Текст книги "И гаснет свет (СИ)"
Автор книги: Владимир Торин
Жанры:
Городское фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Ты сегодня ставил спектакль? Расскажи мне…
– Балет! Балет! – воскликнул Малыш Кобб. – Сначала это был балет! Куклы танцевали. Они дергались, крутились-вертелись, спотыкались и падали. Я велел им быть расторопнее. Велел слушать своего хозяина! Я просто хотел увидеть прекрасный балет, понимаешь?! Но они были непослушными, и я отламывал им ручонки – для балета они им без надобности! И тогда они стали танцевать лучше – дергались, как сверчки, проткнутые булавкой. Ох, что это был за балет! Куклы танцевали, да… но это был не просто какой-то там глупый танец! Крутясь и вертясь, они отламывали друг другу руки и ноги, а затем безвольно падали на ковер – уродцы, бьющиеся в конвульсиях, скрипящие, скрежещущие и страдающие. Прямо как тот старикашка, которому я однажды отрезал пальцы и засунул их ему в рот…
Слушая все это, Марго с трудом сдерживала рвотные позывы. Буквально от каждой фразы этого маленького монстра ее едва ли не выворачивало наизнанку.
– Тебе понравилось? – спросила она.
– Да! Лучший балет!
– А… – она замялась, – а твоим зрителям?
– Каким еще зрителям? – с подозрением на нее глянув, спросил Малыш Кобб.
– Твоему маленькому первому зрителю… – едва слышно произнесла Марго.
– Никого здесь не было! – завопила кукла. – Только я! Только я! Ты что, пытаешься жульничать?!
Рука с револьвером уже начала подниматься, но Марго поспешила успокоить Малыша Кобба:
– Вовсе нет! – быстро проговорила она. – Конечно же, здесь никого не было. Только ты.
Когда Малыш Кобб успокоился, Марго вновь заговорила:
– Какой подарок понравился тебе больше всего? Расскажи! Тебе понравился мой дирижаблик?
– Нет, – презрительно бросил Малыш Кобб. – Глупая финтифлюха.
Иного ответа Марго и не ожидала.
– Если мне память не изменяет, – начала она осторожно, – было что-то такое… замечательное, восхитительное… ммм… кажется, его принес Джонатан.
– Джонатан?
– Твой папа.
– А, ну да.
– Он принес его… – для пущей убедительности она даже приставила палец ко лбу, – откуда же? Из какой-то лавки игрушек в переулке Фейр. Как же она называлась?
– «Лавка игрушек мистера Гудвина»! – радостно подсказала кукла. – Это мой… гм… вернее, его, Малыша Кобба, старый дом. Он там жил с Хозяином и другими деревянными уродцами.
– Владелец лавки мистер Гудвин и есть Хозяин Малыша Кобба?
Могла бы кукла морщиться, она бы непременно сделала это прямо сейчас.
– Ты можешь мне рассказать про этого Малыша Кобба? – спросила Марго. – Кто он такой?
– Всего лишь резное полено! Хоть и не обделенное очарованием!
Тут Марго бы поспорила, но она не имела права выходить из роли.
– А как так вышло, что он живой?
– Я не знаю, – сказал Малыш Кобб. – Это все Хозяин. Тьма однажды просто рассеялась, и Малыш Кобб открыл глаза. И ему очень не понравилось то место, где он оказался. Отвратительное, мерзкое место. Малыш Кобб презирает его.
– Это мистер Гудвин дал Малышу Коббу жизнь?
– Думаю, да.
– Как он это сделал? Он какой-то ученый?
– Что значит «ученый»?
– Ну, это очень умный человек, который знает всякие науки.
– Да, Хозяин очень умный! Он умнее всех!
– А почему он продал Малыша Кобба?
– Малыш Кобб ему надоел. Он сказал: «Ты мне надоел, Малыш Кобб! Пусть с тобой возится кто-то другой!».
Марго отвела взгляд и уставилась на бедные покалеченные игрушки, лишенные ручек, ножек, с отломанными головами и вспоротыми животами. Даже паровозик представлял собой нечто ужасное: колесики и трубы были выкорчеваны безжалостными руками. Где-то здесь и Калеб. Сломанный и изувеченный, будто просто еще одна игрушка…
И тут Марго отметила странную деталь. Игрушки действительно были разбросаны повсюду, но где же в таком случае сам сундук, в котором они хранились? Под кроватью, на своем месте? Это странно. Она много раз видела, как Калеб играл – он никогда не затаскивал сундук обратно, пока не наиграется, ведь потом пришлось бы его снова доставать, чтобы сложить игрушки. Быть может, злобная кукла и не собиралась ничего убирать, или же…
Марго прикусила губу и едва слышно застонала. Она поняла…
А еще у нее появилась идея. Очень рискованная идея. Она не была уверена, что сработает, но попытаться стоило.
– Малыш Кобб очень похож на настоящего мальчика, – сказала Марго. – Я это поняла как только его увидела. Но очень похож – это еще не значит, что он и есть настоящий мальчик. Всякие там переодевания ему не помогут. Нужно кое-что другое…
– Что? Что «другое»? – Кукла даже чуть подалась вперед.
– Он должен ходить в школу, как другие дети…
– Это легко! Там много жалких маленьких бестолочей, которых можно бить!
– Еще он должен слушаться маму.
– Это сложнее, но Малыш Кобб умеет слушаться – он долго слушался Хозяина. Хотя ему очень не хотелось! Да, не хотелось!
– И самое сложное… То, чего никогда не сможет сделать никакая кукла…
– Что? Что это?
– То, что умеет делать лишь настоящий мальчик…
– Ну… что же это такое?
– Он должен уметь отправляться спать, когда ему велят. И… – она пресекла его попытку что-то сказать в ответ, – не просто ложиться в кровать и укрываться одеялом, а спать по-настоящему. И здесь нельзя прикидываться!
– Малыш Кобб умеет спать! По-настоящему!
– Нет. Это вряд ли.
– Умеет, говорю тебе!
– Но Малыш Кобб ведь всего лишь кукла.
– Что? Обзываешься?
– Нет-нет, дружок, что ты… Просто не понимаю. Ты можешь мне объяснить?
– Малыш Кобб умеет спать! Как самый-самый настоящий мальчик! Он знает, что такое спать! Это когда все темнеет, и ты видишь сны, а потом просыпаешься, а часы показывают другое время! Малыш Кобб часто спит. Хозяин его усыпляет. Его и прочих деревянных уродцев…
– Нууу… – Она попыталась вложить в это короткое слово все возможное сомнение, на которое только была способна.
– Не веришь?! – Малыш Кобб даже приподнялся в постели от возмущения.
– В это сложно поверить. А ты можешь мне показать?
– Конечно, могу! Нужно только взять и уснуть! Могу хоть прямо сейчас…
Малыш Кобб опустил голову на подушку и прекратил шевелиться, застыл, напрягся как следует… но ничего не происходило.
– Не выходит? – с деланным сочувствием спросила Марго.
– Так просто не получается, – вынужденно признал Малыш Кобб. – Кое-что нужно…
– Что же?!
– Куклу может усыпить только колыбельная.
– В самом деле?
– Ну да! Ты знаешь колыбельную «Уродцы, все спать! Уродцы, в кровать!»?
Марго вздрогнула.
– Нет. К сожалению, я ее не знаю. Но я знаю другую. Хочешь послушать?
– Ты ее пела этому… мне? Ты ее пела мне? Раньше, я имею в виду.
Не в силах сдержать накативший на нее приступ ненависти, Марго просто кивнула.
– Спой! Спой! Спой! – завизжал Малыш Кобб.
– Только ты должен лежать и не шевелиться, – предупредила Марго, – а то нипочем не заснешь.
Он кивнул, потянулся перед сном и замер в ожидании.
Марго показалось, что она вот-вот совершит нечто гадкое, отвратительное, нечто неправильное и извращенное. Все ее существо противилось петь такую дорогую для нее колыбельную этой твари. Баюкать монстра, как родного ребенка, было настолько противоестественно, что она возненавидела саму себя за то, что готовилась сделать. Она будто окунулась в чан, полный соплей, после чего отправилась на чаепитие в зловонную клоаку канализации, прикупив при этом пару фунтов человеческих глаз на сладкое. Как-то так она себя чувствовала, но, тем не менее, слово за словом она начала петь. Срывающимся, робким голосом, пытаясь подавить всхлипы, вытирая слезы рукавом платья.
Тик. Так. Тик. Так,
Пусть навеки сгинет мрак.
Дин. Дон. Дин. Дон,
Пусть укутывает сон.
Стоило ей на мгновение замолчать, чтобы перевести дух, как Малыш Кобб приподнял голову с подушки и ткнул ее в руку револьверным дулом.
– Еще! Еще!
Марго кивнула и продолжила:
Пусть приснятся тебе стрелки часов,
Пусть приснятся мягкие лапки котов,
Пусть приснится ползущий дым из трубы,
Пусть приснятся волн крутые горбы!
На кораблик ты сядешь и вдаль поплывешь,
Заведешь своим ключиком правду и ложь,
Оседлаешь на дне рыбу в шляпе и фраке,
И пускай не смутят тебя все эти враки.
На зонте ты взмоешь в пенное небо
И увидишь внизу все места, где ты не был.
По дороге из мха – прям в большие часы,
По мостам, что торчат, как кривые носы,
Вверх по ступенькам из фонарных столбов
Ты отправишься в путь, или дверь – на засов.
Кажется, он засыпал. Малыш Кобб почти прекратил вертеться. Она не верила своим глазам: деревянная кукла действительно засыпала, убаюканная колыбельной! До сего мгновения Марго считала, что Малыш Кобб нагло врет, и ей придется как-то его заговорить, поймать в момент слабости, отвлечь, но он, и правда, уже спал. Кукла принялась храпеть.
Тик. Так. Тик. Так,
Пусть навеки сгинет мрак.
Дин. Дон. Дин. Дон,
Пусть укутывает сон.
Марго приподняла руку и осторожно прикоснулась к револьверу, обхватила ствол двумя пальцами и потянула. Но, видимо, она сделала это слишком резко, поскольку Малыш Кобб всхрапнул, заворочался и еще крепче сжал рукоять своими деревянными пальцами. Он так вцепился в оружие, что его ни за что было не вытащить. И тогда она решилась на кое-что более опасное…
Пусть приснится тебе из мышей пирожок,
Пусть из пуговиц дождь тебя омоет, дружок,
Пусть приснится страна велосипедных колес,
Пусть приснятся наперстки, полные слез.
Ты возьмешь их и выпьешь, и вспомнишь тогда,
Что возвел ты на звездах, на луне города.
Заберешься на дерево, взмоют в небо грачи,
Ты с веток сорвешь и съешь все ключи.
И в стране из подушек и сахарной пудры,
По холмам, где растут золотистые кудри,
Из окошка в окошко, дружок, прыг да скок!
В кармашке спит кошка – ты не одинок.
Она песенку напоет тебе тихо свою,
Нашепчет-расскажет, как тебя я люблю.
С содроганием Марго прикоснулась к подбородку спящей куклы. Или, вернее, к подбородку собственного сына. Под ее пальцами была тонкая, нежная и влажная от крови кожа, и ее едва не стошнило. Она почти перестала дышать. Потянула… медленно-медленно… И лицо поползло, словно простая тряпочка.
Тик. Так. Тик. Так,
Пусть навеки сгинет мрак.
Дин. Дон. Дин. Дон,
Пусть укутывает сон.
Дюйм за дюймом… она все тянула лицо с проклятой куклы, и под ним все сильнее обнажалось лакированное окровавленное дерево.
В какой-то момент кукла пошевелилась, и Марго показалось, что она проснулась.
Марго сжалась, ожидая, что Малыш Кобб вот-вот вскинет револьвер и выстрелит, но тот спал – храпел, как и раньше. Он не заметил ни того, как она стащила с него лицо, а затем с отчаянием и приступом тошноты положила его на прикроватную тумбочку, ни того, как она потянулась к нему самому.
Одним движением Марго схватила куклу за ворот пижамной рубашки, вырвала из-под одеяла и зашвырнула в камин.
Тварь мгновенно проснулась. Тварь была в ярости. Она выронила револьвер, и он исчез в углях, но даже если бы она нажала на спусковой крючок и выстрелила, Марго все равно не выпустила бы ее наружу.
Она попыталась закрыть решетку, но Малыш Кобб принялся отбиваться, безумно орать, вырываться. И тогда ей пришлось придавить решетку всем своим телом. Ее платье начало дымиться и тлеть, руки покрылись ожогами, когда она схватилась за раскаленный металл.
Марго закричала:
– Джонатан! Джонатан!
Малыш Кобб горел. Он был в ярости, визжал и ревел, как дикий зверь. Судя по этим крикам, ему было невероятно больно, и все же огонь не торопился охватывать его целиком. Он жегся, причинял кукле мучения, но он всего лишь едва облизывал ее так, словно ему был неприятен сам ее вкус.
Малыш Кобб пинал решетку, бился о нее всем телом, и с каждым ударом та дрожала и отпрыгивала. Марго держала ее крепко.
И тут раздались выстрелы. Бам! Бам! Бам!
Женщина решила, что кукла все-таки нашарила в углях револьвер, и уже простилась с жизнью. Она скрючилась за решеткой, но по-прежнему ни на миг не отпускала ее.
Бам! Бам! Бам! Пуля прошла через прорезь меж прутьями и обожгла ей руку.
Марго закричала и повернула голову – сама кукла выглядела перепуганной и ничего не понимала. А револьвер по-прежнему лежал среди углей, искореженный и почерневший. Судя по всему, патроны в барабане нагрелись и взорвались из-за каминного жара.
Взгляд Марго упал на керосиновую лампу, с которой кукла совсем недавно играла. Она потянулась и схватила ее с прикроватной тумбочки, открыла решетку и зашвырнула лампу в камин. Керосин попал на Малыша Кобба, на его волосы, на пижаму, и он загорелся, как фитиль. Он заорал и завизжал еще сильнее, принялся вырываться, но, несмотря на жар решетки, на огонь, на весь этот визг, Марго крепко держала – она решила умереть, но не выпускать тварь из камина.
– Джонатаааан!
В какой-то момент удары прекратились, крики смолкли.
Марго в недоумении повернула голову и увидела, что в огне больше никого нет. Она принялась искать среди углей, надеясь увидеть там уродливую рожу или скрюченные конечности проклятой куклы, но ничего подобного не обнаружила. Она подняла взгляд и увидела кукольную ногу, торчащую из дымохода. Тварь пыталась сбежать через трубу!
Марго вскочила на ноги и распахнула решетку. Схватив кочергу, ее крюком она подцепила куклу за лодыжку… Огонь больно жег, дышать было практически нечем, а ближайшие несколько футов вокруг камина тонули в туче золы, и все же Марго что было сил рванула кочергу и сдернула куклу вниз.
Когда пламя объяло Малыша Кобба, он заорал, завизжал пуще прежнего.
Марго придавила его ко дну камина, прямо к раскаленным углям. Пижама давно сгорела, как и волосы. Кукла, напоминающая маленького черного ребенка, заполнила криком всю комнату – казалось, ее визги вырываются из дымохода и разлетаются по всему Тремпл-Толл не хуже штормовой тревоги. Охваченная огнем, тварь трепыхалась и изворачивалась, хватала руками кочергу. Деревянные конечности уже почти рассыпались, голова была обожжена до неузнаваемости, а Марго все держала кочергу, не замечая, что и сама кричит. Безумно кричит на весь дом. Глаза ее жгло от сажи, она готова была рухнуть в обморок от дыма и нестерпимого жара, но она насильно держала себя в сознании, не позволяла себе ослабить хватку.
– Марго! – до нее донесся крик Джонатана. – Марго! Что здесь творится?! Марго!
Он был в комнате. Она не заметила, когда он появился – судя по всему, только что.
– Помоги! Джонатан, помоги! Эта тварь… она пытается…
Джонатан схватил кочергу, оттолкнул жену в сторону и сам придавил изуродованную обугленную куклу ко дну камина. Кукла пыталась брыкаться, из последних сил кричала: «Хозяин! Хозяин! Помоги мне!», – но никто не ответил на ее мольбы и призывы. В какой-то момент маленький деревянный человечек прекратил дергаться и замолк. Огонь укутал его, будто мягкое одеяло.
Малыш Кобб был мертв.
Марго, вся в саже и ожогах, растрепанная, с тлеющим платьем, едва стояла на ногах. Ее мутило, комната перед глазами кружилась и кувыркалась. Но она и не думала тратить время на то, чтобы пытаться прийти в себя. Она ринулась к кровати, откинула край одеяла в сторону и, застонав от натуги, за ручку вытащила сундук, в котором Калеб держал свои игрушки.
Она откинула крышку…
То, что она увидела, ужасало. Внутри лежал голый, свернутый калачиком, ее сын, и на месте его лица была кровавая маска.
Мелко труся головой от невероятной боли, он поглядел на нее. Его глаза, лишенные век и кожи, встретились с глазами Марго… Губы шевельнулись:
– Ма… ма…
Часть третья. Ты все еще будешь любить меня утром, мама?
Капсула пневматической почты скользила внутри трубы, будто кусок пирога в горле. Конечно, если представить, что данный кусочек способен преодолевать около шестидесяти миль в час, а мнимое горло растянулось на весь Саквояжный район.
Труба, закрепленная на фасаде между первым и вторым этажами, ползла вдоль дома, добиралась до угла и ныряла под землю. Там она проходила под улочкой, скрываясь среди еще нескольких дюжин таких же труб, словно волос в старом парике, достигала площади Неми-Дрё и внутри здания Управления Пневмопочты Тремпл-Толл, или центральной станции, поднималась вверх, до пересыльной рубки. Оканчивалась труба круглым жерлом с откидной крышкой.
Навстречу капсуле был выпущен противодействующий поток воздуха, и она, замедлившись, плавно подошла к точке приема, мягко стукнула о крышку и заявила о своем прибытии свистом. Руки в кожаных перчатках откинули крышку, извлекли капсулу, перенесли ее через помещение и засунули в одну из десятков других перекрытых крышками горловин. Контейнер продолжил свой путь, под землей и на столбах, порой выныривая, а порой погружаясь еще глубже, пока не оказался на узловой станции на Полицейской площади. Здесь с ним проделали то же самое – прочитали адрес, указанный на ярлыке в ячейке, и переместили в новую трубу. Не успела капсула заскучать, а тут еще одна станция – «Чемоданная площадь», у вокзала. Очередной пересыльщик в рабочем фартуке и грубых перчатках засовывает ее в трубу, машинально желая ей удачи, и, стоит крышке за капсулой закрыться, как тут же забывает о ней, поскольку его внимания требует уже следующая…
А наша капсула тем временем выбралась внутри трубы на поверхность и понеслась над крышами домов, меж чердаками, птичниками и дымоходами, на восток, в сторону канала Брилли-Моу. Это был самый короткий участок ее пути. Пневматическая Паровая Почта Габена работала быстро, и спустя примерно пять минут после изначальной отправки капсулы она уже подлетала к конечной точке своего назначения.
Снова раздался свист, крышка откинулась, и руки в тонких черных перчатках извлекли пересыльный контейнер на свет, открыли заслонку и достали послание.
Высокий человек в черном костюме прочитал письмо, взял со столика у труб пневмопочты (здесь их у него было три) листок бумаги, ручку и чернильницу. Спешно написал инструкции, пообещал скоро быть, оставил внизу лаконичную подпись «Н.Ф. Доу», изменил адрес на ярлыке, после чего засунул послание в ту же капсулу, а капсулу – в трубу. Закрыл крышку, крутанул винт на трубе и отправил контейнер в обратном направлении.
– Мне нужно отлучиться, Джаспер, – сказал он холодным строгим голосом. Он не был зол или расстроен – он всегда так говорил.
– Хорошо, дядюшка, – раздался ответ из глубокого кресла. Там кто-то сидел, закрывшись огромной ветхой книгой с изображением мотылька на обложке.
Тот самый человек в черном, рекомый дядюшка, надел пальто, взял со стойки антитуманный зонтик, надел на голову обтянутый черным шелком цилиндр, подхватил саквояж, но вместо того, чтобы направиться к входной двери, шагнул к двери чулана в прихожей. Зайдя в каморку, он потянул за рычаг в стене. Тут же в полу поднялась тяжелая крышка люка, и Н.Ф. Доу, цепляясь за железные скобы-ступени, вмонтированные в стену колодца, спустился через круглое отверстие вниз. Спустя какое-то время крышка люка над его головой опустилась…
Марго Мортон сидела в кресле и глядела в пустоту перед собой. Скованная ужасом и ожиданием, она ничего не замечала кругом. Джонатан сидел на ступенях лестницы, опустив лицо в ладони. Он мало что понимал. Сперва пытался вызнать все у Марго, но та могла лишь плакать. Поначалу. Теперь в ней не осталось даже слез.
На лестнице раздались шаги, и вниз спустился высокий человек в черном костюме. Марго ожила и бросилась к нему навстречу:
– Вам удалось, доктор? Что с моим сыном?!
Доктор Доу прибыл на Каштановую улицу очень быстро – и это удивительно, учитывая туманный шквал, бушующий в городе. Он словно прилетел сюда в капсуле пневмопочты. И хоть данное предположение могло бы показаться нелепостью, но на деле он появился ненамного позже собственных инструкций.
Лишь только войдя в дом Мортонов несколько часов назад, он выключил и сложил свой зонт, повесил пальто и цилиндр на вешалку. Придирчиво окинул взглядом Марго: ее ожоги, рану от пули – разорванную полоску кожи на плече.
– Боюсь, вам придется подождать своей очереди, миссис Мортон, – сказал он настолько жестким голосом, словно забивал гвозди.
Джонатан уже собирался было возмутиться, но Марго кивнула:
– Конечно-конечно! Главное – мой сын! Позаботьтесь о Калебе, доктор, я молю вас! Сделайте все возможное…
– Я здесь именно для этого, – прервал грозящий разрастись на полчаса поток женских переживаний доктор. Отсутствие каких-либо эмоций на его бледном узком лице можно было принять за безразличие, а вскинутый подбородок и извечно прищуренные глаза – за надменность и презрительность. Это была не слишком-то приятная в общении личность.
Без долгих рассуждений доктор отправился наверх. Изгнав Марго и Джонатана из детской, он запер дверь. Оставалось ждать…
– Мне не нравится этот тип, – сказал Джонатан, когда они спустились вниз после грубого окрика из-за двери: «То, что вы сопите там, меня отвлекает! Попрошу вас избавить меня от себя на некоторое время!». – Я слышал о нем много дурного…
Доктор Натаниэль Френсис Доу действительно был мрачен, как тень, и холоден, как сквозняк, прошедшийся по спине. Он не растрачивал попусту ни слова, ни эмоции. А когда все же снисходил до разговора, то представал циничным, насмешливым и колким. А еще он выглядел и вел себя так, словно был перманентно раздражен. Кто-то назвал бы его черствым, но правда в том, что за черствость люди частенько воспринимают прямоту, с которой им сообщают неудобную для них правду. Они не любят тех, кто обходится без смягчения, кто не боится ранить чью-то чрезмерно чувствительную натуру. Что ж, доктор был профессиональным ранителем чрезмерно чувствительных натур. В какой-нибудь книжке он запросто мог бы состояться в качестве злодея, к которому ни за что не рекомендуется подпускать ребенка.
– Он пришел сюда, – сказала Марго, – как только я ему написала. Несмотря на то, что два часа ночи. Несмотря на то, что на улице туманный шквал. Мне нет дела до того, какие у него манеры, я хочу, чтобы он спас нашего сына.
Джонатан кивнул, и все же сомнения никак не оставляли его:
– Почему было не написать доктору Грейхиллу из городской лечебницы? У него хорошая репутация и…
– Доктор Грейхилл, – перебила Марго, – неторопливый, как Старый трамвай на Набережных. А репутацию ему делают старухи, которым спешить уже некуда. А еще он бы не пришел посреди ночи, даже из дома не вышел бы, пока не закончится шторм. А между тем доктор Доу, который тебе так не нравится, уже здесь, борется за жизнь нашего сына. Я не хочу больше об этом говорить!
– Прости меня, – сказал Джонатан. – Ты права. Я и сам не понимаю, что говорю. Это все…– он замолчал и уставился в пол. – Позволь я помогу тебе. – Он поглядел на ее обожженные руки.
Марго кивнула…
Доктор Доу проводил свою операцию не меньше пяти часов. Два раза он требовал «Воды!» и «Полотенца!». С каждым часом, проведенным в неведении, тревога в сердце Марго крепла, с каждой минутой ожидания что-то отмирало в душе. И вот, когда доктор показался на лестнице, она бросилась к нему, заламывая неимоверно болящие руки. Джонатан поднялся на ноги и вопросительно уставился на обладателя хмурого, не выражающего ничего хорошего взгляда.
– Повреждения были серьезными, – сказал доктор. – Один из сложнейших случаев в моей практике.
– Вам удалось? Удалось, доктор?
Доктор Доу перевел медленный тягучий взгляд на Джонатана.
– Лицо я вернул на место, пришил. – Он говорил так, словно речь шла о какой-то простой заплатке. – Снабдил ткани «Заживительной вакциной Бёрра» и добавил «Регенеративный ускоритель Пойшлица». Вам очень повезло, ведь эти средства открыли совсем недавно. Полагаю, хирург-коллегия из Старого центра заслуживает получить от вас благодарственное письмо. Что ж, «Бёрр» требует времени и дополнительного ухода, все побочные эффекты я напишу списком. Самое серьезное – это заикание, временные судороги в левой ноге и непереносимость пения сверчков.
Ни Марго, ни Джонатан почти ничего не поняли, кроме того, что лицо их сына к нему вернулось.
– Он… он…– Марго не смогла продолжить.
– Выживет, да, – хладнокровно сказал доктор. – И его лицо… Что ж, вы должны понимать, что убрать все следы никому не по силам. Я делал едва ли не самые тонкие швы за всю свою карьеру, но все равно шрамы останутся.
– Он…– начал Джонатан, – он станет…
– Уродом? – безжалостно уточнил доктор Доу. – Нет, что вы. Внешние последствия будут минимальны, я полагаю. Вы быстро и дотошно следовали моим инструкциям, и это многое решило, но если бы операция началась на каких-то двадцать минут позже, все было бы значительно хуже…
Марго попыталась взять доктора Доу за руки, она зарыдала.
– Я не знаю, как вас благодарить, доктор!
Доктор Доу отстранил ее, а от слез поморщился – они его раздражали. Раскрыл саквояж и достал оттуда тюбик с этикеткой «Антижгин. Средство от ожогов доктора Перре» и протянул его Марго.
– Втирать три раза в день. Побочные эффекты – насморк, но только в правой ноздре, и галлюцинации в виде мухи в комнате.
– Благодарю, благодарю…
– С повязкой вы и сами справились…– доктор, видимо, едва сдержался, чтобы не закатить глаза, – приемлемо. Я приду через три дня, – сказал он. – Сниму бинты и швы. Обезболивающие препараты я оставил на тумбочке – они действуют хорошо, но, опять же, много побочных эффектов. Если состояние Калеба ухудшится, сразу же сообщите.
Он взял саквояж, надел свое пальто, цилиндр, предусмотрительно раскрыл над головой антитуманный зонтик, запустил винт и вышел за дверь.
И это было едва ли не последнее, что Марго четко помнила, осознавала и понимала. Когда доктор ушел, ее буквально накрыло потоком чувств, эмоций, страхов, шумом, криками, спорами, лицами…
Туман уже почти рассеялся к вечеру следующего дня. Габен вернулся в свой жизненный ритм, а дом № 24 по Каштановой улице тем временем превратился в проходной двор. Сновали и толклись какие-то люди. Мальчишки-посыльные из аптеки Медоуза. Полицейские. Джонатан о чем-то с ними переругивался. Важный сержант с пышными бакенбардами хмуро качал головой.
– Это все он! Он! – твердил Джонатан. – Вы должны мне поверить! Это проклятый кукольник!
Но сержант ему не верил:
– Я ведь вам уже сказал, сэр, – говорил он непреклонно. – Мы пришли по указанному вами адресу, но непохоже, что в лавке что-то продается. Вряд ли вы могли в ней купить… гм… игрушку.
– Я этого так просто не оставлю! – Джонатан продолжал упорствовать. – Я сообщу в газеты! Можете мне поверить, в «Сплетне» из этого раздуют целую эпопею! Бенни Трилби понравится наша история, а уж он, как вам известно, не упустит случая уделить пару абзацев доблестной габенской полиции!
Сержант уже откровенно злился. А угроза вовлечь ненавидимого едва ли не всеми в Тремпл-Толл корреспондента «Сплетни», профессионального раздувателя слонов из мух, вызвала у него острое ощущение несварения.
– Вы бы это полегче, сэр, – сказал он, поджав пухлые губы. – Советую вам следить за словами. Я понимаю, что у вас горе и все такое, но я бы поостерегся разбрасываться угрозами. Спешу обратить ваше внимание на то, что речь сейчас идет о клевете. Если вы продолжите настаивать на том, что почтенный мистер Гудвин, которого у нас подозревать нет никаких причин, является виновником произошедшего, то он, боюсь, подаст на вас в суд за попытку очернить его имя. И в данный момент, смею вас заверить, шансы не в вашу пользу, поскольку это всего лишь ваше слово против его слова. Он же заявляет, что не продавал никакую куклу, что уже давно не торгует куклами. Вы утверждаете, что сожгли указанную куклу – это очень подозрительно. К тому же, у вас нет никаких квитанций, вас никто не видел возле лавки. А та женщина, о которой вы нам сообщили – та, что живет в футляре от контрабаса, совершенно чокнутая – она даже не говорит – не слишком надежный свидетель. При всем этом в книге учета покупателей у мистера Гудвина не значатся сведения ни о каком…– сержант сверился с записями в блокноте, – Малыше Коббе. Мы все тщательно проверили. Он заявляет, что незнаком с вами, никогда вас прежде не видел, и уж тем более, повторяю, не продавал вам никакую куклу!
– Проклятый лжец! – закричал Джонатан, но поделать он ничего не мог, разве что, в бессильной ярости сжимать кулаки. Равнодушие полиции его, разумеется, не удивило, но подобная несправедливость была уже совершенно за гранью. Если верить их словам, то выходило так, что они с Марго все придумали, никакой куклы не было, а их сын Калеб просто якобы порезался или что-то в том же духе.
Видя, что хозяин дома успокаиваться не намерен, сержант стал намекать, что, быть может, полиции стоит присмотреться к тому, как именно Калеб Мортон получил свои ранения во время туманного шквала, в запертой квартире, в присутствии отца и матери. И лишь тогда Джонатан понял, что, если продолжит настаивать на своей версии случившегося, из жертв их самих сделают виновными. Это был нередкий для Габена исход. Нехотя Джонатану пришлось замолчать, сдержать бушующие эмоции внутри и проводить господ полицейских.
Когда они ушли, он еще какое-то время возмущался, угрожал в пустоту, проклинал их, призывал на их головы падения дирижаблей, а под ноги – обрушения мостов, но вскоре его запал весь изошел, и он будто бы выгорел…
Постепенно дом наполнился тишиной. Никто не бегал по лестнице, никто не хлопал дверями, никто ни о чем ни с кем не говорил. Таким молчаливым Джонатана Марго никогда прежде не видела, да и сама она целиком ушла в себя. Почти все время она проводила возле постели Калеба, кормила его с ложечки кашей из тертого желудя. Джонатан и вовсе превратился в тень – даже перестал читать свои газеты. Он уходил на работу, возвращался поздно, не говорил ни слова. Глядел в пустоту, о чем-то раздумывая.
Слух о том, что в доме № 24 случилось что-то мрачное и зловещее, разошелся по Каштановой улице словно подхваченный ветром.
Перестал приходить старый почтальон мистер Лейни, а молочник мистер Миллн всякий раз, когда оставлял у порога свои бутылки, старался ретироваться от «жуткой» двери как можно скорее. Судя по толстому ковру опавших листьев и старым газетным листкам у крыльца, которые никто не спешил убирать, даже дворник, мистер Блувиш, обходил, или в его случае, скорее, обметал их дом стороной.
Марго и прежде не особо общалась с соседями, но сейчас она буквально чувствовала, как они все смотрят, пытаются пронзить любопытными взглядами затянутые занавесками окна, перешептываются между собой, выясняют, что же именно произошло в № 24. И даже не покидая дома, она ощущала тучу злорадства, которая будто зависла над их крышей. Таков был Габен – никакого тебе сочувствия, никакого сопереживания, лишь потаенная радость, что это случилось не с ними. Она видела тени, исчезающие в комнатах, захлопывающиеся двери и задергивающиеся шторы, стоило лишь ей показаться на крыльце. И даже сестра Марго, Джеральдин, вела себя так отстраненно, словно они чужие. Явилась к ним домой лишь однажды, спросила с порога: «Это правда?», – и после того, как Марго со слезами бросилась к ней в объятия, отстранилась, развернулась и ушла. Она будто боялась заразиться несчастьем, постигшим семейство Мортонов.
