Текст книги "Помеченный смертью"

Автор книги: Владимир Гриньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

17

Тир располагался в подвале. Длинное и узкое, как пенал, помещение. Здесь никого не было, кроме инструктора. Сумрачно и скучно. И потому, наверное, инструктор так обрадовался гостям, выскочил откуда-то из темного угла, затараторил:

– Геннадий Константинович! – раскинул руки будто для объятий. – Наконец-то почтили присутствием! Я здесь совсем уже закис без работы!

– Ага! – ухмыльнулся Даруев. – Заплесневел даже, я вижу.

Рябов за его спиной высился неодушевленной колонной.

– Заплесневел! – легко согласился инструктор. – Уже и волосы все повыпадали. Это от недостатка солнца.

Он действительно был лысоват, как и Даруев, и вообще они были чем-то похожи и даже, наверное, пребывали в одних летах.

– Принимай студента, – сказал Даруев. – Чего-то когда-то он мог, а что сейчас умеет – загадка.

Инструктор скользнул по лицу молчаливого Рябова быстрым оценивающим взглядом и тут же отвел глаза.

– Пусть постреляет в свое удовольствие, – сказал Даруев.

– Из чего?

– Из рогатки, – не удержался Даруев.

Рябов и бровью не повел.

– Из чего стрелять будем? – осведомился у него Даруев. – Что у тебя любимое?

– «Магнум».

– Пистолет, что ли?

– Да.

– Дай ему «магнум», Алексеич, – распорядился Даруев. – Есть у тебя такая штука?

– У меня все есть.

Когда Рябов взял в руки оружие, Даруев отступил на шаг и следил за происходящим заинтересованно. Рябов извлек обойму, убедился, что все патроны на месте, вогнал обойму обратно в рукоятку, стал правым боком к белеющим впереди мишеням, замер на мгновение и внезапно, так что Даруев даже дрогнул от неожиданности, открыл огонь. Из тупого рыльца «магнума» уходили одна за одной пули. Алексеевич прильнул к зрительной трубе и, когда, стрельба прекратилась, сказал, не отрываясь от трубы:

– Для начала неплохо.

Он, наверное, был скуповат на похвалу. Все пули легли в яблочко.

– Дай ему винтовку, – попросил Даруев.

– Какую?

– Любую, Алексеич.

Рябов спокойно и, как показалось Даруеву, с затаенным интересом взял в руки ружье. Это была восьмизарядная винтовка.

– Покажи, что можешь, – предложил Даруев.

Рябов в несколько секунд расстрелял обойму. Результат был не хуже, чем при стрельбе из «магнума». Даруев удовлетворенно кивнул.

– Дай ему еще патронов, Алексеич. И свет погаси.

– Совсем? – опешил инструктор.

Даруев подумал.

– Здесь, на рубеже, оставь одну лампочку, – сказал он, поразмыслив. – А мишени затемни.

– Их не будет видно.

– Мишени затемни! – упрямо повторил Даруев, почему-то раздражаясь.

Погас свет. Мишени едва различимо белели в дальнем конце тира. Алексеич с сомнением поглядывал на Рябова, но ничего не говорил, помалкивал до поры. Рябов чуть помедлил, прежде чем начать стрельбу, и вдруг, снова неожиданно, как и прежде, открыл огонь. Когда он расстрелял обойму, Алексеич осветил мишени, прильнул к зрительной трубе и вздохнул.

– Что? – нетерпеливо спросил Даруев, отстраняя инструктора.

– Я же говорил! – беззлобно сказал за его спиной Алексеич.

Результаты были хуже. Три выстрела из восьми оказались точными, остальные – так себе.

– В темноте ни один человек не попадет в цель, – сказал Алексеич и развел руками. – Природа! С ней не поспоришь!

Даруев стоял перед ним, досадливо закусив губу. Он не ожидал такого результата.

– А при свете хорошо стреляет, – подсластил пилюлю Алексеич.

– Он стрелял при полной темноте! Без промаха! Без единого промаха! Со стопроцентным результатом! – процедил сквозь зубы Даруев. – И я это видел своими глазами!

Инструктор с сомнением посмотрел на него.

– Это было! – упрямо твердил Даруев. – В девяносто первом году. В этом самом тире. При мне. И он опять будет так стрелять, уже через неделю!

И таким тоном это сказал, что инструктор понял – ему задание.

– Это невозможно, Геннадий Константинович, – произнес инструктор, старательно и четко выговаривая слова.

Он знал, что задание или отменяется сразу, или не отменяется никогда. И чтобы сейчас это невыполнимое задание отозвали, он старался говорить веско и доходчиво. Хотел сказать еще что-то, но не успел, потому что Даруев произнес, будто и не слышал последних слов инструктора:

– Ты не будешь ничему его учить. Только восстановишь навыки. То, что он знал. Он знал это. И знает. Просто забыл. Помоги ему вспомнить.

Тогда, в девяносто первом, Рябов выбивал сто очков из ста при практически нулевой видимости. Потому что та единственная акция, к которой его готовили с середины девяностого года, должна была завершиться успешно первым произведенным выстрелом. Второй раз выстрелить Рябову могли не дать. У человека, которого Рябов должен был застрелить, была очень хорошая охрана. Самая сильная охрана в стране, которая тогда еще называлась СССР.

18

Рябов обедал в крохотной, на два десятка мест, столовой, в которой не было никого, кроме него. Его привел сюда Даруев, взглянул на часы и сказал четко и сухо:

– В семь тридцать, в двенадцать тридцать и в восемнадцать часов – прием пищи. По пятнадцать минут.

Сказал и вышел. И почти сразу из противоположной двери выскользнул молчаливый парень в белом поварском одеянии, поставил поднос с блюдами на стол и исчез, даже не взглянув на Рябова. Место Рябову он определил не очень удачное, в углу, и Рябов поднос переставил на соседний стол, ближе к окну.

Ел сосредоточенно, будто выполнял работу. Со стороны посмотреть – очень человек озабочен, а на самом деле – обычное состояние Рябова. Всегда собран и готов. К чему готов? К тому, что прикажут.

Он уже добрался до компота, когда в столовую вошла девушка. То, что это девушка, Рябов сначала даже не понял – на ней была камуфляжная форма, точно такая же, как на самом Рябове, и прическа была короткая. И только когда она остановилась против Рябова и заговорила, он понял, кто перед ним.

– Это мое место, – сказала девушка.

Серые, со стальным блеском глаза смотрели холодно-испытующе. Рябов подвинул к себе тарелку с маковой булкой, невозмутимо пожал плечами. Отпил из стакана компот, и вдруг девушка быстрым движением смахнула на пол тарелку с булкой. Рябов от неожиданности не поперхнулся, но замер, глаз не поднимал, и казалось, будто он рассматривает что-то в своем стакане, а на самом деле – размышлял, долгие две или три секунды, это было для него много, непозволительно много, обычно он решения принимал мгновенно, а здесь, наверное, немного растерялся от неожиданности, но когда он через три секунды поднялся медленно и внушительно из-за стола, он уже знал, что будет делать.

– Где твое место? – спросил, глядя девушке в глаза. – Покажи.

Она показала – здесь, мол, у окна – и даже не успела руку опустить, как Рябов сгреб ее в охапку и швырнул на стул. Тот самый, на который она и показывала. Девушка обрушилась на стул, и он рассыпался с хрустом, щепки разлетелись в стороны: хрупкая здесь мебель, оказывается. Рябов допил компот и пошел к двери.

– Ублюдок! – сказала девушка ему в спину. – Я тебе это припомню.

Это было все, что она могла сказать.

А через пару часов они опять встретились. Рябов занимался на тренажерах, и вдруг она вошла в зал. В первое мгновение остановилась и даже, как показалось Рябову, готова была развернуться и уйти, но потом передумала и направилась к тренажеру с независимым видом. Так они и занимались – были в двух метрах друг от друга, и при этом оба делали вид, что пребывают в одиночестве. Девушка не выдержала первой, это примерно через полчаса случилось. Спросила, не поворачивая головы:

– Ты новенький, что ли?

Рябов как раз терзал особо мудреный снаряд, мышцы напряглись, и даже вены на лбу вздулись, и поэтому он ответил не сразу, а с задержкой, переводя дух:

– Я – старенький.

– Что-то я тебя не видела прежде.

– И я тебя, – равнодушно сказал Рябов. – Хотя околачиваюсь здесь с девяностого года.

– Ты – с девяностого? – не поверила девушка. – Не блажи.

Лживость Рябова не прибавила симпатии к нему, только он не знал – ни того, что не симпатичен, ни того, что лжет. Сам он был уверен, что действительно является старожилом здешних мест.

Занятия продвигались успешно. Даруев лично следил за происходящим и каждого очередного инструктора, который занимался с Рябовым, после занятий опрашивал подолгу и с пристрастием. Важно было знать, в какой форме находится Рябов, много лет прошло с того времени, как этого человека перебросили к побережью Африки, где не было ничего – ни инструкторов, ни каждодневных изматывающих занятий. Там, на острове, Рябов даже не знал, что он Рябов. У него было новое имя, новое прошлое, и не истерлись ли в тех условиях вложенные в него знания? После бесед с инструкторами Даруев верил, что все восстановилось. Физические кондиции Рябов сохранил, психологические способности остались в пределах нормы. Все, что было в Рябова заложено много лет назад неведомыми Даруеву людьми, сейчас всплыло, и это можно было использовать.

Иногда Рябов Даруеву представлялся этаким черным ящиком, непонятно устроенным механизмом, о котором никогда нельзя сказать с уверенностью – что там у него внутри. Этот человек все схватывал на лету, был сметлив и исполнителен, но при этом никогда не выражал своих мыслей вслух, да и думал ли он вообще – Даруев не мог сказать с уверенностью. Непроницаемое лицо и ничего не выражающий взгляд. Даруев однажды даже поймал себя на мысли, что запросто мог бы испытывать страх перед этим человеком, если бы не его бездумная, почти автоматическая исполнительность. Такой исполнительный он был не очень страшен. Не совсем понятный механизм, который, тем не менее, выполняет строго определенные и вполне понятные функции. Надежно, а потому не страшно.

Только однажды этот черный ящик немного приоткрылся. Даруев с Рябовым шли по аллее, и вдруг Рябов сказал:

– Я хочу поехать на кладбище.

Это было так неожиданно, что Даруев даже в первое мгновение опешил.

– На кладбище? – переспросил он, собираясь с мыслями.

– Да. К родителям.

Его родители действительно умерли, сейчас Даруев вспомнил. В личном деле об этом была запись.

– Это вряд ли возможно, – с сомнением сказал Даруев, еще не определившись, как следует себя вести.

Но Рябов, всегда невозмутимый, проявил внезапное упрямство.

– Я не был там много лет, – сказал он.

«Да, с девяносто первого года как минимум», – подумал Даруев. Еще он подумал, что был прав, когда сравнивал Рябова с черным ящиком. Что было там, в его прежней жизни? И можно ли сейчас вложить в него вот эти подробности – будто он на могиле родителей побывал совсем недавно. Ну, предположим, месяц или два назад. Надо поговорить с доктором.

Даруев нахмурился. Хотя какой, к черту, доктор! Через несколько дней Рябов выполнит то, чего от него ожидают, и будет отправлен в «отстойник» – на свой остров. И снова не будет знать ничего – ни того, что он Рябов, ни того, что уже много лет не плакал на родительской могиле. И к чему тогда все это?

– Никакого кладбища! – сказал жестко Даруев. Он уже все решил. – На ближайшее время – никаких отлучек из расположения базы.

Рябов на это ничего не ответил, и на лице, кажется, ничего не появилось, но Даруев на всякий случай смягчил тон:

– Через две недельки, Дима. Я тебе обещаю.

Он произнес это с легким сердцам, потому что знал – через две недели Рябова не будет. Будет Кирилл Митяев.

Даруев засмеялся и потрепал идущего рядом человека по плечу.

– Все будет хорошо, Дима. Вот увидишь.

19

Алексеич был в белой рубашке, что наводило на подозрения о наличии весомой причины. Даруев и спросил бы, в чем дело, да слишком был занят, лишь буркнул:

– Что-то ты, брат, вырядился сегодня. В оружейной смазке не вымажешься?

– Никак нет, Геннадий Константинович! – молодцевато отчеканил инструктор, и это у него получилось так звонко, что Даруев даже всмотрелся в лицо собеседника – не выпил ли.

Признаков опьянения не обнаружил, но строгость, тем не менее, с лица не согнал, спросил сухо:

– Как Рябов?

Сам Рябов стоял рядом, но получилось так, что, хотя разговор шел о нем, его все-таки будто здесь и нет. Привычка была такая у Даруева – курсантов не замечать.

– Справляется! – ответил коротко и уважительно Алексеич.

Не мог не похвалить Рябова, потому что рябовские успехи – это и его, инструктора, хорошая работа. Так вот получается.

– Посмотрим, – всё так же сухо сказал Даруев, – Дай-ка ему винтовку.

Сам тяжело опустился на стул. В тире было сумрачно и прохладно, но эта свежесть, которой не было снаружи, где пекло солнце, Даруева не то чтобы не радовала, а просто он ее не замечал.

Алексеич принес винтовку, передал Рябову, тот приладил приклад к плечу, и тут инструктор погасил свет, только одна лампочка горела, но от нее толку было – ноль, мишени почти не просматривались. Алексеич все-таки дрогнул, предложил:

– Может, добавить света?

Даруев бросил быстрый взгляд на мишени, сказал:

– Не надо света. Так пусть стреляет. Ему почти в полной темноте действовать придется.

И едва он последнее слово произнес, Рябов открыл огонь. Пуля за пулей, восемь штук, и все – за несколько секунд. Даруев, наконец, сбросил с себя оцепенение, переместился к зрительной трубе. Мишени сразу приблизились, но оставались едва различимыми – темно.

– Свет! – нетерпеливо выкрикнул Даруев.

Вспыхнуло освещение.

– Ого! – вырвалось у Даруева. – В «яблочко»!

Он обернулся и посмотрел на Рябова. Тот невозмутимо извлекал пустой магазин. Даруев засмеялся, прогнав с лица хмурость. Он понял, что все у них теперь получится, как намечалось.

– Молодец! – сказал, но теперь смотрел не на Рябова, а на инструктора, и было непонятно, к кому относится похвала.

Алексеич на всякий случай зарделся.

– Что-то ты нарядный сегодня.

– Есть повод, Геннадий Константинович.

– Ну?

– День рождения.

– Тьфу ты! – сказал в сердцах Даруев. – Надо же, из-за этой работы все мозги набекрень. Голову мне задурили, и я забыл совсем.

Рябов возился с винтовкой.

– Ты иди! – сказал ему Даруев. – Что у тебя следующее по расписанию?

– Взрывчатые вещества.

– Иди, – кивнул Даруев. – Я потом подойду, посмотрю, как там у тебя получается.

Рябов ушел.

– Ну, доставай, – сказал Даруев. – Знаю же, что есть.

Алексеич склонился и извлек откуда-то из-под стола запечатанную бутылку водки и два пластиковых стакана.

– Сколько тебе? – спросил Даруев.

– Сорок четыре.

– Ого! Зрелый мужик!

Алексеич опять зарделся. Разлил водку по стаканам, один придвинул Даруеву.

– Алексеич! – сказал Даруев с чувством. – Я тебя знаю всего два года, а кажется, знаю всю жизнь. Как-то ко двору ты пришелся. Толковый, словом, мужик. И курсанты от тебя выходят не мазилами, а снайперами. – Даруев поднял стакан в руке. – За твой зоркий глаз, Алексеич! И за твердую руку!

Инструктор хотел что-то сказать в ответ, но не смог, только кивнул прочувствованно. Выпили.

– Глаз тебя не подводит? – спросил с улыбкой Даруев.

– Да я… Да у меня…

Алексеич засуетился, не зная, как доказать свое умение, и вдруг будто что-то вспомнил, широко улыбнулся.

– Вот на спор могу, Геннадий Константинович. Сейчас приму стакан, и после того все пули – в «яблочко».

– После полного стакана?

– Полного! – кивнул Алексеич и засмеялся.

Он торопливо, так что даже расплескал, налил водку в стакан до самых краев, обернул раскрасневшееся от возбуждения лицо к Даруеву.

– Ну?

– Давай! – кивнул Даруев и тоже засмеялся. – Трепло ты.

– Я?

Алексеич залпом выпил водку и, даже не закусив, рванул откуда-то из-под стойки пистолет.

– Э-э, погоди! – всполошился Даруев, смутно догадываясь, что его провели. – Время еще не прошло!

– А уговора не было! – смеялся Алексеич и палил по мишени, картинно подбоченясь.

– Водка до желудка еще не дошла!

– Не было уговора, Геннадий Константинович! Не было!

– Провел меня, шалопай! Ладно, прощаю в честь дня рождения.

Инструктор положил разогревшийся от стрельбы пистолет на стойку. Предложил:

– Полюбуйтесь на мишень.

Даруев на это только махнул рукой.

– Что там смотреть, Алексеич? Одна в одну, я же знаю…

Алексеич уже в который раз зарделся, принимая похвалу. Чтобы сделать шефу приятное, сказал:

– Я и вашу стрельбу видел, Геннадий Константинович. Отличная работа! Просто великолепная! Класс!

Он с таким жаром говорил, что стало ясно – наконец-то водка подействовала.

– Ладно, наливай! – скомандовал, посмеиваясь, Даруев.

Алексеич плеснул водку в стаканы. Выпили.

– Хорошо здесь у тебя. Спокойно, тихо, прохладно. – Даруев обвел взглядом белые, в известке стены тира, наткнулся на мишени. – Дай и мне пистолет, пожалуй. Посмотрим, как у меня после стакана дело пойдет.

Покачал головой, вспомнив, как обвел его вокруг пальца инструктор.

– Вам какой, Геннадий Константинович?

– Маузер, – засмеялся Даруев. – Такой, знаешь, какие в Гражданскую войну были.

– А у меня есть.

– Да ну?! Давай! Я в жизни подобного не держал.

Инструктор исчез и вернулся с оружием. Маузер был старый, краска стерлась, деревянная кобура, служащая одновременно прикладом, рассохлась и потемнела.

– Заряжен?

– А как же!

Даруев вскинул руку с оружием. Круг мишени казался далеким и расплывчатым. Выстрел.

– Не годится! – сказал Алексеич, прильнув к зрительной трубе.

Еще выстрел.

– Не годится!

– Неужто совсем не попадаю? – обиделся Даруев.

– Не то чтобы совсем. Рядом, с мишенью пули ложатся.

– Он у тебя не пристрелян, этот маузер!

– У меня? Не пристрелян? – в свою очередь оскорбился Алексеич.

В его голосе было столько негодования, что Даруев пошел на попятный:

– Ладно, это все я. После выпитого глаз уже не тот. – И, чтобы уйти от обидной темы, перевел разговор на другое: – Рябов-то хорош?

– О! – сделал губы трубочкой Алексеич и пьяно-многозначительно подмигнул. – Этот парень еще себя покажет! Настоящий профессионал! Рэмбо! Клянусь! – Приблизил лицо к Даруеву и произнес заговорщицки тихо: – Я даже испугался в первый момент, когда понял, против кого его готовили!

От него сильно пахло спиртным. Даруев отстранился и несколько долгих мгновений молчал, осознавая услышанное.

– О чем ты? – спросил наконец.

Алексеич, наверное, что-то уловил в его голосе, потому что пьяно подмигнул и ответил, шутовски приложив ладонь к голове, будто честь отдавал:

– Да я могила, Геннадий Константинович! Мне разве больше всех надо?

– Я просто не понял ничего, – осклабился Даруев. – Кто готовил? Кого готовил?

– Рябова этого.

– Ну!

– Да ладно вам, Геннадий Константинович…

– Ты уж говори, чтоб я знал.

– А то вы не знаете!

– Не знаю.

– Не может быть! – не поверил Алексеич.

– Клянусь!

Инструктор все еще не верил.

– Что-то, что с Рябовым связано, да? – пришел ему на помощь Даруев.

– Да.

– Он что-то говорил тебе?

– В общем, да.

Алексеич не мог понять, шутит его собеседник или говорит серьезно.

– Я ведь совсем немного о нем знаю, – сказал Даруев. – Другие люди им занимались, не я. Так что там было?

Алексеич поверил наконец и сказал, понизив голос до шепота:

– Два дня назад это открылось, Геннадий Константинович. Рябов пришел на занятия, а у меня журнал лежал на столе, а на обложке – фотография…

Алексеич перевел дух, все еще переживая.

– Он снимок увидел и в лице даже вроде изменился. «Кто это?» – спрашивает. Я назвал. Говорю: «Знакомый твой, что ли?» Пошутить решил, в общем. А он мне отвечает безо всяких шуток: «Я этого человека должен был убить, да что-то сорвалось, мол, и все отменили».

Даруев слушал инструктора с каменным выражением лица.

– Вот тогда я и догадался, что это какая-то особенная птица.

– Так кто он?

– Кто? – не понял Алексеич.

– Тот человек, которого Рябов должен был убить.

Вместо ответа инструктор достал из папки журнал и положил его на стол. С обложки на Даруева смотрел Горбачев. Даруев потемнел лицом.

– Надо же! – сказал Алексеич и даже покачал головой.

Он привык ко всяким неожиданностям, которые случались с ним на работе, но такое вот никак не укладывалось в его голове.

– Ты не врешь? – спросил Даруев.

– Я?! – вскинулся инструктор и захлебнулся от мысли о том, что ему не верят.

– Кто может подтвердить, что все так и было? Что ты не выдумал этот разговор.

– Никто, – растерялся Алексеич.

– Что – не было свидетелей?

– Нет.

– Никого?

– Нет! – сказал Алексеич, страдая.

Он чувствовал, что попал в какую-то неприятную историю. Чертов Рябов!

В следующий миг Даруев резко вскинул руку с маузером и выстрелил инструктору в лицо. Тот опрокинулся навзничь, перевернув табурет. Даруев аккуратно вытер отпечатки пальцев на маузере, вложил оружие в руку убитого им человека. Лицо Алексеича от следов пороховой гари казалось рябым.

Даруев свернул в трубочку журнал с портретом Горбачева и вышел из тира.

Дежурный по базе, одетый, как и большинство людей здесь, в дачную рубашку с распахнутым воротом и светлые брюки, резко вскочил, когда Даруев вошел в комнату со множеством пультов вдоль стен.

– Несчастье, лейтенант, – сказал Даруев. – Погиб инструктор по стрельбе. Небрежное обращение с оружием.

Эту формулировку он придумал по дороге сюда, и она ему безумно понравилась. Никакое не ЧП. Просто несчастный случай.