Текст книги "Сиреневые ивы"

Автор книги: Владимир Возовиков

Соавторы: Владимир Крохмалюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Майор Белянин, проверив экипировку, уточняет задачу отряда и маршрут движения, порядок наблюдения, сигналы, время периодической радиосвязи с заставой.

Минуту стоим перед бюстом генерала Олешева, отдавая честь памяти человека, который был одним из первых начальников этой заставы, командовал маневренной кавалерийской группой в здешнем погранотряде, потом – соединением на фронтах Великой Отечественной войны, летом сорок пятого вернулся на восток командиром корпуса и в составе войск Забайкальского фронта вел своих воинов через горы, леса и пустыни Маньчжурии. Здесь, на заставе, он стал командиром, а со временем вырос в крупного военачальника, чьи боевые дела на полях войны увенчаны Золотой Звездой Героя.

– ...Приказываю: выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик...

Негромкий, отчетливый голос начальника заставы как бы отделяет нас от этих уютных домиков над прозрачной веселой рекой. Они еще рядом, но путь наш до них долог – пока не замкнется названный в приказе маршрут. Уходя, как будто чувствуешь на себе живой взгляд Героя. Сколь же велика сила благодарной человеческой памяти, и как нужна эта память нам самим! В ней и отцовский мудрый завет, и боевой опыт, выстраданный в жесточайших битвах, – опыт, сберегающий сыновей и внуков. Стоит на заставе бронзовый генерал, провожая и встречая пограничные наряды, ее вечный начальник, вечный часовой Родины, и от его близости увереннее становится молодой пограничник, как будто во всякий миг он может опереться на это надежное бронзовое плечо, как будто все те бойцы, которых водил Николай Николаевич Олешев в наряды и огневые атаки, идут рядом по дозорной тропе. Через героев страны мы приобщаемся к ее общей славе и силе...

Мы двигались особым маршрутом, минуя дозорные тропы, и в самой голове отряда на первом километре пути случилось первое происшествие. Гнедой Пенал под сержантом Ведерниковым "запротестовал". Закусив удила, он упорно потянул к знакомой "дозорке", и ни увещевания, ни понукания на него не подействовали. Зло сверкая глазами, выгнув шею, жеребец уперся, как каменный. Пришлось сержанту уступить место головного дозорного, вперед выдвинулся сам начальник заставы, и за командирским Орликом послушно двинулись остальные лошади. Пропуская нас, Пенал укоризненно косил горячим глазом, но все-таки пошел за отрядом. Мой сосед рядовой Сергей Лапшин посмеивается:

– Пенал – конь бдительный. Небось, заподозрил, что хозяин самовольно решил укоротить маршрут. Не будь с нами майора Белянина, пришлось бы Ведерникову давать крюку в семь верст.

Сержант между тем, наклонясь к уху все еще сердитого коня, что-то терпеливо говорил – кажется, объяснял, что на "дозорке" несут службу другие, что сегодня наш путь не совсем обычен, и конь успокаивался, мотал головой, вроде бы понимая наконец, чего хотят люди, потом гордым скоком унес хозяина на его место – в голову отряда.

Лошади на границе особенные. Очень послушные командам и бережливые к всадникам, выносливые и упорные на горных подъемах, спокойные на скользких каменистых спусках, бесстрашные над головокружительными обрывами, они помнят дозорные тропы лучше самих хозяев. Ведь служба их на заставе гораздо продолжительнее солдатской. Привычка изо дня в день проходить строго установленный маршрут, отступление от которого недопустимо, въедается в самую кровь животных, поэтому лишь нарушение знакомого порядка способно вывести их порой из равновесия, вызвать непослушание. Мы сами виноваты, что начали непривычный маршрут от привычной "дозорки", Пенал рассердился справедливо. Зато посади на такого Пенала самого неопытного пограничника и отпусти поводья – он без понуканий пройдет маршрут от точки до точки, только поглядывай вокруг!

А вот рослая, тяжеловатая Рыжуха с редкой проседью в гриве. Кони, как и люди, седеют от возраста и трудов. Второе десятилетие служит Рыжуха на здешней заставе, ее потомки известны во всем отряде, последний стригун подрастает в заставском табуне. То-то она нет-нет да и покосится назад. Но как ни силен материнский инстинкт, служба не отменяется. К тому же она редко ходит теперь по дозорным тропам – вот разве когда появляются на заставе новички, которых пока еще рано сажать на резвых и бойких лошадей. Потому Рыжуха, кажется, рада этому выходу на настоящую боевую службу. Не все ж ей служить "учебным пособием"!.. А маршрут пограничный, как бы далеко ни увел, все равно приведет ее к своему жеребенку – это Рыжуха знает...

Тропа тянется вперед сухой березовой падью, на песке и суглинке следы острых копыт гуранов. Солнце уже заглядывает в падь, редкая березовая листва почти не смягчает жгучих лучей. По боковым откосам иссохшие, обглоданные стволы, сорванная береста. Кажется, кони ступают по полю древнего побоища, усеянному костями. Но есть тут не только древесные кости.

– Жутковатое место, – говорит Лапшин, всматриваясь в густеющие сумерки пади, где березы теперь все чаще перемежаются осинником, темнохвойными елями и горным сосняком. – Здесь излюбленный переход гуранов, а на них, известно, охотников достаточно. Летом как-то незаметно, а вот зимой... Идешь, и вдруг – залитый кровью снег, разбросанные кости, следы волков и рысей...

Заросли близ тропы задрожали, из них высунулась клиновидная мордочка, умные зеленоватые глаза смотрят прямо на нас, острые, торчком, уши пошевеливаются, словно маленькие локаторы, улавливая таежные шорохи.

– Шарик! – окликает Лапшин, и собака, показав себя всю, исчезает, чтобы, сделав новый круг, вернуться к тропе.

На этой заставе служебные собаки не числятся. Может быть, потому, что пограничной собакой признана овчарка – могучая, бесстрашная, непримиримая к нарушителю, беззаветно преданная своему проводнику, причем иногда на всю жизнь. Но овчарке, слишком "цивилизованной" по природе, трудно было бы работать на пространствах девственной горной тайги, где подчас не сойти с тропы без того, чтобы не напороться на стену рогатого бурелома или колючего кустарника, не провалиться в скрытую щель или яму с водой. Люди – другое депо, они везде найдут путь.

Откуда пришел на заставу Шарик, никто не знает. Может быть, отбился от геологической партии, может быть, потерял хозяина-охотника. Только люди здесь ему пришлись по душе – от них так знакомо пахло тайгой, лошадьми и ружейным маслом, к тому же они оказались спокойными и приветливыми. Собаке вынесли корм, присмотрелись к ней и нашли, что она вполне вежливая, обученная таежному делу, здоровая, несмотря на худобу, и по породе – типичная восточносибирская лайка. Тут же соорудили ей конуру, но Шарик сразу объявил свой таежный характер: спать улегся в снегу, вырыв ямку и выставив наружу только чуткие уши... В первое время, увязываясь за пограничными нарядами, Шарик доставлял им немало хлопот, но очень скоро каким-то своим собачьим разумом постиг: новых его хозяев, оказывается, не интересуют ни следы колонков и белок, ни выводки глухарей и рябчиков, ни стада гуранов, вышедшие под верный выстрел. Даже злобная рысь, скалящая зубы с рогатого сука старой лиственницы, им не нужна. Их интересовали только незнакомые следы людей и домашних животных. Он перестал преследовать зверей и птиц, начал искать и облаивать то, что искали пограничники. А для сибирской лайки самая непролазная тайга – дом родимый...

В глухой, влажной тени распадка, у ледяного ключа, – первый короткий привал. Радист Сергей Обухов быстро забрасывает антенну на ветви сосны, начальник заставы сам осматривает лошадей и вьюки. Его замечания коротки, спокойны, однако же надо было видеть, с какой сноровкой устранялись маленькие неполадки, им обнаруженные. Впереди еще десятки километров, а терять время из-за распустившегося вьюка последнее дело. О заботливой доброте майора Белянина мы наслышаны, но только сейчас, кажется, начинаем понимать, в чем сущность этой доброты...

Через поляну, заросшую черемшой, спешит Шарик, вертится под ногами, легким поскуливанием зовет за собой. Едва снова вступаем на тропу, доносится сердитое квохтанье. Вот она, причина тревоги, – капалуха. Пестрая, крупная самка глухаря топчется на валежине, не улетая. Наивная птица, она думает, что черный зверь боится ее сердитого голоса, а зверь вопросительно смотрит на хозяев, он ждет только разрешающего жеста или слова, чтобы одним прыжком достать глупую лесную курицу и вонзить ей в горло острые клыки. Но сержант делает запретительный жест. Лайка возмущенно взлаивает, отбегая с тропы. Сильна в ней охотничья страсть, но чувство повиновения человеку сильнее. С ручьистым шумом из травы вспархивает куцеватый петушок величиной с рябчика, садится на нижний сук лиственницы над самой тропой, неуверенно взмахивает крылышками, стараясь удержать равновесие. За ним – другой и третий. Так вот где причина отчаянной смелости глухарки: с нею поршки. Глазастые серо-пестрые глухарята испуганно топчутся на суку, изумленно приглядываясь к людям и лошадям ждут материнского сигнала, чтобы сорваться. Но капалуха садится рядом с ними, тихо квохчет, и они замирают, Может быть, старая птица знает, что эти люди в защитной одежде – не враги, а защитники всего живого в окрестной тайге? Конечно, знает. Иначе разве осторожная глухарка, да еще с выводком, подпустила бы нас так близко? О том, как относятся люди к природе в своем краю, лучше всего скажет сама природа...

После связи с заставой пограничники особенно внимательны и собранны, а между тем путь наш резко усложнился. Круто нарастает склон, и, едва выходим на извилистый, неровный гребень, дорогу преграждают мощные завалы из упавших деревьев. Спешиваемся. Ведем коней в поводу. Глаза солдат успевают обежать каждый закоулок странной засеки, а мне не до того: боюсь за свою Рыжуху. Человеку проще среди бурелома, чем лошади. Да только я все еще забываю, что наши кони выращены, чтобы служить людям в горной тайге, где и вертолет не всегда отыщет пятачок для посадки. Они уверенно перешагивают поваленные деревья, когда стволы висят высоко – берут препятствия короткими, сильными прыжками – вовремя дай повод. Долгим показался этот поход с препятствиями...

У линии погранзнаков широкая просека делит тайгу. Лишь дыхание лошадей да звон удил нарушают молчание леса. Даже птицы здесь молчаливы, словно и они берегут осторожную тишину границы. Эта просека – последняя черта Родины и ее начало. Но она не разделяет, а связывает две страны. Стоят друг против друга два пограничных знака, смотрят друг на друга два государственных герба. На одном – овитый золотыми колосьями земной шар с серпом и молотом, на другом – всадник, летящий навстречу встающему солнцу. Красные звезды – символ революционной бдительности двух народов и их армий – недремлюще сливают лучи, И кажется, два погранзнака, как два старых товарища, ведут понятный лишь им разговор.

Далекие и вечно близкие картины рождает эта безмолвная речь. Вот конные отряды Сухэ-Батора уходят на Кяхту, занятую интервентами. Стремя в стремя идут вооруженные монгольские араты и воины в краснозвездных буденновских шлемах, которых по приказу Ленина привел на помощь восставшим братьям Темур-Батор Джань-Джунь ("Железный командир-богатырь") – так монголы назвали прославленного сибирского партизана Петра Щетинкина, соратника Сухэ-Батора и Чойбалсана... Кяхта, Маймачен, Урга – легендарные этапы победных боев с иноземными захватчиками и белобандитами Унгерна, – они сродни нашей Каховке, Перекопу, Волочаевке. И были еще грозные дни Халхин-Гола, был совместный победный поход сорок пятого года в Маньчжурию, который принес избавление народам Азии от извечного их врага, ненасытного и жестокого агрессора – японских милитаристов – самураев.

История неизменно стоит за тех, кто помнит своих братьев и товарищей, павших в борьбе за общее дело, и никогда не изменяет этой памяти. В Монголии, как и у нас, хранят память о каждом событии, в котором испытывалась дружба наших народов и армий. В Народной Монголии, как и у нас, всеобщей любовью окружены имена героев, отдавших жизни за то, чтобы с этого синего неба людям светили только счастливые звезды. У того, чье имя носит застава, рядом с Золотой Звездой и двенадцатью советскими орденами сиял на груди и монгольский орден. Его служба советской Родине, которую нес он бок о бок с воинами братской страны, была для Монголии так же дорога и необходима, как служба своих бойцов...

Как бы ни разнились братья внешне, они чем-нибудь да похожи. Вот и сейчас в собранности сержанта Ведерникова, в цепком взгляде Сергея Обухова, в угрюмоватой сосредоточенности Сергея Худякова и Александра Владыкина, в бойкой подвижности Сергея Лапшина нам чудятся чьи-то иные повадки. Ну, конечно, вот с таким же пристрастием и старательностью исполняли боевую работу подчиненные монгольских офицеров Олгодалбазара и Чойжамца, в гостях у которых довелось нам побывать однажды.

Граница – всегда граница. Связывая братские народы, она все равно требует бдительности, чтобы враг не рассчитывал на слабые звенья там, где погранзнаки стоят друг против друга вехами братства...

Глядя на уверенную посадку майора Белянина, невольно подумаешь: в седле человек родился, а между тем он еще новичок на кавалерийской заставе. Потребовалось овладеть лошадью – овладел так же быстро и уверенно, как в свое время овладел технологией сборки агрегатов на красноярском комбайновом заводе, в годы срочной армейской службы овладевал оружием, военной тактикой, партийно-политической работой, методикой обучения и воспитания, ведь именно тогда, на срочной службе, Валерий Белянин сдал первый офицерский экзамен и увольнялся в запас младшим лейтенантом. Думал ли, что через три года по партийному призыву придет в пограничные войска замполитом заставы и снова будет учиться, овладевать всеми тайнами границы, учить и воспитывать других?

Бывает – знакомишься с обаятельным человеком, а через час-другой от обаяния и следа не остается. Майор Белянин при первом знакомстве не производит особого впечатления; ни богатырской стати, ни зычного голоса, и лицо самое обыкновенное, и речь простоватая, на сибирский манер. Но побудешь с ним недолго, и потянет тебя к этому человеку надежно с ним, спокойно и легко. Вспоминаем вехи его пограничной биографии, и многое становится понятным. Через год он сдал экстерном за военное училище, досрочно получил очередное воинское звание, был назначен начальником заставы на ответственный и беспокойный участок. Вскоре его наградили медалью "За боевые заслуги". Он еще молод, а на погонах майорские звезды, на тужурке – орден Красной Звезды. И назначение его начальником именной заставы тоже не случайно.

Обаятельно истинное мужество: рабочее, повседневное, непоказное, которое сочетает внутреннюю дисциплину и развитое чувство ответственности за дело. Вот это мужество и привлекает к Валерию Владимировичу Белянину его подчиненных. И то, что замечают они в нем прежде всего заботливую доброту, вполне справедливо: самая строгая требовательность доброжелательна, если ее подпирает личный пример командира, если она в интересах службы, в интересах всех и каждого в отдельности.

Скомандовав полдневный привал в тенистом распадке, майор Белянин последним сходит с лошади, но первым расседлывает своего скакуна, укладывает седло внутренней стороной потника к солнцу – чтоб подсох, привязывает лошадь в тени, где поменьше гнуса, следит, как снимают вьюки пограничники, изредка бросая короткие замечания. Он последним садится, последним открывает фляжку с водой, последним берет ложку, но первым встает после привала. Его Орлик первым оседлан, и у начальника заставы остается время проверить седловку и надежность вьюков. Главные испытания для нас только начинались.

...Лошади стелются по крутосклону – кажется, земля опрокидывается на спину с горами и тайгой. Очень это неприятно без привычки – когда небо повисает за твоей спиной. Долгий подъем сменяется острым гребнем, где только-только ступить конскому копыту. Слева – почти отвесный склон, по которому чудом взбегают к вершине хребта стройные лиственницы и ели. Зеленая тьма пади кажется бездонной – человеческий глаз не в силах достигнуть ее дна. Справа – та же зеленая бездна, налитая солнечной дымкой.

– Сюда нарушителя, пожалуй, и на аркане не затащишь, – говорим соседу, чтоб только отвлечься от гипнотизирующей бездны. Он пожимает плечами.

– Отчего ж? Мы ведь ходим.

– Как же его искать, если укроется в этакой пади7

– На то свои секреты. Главное – обнаружить присутствие. И на то секреты имеются. Да я вам так скажу: на здешнем граните ни один след не спрячешь, в какую бы сторону ни пошел.

Отчасти нам понятно его иносказание. И в новом свете видится общительность начальника заставы и его заместителя по политчасти. Тот и другой не упустят случая заглянуть в поселок или на ближний прииск, непременно остановятся потолковать со встречным пастухом и лесным объездчиком, и не случайно в бытность нашу на заставе первым ее гостем был председатель местного сельсовета, а замполит весь свой выходной провел в тире и спортивном городке со старшеклассниками соседнего поселка. Вместе с зелеными фуражками границу охраняет каждый местный житель.

Если у пограничников столько друзей в округе, действительно на здешних камнях чужаку трудно утаить следы.

На крутом спуске молодые лошади, повинуясь своим нетерпеливым седокам, идут прямо – наискось по склону, лишь две из них, предоставленные собственной воле, поддерживают авторитет "учебных" коней – спускаются не спеша, по всем правилам, разворачивая корпуса из стороны в сторону – словно танцуют фигурный вальс. Пограничники, смеясь, поджидают гостей в седловине, но вот из-за деревьев появляется майор в сопровождении радиста, и улыбки будто смывает с солдатских лиц.

– Сергей Станиславович, – не по-обычному, ласковым голосом начальник заставы окликает Лапшина. – У вас легко поднимется рука пристрелить свою Реону, если она сломает ногу?

Бойкий на слово пограничник удивленно смотрит на майора, растерянно касается шеи своей резвой кобылки.

– А вы, Владыкин, легко расстанетесь с вашим Ежом? И вы, Худяков, с Абреком? Вы, Ведерников, с Пеналом?..

У сержанта было время уловить смысл вопроса, он виновато опускает глаза.

– Это не повторится, товарищ майор.

– При мне не повторится?

– Не повторится, товарищ майор.

– Верю. Вперед...

Горы лихачей не любят. И самое опасное, если человек, привыкая к соседству опасности, забывает о правилах осторожности, которые здесь закон. Заманчиво на глазах друзей прогарцевать по крутому спуску, чтобы и у них, и у тебя самого дух захватило, а вдруг лошадь оступится, угодит ногой в трещину, опрокинется вместе с наездником?

Нет, майор Белянин никогда не задает вопросов зря.

Над нами появляется вертолет, пограничники подают условный знак, и пилот, качнув машину, уходит своим маршрутом.

После очередной связи с заставой отряд круто поворачивает в глухую падь, где едва ли ступала нога человека. Мы и должны убедиться, что не ступала, по крайней мере, в последние дни. Кони бесстрашно вламываются в чащу, перешагивают громадные валежины, но в седлах держаться невозможно – рогатые сучья в любой миг грозят сбросить на землю. Влажный полумрак становится прохладнее, хотя дышать труднее, под ногой чаще и чаще замшелые валуны, где-то возникает и становится отчетливее звон ручья, который набирает силу от бойких, холодных ключей. В таких падях рождаются прозрачные забайкальские реки. Вслепую отводишь кустарник, а в ладонях оказываются зеленые гроздья смородины, они как будто сами просятся в руки, зная, что им здесь созреть и осыпаться ни птицам, ни зверям не осилить могучего урожая ягод, вызревающих в таежной глуши.

Неожиданно падь распахнулась просторной поляной. Вокруг – стена зарослей, над нею крутые откосы гор, поросших сосной и лиственницей, рвутся в поднебесье. Здесь, на зеленом дне гигантского расширяющегося колодца, словно кто-то рассыпал незатухающие угли костра, их оранжево-красные лучи не в силах пригасить даже полуденный свет. Жарки!.. Весенние жарки в середине июля. Как будто в этом глухом уголке гор задержался май, а беспощадное забайкальское лето течет где-то вдали по сухим, опаленным солнцем хребтам.

Пограничники внимательно осматривают поляну, тщательно обходя рассыпанный костерок оранжево-красных цветов, а они весело смотрят сквозь сетку серебряных звездочек горного лука, как будто знают, что их никто не сорвет и не затопчет.

Свежи травы горной пади, ни разу не пересекли мы человеческого следа, но пограничники все так же насторожены и как будто даже недовольны. Начинает казаться, что наш отряд не просто совершает "профилактический" рейд в приграничной полосе, но ведет какой-то целенаправленный поиск. Однако гостям не положено расспрашивать хозяев о их служебных секретах; что можно сказать, они в свое время скажут сами.

Далеко над горами ворохнулось железо. Удивленно поднимаем головы. Самолет?.. Небо кажется не таким синим, как там, наверху, где по каменным гребням проходит самый рубеж границы, – вероятно, влажный воздух над падью растворяет синь. И снова вдали ворохнулся гром, явно не самолетный.

– Стоит выйти в рейд – гроза тут как тут, – улыбается Сергей Лапшин, помогая радисту свернуть антенну. – Почаще выходить надо, а то не миновать засухи.

Как-то не верится, что из знойной бездны неба может упасть хотя бы капля. Но кое-кто из пограничников перекладывает плащ поближе. Начальник заставы смеется:

– Напрасно. От здешней грозы никакие плащи не укроют. А добрый душ пограничнику только на пользу. Сейчас не октябрь.

Мы не сделали и сотни шагов от поляны, когда в прогале ветвей над вознесенными в небо скалами возникло седое клубящееся облако и сухим пушечным выстрелом разорвало небо над падью. В полном безветрии странным показался набегающий шелест. После первых редких дождевых картечин на минуту-другую мертвая тишина обняла тайгу, и тогда внезапно, отвесным водопадом, сгибая ветви деревьев, обрушился ливень.

Пограничники словно не заметили столь резкой перемены в окружающей природе – продолжался поход, продолжалась служба.

x x x

Они лежали в кустарнике, в трехстах метрах от контрольно-следовой полосы, когда небо на западе стало чернеть. Весь пройденный путь казался легкой прогулкой в сравнении с несколькими сотнями шагов через открытое пространство, перерезанное лентой вспаханной земли, которую не обойти и не объехать. Где проходит самая черта границы, они не знали, да и не могли знать, как не могли знать и другого: одна контрольно-следовая полоса на их пути или будет и другая. Младший вдруг понял, какую непоправимую ошибку совершил начальник, выбрав для перехода именно эту границу. Если зеленые фуражки обнаружат их след, тревога прозвучит и на той стороне, там станет так же опасно, как здесь. Как же не сообразил он такого простого: если на той стороне тебя сразу встречают свои, можно прорываться решительно, даже под огнем, не обращая внимания на оставленные следы, – лишь бы не догнала пуля!

...Но как пройти, не оставив следа? В свое время он перечитал множество детективов, в которых искусные шпионы легко проникали через любые тщательно охраняемые границы, применяя самые невероятные способы – чаще всего на подставках, имитирующих следы кабанов, оленей, медведей и даже тигров, однако позднее узнал: все это лишь плод фантазии сочинителей. Самый неискушенный пограничник, пройдя десяток шагов по такому следу, обнаружит обман, не говоря уж о служебной собаке, которая сразу учует человека. В реальности все проще и труднее. Вот она, совсем не широкая полоска вспаханной земли, и, как ни изощряйся, какой-то твой след на ней останется, и это будет человеческий след, который поднимет на ноги целую заставу, может быть, не одну.

Он шел через чужую границу впервые, и еще перед посадкой в поезд начальник долго и тщательно инструктировал его, рассказывал о разных способах преодоления пограничных полос, но сейчас, в столкновении с реальностью, ни один из этих способов не годился, как и хитроумные приемы книжных шпионов. Начальник, видно, тоже понял это, он велел ему срезать плотную ветку сосны и сказал: "Через контрольно-следовую полосу ты понесешь меня на себе. Будешь пятиться, заметая следы. Если зеленые фуражки нас обнаружат, они подумают, что прошел один. Надо, чтобы они не сразу поняли, в какую сторону шел нарушитель. Когда же восстановят след, то подумают, что человек пришел с той стороны, и пойдут от нас в противоположную сторону. Потом они, конечно, поймут свою ошибку, но мы будем уже далеко". Просто, зато надежно, как все простое. Да, начальник мудр, но нести его на себе, пятясь, да при этом еще и собственные следы заметать будет тяжело. Однако не начальнику же нести на себе подчиненного, хотя он вдвое сильнее.

Тревожила смутная догадка, беспокойство все время росло, и вдруг, с первым дуновением ветерка, мысль прояснилась. Советские пограничники увидят один след на вспаханной полосе. И этот след прихватит служебная собака, по нему она пойдет до конца. Значит, в опасный миг начальник может отделиться на каком-нибудь каменистом участке, где его собственный след не будет заметен. Пограничники найдут одного нарушителя и успокоятся. И, как знать, может быть, они найдут уже не человека, а труп? Возможно, и время перехода границы начальник рассчитал в согласии с действием зеленого шарика? Возможно, яд уже "просыпается", чтобы через несколько часов убить!..

Он почувствовал тошноту, темная, колющая судорога прошла по спине, тело содрогнулось, и зубы лязгнули, как у зверя, проглотившего стрихнин. Лежащий рядом начальник вопросительно посмотрел в его расширенные ужасом глаза.

– Я отравился, – еле выдавил шепотом младший.

– Нет. – Начальник качнул головой. – Мы ели одни консервы, пили одну воду. Ты перегрелся. Скоро станет легко – идет гроза... Если большая гроза, план меняется.

Он вдруг с силой прижал напарника к земле. По "дозорке", вдоль контрольно-следовой полосы, шли два пограничника. Они шли молча, мерным, твердым шагом хозяев, и вороненые стволы автоматов так же мерно покачивались над плечами.

Если б можно было втиснуться в камень!.. Трава и кусты надежно скрывали нарушителей, до дозорной тропы было неблизко, но оба отчетливо слышали мерные шаги солдат. Эти шаги грохотали, казалось, на все горы, они приближались, словно тяжелый поезд, гремя на стыках, накатывал на двух людей, уткнувшихся лицами в землю. Младший наконец не выдержал, поднял голову, собираясь поднять и руки еще до того, как прозвучит громовой оклик... Солдаты в выцветших под солнцем фуражках и куртках удалялись навстречу надвигающейся туче... Только теперь младший заметил, что начальник его, уткнувшись лицом в траву, сжимает в руке оружие. "Он все-таки больше трус, чем я. И когда трусит, становится полным дураком, хотя в другое время кажется мудрецом. Вступать в перестрелку с советскими пограничниками на их территории?!. Это могут себе позволить опять же лишь киногерои, которых всегда выручит сценарист. Лучше уж сразу застрелиться!.. Но, может быть, он для того и достал оружие? Меня, конечно, первого шлепнет. Надо присматривать за начальником..."

На западе громыхнуло, и сразу стало темнеть, дунуло сыростью. Стена дождя шла с гор как лавина. Гул тайги, встрепанной мощным порывом ветра, заглох в сплошном шелесте ливня и трескучих разрывах близких молний. Однако молнии – это не автоматы пограничников, и начальник встал, жестом заставив подняться и спутника, наклонился к его уху, крикнул:

– Переходим сейчас! Ветку оставь, дождь размоет следы... Они теперь не скоро вернутся...

Да, им повезло – пограничный наряд только прошел, а видимость такая, что в тридцати шагах едва различается дерево. Теперь начальник действует правильно, ведь после дождя уничтожить следы на сырой земле невозможно.

Пока добежали до контрольно-следовой полосы, промокли до нитки. Но они согласны на то, чтобы их так же мочило сутки, и даже двое.

За контрольно-следовой полосой, когда начальник слез со спины напарника, они позволили себе оглянуться. Ливень размывал след на глазах, и начальник впервые одобрительно хлопнул младшего по плечу, вздернув в улыбке губу, поросшую редкими волосками. Пока само небо им помогает, нельзя терять время. Надо идти быстро, надо уйти дальше, пока дождь смывает отпечатки следов, уничтожает запахи. Наследить и скрыться – это еще половина искусства лазутчика. Пройти и не оставить следа, чтобы никто и никогда не узнал, что в этом месте была нарушена граница, – вот искусство!

Они бегом пересекли открытое пространство и нырнули в сумрачный еловый бор. Шли, стараясь держаться открытых мест, где на их следы отвесной стеной падал ливень. Они не знали, что еще в ту минуту, когда только приближались к контрольно-следовой полосе, на ближней заставе прозвучал сигнал тревоги. И что до самой границы еще не близко...

x x x

Целый час наш отряд "блуждал" в пади под ровным теплым ливнем. Сумрак быстро схлынул, небо в прогалах ветвей молочно светилось, и дождь, падающий с этой сияющей высоты, казался призрачным. Вспомнились чьи-то слова: "Забайкалье – это немножко другая планета". Впрочем, то же приходилось слышать и о Камчатке, и о Крайнем Севере, и о Средней Азии. Велика наша страна, огромны ее границы, на каждой служба трудна по-своему, и наше великое счастье, что в каждом поколении советских людей есть вот такие парни, с какими ненадолго свела нас судьба на этой заставе. В снегах, в песках, в горах, на самом краю земли, под вечно холодным дыханием ледяных морей они своим непоказным мужеством, честной солдатской работой, бдительным вниманием делают непроходимыми для врага все шестьдесят тысяч километров нашей границы.

Да, и теперь, под дождем, служба продолжается: всякая звериная тропка, всякий намек на след, сломанная ветка или сдвинутый камень привлекают внимание наших следопытов, а в маленьком отряде каждый следопыт. Шарик тоже работает, описывая круги от края до края пади, и даже тройка гуранов, выскочившая на поляну в двадцати шагах перед нами, заставила его лишь на мгновение насторожиться, а в следующее он уже обнюхивал подозрительную вмятину во мху – не след ли неизвестного человека?

На закате падь вывела нас к открытой пойме знакомой реки, и тогда дождь кончился так же внезапно, как начался. Местами над водой стлалось белое теплое молоко, всплескивали ожившие рыбы, хватая мошкару, где-то кричал удод, на прибрежной скале ворковали дикие голуби. Ночью пограничники станут в секреты, а пока начальник заставы приказал развести на берегу большой костер из сухостоя и обсушиться. Бездымное жаркое пламя встало сразу и высоко, но не погасило крупных, лучистых звезд, уже проглянувших на отмытом темно-синем небе.