете совсем один? – задала Нуэла, по-видимому, давно мучивший ее вопрос.

– Так уж получилось. Жена умерла. Сын служит в ракетных войсках далеко на Севере, недавно обзавелся семьей. Дочь еще раньше вышла замуж, живет на Дальнем Востоке.

– А вы?

– А я вот коротаю остаток своих дней...

– Не говорите так! Остаток! Отец мой в ваши годы только еще женился на маме. И если бы не тот трагический случай... А вы что, не очень хорошо себя чувствуете?

– Всяко бывает, Нуэлочка.

– Так я помогу вам.

– Чем же ты сможешь помочь? – усмехнулся Радов.

– Только не смейтесь, пожалуйста! Отец мой не только владел волшебным камнем. Он знал много древних секретов врачевания людей и кое-что успел передать мне.

– Вот как! Значит, ты будешь меня лечить? И каким образом?

– Это секрет, и вы... Вы даже не заметите этого.

– Совсем замечательно. А теперь, если хочешь, пойдем погуляем по саду. Я покажу тебе свои «земельные угодья».

– Как это погулять по саду?! – пылко возразила Нуэла. – В саду не гуляют, а работают. И я тоже хочу работать. Не беспокойтесь, я ничего не напорчу. Летом мама часто возила меня в деревню к бабушке, и там я научилась всем садоводческим премудростям. Но сначала надо убрать со стола.

– Пустяки. Я уберу попозже.

– Нет, убрать надо сейчас. И сделаете это не вы, а я. А вы подыщите мне какую-нибудь старую блузу и не очень большие шаровары, чтобы я могла поработать в саду. – Нуэла решительно встала из-за стола, и Радов не мог не отметить про себя, как это было похоже на то, что говорила и делала когда-то Джуна.

Так началась у Радова новая, столь не похожая на прежнюю, жизнь. Где бы он теперь ни был и что бы ни делал, рядом с ним неизменно оказывалось милое юное создание, одним своим присутствием превращающее каждый день в праздник. Радов мог часами любоваться ее безукоризненно сложенной фигуркой, ее красивым смуглым лицом, ее утонченными, истинно в индийском духе, манерами; ему доставляло несказанное удовольствие оказывать ей все новые и новые знаки внимания, стараться предугадать любое ее желание, доставить ей хоть какую-нибудь радость, абсолютно не помышляя о каких бы то ни было более близких, интимных отношениях. Она, со своей стороны, платила ему самой искренней привязанностью, уважительным, доходящим до обожествления почитанием, но также не выходила за пределы чисто дочерних проявлений своих чувств, так по крайней мере казалось Радову.

И ничто, казалось, не могло омрачить этого тихого запоздалого счастья. Но не прошло и недели, как судьба снова напомнила ему о прежних, почти забытых, страхах.

В этот день они с Рындиным возвращались из райцентра, где получали пенсию, и уже подошли к развилке дорог, одна из которых шла к даче Радова, другая – к совхозному поселку, в котором жил Рындин, как тот резко остановился и схватил Радова за рукав:

– Что это? Слышишь?!

– Вроде машина... – прислушался Радов.

– Не вроде, а точно – автомобиль. И снова на дороге к твоей даче.

– Что же из этого?

– А то, что, сам знаешь, не так часто проезжают здесь машины.

– Да, с тех пор как случилось несчастье с Ну злой, я не видел ни одной.

– Вот то-то и оно! Может, это опять тот хмырь в шляпе. Не нравится он мне все-таки. Сам не знаю почему. Пойдем-ка встретим его, хочу взглянуть на этот автомобиль.

Но шум машины уже растаял в предвечернем воздухе, и прежняя тишина повисла над лесной дорогой. Тем не менее друзья двинулись вперед и через несколько минут остановились перед знакомым перекрестком, где ясно просматривались следы автомобильных шин.

– Она лишь пересекла нашу дорогу, – заметил Радов, присматриваясь к ним.

– И не просто пересекла, а притормозила тут, – уточнил Рындин. – Но и это еще не все: кто-то сошел с нее и направился к вашим дачам. Видишь эти следы?

– Да, следы, похоже, свежие и начинаются лишь от перекрестка.

– А главное – обрати внимание! – я никогда не видел таких замысловатых отпечатков подошв. Словно иероглифы какие-то. Не иначе какой-то азиат их оставил.

– И что это может значить? Рындин пожал плечами:

– Кто знает... Просто надо на всякий случай запомнить эти отпечатки.

– А может, пустить по ним Рекса? – предложи./! Радов, глянув на собаку, не спускавшую глаз с хозяина.

– Не стоит, тот, кто их оставил, наверняка дошел уже до самых дач. А там местные собаки поднимут такой пепеполох – хлопот не оберешься. Да и что это даст? Ну, увидим мы какого-нибудь шалопая вроде того, в шляпе, он же нам и нахамит. Мало ли кого тут нелегкая носит. Впрочем, постой! Взгляни-ка сюда, – он поднял с земли смятую пачку из-под сигарет и протянул ее Радову. – Видишь, что здесь написано?

– «Мэйд ин Дели», – прочел тот, рассматривая пестро раскрашенную упаковку. – Сделано в Индии?

– Несомненно.

– И ты думаешь...

– Пока ничего не думаю. Ничего конкретного. Только больно уж много всякой азиатчины появилось в этих местах.

– И это может грозить Нуэле?

– Как тебе сказать... Сама эта пачка ни о чем еще не говорит: мало ли всякой зарубежной дряни завозят сейчас в нашу страну. Но если собрать все воедино... Словом, шпарь-ка поскорее к своей «дочке», а то, не ровен час…

– А ты? Может, заскочишь к нам?

– Ну куда я с собакой! Да и заждалась, наверное, моя старуха, что-то ей опять стало хуже. Иди, иди, не трать время!

Рындин, ссутулясь, повернул обратно. А Радов чуть не бегом припустил к себе домой, моля Бога, чтобы ничего не случилось с Нуэлой.

Однако на даче все было спокойно. Нуэла встретила его, как всегда, на пороге дома веселая, раскрасневшаяся, в легком домашнем халатике, с поварешкой в руке – видно было, что она только что отошла от кухонной плиты, – и сразу забросала его вопросами:

– Ну, как сходили? Сделали все, что надо? А как тот ваш суровый приятель, встретили вы его? И почему бы ему как-нибудь не навестить нас?

Радов приготовился было подробно отвечать на все эти вопросы. Но Нуэла уже схватила его за руку и потянула в дом:

– Нет-нет! После! А сейчас – мыть руки и за стол. Обед давно готов.

Можно ли было остаться равнодушным к этому милому щебетанию очаровательной девушки, в глазах которой не угасало самое искреннее расположение к нему, Радову, не избалованному женским вниманием? Но можно ли было отделаться и от страшного чувства тревоги, от сознания того, что какие-то черные, недобрые силы все ближе подбираются к самому дорогому для него человеку? Правда, все эти опасения его были пока лишь из области догадок и предположений. Но Рындин, похоже, имел для этого весомые основания. Дай-то Бог, чтобы он ошибался!

Глава седьмая

Минуло еще две недели, и жизнь Радова и Нуэлы окончательно вошла в размеренную, устоявшуюся колею.

Вставала Нуэла рано. И сразу же принималась за приготовление завтрака. Потом они вместе работали в саду или бродили по лесу, вместе готовили обед и ходили в райцентр за продуктами, вместе просматривали очередные главы рукописи Радова и намечали ход дальнейшего повествования, причем нередко Нуэла делала столь неожиданные и дельные замечания и высказывала столь оригинальные мысли, что Радов не мог не подивиться ее острому уму и умению быстро и точно формулировать самые сложные вопросы. Словом, везде и во всем она оказалась просто незаменимой помощницей Радову. А очень скоро начали сбываться и ее обещания поправить его здоровье.

Он не замечал, чтобы она производила над ним какие-то специальные манипуляции, и тем не менее с удивлением убеждался, что постепенно пропала мучившая его одышка, прекратились боли в груди, исчезли ставшие почти привычными слабость и апатия, вернулась вера в свои силы.

И дело было не только в том, что ему доставляло неиссякаемую радость присутствие в доме молодой, красивой девушки. Это само собой. Главное же заключалось в том, что он чувствовал, почти физически ощущал, что глаза Нуэлы, ее руки, все существо ее источают какие-то неведомые флюиды, от которых захватывало дыхание, начинала кружиться голова и казалось, будто все тело пронизывают невидимые токи, заставляющие трепетать каждую клеточку, каждый нерв, каждую каплю его крови.

Больше всего это чувство охватывало его, когда Нуэла садилась за пианино и чарующие звуки шопеновских вальсов заполняли уютный полумрак гостиной. И не было у Радова большего удовольствия, чем сидеть в такие минуты в своем любимом кресле, слушать волшебную музыку, смотреть на тонкие пальчики, пробегающие по клавишам, и замирать от щемящей радости, переполняющей душу.

Не меньшее удовольствие доставляли ему и их беседы за чашкой чая. Говорили они обо всем: о музыке и литературе, о телепатии и полтергейсте, о Рерихе и Достоевском, об апокалипсисе и возникновении жизни на Земле. И Радов снова и снова не мог не удивляться ее начитанности, сообразительности и меткости суждений.

Не обходилось, конечно, и без споров. Несмотря на юный возраст, Нуэла никогда не отступала от своих убеждений, особенно если это касалось религии. Юная индианка не сомневалась, что еще до рождения прожила не одну жизнь, и была уверена, что в одной из них уже встречалась с ним, Радовым.

С не меньшей убежденностью она верила в предопределение и почти убедила Радова, что именно по велению судьбы они встретились и оказались вместе.

Впрочем, это его как раз вполне устраивало, потому что в значительной мере позволяло преодолевать чувство неловкости, которое он не мог не испытывать при столь тесных контактах с молодой, красивой девушкой.

С судьбой не поспоришь. И ни к чему было искать какие-то оправдания тому, что он не мог и минуты пробыть без своей «дочери». А та, в свою очередь, держалась с такой естественной непосредственностью, что казалось, и в самом деле прожила с ним не одну жизнь. Так, но крайней мере, представлялось Радову, пока не произошло одно маленькое происшествие.

День их был заполнен до предела. А по вечерам, когда на землю опускалась бархатистая летняя ночь, излюбленным занятием их стало сидеть на скамеечке под старой яблоней и смотреть на далекие звезды. Что при этом думала Нуэла, подняв голову к ночному небу, Радов не знал, он старался ни о чем не расспрашивать ее. Но однажды она сама тронула его за рукав и сказала:

– А вы не хотели бы посмотреть, как я летаю?

– Очень, очень хочу! – обрадовался Радов. – Я давно собирался просить тебя об этом.

– Тогда встаньте вот сюда, к дереву, и постарайтесь ничему не удивляться.

– А ты не улетишь совсем? – в шутку, но не без тревоги спросил Радов.

– Из своего гнезда не улетают, – просто ответила Нуэла. – А чтобы вы не беспокоились, дайте ваш фонарик.

Она зажгла фонарик, отрегулировала яркость, пристегнула его к пояску своего платья:

– А теперь смотрите!

Радов отошел чуть в сторону, Нуэла вскочила на скамью, слегка приподнялась на носочки, запрокинула голову назад, подняла руки вверх и, легонько оттолкнувшись от скамьи, взмыла в сгустившуюся черноту ночи.

Ноги ее были плотно сжаты, тело словно вытянулось в тугую, упругую струну, и только руки, как два больших тонких крыла, плавно и синхронно изгибались из стороны в сторону, задавая направление полету.

Впрочем, все это лишь на мгновенье мелькнуло перед глазами Радова и тут же исчезло во мраке ночи. Лишь крохотная искорка света от фонарика продолжала подрагивать в сажистой тьме, уносясь все выше и выше к сияющим звездам.

И сразу жуткое предчувствие охватило Радова. Ему вдруг представилось, что Нуэла не вернется, что он снова останется один в этой опустевшей даче, в этой жизни, где она была единственным светлым пятнышком на фоне серой, безликой действительности. Он готов был уже закричать от охватившего его отчаяния. Но крохотное пятнышко вновь закружилось над его головой – и Нуэла, радостная, возбужденная, с лету бросилась к нему на грудь.

– Вы чем-то расстроены, мой друг? – спросила она, всматриваясь в его лицо.

– Н-нет... Просто я вдруг подумал, что ты сможешь когда-нибудь вот так же улететь и... не вернуться.

– Оставить вас одного?!

– Да...

– Разве дочь может покинуть своего отца?

– Это бывает сплошь и рядом.

– Да, пожалуй. Но... я же вам... не дочь.

– Я понимаю...

Г

– Понимаете? Ничего вы не понимаете. Ничего! – ока вдруг всхлипнула и побежала к дому.

– Нуэла, постой! Постой, Нуэлочка! – он догнал ее лишь у самого крыльца, обхватил ее вздрагивающие плечи. – Что с тобой, родная? Я чем-то обидел тебя?

– Да разве вы можете кого-нибудь обидеть? – промолвила Нуэла, глотая слезы. – Просто я... Просто я забылась немного. Это бывает после полета. Простите, пожалуйста. И спокойной ночи, – она поцеловала его в щеку и побежала к себе наверх в мансарду.

Он медленно прошел в гостиную, не зажигая света, опустился на диван. Голова у него шла кругом от того, что он только что услышал от Нуэлы, в ушах неотступно звенел ее полный отчаяния возглас: «Вы ничего не понимаете! Ничего!».

Что она хотела этим сказать?

«В самом деле, чего же я не понимаю? – снова и снова пытался он уразуметь смысл ее слов. – Неужели она имела в виду, что я не понимаю, не вижу ее желания стать больше чем просто моим другом?! Боже, это было бы таким счастьем, о каком я не смею и мечтать. Но разве это возможно при нашей разнице в годах? И разве я осмелюсь когда-нибудь предложить ей что-то в этом роде?»

Радов до сих пор не мог забыть, как несколько лет назад увлекся одной молодой особой и в ответ на свое признание услышал резкое, как удар хлыста:

– А что мне ваша любовь даст?

Нет, он даже мысли не допускал, что нечто подобное может сказать Нуэла, и все же... И все же что-то неопределенное и недосказанное до сих пор оставалось в их отношениях. Впрочем, что касается самого Радова, то все было яснее ясного: он любил ее, любил как женщину, как жену, как самое желанное существо на свете, любил так, как не любил никого и никогда в жизни. А что таится в ее душе?

«Конечно, – продолжал Радов свой внутренний монолог, – она уважает меня, возможно, даже любит по-своему, как можно любить отца, брата, как можно любить из чувства признательности любого другого человека. Но могут ли у нее возникнуть такие же чувства ко мне, как у меня к ней? И не осознание ли ею невозможности более близких отношений между нами явилось причиной ее сегодняшнего срыва? Бедная девочка! Как сказать, как объяснить ей, что

я и не жду от нее ничего большего, чем то, что хочу постоянно видеть ее, заботиться о ней, беречь ее покой и безопасность?

Не жду ничего другого? А если быть до конца честным? Если она вдруг скажет, что встретила и полюбила другого человека, что решила выйти за него замуж? Что тогда? Разве я смогу пережить такое? Нет, я действительно чего-то не понимаю. Абсолютно ничего не понимаю. Но хватит об этом! Нуэла права – от судьбы не убежишь. Что будет, то и будет...»