Текст книги "Тайна брига «Меркурий»"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Но времена уже менялись. С каждым месяцем Николай I все сильнее и сильнее брал в руки вожжи государственного руководства. Не забыл император и о доках. Спустя некоторое время император снова запрашивает Грейга о начале строительства казенных доков в Севастополе. В ответ, как мы уже знаем, был инспирирован знаменитый Севастопольский чумной бунт, который, как и предполагали его организаторы, задержал развитие казенного кораблестроения в Севастополе, но, как оказалось, ненадолго. О самом бунте мы поговорим еще ниже.

Император Николай I оказался человеком последовательным и упрямым. Уже в начале 1831 года он снова требует от Грейга доложить ему о начале работ по строительству севастопольских сухих доков. В конце февраля 1831 года Грейг и директор департамента Главного управления путей сообщения инженер-генерал Опперман сообща представили Николаю I доклад о постройке доков и положение о строительном комитете севастопольских доков. Председателем комитета Грейг предложил назначить генерал-майора Берха, главным строителем – упомянутого выше английского инженера Уптона. Пока кандидатуры утверждались царем, Грейг попросил Берха подобрать в соответствии с положением штаты и немедленно начать работу.

Тем временем понемногу начали активизироваться и те немногие антигрейговские силы, которые еще сохранились к тому времени на Черноморском флоте. Возглавил их начальник штаба флота капитан 1-го ранга Мелихов. Дело в том, что согласно существовавшей тогда вертикали подчиненности начальник штаба флота не являлся заместителем командующего, а занимался исключительно канцелярскими вопросами, а кроме этого, являлся подчиненным не только командующего флотом, а начальника Главного морского штаба. Последним обстоятельством Мелихов при передаче своего письма и воспользовался. Начальником Главного морского штаба в то время был любимец императора известный князь Меншиков. К его помощи и решил прибегнуть Мелихов.

Пока решался вопрос о доках, капитан 1-го ранга Мелихов весной 1829 года, минуя Грейга, представил в Морское министерство свой проект сосредоточения черноморского судостроения и руководства флотом в Севастополе. Мелихов указывал, что хотя Николаев удобно расположен для дешевой доставки туда из внутренних губерний необходимых материалов, но зато, во-первых, Ингул и Южный Буг замерзают на 4 месяца; во-вторых, малые глубины Буга и Днепро-Бугского лимана не позволяют проводить готовые линкоры с полной загрузкой из Николаева к Очакову, из-за чего теряются два месяца работы и возникают дополнительные трудовые затраты; в-третьих, по той же причине паровая землечерпалка в устье Ингула должна непрерывно работать 6 месяцев; в-четвертых, из Таганрога в Николаев ежегодно доставляется 20 тыс. пудов железных изделий, а путь от Таганрога до Севастополя вдвое короче; в-пятых, лес везут из Херсона в Николаев на транспортах или буксируют плотами, в то время как эти транспорты могут идти прямо в Севастополь. Кроме того, цена доставки леса из Подольской губернии в Николаев и Севастополь почти одинакова, и если устроить порт в Очакове, то можно будет сразу направлять лес туда без перевалки в Херсоне, а из Очакова везти в Севастополь, используя вместо транспортов старые линкоры и фрегаты. Перевод морских учреждений из Николаева в Севастополь и их слияние с соответствующими севастопольскими учреждениями позволяли вдвое сократить руководящий персонал. Сосредоточение всей главной администрации в Севастополе повышало оперативность в управлении флотом и боевую подготовку кораблей. Главным же был вывод начальника штаба флота: частное кораблестроение для военного флота на Черном море идет во вред флоту и государству и надо как можно скорее от него избавляться. Рассмотрев проект Мелихова, Меншиков полностью согласился с доводами автора и подготовил решение, по которому Николаев становился тыловой базой флота, т.е. все финансовые потоки пойдут теперь не туда, а в Севастополь. Свой проект Меншиков передал на отзыв Черноморскому ведомству. 9 июня 1833 года его дополнил проект указа императора прекратить расширение Николаевской базы и перевести часть подразделений флота из Николаева в Севастополь так, «чтобы сей порт находился к Николаеву в том отношении, как Кронштадт к Санкт-Петербургу».

Ответ последовал незамедлительно! Адмиралом Грейгом немедленно была организованна собственная кораблестроительная экспедиция, в которую, разумеется, вошли лично преданные Грейгу люди – известные черноморские мафиози контр-адмирал Критский и купец-судостроитель Серебряный. Комиссия в самых резких тонах выступила против предложения Меншикова, ссылаясь на дороговизну доставки в Севастополь леса и большие затраты на сооружение там Адмиралтейства и пр. Грейг, разумеется, выводы экспедиции полностью поддержал и 23 сентября 1833 года в представлении в Морское министерство пополнил эти доводы еще одним соображением, указав на «угрозу одновременного уничтожения флота и судостроения на Черном море».

Последнее запугивание несколько поколебало уверенность Николая I в правильности позиции Меншикова, и вопрос был отложен. Что касается капитана 1-го ранга Мелихова, то он серьезно поплатился за свои правдоискания. Почти сразу же после того как стало известно о его письме, Грейг отстранил его от должности. Опального офицера забрал к себе в Петербург князь Меншиков, но карьера блестящего офицера была сломана.

Любопытный факт: если Балтийский флот всегда испрашивал на свое ассигнование разумные суммы, которые и бывали ему выделяемы, то Грейг всегда завышал количество просимых денег, как минимум в полтора раза. При этом он практически никогда не предоставлял по их расходу отчетности! Из-за этого постоянно вспыхивали скандалы между ним и Морским министерством, где казенные деньги все же считать умели. Так, в 1821 году Грейг обратился к морскому министру с требованием о немедленном выделении ему дополнительных денег в счет ассигнований будущего года. После долгой переписки и препирательств со стороны министра финансов он все же сумел вырвать миллион рублей. Отметим, что в следующем году Грейг добился не только того, что ему «скостили» прошлогодний долг, но попытался вырвать и новые сверхлимитные деньги. Повторюсь, что такое радение за обеспечение финансами вверенного ему флота было бы весьма похвально, если бы адмирал отчитывался о том, куда эти огромные суммы пошли. Но ничего подобного Грейг не делал. Миллионы исчезали один за другим без всякого следа.

Вторым после демарша капитана 1-го ранга Мелихова было письмо на имя императора бухгалтера Черноморского флота Яцына, который, будучи не в состоянии видеть происходящее вокруг разграбление, известил Николая I о творимых Грейгом и Критским безобразиях.

Бухгалтер Черноморского флота чиновник 6-го класса Яцын (что соответствовало согласно табелю о рангах чину полковника) в силу своего положения знал очень много о финансовых махинациях на Черноморском флоте, в октябре 1825 года написал морскому министру письмо о творимых Грейгом и его окружениях расхищениях «О разных его ко вреду казны действиях». Главным обвинением в письме была преднамеренная переплата Грейгом купцу Михелю Серебряному за постройку с подряда двух кораблей и двух фрегатов.

Историк пишет: «Грейг, действительно, допустил неправильные по форме действия: вместо того, чтобы поручить расчет смет на постройку кораблей и эллингов Исполнительной экспедиции, т.е. Яцыну, он дал задание инспектору кораблестроения Черноморского флота М.И. Суровцову определить среднюю стоимость одной тонны подлежащих постройке судов на основе реальных цен». Однако в октябре 1825 года всем было уже не до разбирательств с Грейгом. В Таганроге умирал император Александр, в Петербурге и Тульчине готовились к захвату власти масоны-декабристы, и будущее России было не слишком ясным. Некоторое время спустя наскоро созданная комиссия во главе с генералом Сабанеевым не признала за Грейгом никакой вины, сделав вывод, что Яцын из-за личной неприязни к Грейгу оклеветал его. Взойдя на престол, Николай I поначалу подмахнул приказ об отдаче бухгалтера Яцына под суд за клевету и даже выслал Грейгу бумагу о полной его невиновности, но когда получше разобрался с обстоятельствами дела, усмотрел в обстоятельствах переплаты денег Серебряному «стачку» чиновников с подрядчиками. Яцын, по-видимому, был освобожден.

Начиная с 1815 года, на стапелях Херсонской казенной адмиралтейской верфи в постройке одновременно находилось не более одного корабля, а в иные годы все эллинги вообще стояли пустыми. В это же время на частных николаевских верфях жизнь кипела! Туда шли миллионы рублей, там они отмывались и перераспределялись по карманам местных мафиози.

Отметим, что на верфях Серебряного и других членов своего клана Грейг вовсю использовал более двух тысяч арестантов. Дело в том, что в ту пору арестантов можно было использовать лишь на валовых работах: что-то куда-то таскать. Грейг же начал назначать их на ответственные кораблестроительные работы, экономя на дармовых арестантах большие деньги, которые, разумеется, шли не в карман государства. При этом весьма страдало качество работ, так как арестанты в конечном результате своего труда были нисколько не заинтересованы, а порой занимались откровенным саботажем и вредительством.

В фундаментальном пятитомном труде «История отечественного судостроения» под редакцией академика И.Д. Спасского пишется: «Информация Лазарева о неблагополучном состоянии Черноморского флота, которая, кстати, была не совсем объективной и, видимо, имела целью представить в невыгодном свете предшественника, была доведена до сведения царя. Следствием этого явилось распоряжение Николая I, которым Главное черноморское управление обязывалось строить за счет штатных сумм, назначаемых по статье “кораблестроение”, ежегодно по одному линейному кораблю и в два года по одному фрегату. Кроме того, предполагалось выделить управлению дополнительные ассигнования, сумма которых должна была позволить строить ежегодно на протяжении четырех лет по одному линейному кораблю. За счет этих и других средств предписывалось построить также столько фрегатов, сколько будет возможно, исходя из общей численности людей в 15 черноморских экипажах. При этом управлению предлагалось разработать по своему усмотрению проект штата судового состава флота, основываясь на числе флотских экипажей. Такой подход обеспечивал более полный учет всех возможностей и особенностей Черноморского ведомства, как в организации постройки судов, так и в комплектовании их личным составом. В то же время это не могло не привести к необходимости увеличения назначаемых по росписи бюджетных ассигнований. Проработка штаба Черноморского флота и служб обер-интенданта позволили к октябрю 1834 года составить три варианта штатного расписания, отличавшихся числом судов различных рангов».

Историки – авторы научного труда заступаются за Грейга и обвиняют в интриганстве возглавившего флот после него Лазарева! Насколько это соответствует исторической правде и насколько это этично? При этом авторы труда «История отечественного судостроения» здесь же указывают то запустение, которое оставил на черноморских верфях Грейг, и подробно описывают те срочные меры, которые предпринимает критикуемый ими Лазарев для выправления положения дел. Так кто же допустил это запустение, и кто наводил впоследствии порядок? Ответ, думаю, ясен.

К концу своего руководства Черноморским флотом Грейг довел его до самого бедственного состояния, флот практически не выходил в море, новые корабли сгнивали в порту, не сделав порой ни одной полноценной кампании. При этом адмирал требовал все новых и новых денег на постройку обреченных на сгнивание кораблей.

Вот весьма любопытное письмо контр-адмирала М.П. Лазарева к А.А. Шестакову, написанное в сентябре 1832 года, т.е. практически сразу после вступления в должность начальника штаба флота. Лазарев пишет следующее: «…По приглашению адмирала Грейга сопутствовал ему на яхте “Резвая” (по имени, но не по качествам) к абхазским берегам – и я очень рад, что мне случилось сии места видеть. Был в Поти, Редут-Кале, Сухум-Кале, Бомборы, Пицунде, Гагре, Геленджике и Суджук-Кале… Гарнизоны наши в местах сих сожаления достойны, где люди, так сказать, гниют, ибо кругом болоты и нет казарм. Строевого лесу по всему берегу очень много… должен быть свойства самого крепкого, но, кажется, никто не обращает на сие внимания… что за порт Севастополь! Чудный! Кажется, что благодатная природа излила на него все свои щедроты и даровала все. Что нужно для лучшего порта в мире, но зато рука человеческая не очень заботилась, чтобы дарами сими воспользоваться… Не имея дока и до сего времени для разломки кораблей, ломали оные только до воды, а днища, одно за другим, тонули и засаривали тем лучшее место гавани!!!»

Глава пятая.
СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ БУНТ

Одновременно с началом войны с Турцией в 1828 году на юге России начались события, которые повлекли за собой большие потрясения в этом крае. В 1828 году на юге России началась эпидемия чумы. Эпидемия захватила обширные районы и действующую армию. Не остался в стороне от этой беды и Черноморский флот.

Военный историк А. Керсновский пишет: «В 1831 году Россию и всю Европу посетила доселе неизвестная повальная болезнь, характеризовавшаяся молниеносным распространением, сильными мучениями больных и очень высокой смертностью. Врачам она была знакома и раньше понаслышке под именем “азиатской холеры”, но причины ее появления и способы лечения были им неизвестны. Старые, испытанные против чумы и различных “гнилых горячек” средства – устройство карантинов, оцепление зараженных местностей рогатками, окуривание проезжающих на больших дорогах – оказывались совершенно недейственными. Народ заволновался, обвиняя, как водится, в отравлении “дохтуров” и начальство. Беспорядки произошли по всей России – в Петербурге холерный бунт был сразу усмирен лично Государем. Стоя в коляске во весь свой богатырский рост, Император Николай Павлович скомандовал бунтовавшей на Сенной площади толпе: “На колени, мерзавцы! Шапки долой!” Эффект этих громовых слов был поразительный. Большое количество смутьянов Северо-западного края и столичной черни было выслано в рабочие батальоны и направлено в военные поселения Новгородской губернии».

Чтобы не пустить страшную болезнь в Николаев и Севастополь, в мае 1828 года вокруг городов установили карантинное оцепление. В оцеплении имелись заставы, пропускавшие скот на ближние пастбища и подводы с продовольствием в город.

При этом, если в Николаеве вопрос удалось решить более-менее спокойно, то в Севастополе из-за безответственности местных властей все произошло иначе. В июне 1829 года, несмотря на отсутствие чумы в самом городе, городские власти предельно ужесточили предохранительные меры: всякий желавший оставить Севастополь или въехать в него содержался в особом карантине от 14 до 19 дней. В результате окрестные крестьяне отказались везти в Севастополь дрова и продукты. Цены на все резко подскочили, на карантинных заставах расцвела коррупция. Чумы в городе по-прежнему не было, но всех подозрительных больных собирали в пещеры Инкермана, на старые суда-блокшивы, в неприспособленные здания. Многие умирали там от бесчеловечного обращения и дурных условий. Из-за плохого продовольственного снабжения среди матросов Севастополя распространились желудочно-кишечные заболевания. Адмирал Грейг, занятый ведением боевых действий, оставил Севастополь без всякой помощи. Хлебные магнаты (Рафалович и другие) отказались везти в Севастополь хлеб по фиксированным ценам. Они требовали отпустить цены и открыто желали обогатиться на бедственном положении севастопольцев. При этом командование Черноморским флотом во главе с Грейгом фактически бросило город на произвол судьбы. Положение настолько обострилось, что император Николай I срочно направил в Севастополь собственную комиссию во главе с флигель-адъютантом Римским-Корсаковым На месте к руководству комиссией присоединился и присланный с Балтики контр-адмирал Фаддей Беллинсгаузен (знаменитый мореплаватель и первооткрыватель Антарктиды). Черноморским адмиралам Николай в сложившейся ситуации уже не доверял!

Столичная комиссия работала до ноября 1829 года. В итоговом документе Римский-Корсаков отметил, что «по Севастопольскому порту допущены весьма важные злоупотребления», что «приказы главного командира насчет приема провианта и провизии вовсе не исполняются». Поразительно, но даже по окончании работы комиссии Грейг не принял никаких надлежащих мер. К этому времени война с Турцией уже два месяца назад как завершилась, и командующий вполне мог уделить хоть какое-то внимание бытовой стороне жизни собственного флота. «Непринятие мер» очень странным образом совпало с назначением обер-интендантом флота любимца Греига капитана 1-го ранга Критского. Санитарные кордоны, не пропускающие продовольствие, отказ греко-еврейского хлебного сообщества от обеспечения Севастополя хлебом по старым ценам (т.е. самая настоящая ультимативная спекуляция!), весьма странное поведение флотского интенданта Критского и его покровителя Грейга, все это полностью исключает случайность совпадений. Перед нами самый настоящий спекулятивный заговор, возглавляемый, как это ни прискорбно, самим командующим. Голод должен был стать обоснованием для закупки хлеба по значительно более высоким ценам, а кордоны вокруг Севастополя исключали всякий альтернативный подвоз хлеба. Судя по всему, предполагалось, оголодив город до последней возможности, потом произвести оптовую закупку хлеба у Рафаловича и его компаньонов по тем ценам, которые были выгодны купцам.

В этом деле потрясает не только жуткий цинизм ситуации, но и полная уверенность организаторов севастопольского голода в своей безнаказанности. Причем эта уверенность была вовсе не безосновательна. Едва комиссия закончила свою работу, как из Петербурга пришло указание немедленно прекратить всякие расследования деятельности черноморских интендантов, а само дело закрыть. Поразительно, но некие силы смогли перечеркнуть деятельность императорского флигель-адъютанта Римского-Корсакова и не последнего по своему влиянию на императора контр-адмирала Беллинсгаузена. Было очевидно, что центральная власть столкнулась с некой чрезвычайно могущественной тайной силой, не боящейся ни законов империи, ни самого императора Ряд историков считает, что именно данный запрет во многом способствовал возникновению в Севастополе печально знаменитого «чумного бунта». Но зачем мафии надо было нагнетать обстановку в Севастополе – ведь понятно, что разница цен на хлеб не могла серьезно обогатить миллионеров Одессы и Николаева? В чем же причина этой провокации, да и была ли она вообще?

Оказывается, что причина была, и весьма серьезная. Дело в том, что черноморской мафии (да и Грейгу тоже) было весьма выгодно вызвать социальный взрыв в Севастополе, после которого там последовали бы неминуемые репрессии. В результате бунта и его последующего подавления можно было лишить город квалифицированной рабочей силы, объявить Севастополь неблагонадежным и надолго закрыть вопрос о развитии там казенного судостроения, на котором очень настаивал император Николай. Подробно о событиях, связанных с тяжелейшей борьбой Николая I с черноморскими мафиози в вопросах кораблестроения, мы еще поговорим в свое время.

Пока же отметим, что в 1929 году император Николай I еще не был столь авторитетным и непререкаемым повелителем империи, как в конце своего царствования. Всего четыре года минуло с момента мятежа декабристов-масонов, только что завершена тяжелейшая война с Турцией, вот-вот мог вспыхнуть мятеж в непокорной Польше. Еще не были расставлены на главенствующие посты честные и преданные государственные деятели, еще не была создана эффективная система спеплужб. Если в столице к этому времени Николай I в целом уже полностью контролировал обстановку, то на границах огромнейшей империи до полного контроля было еще далеко.

Отметим здесь и методу императора – в случае непонятной и сложной обстановки на местах для выяснения ситуации посылать туда лично преданного и честного флигель-адъютанта Что касается Римского-Корсакова, то в свете произошедших далее событий можно считать, что ему просто повезло – он остался жив. Возможно, николаевско-одесские воротилы просто не успели сориентироваться в обстановке, может, были уверены, что и так сумеют нейтрализовать императорского адъютанта, а может, посчитали, что произведенное им расследование не столь глубоко, что позволит им откупиться, что, собственно говоря, видимо, и произошло.

Однако черноморские мафиози в данном случае перегнули палку в расчете на долготерпение русского мужика. 10 марта 1830 года карантин в Севастополе стал еще строже: ввели сплошное оцепление, жителям запретили покидать дома и дворы. От плохого питания среди горожан тоже начали распространяться болезни, резко увеличилась смертность. Карантин держали до 27 мая. А для Корабельной слободки его продлили дополнительно еще на 7 дней.

В то время Корабельная слободка Севастополя начиналась у берега Корабельной бухты и доходила до Малахова кургана. В слободке насчитывалось 352 дома и 1120 жителей. Кроме Корабельной слободки беднейшее население Севастополя ютилось в Артиллерийской слободке по берегам балки и скатам холма за Артиллерийской бухтой, а также в Каторжной слободке вдоль глубокой балки в конце Южной бухты и в первом из севастопольских поселков такого типа – Хребте Беззакония (ныне центральный городской холм). Но карантин коснулся больше всего именно Корабельной слободки. Когда прошел и семидневный запрет, начальство приказало вывести жителей слободки за город и продлило карантин еще на две недели. Это распоряжение окончательно возмутило тамошних жителей и матросов.

В слободке проживало более трехсот матросов, у многих там были родные и знакомые. Губернатор Севастополя Столыпин направил в слободку контр-адмирала И.С. Скаловского и других высших командиров, но их уговоры оказались бесполезны. Тогда 31 мая Скаловский усилил оцепление слободки двумя батальонами пехоты при двух орудиях под командованием полковника Воробьева. По просьбе губернатора для увещевания непокорных явился протопоп Софроний Гаврилов. На его просьбы о смирении люди ответили, что больше не могут терпеть, у них нет ни заработка, ни пищи, ни дров, ни даже воды. Жаловались, что в самые холода их в гигиенических целях насильно купали не в бане, а в море, что карантинные чиновники (подчиняющиеся непосредственно Грейгу) продают им по баснословным ценам муку, которую нельзя есть. Доведенные до отчаяния жители начали готовиться к вооруженному отпору опостылевшему «начальству». Под руководством квартирмейстера 37-го флотского экипажа Тимофея Иванова, отставного квартирмейстера яличника Кондратия Шкуропелова и боцмана 34-го флотского экипажа Федора Пискарева были сформированы три вооруженные группы. Военное обучение гражданского населения и организацию караульной службы поручили шкиперскому помощнику Кульмину. На приказ губернатора Столыпина выдать зачинщиков мятежные жители ответили: «Мы не бунтовщики, и зачинщиков между нами никаких нет, нам все равно, умереть ли с голоду или от чего другого». Квартальному надзирателю Юрьеву непокорные матросы заявили: «Скоро ли откроют огонь, мы только того и ожидаем, мы готовы».

Вечером 3 июня губернатор расставил в городе войска, полсотни солдат охраняли губернаторский дом. Караулы в городе вызвали негодование севастопольцев, особенно жителей слободок. Люди ударили на соборной колокольне в набат, толпа с криками «Ура!» двинулась к дому губернатора, Адмиралтейству и собору. Наибольшую активность проявляло население Корабельной и Артиллерийской слободок. К мятежникам примкнули матросы флотских экипажей, 17-й и 18-й рабочие экипажи и рабочие военного ведомства. Все они требовали отменить карантин и убрать ненавистных чиновников и начать доставку в город дешевого хлеба.

Восставших возглавила так называемая «Добрая партия» – совет, в который вошли Т. Иванов, Ф. Пискарев, К. Шкуропелов, а также фельдфебель Петр Щукин, слесарь Матвей Соловьев и мещанин Яков Попков.

У дома губернатора толпу встретил и пытался остановить генерал Примо. Но с него сорвали эполеты, мятежники ворвались в дом и убили губернатора. К бунту присоединились 29-й, 38-й и 39-й флотские и 16-й ластовый экипажи. С криками «Бей и коли офицеров!» толпа разделилась на две части. Одна направилась снимать блокаду с Корабельной слободки. Охранявшие слободку солдаты сочувствовали народу, и дело едва не кончилось мирно, как вдруг с тыла на солдат бросились в штыки матросы, за ними мастеровые с кольями и ломами, а жители слободки, видя это, напали на солдат с фронта. Тогда солдаты восстали, убили полковника Воробьева и присоединились к мятежникам,

Вторая часть бунтовщиков пошла к Хребту Беззакония, где схватила адмирала Скаловского, сорвала с него эполеты и потребовала выдать расписку об отсутствии в городе чумы. Такие же расписки были получены от городского головы Носова, протопопа С. Гаврилова и коменданта Севастополя.

К 22 часам мятежники захватили весь город. Они разгромили дома и квартиры 42 чиновников и офицеров, убили одного из «чумных» комиссаров чиновника Степанова, инспектора военного карантина Стулли, избили плац-адъютанта военного губернатора Родионова. Вся полиция бежала из Севастополя. Войска гарнизона (860 человек при трех пушках) отказались подавлять бунт. Комиссар Батищев, капитан Матусевич, штабс-капитан Перекрестов, лейтенант Энгельгардт, прапорщики Дмитриев, Кулаков и многие другие офицеры сочувствовали восставшим. Этот факт весьма примечателен. Рядовые офицеры оказались в фактически осажденном Севастополе в таком же положении, как и матросские семьи. Они понимали суть происходившего, но одновременно были связаны присягой.

4 июня комендант Турчанинов издал по требованию народа следующий приказ: «Объявляю всем жителям города Севастополя, что внутренняя карантинная линия в городе снята, жители имеют беспрепятственное сообщение между собой, в церквах богослужение дозволяется производить, и цепь вокруг города от нынешнего учреждения перенесена далее на две версты». Свою победу над произволом администрации жители Севастополя отметили молебном и крестным ходом.

А тем временем губернские власти перебросили к Севастополю из Феодосии 12-ю дивизию генерала Тимофеева, 7 июня она вошла в город. Из Николаева наконец-то прибыл главный командир Черноморского флота Грейг. Адмирал обещал наказать карантинных чиновников, призывал горожан сознаться в участии в бунте и обещал помилование всем, кроме зачинщиков и убийц. Однако вел себя Грейг по меньшей мере странно. В городе он так и не появился, предпочитая отсиживаться на стоящем на рейде линейном корабле. Напомним, что полностью должность Грейга значилась так – главный командир Черноморского флота и портов, военный губернатор Николаева и Севастополя. Так что наведение порядка в Севастополе было его прямой обязанностью, тем более, что жители матросских слободок были его прямыми подчиненными. Действуя решительно и грамотно, Грейг вполне мог, не доводя бунт до его высшей точки, решить все вопросы миром. Но он абсолютно ничего не сделал, оставаясь, по существу, сторонним наблюдателем всех происходящих событий. Невольно напрашивается сравнение поведения адмирала Грейга в 1830 году и командующего Черноморским флотом вице-адмирала Чухнина в 1905 году. Если первый самоустранился от происходящих событий, то второй, наоборот, сделал все от него возможное для наведения порядка на флоте и в Севастополе, за что, впрочем, впоследствии и поплатился своей жизнью…

Приехал в Севастополь и генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии граф М.С. Воронцов. При этом Грейг демонстративно не выполнил ни одного из данных им горожанам обещаний. Особой заботой адмирала стало лишь «выведение из-под удара» карантинных чиновников и интендантов. На этой почве между Воронцовым и Грейгом произошел острый конфликт. Воронцов прямо в лицо обвинил Грейга в преступной бездеятельности и попустительстве бунтовщикам и в непринятии мер для снятия социальной напряженности в городе. Отныне их отношения были навсегда разорваны. Дело в том, что генерал-губернатор (даже будучи наделенным огромными полномочиями!) не имел никакого права вмешиваться в дела флота и черноморских портов с их таможнями и карантинами. Это был единоличная вотчина Грейга. Но другого выхода не было, и, ввиду демонстративного поведения Грейга, Воронцову пришлось самому заниматься наведением порядка и наказанием виновных, от чего «либеральный» адмирал тоже самоустранился. Севастополь и севастопольцы адмирала нисколько не интересовали. Если кто его волновал, то это чиновничья братия.

В отчаянной попытке спасти от расследования своих подручных, а значит и себя самого, адмирал Грейг пишет Николаю I кляузу на вице-адмирала Беллинсгаузена и флигель-адъютанта Римского-Корсакова, которые слишком далеко залезли в его дела. Письмо Грейга достойно того, чтобы его процитировать. Итак, перед нами истинный шедевр бюрократической казуистики: «Имея в виду, что ожидание общей ревизии в государственном контроле может отдалить окончательное решение вышеизложенного дела на долгое время, к крайнему угнетению множества чиновников около двух лет невинно, может быть, страждущих (выделено Грейгом. – В.Ш.), я, как главный начальник сих несчастливцев, легко могущих впасть в уныние и даже самоотчаяние, дерзаю всеподданнейше повергнуть участь их милосердному вниманию Вашего Императорского Величества, священным долгом почитая испрашивать Высочайшего Вашего, Всемилостивейший Государь, повеления о начатии ныне же в государственном контроле ревизии сказанных отчетов и окончании оной в возможной скорости, дабы предав виновных справедливому наказанию, избавить невинно страждущих от горестного для них подозрения, могущего лишить службу Вашего императорского Величества многих способных и достойных доверенности правительства чиновников».

Ах, это страждущее и горестно-неубиваемое чиновничье племя! Уж давным-давно от праха императора Николая и Грейга не осталось и следа, а оно по-прежнему горестно страждет по всей России, наплевав на все революции и перевороты.

Одновременно Грейг шлет аналогичное письмо Меншикову, в котором также доносит на Беллинсгаузена с Римским-Корсаковым и пытается представить их лжецами и негодяями: «…Из всего вышеизложенного открывается, что тот, кто сие донес Государю Императору, что болезни, на флоте существующие, есть последствия чрезвычайно худой провизии для довльствия нижних чинов употребляемой, осмелился сделать Его Императорскому Величеству донос, обличенный ложным (выделено Грейгом. – В.Ш.) – командирами, офицерами и нижними чинами на флоте находящимися».