Текст книги "Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага"

Автор книги: Владимир Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

2

Фивы встретили Солона спокойно, даже равнодушно. Эллины здесь были не очень частыми гостями, в этих местах в основном усердствовали финикийские и сирийские торговцы. Разумеется, и в Фивах у Солона были знакомые, но встречами с ними он надумал себя пока не обременять.

Решив большую часть торговых дел, а остальные препоручив Харету, Солон отправился в сопровождении четырёх дюжих афинян к старому храму Амона в Карнаке, на поиски жреца Менхофра.

Фивы были одним из самых древних городов мира, и следует заметить, многоликих городов. Находясь здесь, Солон всегда испытывал какой-то благоговейний внутренний трепет. Старинная столица Египта была для него чем-то вроде глубокого колодца, в недрах которого скрывались родники древнейший знаний, а также секреты жизни людей и жизни звёзд. Подобные секреты держались под семью замками, и доступ к ним имели только избранные жрецы. Тайком и шёпотом люди поговаривали, что жрецы храмов знают о таком, что недоступно даже фараонам.

Солон не спеша шёл по фиванским улицам, и ему казалось, что из многих каменных зданий сквозь толщу тысячелетий на него взирают те, кто здесь когда-то жил, трудился, правил, бездельничал, радовался, страдал и умирал. Гигантский храмовый комплекс, к которому направился афинянин, располагался в верхней части города, у подножия гор. Храм ежедневно посещали тысячи людей. Одни желали пообщаться с Богом, принести ему пожертвования и доверить свои помыслы, другие шли ради праздного любопытства, третьи – по традиции.

Во дворике для гостей Солону встретился молодой египтянин, а возможно, и сириец – судя по всему храмовый раб.

– Могу ли я видеть жреца по имени Менхофра? – обратился к нему афинский паломник.

Казалось, молодой раб с толикой тревоги и недоверия посмотрел на Солона, а затем в нерешительности стал говорить:

– Об этом, он, то есть я, должен слушать, то есть говорить, лучше всего спросить у него, как его – жреца Уртакиатта или.

Солон и его сопровождающие, вытаращив глаза, пытались понять, о чём собственно говорит храмовый раб. Он заикался, картавил, шепелявил, произносил совершенно невнятно какие-то чуждые слова. Трудно было понять, о ком и о чём он, собственно, пытается сказать пришельцам. Солон не выдержал и разъяснил своим соотечественникам:

– Не иначе как логопатия у этого раба. И как таковых только держат в храме? Впрочем, с подобным я сталкиваюсь не впервые. Видимо египетские боги испытывают наше терпение, а заодно и проверяют, насколько велик наш интерес к ним.

Затем он чётко и внятно сказал рабу-логопату:

– Доложи ему, что Солон-афинянин прибыл по приглашению Менхофра. Если он, конечно, ещё не раздумал меня принимать.

Раб мгновенно исчез за храмовыми колоннами, а через некоторое время к афинским визитёрам вышел молодой жрец, которого звали Уртакиатта. Он вежливо кивнул Солону и пригласил его в храмовое помещение. Солон вместе с сопровождавшими афинянами прошёл через несколько залов и остановился у огромной двери, сделанной из чёрного дерева и красиво расписанной диковинным орнаментом.

– Вы останетесь со мной, – обратился провожатый к спутникам Солона, – а ты, мудрец, входи, – сказал он вежливо афинянину и сам открыл массивную дверь.

Солон вошёл в полумрачную залу и увидел стоявшее прямо напротив двери большое кресло из слоновой кости, на котором словно царь восседал Менхофра. Лишь только Солон сделал три шага, Менхофра встал с кресла и шагнул навстречу афинскому купцу. На расстоянии двух шагов они остановились, приязненно посмотрели друг другу в глаза и Солон первым, на египетском языке, произнёс:

– Сердечно приветствую тебя, достойнейший жрец величественного храма Амона. Следуя твоему приглашению, я решил навестить тебя, а заодно и воздать должное вашему великому Богу.

Жрец вежливо кивнул головой, слегка улыбнулся, хотя улыбаться жрецам и не полагалось, а затем на ломанном ионийском наречии ответил:

– И я приветствую тебя, о первый среди данайцев, в храме великого Амона. Да ниспошлёт он тебе многих лет жизни во благо богам и людям.

Солон даже смутился от столь высокопарных и лестных слов жреца и чтобы как-то смягчить их, скромно возразил:

– Ты излишне льстишь мне, Менхофра. У нас эллинов говорят так только о людях, великая судьба которых подтверждена историей или начертана оракулом.

– Я сужу не только по начертанному, но и по облику, и взору твоему. Твоё первенство не в прошлом, а в настоящем и в будущем, – произнёс Менхофра, с глубоко спрятанной доброжелательной улыбкой на устах, улыбкой, какая может быть только у жреца. – Наш оракул, раньше вашего оракула возвестил о твоём предначертании.

Солон внимательно слушал жреца, но его словам большего значения не придавал, воспринимая их как дань гостеприимству и хорошему расположению духа служителя храма.

– Как бы там ни было благодарю тебя, слуга Амона, – ответил он. – Однако если судить по твоему взору и облику, то и ты возвысился, стал ближе к Амону, гораздо ближе. Наш оракул ничего об этом не говорит, но об этом говорят твои глаза, да и мои тоже.

– Ты прав, Солон, Бог приблизил меня к своему облику. Я стал жрецом-хранителем образа Амона. Это великая честь для любого священнослужителя. Она оказывается лишь избранным, с помощью оракула. Ну да об этом достаточно. Давай присядем, передохни немного. Путь к храму, судя по тебе, занял немало времени и сил.

И жрец указал на два кресла, ютившихся в углу зала. Солон действительно устал и от длительного перехода, и от сильной жары, и от гомона улиц древней столицы. Он не прочь был даже возлечь, лишь бы усталость покинула его, но, насколько ему было известно, в храмах возлежать запрещалось. Вместе с Менхофра он подошёл к креслам и ждал пока сядет жрец. Но тот, не по законам храма, а по законам гостеприимства и дружбы предложил гостю сесть первым. Солон было так и сделал, однако жрец предпринял какое-то неуловимое движение и опустился в кресло в то же самое мгновение, что и афинянин. Жрец первым продолжил разговор:

– Что нового в Афинах после твоего саламинского успеха, довольны ли твои сограждане, счастлив ли ты? – подняв к верху брови, вопрошал он.

Казалось, на его лице мелькнула тень сочувствия и жалости к Солону. От внимания последнего такая перемена не ускользнула и он, немного призадумавшись, ответил:

– Ты, Менхофра, вижу, хорошо осведомлён о нашей жизни. Толстые стены храма не оградили тебя от мира суеты и бренных треволнений. Впрочем, наивно было бы полагать такое. Хотя храм посвящен Богу, но создан он людьми и для людей. Следовательно, обо всём творящемся в человеческой среде, в храме должно быть известно.

– Амон всё видит и всё слышит, – неожиданно вставил жрец и с непроницаемым видом продолжал созерцать Солона.

– Это правда, – с толикой иронии сказал афинянин, – следовательно, он должен знать об афинских новостях, о настроениях афинских граждан и моих противоречивых чувствах.

Произнося это, Солон внимательно смотрел на жреца и ожидал его реакции на сказанное. Но цвет его лица, напоминающий цвет храмового камня, не подвергся никаким новым оттенкам, хотя в глазах слуги Амона мелькнули искры, и они тут же сузились до невероятно малых размеров.

«Попал в сердце», – подумал Солон, но решил не досаждать ни слуге Амона, ни самому Богу и уже безо всяких иронических ноток продолжил разговор:

– Полагаю, тебя интересует моё мнение в отношении свершившегося в Аттике, но мне не очень-то хотелось бы давать оценок. Во-первых, потому что это касается меня лично, во-вторых, потому что времени прошло мало; а в-третьих, как говорят у вас, египтян – «издалека виднее лучше».

– Сильно сказано, Солон, и хитро сказано. Но не для жреца Амона. Я хочу, чтобы ты был откровенен со мной.

– Ну, что ж, тогда слушай. Конечно, я, и все, кто со мной, ждали большего от возврата Афинам Саламина. Ждали. Но разве не ждём мы большего от всех наших поступков и дел? Разве, просыпаясь утром, не строим мы возвышенных замыслов на день грядущий? А что мы имеем в итоге? Радости и удовольствия всегда меньше, чем огорчения и недовольства. В душе человек лелеет надежды, но даже добившись чего-то значительного, он всё равно недовольствует. Ему хочется чего-то большего, более значимого и великого. И так всегда. Возврат Саламина приободрил ионийцев, но не изменил их. Для Афин Саламин был всего лишь внешним нарывом. А главное заключается в том, что наше государство серьёзно больно изнутри. Теперь я уверен, что и десяток саламинов не могут глубоко изменить нашу жизнь. Причина тут кроется глубже, значительно глубже. Её необходимо постичь, уяснить, а уяснив, разрешить. Но это, Менхофра, трудная, невероятно трудная задача. Это не менее сложно, чем постичь глубинную суть религии, величие Бога, а возможно и сложнее.

– А может быть, Солон, ваши поиски и трудности как раз и вытекают из вашей религии и ваших культов?

– Нет-нет! – страстно ответил афинянин. – С религией, с богами у нас как раз всё в порядке. А вот с самими людьми, нет. Тут получается какая-то невиданная странность. Боги очень близки и понятны нам, а вот люди, далеки друг от друга, они чужды, даже враждебны по отношению к своим близким. Двадцать лет я пытаюсь проникнуть в эту тайну и не нахожу достойного решения. Я даже умышленно обострил события вокруг Саламина, но это не разрешило трудностей нашей жизни.

– Мне кажется, Солон, вы слишком приблизили к себе богов, настолько близко, что уподобили им себя. А боги такое не любят, они не прощают легковерного обращения с ними.

– Разве ж это плохо, что боги приблизились к человеку, а он к ним, – воспылал Солон. – Бог должен быть понятен и приятен человеку. Он должен помогать человеку, а тот почитать его. Мы нуждаемся друг в друге. И мне кажется, что и Зевс, и Афина, и Апполон понимают нас и помогают нам. А вот эллины или, как вы говорите, данайцы понять друг друга не могут, или не хотят.

– И всё же Солон, твои размышления не убедили меня в истинном понимании религии и предназначении богов в жизни человека. Вы слишком раскрепостились, развольничались, ищете чего-то сверхданного и необычного. А этого быть не должно, не следует сему быть! Подобное не замедлило сказаться на вашей жизни. Вы бы поучились у нас. Тысячи лет стоит крепость египетского государства и крепко стоит. А всё потому, что прочны основы нашей религии, что наши боги сильны, скрыты и непонятны простому человеку. Их боятся даже фараоны, хотя и считают себя детьми богов. Что же касается простого египтянина, то он трепещет перед божеством, он внемлет ему и во всем покорствует. Вот в чем высшая мудрость бытия и государственной жизни.

– Но ведь и у вас бывали времена, – воспротивился было Солон, но жрец резко перебил его.

– Бывали, не скрою, но прошли. Великий Амон всё расставил на свои места, и всё вернулось на круги своя. И все поняли как нелепо и гибельно изменять своим богам и легковерно обращаться с ними, как это опасно и самоубийственно и для человека, и для государства. С тех пор Амон стал ещё могущественнее, ещё таинственнее, ещё величественнее. Хотя подлинного Амона и образа его никто из простых смертных не видел. Да что там простых смертных, его мало кто из жрецов видел, его видели всего лишь несколько фараонов.

– А ты видел? – загадочно спросил жреца Солон.

– Я вижу его каждый день. Ежедневно я общаюсь с ним, я вверяю ему все свои помыслы, а он даёт мне источники силы. И мой долг доводить его помыслы до всех. Я ведь хранитель образа Амона – величайшего среди великих богов!

Тут жрец буквально вскричал. Солон опустил голову и надолго задумался. Он даже закрыл глаза. И трудно было понять, то ли он завидовал жрецу, то ли восхищался им, то ли жалел его. Безмолвствовал и жрец. И хотя молчание длилось не более минуты, но оно обоим собеседникам показалась целей вечностью. Первым очнулся жрец и, неистово глядя на созерцавшего Солона, вдруг отрывисто бросил:

– Коль посеял я в тебе великие сомнения, я их и рассею, вернее это сделает Амон.

Солон поднял голову и вопросительно посмотрел на Менхофра.

– Да рассею, – подтвердил он. – Сегодня, сейчас же, если это тебе угодно. Я немедля отведу тебя к Амону, хотя никто из чужестранцев там не был, и я уверен никогда не будет. Ты сам всё должен увидеть и услышать, оценить и понять. И тогда многое в тебе перевернётся, неведение исчезнет.

– Но возможно ли такое? – спросил гость. – Ведь верховный жрец вряд ли позволит мне лицезреть Амона, да и у тебя могут быть неприятности из-за меня.

– Нет, он не может разрешить, но, и не может запретить этого. Образ Амона целиком в моей власти, а я нахожусь в полной власти Амона. Всё, полагаю я, что делается во имя Амона, угодно ему. Пошли!

И он резко встал с кресла. Не спеша, поднялся и афинский купец, и они двинулись навстречу Великому Богу.

Солон давным-давно слышал от старых афинян, что где-то в глубинах старого храма кроется тайное изваяние Амона. Но поскольку оно тайное, то никто и ничего путного о нём сказать не мог. Какое-то удивительнейшее предчувствие овладело им. Ему казалось, что он решился на что-то безрассудное и крайне опасное. Однако деваться уже было некуда. Жрец бросил вызов – Солон его принял. Да и чего собственно бояться Бога, если он даже велик и всемогущ. Правда, это египетский, чужой Бог, но впрочем, все боги принадлежат нам, а мы принадлежим им.

Они вышли на центральную храмовую площадь, откуда было хорошо видно большинство строений. Огромное число сфинксов, стоящих здесь, напоминало Солону конницу, изготовившуюся к бою. И в этом бою ему, купцу-афинянину, предстояло быть, очевидно, обороняющейся стороной.

Менхофра выбросил правую руку вперёд и словно дал команду:

– Пошли!

И они пошли. Сфинксы, статуи, сфинксы мелькали перед глазами Солона. Казалось, им нет числа и счёта. Некоторое время жрец молчал, а потом заговорил:

– Здесь, афинянин, не только прошлое и настоящее Амона, но и подлинная священная история Египта, история его возвышенного духа. Вот эти здания, которые справа от нас, напрочь связаны с именами фараонов Псаметтиха и Тахарки, сделавших очень много для возрождения славы Амона и величия Фив. Они были почти, нашими современниками. Однако нас волнует большее, гораздо большее и гораздо более древнее.

И он, вместе с Солоном, двинулся дальше, вглубь храмовых сооружений. Афинянину казалось, что это не храм, а целый город. Да что там город – это немалое государство. Менхофра как будто угадал мысли Солона и в подтверждение их сказал:

– Всё это царство Великого Амона.

Наконец они вышли на небольшую уютную площадь, и перед ними предстало строение огромного масштаба. У широкой металлической двери, обитой золотом, стояли два жреца. Они с почтением склонили головы перед Менхофра, а затем вопросительно посмотрели на Солона.

– Откройте дверь, – приказал им хранитель образа. – Сей человек пойдёт со мной, – указал он рукой на Солона.

Молодые жрецы послушно выполнили приказ и массивная дверь со скрипом, накопившимся за столетия, медленно отворилась.

– Входи! – почти, что приказал Менхофра. И Солон вошёл. Сделав каких-нибудь пять шагов, он остановился, будучи в состоянии глубокого потрясения. Его взору предстала такая грандиозная и величественная картина, которая не поддаётся никакому словесному описанию.

– Что скажешь? – спросил его гордо Менхофра.

Но Солон молчал. Да и что он мог сказать? И нужны ли вообще здесь какие-то слова. Обстоятельства говорили сами за себя. Жрец всё прекрасно видел и чувствовал. Он понимал, каково состояние гостя.

Перед восхищённым взором Солона раскинулся гигантский великолепный зал, шириною в 200 локтей и глубиною примерно в 100 локтей. Лес колонн, подобных фантастическим стволам, как бы произрастал из мраморного пола. Их высота достигала 40 локтей, а в ширину, пожалуй, пять человек, сразу взявшись за руки, не смогли бы охватить одну колонну. Зал был достаточно освещён. Солон заметил не только украшения, но и надписи на стенах и самих колоннах. Подойдя к одной из них, он прочёл слова: «Великая Атлантида». Справа и слева размещались огромнейшие статуи, сделанные из чёрного гранита. Казалось, они устремили свои мёртвые взоры на чужестранца, вопрошая его: «Зачем ты здесь»?

– Это и есть образ Амона? – спросил тихо афинский купен.

– Нет, это только отдалённое подобие Амона, его тень. Ты видишь зал, где хранились древнейшие и ценнейшие знания всех времён и народов. Многое разграблено и продано. Осталось только то, что высечено на стенах и на колоннах, кое-что сейчас переписывается. Что же касается изваяний, то это лица фараонов Рамсеса I и Рамсеса II, Сети I и трёх великих жрецов, мнящих себя Амоном. Но, друг мой, время идти дальше.

И они пошли и вошли в зал, длина которого была раза в три, а ширина раза в два большие предыдущего. И здесь было много колонн и изваяний, но колонны располагались по периметру зала. Этот зал был темнее предыдущего. Солон с трудом увидел сидящие по углам зала изваяния. Теперь он уже сам догадался, они тоже подобия Амона.

– Это Хоремхеб, а это – Эйе, – возглашал жрец.

Жрец и купец вошли в следующий зал, где убранство было не менее грандиозным. В центре зала величественно восседала в золочённом мраморном кресле одинокая фигура, с красивыми чертами человеческого лица.

– Наверное, это и есть Амон, – сразу решил Солон и стал пристально всматриваться в статую. Но тут же Менхофра ответил на его догадки:

– Это Тутанхамон, один из самых почитаемых и любимых нами детей Амона. Можно сказать, он вернул своему отцу-богу славу и величие. Но это длинная история, о ней особый разговор. Идём же дальше.

И они двинулись дальше, к настоящему Амону, и вошли в затемненный, очень большой и совершенно пустынный зал. Он даже чем-то напоминал огромную могилу.

– А это зал отверженных нами святотатцев, смевших посягнуть на величие и саму суть Амона.

Солон только успел заметить два пустых огромных кресла. И больше ничего, буквально ничего.

– Презренные фараоны Эхнатон и Сменхкара, – с отвращением произнёс жрец. – Вечное проклятие лежит на них!

Страшный позор им и вечное забвение потомков и всех приверженцев Амона! Идём прочь от них!

Солон хотел было что-то уточнить в отношении отверженных богоборцев, но не успел. Жрец решительным шагом устремился вперёд – к любимому божеству. Его уже не мог никто остановить, включая его самого.

Солон и Менхофра проходили зал за залом. И чем глубже они продвигались, тем залы становились меньше и затемнённее. Афинянин с трудом, на ходу, рассматривал изваяния подобий Амона. Жрец то и дело называл их имена: Аменхотеп III, Тутмес IV, Аменхотеп II, царица Хатшепсут, Тутмес III, Тутмес II. От перечня этих имён и всё более надвигающейся тьмы у Солона голова пошла кругом. Но жрец беспощадно вёл его вглубь и продолжал чеканить:

– Тутмес I, Аменхотеп I, Яхмес I.

Афинянин уже ничего не видел. Казалось, он только чувствовал присутствие этих подобий, взирающих из кромешной тьмы на непрошеного гостя.

– Почему в последних залах так темно? – спросил купец жреца.

– В этом есть великий смысл. Чем блике к Богу, тем больше тьмы, тем более непроницаемая темень здесь. Истинный смысл божества и его учения видят немногие. Только они его могут узреть и распознать, а распознав, растолковать другим.

Наконец они подошли к глухой стене, дверей больше не было. Нет, Солон не видел этого, но он чувствовал, что их больше нет. Однако Менхофра, подойдя к стене, сделал какие-то непонятные движения и появился вход внутрь. Солон не видел этого входа, но неведомым чувством уловил, что теперь можно идти вперёд. И он пошёл. Через пять шагов он снова упёрся в стену. И снова жрец своими колдовскими движениями раздвинул её.

– Входи, афинянин, ты в обители Великого Амона! – сказал он громовым голосом.

Солон нерешительно сделал три шага и остановился. Его охватило не только сильное волнение, но невиданное и не ощущаемое никогда доселе тревожное чувство, сродни чудовищному страху или тяжкой болезни. Ему подумалось, если бы он был здесь в одиночку, то сошёл бы с ума.

– Он здесь! Самый великий и самый могущественный из богов. Смотри и внемли, чужестранец! – грохотал где-то рядом Менхофра. – Теперь ты видишь его?

– Нет, я никого и ничего не вижу, – удручающе, то ли прошептал, то ли простонал Солон.

– Ну, тогда ощущаешь его присутствие?

– Я ничего не ощущаю, кроме непроглядной тьмы.

– Ну, в таком случае слышишь его?

– И ничего не слышу. Все чувства покинули меня. Я даже себя не вижу и не ощущаю.

– Скоро ты ощутишь его. Расслабь свои члены и слушай. Слушай внимательно, внемли и трепещи, данаец! Перед тобою образ того, кто есть суть и смысл всего сущего. Он перед тобой, но он везде и всюду. Его карающей деснице подвержены все смертные и бессмертные. Он первейший из всех. Он выделился из начальных вод. Амон никем не сотворен, ибо сотворил сам себя. Он явился в облике прекрасного нильского гуся, и голос этого великого гоготуна раздался среди всеобщего безмолвия. И стал он дыханием жизни всего сущего, ведь имя ему жизнь. Из глаз его появились люди, из уст – боги, сотворил он растения и всё, что есть на Земле. А когда появился песок и обозначились границы пахотных земель и основной земли на холме, Амон указал людям путь, и благоустроили они города. В его руках списки угодий и верёвка для обмера полей. И множеством рук он обладает, чтобы простирать их к любящим его. И простирает он уши к тем, кто слушает его. И ниспровергает он всех врагов своих и святотатцев. Это о нём сказано:

 
«Пришёл я и даю тебе поразить пределы всех земель,
И вся вселенная зажата в горсти твоей!»
 

И есть у него великая супруга – богиня неба Мут. И сын его велик – бог Луны Хонсу. И имеет он множество имён и образов. И зовут его также Амонту. А также Амон-Ра-Монту. А ещё он имеет имена Амон-Ра-Сонтер, а также Мин, а ещё Амон-Ра-Несут-Нечер. Но он также есть Амон-Ра – Гарахути, Амон-Хапи, Нун, Птах, Хепри, Себек, Хнум, Херишеф, Осирис, Аполлон, Гелиос, Агни… И явился он в своём излюбленном образе сюда в Фивы. И обосновался здесь, в Карнаке. И учредил это великое святилище, где находимся мы. И здесь пребывает его великий лик. Он здесь, он перед нами. Смотри, Солон, внимательно смотри, внемли и трепещи! Он здесь! Он здесь! Он здесь! Вот это – ОН!

И к изумлению воистину трепещущего и подавленного афинянина впереди стали приоткрываться смутные, непонятные очертания гигантских размеров. Вначале купец робко заметил один огромный бараний рог, затем второй. Над рогами появился могучий, тусклый солнечный диск, в короне которого размещались два больших гусиных пера. Затем Солон увидел чёткие очертания головы овна. Ниже подбородка располагалась человеческая голова. Затем Солон увидел одну руку, вторую, ещё огромное число рук, ноги, туловище. Зрелище было воистину грандиозным. Перед глазами вырастала несравненная громаднейшая статуя, восседающая в кресле, сделанная из золота и ещё чего-то (Солон никак не мог понять, из чего же) и своими пожирающими глазами смотревшая на пришельца. Афинянин стал смутно ощущать и наличие стен, стен – неимоверно огромной, первозданной пещеры. Он также заметил, что по обе стороны от Амона есть три странные двери, скорее подобия дверей, уходящие куда-то дальше – вглубь. Но тут вдруг раздался голос жреца:

– Ну, как, афинянин, велик Амон, впечатляющ ли его образ?

– Да, зрелище сокровенное и незабываемое. Образ Амона поистине удивителен и чудесен. Но я вижу, что Амон прокладывает пути ещё дальше – вглубь.

– Ты даже это заметил? – произнёс ласковым голосом Менхофра. – Следовательно, Амон расположен к тебе, ты вошёл в очень небольшое число его избранных, великих избранных Великого Божества. Ибо даже не все жрецы видят его пути. Для большинства – это глухие и слепые стены. Ты хочешь знать, куда они ведут и в чём их смысл?

– Если так угодно Амону, – прошептал Солон.

– Вот эта дверь, которая слева, ведёт к богатствам Амона. Раз в году всемогущий встаёт со своего седалища и взирает, насколько пополнилась его сокровищница.

– Я слышал, он очень богат, – тихо сказал Солон.

– Это слишком упрощённо сказано, достойный афинянин. Нет на Земле, под Землёй, и на Небе никого богаче Амона, ни среди богов, ни тем более среди людей.

– Интересно, каковы же размеры его богатств? – с любопытством спросил Солон.

– Слышу вопрос купца, но не мудреца, – резко ответил жрец. Но затем, смягчившись, продолжил, – Что толку считать чужие богатства, тем более богатства, могущественного Бога. Вот уже пять веков никто из смертных не подвергал их счёту. Впрочем, – сказал он совсем тихо, – те, кому положено, знают всё в точности, ибо стоит прибавить к одному счёту другой и тайное станет явным. Но полагаю, Амону это не понравится, как, полагаю, не нравится ему наш с тобой разговор на эту тему. Взгляни на него, Амон не одобряет наших слов.

Солон взглянул на смутные очертания могущественного Бога и ему почудилось, что они ожесточились и посуровели.

– Воистину Амон гласит твоими устами, жрец. Простому смертному надлежит знать только о собственном богатстве.

– Мудро сказано, – ответил жрец.

– А вон тот средний вход? – продолжал любопытствовать Солон, – куда он прокладывает путь?

– Это путь к мыслям Амона, к его священному духу. Там он вещает и размышляет, там он созидает. Там его оракул. И в эту дверь нам с тобою нет пути.

– А что там, за третьей дверью? Можно ли нам туда? – снова спросил Солон.

Жрец надолго задумался. И чем дольше он молчал, тем больше Солону становилось не по себе.

– А ты спроси у самого Образа, ибо мне не суждено давать ответ на этот вопрос, – наконец хитро ответил жрец.

– Но, всё же, что там? Я должен знать, о чём его просить. – Снова возникла длительная пауза.

– Там, – начал совсем тихо и глубокомысленно Менхофра, – там находится… Сам Великий Амон, в своей непреходящей первозданной необузданной красоте и мощи.

От услышанных слов Солон оторопел, его буквально покачнуло. Даже его утончённый ум, теперь разобравшийся во многих храмовых уловках и жреческих хитросплетениях, отказывался понимать сказанное.

– Что там, кто там? – мучительно переспросил он ещё раз, и холодная испарина мгновенно покрыла его лоб.

Жрец, не раздумывая, взял его за руку и что есть мочи потащил в таинственный вход. Солон только успел метнуть последний взгляд на Амона, и ему показалось, что тот улыбался. Менхофра втиснул купца в какое-то узилище, а затем со словами «закрой глаза» толкнул его в дверь.

Солон, не открывая глаз, почувствовал, что он находится в невероятном пекле, полыхающем и мерцающем жутком огниве. Он попытался постепенно открыть глаза, но сияние ослепляло, ошеломляло и давило его. Ему сдавалось, что он находится в центре самого Солнца, в самом его сердце, даже не в одном, а одновременно в тысяче солнечных кругов. Вначале он сжался до предела, опасаясь страшного. Затем, в состоянии великолепия полностью освободил себя от телесных оков. Всё его тело будто бы горело, но душа ликовала и возносилась к небу. Им овладевало чувство, не знающее границ. Дух торжествовал над телом и упивался блаженным счастьем. Ему почудилось, что произошли немыслимые превращения, и он действительно приобщился к высшему, неизведанному и Великому Существу, которое завладело им. Афинянин не знал и не понимал, что с ним происходит и что ему следует делать и как себя вести. Но, вдруг, чья-то сильная рука потащила его куда-то в сторону и всё мгновенно исчезло.

– Теперь открой глаза, – оповестил голос.

Это был голос Менхофра. Но Солон его не узнал. Измождённый, с затуманенным рассудком, в состоянии полуиспуга и полувосторга, он постепенно приходил в себя от священного трепета, долго возвращался в этот бренный реальный мир. Наконец, афинянин, преодолев головокружения, приоткрыл глаза и увидел, что находится на каменной площадке, на откосе горной вершины. В двух шагах от него, как ни в чём не бывало, стоял жрец и пытливым взглядом терпеливо взирал на своего спутника. Он напоминал таинственного мага, обладающего едва ли не божественной, во всяком случае, сверхестественной силой. Непонятно, где и когда жрец успел переодеться. Теперь с ног до головы его тело было покрыто белоснежной мантией, разукрашенной золочёными лентами. Лицо Менхофры было одухотворено и сияло незабываемой улыбкой. Солон ещё не видел такой замечательной трогательно нежной мужской улыбки. Воистину божественной улыбки. Жрец торжественно, но сдержанно ликовал.

– Вижу, ты очень счастлив, – сказал он Солону, – надеюсь, с тобой произошли глубокие метаморфозы. Поблагодари Бога за небывалые мгновения. Это была работа высших сил, недоступных человеческому пониманию.

– Я испытал чувства, не знающие границ и меры, – благоговейно произнёс афинянин. Я даже не знаю, бывает ли такое с другими людьми. Бывает ли такое вообще, или мне эти чудеса только померещились.

Афинский купец действительно пребывал в состоянии неземного блаженства, которого ранее никогда не испытывал. Он трепетно воздел руки к небу, к лучезарному солнцу, которое, как ему казалось, есть везде и всюду, и тихим, идущим из глубин души голосом прошептал:

– Благодарю тебя, Амон-Аполлон, за то, что ты допустил к себе, за то, что одарил меня невиданным чувством и счастьем. Пусть твоя мощь и власть будут вечны и благотворны!

– Неплохо бы тебе увидеть мистерии Амона, а то и поучаствовать в них. Тогда бы ты был счастливейшим из счастливых эллинов, а то и всех людей, – таинственно речевая Менхофра.

Солон ничего не ответил на сказанное. Скорее всего, до него не дошёл смысл слов жреца. Он видимо не понял, в какую страшную тайну ему предлагают погрузиться. А может, он про себя подумал, что достаточно и того, что он увидел сегодня. Ещё таких две-три встречи с неизвестными божественными силами и можно надорвать собственное здоровье. И телесное, и психическое. Человеческий разум может не выдержать столь неведомых испытаний. Достаточно и того, что с ним случилось.

Некоторое время они молча постояли, отдышались, насладились чистым воздухом, осмотрелись вокруг. Затем каменистой тропой жрец и купец быстро добрались до здания, где встретились прежде. Завершив свои служебные дела и дав кое-какие распоряжения подчинённым, Менхофра пригласил Солона к себе домой отобедать, побеседовать.

Дом жреца, который вовсе и не был домом, а великолепным дворцом, находился невдалеке от храмовых сооружений. Это было одно из лучших зданий в Фивах, судя по всему возведённых не так давно. Можно предположить, что Амон был щедр к хранителю своего образа. Слону так и хотелось воскликнуть: «Египетские жрецы живут лучше, чем эллинские цари». Однако делать подобного он не стал. Не следует огорчать таких хозяев, как Менхофра. Впрочем, он мог и не огорчиться.