Текст книги "Атомная бомба"
Автор книги: Владимир Губарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Лейтенант «учит» Сталина
О письме Г.Н. Флерова Сталину знает каждый, кто хоть немного прикасался к истории «Атомного проекта». И эта легенда выглядит весьма эффектно: мол, лейтенант Флеров из Действующей армии написал вождю, что, по его мнению, на Западе идет работа над атомной бомбой (все материалы засекречены!) и что надо немедленно начинать эту бомбу делать у нас… Сталин прочитал письмо лейтенанта, тут же запросил мнение специалистов, и те подтвердили выводы Флерова, что вызвало множество удивительных событий: вызов ученого в Москву, беседу с ним Курчатова и моментальное включение Флерова в активную работу по «Атомному проекту».
В этой истории все выглядят очень красиво: и Флеров, размышляющий на своем аэродроме о путях развития ядерной физики – он был техником-лейтенантом 90-й отдельной разведывательной эскадрильи Юго-Западного фронта, и вождь всех времен и народов, который внимательно читал письма с фронта и прозорливо выбирал из них самые важные.
Именно так рождаются легенды.
На самом деле все было иначе.
В архивах подлинник письма Г.Н. Флерова Сталину не обнаружен. Иное дело, его обращения к И.В. Курчатову.
Вместе с К.А. Петржаком Флеров в канун войны проводит серию уникальных экспериментов по спонтанному делению ядер. Эти работы сегодня являются хрестоматийными, но в то время оценить их могли только специалисты. Флеров и Петржак не входили в число тех ученых, которые «бронировались» от фронта, а потому они попали в Действующую армию. «Защитить» ученых могла бы Сталинская премия, на которую их выдвинула Академия наук. Однако премия не была присуждена. Тогда зашла речь о повторном выдвижении… И тут активную роль играет Курчатов. Переписка с ним Флерова сохранилась.
17 февраля 1942 года Флеров пишет Игорю Васильевичу:
«Засыпал Вас письмами. Их количество – показатель моей не слишком большой занятости, сумбурное же содержание показывает, что все еще серьезно отношусь к своей прежней научной «деятельности», считая свою работу сейчас временным и не слишком целесообразным явлением…
Я недавно посылал письмо т. Кафтанову – просил разрешить нам заниматься ураном… Я буду ждать ответа тов. Кафтанова еще 10 дней, после чего буду писать еще одно письмо в Москву же. Может быть это самогипноз, но сейчас убежден, что уран, если и будет использован, то только для мгновенных цепных реакций, причем опасность этого действительно реальна, запал может быть легко осуществлен с внутренней постановкой опыта. Конечно, еще далеко не ясно, получится у нас что-нибудь или нет, но работать, во всяком случае, необходимо».
И тут же Флеров высылает рукопись своей статьи «К вопросу об использовании внутриатомной энергии» Курчатову.
Тот добивается, чтобы Комиссия при СНК СССР по освобождению и отсрочкам от призыва (а только она в годы войны освобождала от службы в Действующей армии) отозвала Г.Н. Флерова с фронта. Это было сделано. Однако отсрочка ученому давалась только на 1942 год.
И тогда в судьбу Флерова вмешивается его учитель академик А.Ф. Иоффе.
В одном из своих писем Флеров довольно резко высказывается об академике Иоффе, считая, что именно он повинен в приостановке работ по урану. Абрам Федорович знает об этом. Но тем не менее по просьбе Курчатова как вице-президент АН СССР обращается к С.В. Кафтанову:
«…Г.Н. Флеров (выдвинутый в 1940 году кандидатом на премию имени Сталина) является одним из наиболее осведомленных, инициативных и талантливых работников по проблеме урана в СССР. Я считаю поэтому необходимой демобилизацию его и привлечение к разработке специальных научных вопросов, и в частности проблемы урана в СССР».
И как приложение вице-президент посылает расчеты Флерова по урановой бомбе.
Это обращение играет решающую роль: Флеров отозван из армии, он приступает к работе по «Урановому проекту». Однако Уполномоченному ГКО по науке С.В. Кафтанову вскоре приходится еще раз помогать Флерову.
Тот направлен в Ленинград, чтобы подготовить к отправке в Москву материалов и оборудования из ЛФТИ. Там ученый неожиданно заболевает. Курчатов очень встревожен, и об этом свидетельствует его письмо Кафтанову:
«Сообщаю Вам, что 23 декабря 1942 г. в Казани на имя академика Иоффе А.Ф. получена из Ленинграда от 10 декабря 1942 г. телеграмма о том, что Флеров Г.Н. серьезно болен. Положение его, по полученным сведениям, весьма тяжелое. Необходимо Ваше личное срочное вмешательство… Ваша телеграмма т. Жданову или т. Кузнецову в Ленинград с просьбой оказать быструю и эффективную помощь т. Флерову имела бы решающее значение…»
Будущий академик Г.Н. Флеров был спасен.
Заканчивался 1942 год. Страшный и жестокий год великой Отечественной войны. Он стал переломным в истории «Атомного проекта СССР» – работы по урановой проблеме, приостановленные с нападением фашистской Германии, возобновились.
О том, что в Америке разворачивается «Манхэттенский проект», еще известно не было…
«бомбы нет: плохо работаем!»
Начало 1943 года. На фронтах чуть полегче.
Разведка продолжает поставлять материалы по созданию урановой бомбы в Америке и Англии.
В. М. Молотов изредка получает информацию о состоянии дел, но урановая бомба его не очень интересует – наверное, он не верит в возможность ее создания. Однако как заместитель председателя Государственного Комитета Обороны реагировать он не может. Тем не менее аппарат Молотова работает, и сведения, которые он поставляет своему шефу, неутешительные:
«Решения ГОКО по урану выполняются очень плохо, что видно из прилагаемых справок.
По обоим решениям ГОКО работы в установленные сроки выполнены не будут. Ни Академия наук, ни Наркомцветмет серьезно этим делом не занимаются, работа в значительной степени идет самотеком.
После состоявшихся решений по урану тт. Первухин и Кафтанов самоустранились от наблюдения за выполнением этих решений. Тов. Попов (Наркомгосконтроля), на которого лично было возложено наблюдение за выполнением Постановления ГОКО от 27.Х1.1942 г. «О добычи урана», также серьезно проверкой не занимался…»
Опытный аппаратчик и «царедворец» (он таким вошел в историю) Вячеслав Михайлович Молотов прекрасно понимает, что расплата за бездействие бывает беспощадной. «Дядя Джо» (так Сталина называют американцы) непременно накажет за медлительность и пренебрежение его распоряжениями – а именно он в 1942 году, самое тяжелое военное время, распорядился о поддержки работ по урановой бомбе, хотя, судя по всему, не очень верил в ее создание. Но американцы, судя по данным разведки, работают, а они не будут напрасно выбрасывать деньги на ветер, уж это-то Молотов знал хорошо.
И сразу же он подписывает новое распоряжение ГКО, в котором ответственность за работы по урану возлагается на конкретных лиц, с которых при необходимости можно будет спросить в полной мере. В документе значится:
«В целях более успешного развития работ по урану:
1. Возложить на тт. Первухина М.Г. и Кафтанова С.В. обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР.
Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В…»
Пожалуй, это первый документ, в котором ясно сказано, кто теперь возглавляет «Атомный проект СССР».
А за несколько дней до принятия этого документа С.В. Кафтанов уточняет:
«В представляемом проекте распоряжения ГОКО предусматривается создание комиссии для повседневного руководства работами по урану. Создание комиссии крайне необходимо, так как до сих пор Академия наук СССР (академик Иоффе) не проявила необходимой оперативности и проведения работ по урану.
В проекте также предусматривается перевод в Москву группы работников спецлаборатории атомного ядра (20–25 человек) для выполнения наиболее ответственной части работ по урану. Перевод этой группы работников в Москву даст возможность более конкретно и систематически наблюдать за работами по урану, кроме того, в Москве будут созданы лучшие технические условия для работы спецлаборатории и условия для обеспечения секретности в работе».
Так появилась лаборатория № 2 – будущий Институт атомной энергии имени И.В. Курчатова.
У Игоря Васильевича появляются мощные союзники, и в первую очередь академик Владимир Иванович Вернадский. Из Борового, где живет, великий ученый обращается к президенту АН СССР:
«Я считаю необходимым немедленно восстановить деятельность Урановой комиссии, имея в виду как возможность использования урана для военных нужд, так и необходимость быстрой реконструкции последствий разрушений от гитлеровских варваров, произведенных в нашей стране. Для этого необходимо ввести в жизнь источники новой мощной энергии…»
По сути дела, Вернадский говорит о получении электроэнергии с помощью атомного ядра, то есть об атомных электростанциях!
А потом президенту Академии наук он пишет личное письмо, в котором критикует своего коллегу:
«… Я убежден, что будущее принадлежит атомной энергии, и мы должны ясно понимать, где у нас находятся руды урана. Мы топчемся в этом вопросе на месте уже несколько лет. К сожалению, Иоффе не понимает или делает вид, что не понимает, что для использования атомной энергии прежде всего надо найти урановые руды и в достаточном количестве. Я думаю, что в одну летнюю кампанию это может быть разрешено. Насколько я знаю, Ферсман и Хлопин того же мнения».
Неужели академик Иоффе не верил в создание урановой бомбы?!
Тайна Сергея Вавилова
При назначении на должности Сталин умел удивлять своими нестандартными решениями. Министрами, директорами предприятий, дипломатическими представителями подчас назначались молодые люди, не известные широкой публике. Но очень скоро они оправдывали доверие или… исчезали столь же стремительно, как и появлялись.
Он уже сам не мог передвигаться – отказывали ноги. Два сотрудника практически несли его к столу президиума. Зал молча наблюдал за происходящим.
– Кто это? – спросил Сталин у Молотова, хотя он прекрасно знал, что президент Академии наук В.Л. Комаров давно уже не может самостоятельно передвигаться. Не дождавшись ответа, Сталин заметил, – Зачем же мучаете старого человека?! Совести у вас нет…
Накануне он сам сказал Молотову, чтобы в президиуме торжественного заседания, посвященного великой Победе над Германией, обязательно был и Комаров.
Ночью Сталин распорядился присвоить президенту АН СССР В.Л. Комарову звание Героя Социалистического Труда и поручил подготовить характеристики на тех, кто может возглавить Академию. Народный Комиссариат по государственной безопасности немедленно занялся этой работой. 8 июля 1945 года Сталин, Молотов и Маленков получили список из 23 человек, каждый из которых мог возглавить Академию. Документ № 812/б «Сов. Секретно. Особая папка» был подписан Начальником 2 Управления НКГБ Федотовым.
В эти дни академик Сергей Иванович Вавилов записывает в своем дневнике:
«В Москве 24-го был на кремлевском приеме. Блистательный Георгиевский зал не красивый, но блистательный. Чинные гости – около тысячи. Громкие победные туши. Замечательные сталинские слова о русском народе. Концерт – помесь Улановой с хором Пятницкого. Гомерическая еда. Прошел по подчищенному Кремлю, миом Успенского собора, немецко-русского тоновского Кремлевского дворца».
«29 июня 1945 г. Москва.
Юбилей продолжается. Концерты в Большом в стиле московской солянки: Шостакович и Уланова вместе с ансамблем песни и пляски, украинские танцы и пр.
Ящик для деловых конвертов. Вчера вечером опять прием в Кремле, в Георгиевском зале. Речи.
А сумею ли я что-нибудь сделать для страны, для людей? Повернуть ход науки? Неуютно, смутно, тяжело…»
Сергей Иванович еще не знает, что как раз в эти дни решается его судьба. Она станет непредсказуемой, удивительной, неповторимой. И ему придется пройти новые испытания. В том числе для того, чтобы достойно ответить на те вопросы, которые его мучили – о родине, о науке.
Сталин еще не принял окончательного решения. Он размышлял: кого из троих выбрать?
Список кандидатов в президенты уменьшился на двадцать человек. Он вычеркнул тех, кто был слишком на виду – политиканство к науке не должно иметь отношения, ну и, конечно же, ни Лысенко, ни Вышинский не имеют права претендовать на столь исключительную должность. Да и следует помнить, что выборы в Академию тайные – если он предложит уж слишком одиозную фигуру, то могут набросать «черные шары». а интересно: провалят ли они Молотова? Нет, рисковать нельзя – его выбор должен быть неожиданным и верным. Итак, осталось три кандидата: Христианович, Курчатов и вавилов.
Из справки, представленной НКГБ:
«Курчатов Игорь Васильевич – директор Лаборатории № 2 Академии наук СССР, 1903 года рождения, русский, беспартийный, академик с 1943 года, профессор МГУ, лауреат Сталинской премии. Орденоносец.
По специальности – физик-ядерщик. Работает в области исследований радиоактивных явлений. Основная работа по новому виду радиоактивного распада урана и использования его энергии.
В области атомной физики Курчатов в настоящее время является ведущим ученым СССР.
Обладает большими организаторскими способностями, энергичен. По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат».
Характеристика Игоря Васильевича звучит весьма необычно. Пожалуй, это единственный случай, когда документы сохранили именно такие слова о руководителе «Атомного проекта». Обычно в воспоминаниях о подобных чертах характера друзья и коллеги не упоминают. Но тогда непонятно, как удалось великому ученому выстоять между научным миром и властью, где всегда идет беспощадная борьба – уж слишком велико различие интересов и помыслов! Осторожность, дипломатичность, хитрость – пожалуй, именно они позволили Курчатову добиться успеха и завоевать уважение власти.
Жена академика П. Л. Капицы Анна Алексеевна хорошо знала Курчатова. Много раз он бывал в их доме. Она так вспоминала о нем:
«Курчатов был очень хороший ученый, потрясающий дипломат и тактик. Он умел заставить наших правителей уважать его и слушать. Он умел подойти к ним с какой-то такой стороны, когда они чувствовали, что их не презирают, наоборот – запанибрата; когда надо, тогда надо… Курчатов обладал дипломатическим тактом и умением схватывать этих людей. Нужно было уметь с ними обращаться и заставлять их делать то, что надо. И Курчатов это умел… он был очень храбрый человек…»
Но по мнению Сталина, Курчатов не подходит. Сталин прекрасно помнит, как при выборах в академики его «прокатили». Пришлось потом добавлять еще одну ставку специально для Курчатова. Нечто подобное может случиться и теперь. Да и бомбу Курчатову нужно делать, забот у него хватает и без Академии.
Значит, остается двое – Христианович и Вавилов.
Из дневников академика С.И. Вавилова:
«26 марта 1940 г. Барвиха.
Я благодарен прожитым 49 годам за то, что я узнал настоящее, подлинное величие искусства. Я видел, понял Пестумские храмы. Св. Петра, Джорджоне, Леонардо, я слышал и понял Баха, Россини, Моцарта, Бетховена, я знаю Пушкина, Гете, Тютчева, я знаю Рим и Петербург, Микеланджело и безголовую римскую Венеру. Когда вспоминаешь об этом, – тихая радость и удовлетворенность, как ни от чего другого.
Почему это так? Во мне, человеке абстрактного склада! Красота?
Меня значительно менее трогает красота в природе, горы, море, но вот следы культуры, развалины вместе с природой, итальянский «культурный пейзаж» – это волнует всегда».
Вождь народов, конечно же, не догадывался о существовании дневника ученого. Ему и в голову не могло прийти, что у Вавилова хватает времени, чтобы фиксировать почти каждый прожитый день. Да и опасны такие записи: они могут стать главными документами для следователей. Кстати, в создании обвинительного заключения для брата – великого Николая Ивановича Вавилова – именно его записи помогли «обосновать» даже самые чудовищные обвинения. Стоило ему сказать несколько добрых слов о правителях той или иной страны, и уже это становилось основанием для обвинений в шпионаже. Наспех записанные дневниковые строки удачно «вписывались» в архитектуру обвинений.
С августа по декабрь 1940 года дневники Вавилова пронизаны трагедией:
«За эти дни столько перемен и самое страшное несчастье. У брата Николая 7-го на квартире был обыск. Сам он сейчас во Львове. Значит, грянет арест, значит, рушится большая нужная жизнь, его и близких! За что? Всю жизнь неустанная, бешеная работа для родной страны, для народа. Вся жизнь в работе, никаких других увлечений. Неужто это было не видно и не ясно всем? Да что же еще нужно и можно требовать от людей? Это жестокая ошибка и несправедливость. Тем более жестокая, что она хуже смерти. Конец научной работы, ошельмование, разрушение жизни близких. Все это грозит… Хорошо, что мать умерла до этого, и так жаль, что сам не успел умереть. Мучительно все это, невыносимо…
У науки, конечно, только практические цели, и в конце концов бессмысленен спор «об основах».
Руки опускаются. Город с его домами, памятниками, петербургскою красотой кажется гробом повапленным, а люди – мертвецами, еще не успевшими залезть в гробы…
Смотря в стекло на письменном столе, в своем отражении узнаю Николая. Словно привидение. Так это страшно.
В эти жуткие дни я отчетливо ощутил, что старею. До сих пор почти всегда казался себе самому почти мальчишкой.
Старею, чувствую полное ослабление творческих стимулов, беспомощность, бездарность и слабость.
Люди кажутся мало отличимыми от кузнечиков и автомобилей, война не ужаснее обвала и грозы. Сам для себя превращаюсь в предмет неодушевленный. При таких условиях жить – трудная задача.
Постепенно исчезает самолюбие и эгоизм. Безо всякого удивления, безошибочно угадываю и вижу эгоизм окружающих, желание меня «исполосовать», и к этому эгоизму отношусь совершенно снисходительно, как к биологической неизбежности.
Кончается год, который для меня был самым тяжелым до сих пор в жизни. Тяжелый по безысходности, по нелепой безжалостности и по отсутствию сопротивляемости у меня. Развивающийся с каждым месяцем «материалистический объективизм» спасает от отчаяния. На будущее начинаю смотреть так же просто, спокойно и хладнокровно, как «смотрит» камень на пыльной дороге или луна. Окаменение, окостенение – это результат года и самозащита».
Он был убежден, что следом за Николаем арестуют и его. В этом не сомневались и другие, с кем он сталкивался и работал. Но его не трогали. Более того, Сергей Иванович вновь был выдвинут кандидатом в депутаты верховного Совета РСФСР, и из Москвы приехал знаменитый фотокорреспондент, чтобы снять его для газеты.
Всем стало ясно, что «Хозяин» распорядился не трогать академика Сергея Вавилова, мол, не только «сын за отца не отвечает», но и брат за брата.
Кстати, из тюрем и лагерей начали возвращаться заключенные. Неужели правда начинает торжествовать?
«5 февраля 1941 г. Ленинград.
Вечер после депутатского приема. Слезы, квартиры, реабилитированные. А завтра – полгода несчастья Николая. Какая бессмыслица и безжалостность. Жизнь – сплошная сутолока около науки, о науке, только о ней одной, и вот – тюрьма».
Хлопоты за брата не прекращаются ни на день. Но голос его не слышат. Да и что он может сказать, если уже доказано, что академик Николай Иванович Вавилов – враг народа?! Как говорится, дело сделано, и приговор вынесен…
И тут все личное отошло на второй план, потому что началась война. Николай вавилов не был военным, а «генералы от генетики» не нужны были на полях сражений. Создавалось впечатление, что власть забыла о том, что великий ученый томится в ее тюремных застенках. И каждое напоминание о нем лишь вызывало раздражение.
Может показаться, что Сергей Иванович смирился с участью брата, но это было не так. Трагедия по-прежнему разъедала душу. Личная беда умножалась бедой всего народа.
Из дневников военных лет:
«Собираемся уезжать из города с институтом, бросать установившуюся жизнь. Страшно, грустно.
Ощущение закапывания живым в могилу. Разор, разборка института, отъезд в казанские леса неизвестно на что, бросание квартиры с книгами… В молодости это показалось бы невероятной авантюрой. Сейчас это почти самопогребение.
В пути исполнилась годовщина исчезновения Николая. О войне ничего толком не знаем. Завтра собираюсь в Йошкар-Олу. До чего еще убога Россия!
На фронте, по-видимому, положение тяжелое. О Николае сведений никаких, и еще становится мрачнее и страшнее, и «одно в целом свете верно то, что сердцу сердце говорит в немом привете». Помимо Олюшки – ничего больше не осталось. Готов рухнуть в любую бездну.
Тяжело невыносимо. Во сне видел Николая, исхудавшего, с рубцами запекшейся крови. Голова бездейственна. Чувствую страшный отрыв. Случайность, вздорность, ошибочность бытия.
Военные вести почти катастрофические. Николай, война, сын, исковерканная жизнь. Жить на редкость трудно. Чувствую старость, усталость.
У меня страшное. Все умерли. Николай хуже, чем умер, осталась Олюшка, инстинкты совсем замерли, и вот я лицом к лицу с «философией».
Месяц в Москве, как за границу приехал. О войне здесь не думают и не говорят. Город наполнен аферистами, ловящими рыбу в мутной воде. Пользуются тем, что люди, учреждения на востоке, грабят имущество. Каждый день ходил по генералам, главным инженерам. Толкотня по улицам, метро, трамваи. Люди автоматические.
Концерт органной музыки Баха (Гедике). Словно голос Бога. Но в огромном зале консерватории мороз, люди в шубах. «Три сестры» в Художественном театре. Улетел на «машине времени» в свое сложное живое прошлое. Со всей его нелепостью, красотой, смыслом, человечностью, душой. А в зале люди с другой планеты. Гогочут в самые трагические минуты. Для новых людей Чехов – тарабарщина. А он на самом деле гениален.
Вернулся и погибаю в сложности мелочей.
Непостижимое «разрешение» Академии реэвакуироваться в Москву. В итоге академические институты заняты только переездными делами. Предстоящие выборы в Академии с ограниченными специальностями.
Получил 2-ю Сталинскую премию. Митинг по этому случаю. Наговорили много хороших слов…»
Сталин еще трижды «одарит» ученого своими премиями. Что это, одна из форм «извинения» за брата?
Впрочем, поступки вождя всегда были непредсказуемы и непонятны. Ясно лишь одно: присуждение Сталинской премии вольно или невольно совпало с гибелью Николая Ивановича Вавилова. 3 июля 1943 года это становится известно…
Из дневника С.И. Вавилова:
«Страшная телеграмма от Олега о смерти Николая. Не верю. Из всех родных смертей самая жестокая. Обрываются последние нити. Реакция – самому умереть любым способом. А Николаю так хотелось жить.
Не забуду никогда вчерашнего Олюшкиного крика, плача, когда сказал ей о Николае. А у меня замерла окаменевшая душа. Работаю, живу как автомат, зажав мысль… Сейчас так хочется тихой, быстрой и незаметной смерти.
В понедельник – Физический институт. Пустующий Казанский университет, из которого выбирается ошалевшая Академия наук. В ФИАНе грустно. Явное отсутствие «оживляющего» фактора. Чувствую, что у них одна надежда на меня. Словно малые дети. О науке мало говорить приходится. Телефоны, посетители с 8 утра до 12 ночи.
Николай. С ужасом смотрю на себя в зеркало, узнаю его жесты и черты. Хожу в его пальто.
Не писал почти месяц. Балаган академических выборов. По специальности «теоретическая физика» особая рекомендация – выбрать Курчатова.
Получил приглашение в НКВД. Пришла бумага относительно Николая о его смерти 26 января в Саратове. Прочел и расписался. Последняя тоненькая ниточка надежды оборвалась. Надо понять полностью – Николай умер».
Неужели и теперь Сергей Иванович не понял, что Сталинская премия, присужденная ему в марте, напрямую связана с гибелью брата?
Нет, он не допускал такого!
Казалось бы, воспитанной на итальянской культуре (как известно, «пронизанной» коварством и изменами – не случайно же сам Шекспир так любил сюжеты из итальянской жизни!), вавилов должен был почувствовать, что смерть Николая и премия Сталина совсем не случайные совпадения, но этого не произошло. Он был убежден, что «вождь всех времен и народов» ничего не ведает, а злодеяния совершают другие. А все, что происходило с Николаем и многими другими, это «ошибки, которые подлежат исправлению».
Дальнейшие события лишь подтверждают это…
Кстати, многие коллеги академика С.И. Вавилова были убеждены, что он ничего не знает о смерти Николая Ивановича, иначе, мол, он никогда не дал бы согласие на то предложение, которое последовало от Сталина. Но это не так, и дневники великого ученого подтверждают: он знал все!
Но Сталин не догадывался об этом. Или делал вид, что не догадывается. А может быть, в очередной раз он проверял глубины человеческой души? По крайней мере, в те минуты, когда делал свой выбор президента Академии наук.
Перед ним лежало две характеристики. Итак, Христианович и Вавилов.
Из справки НКГБ СССР:
«Христианович Сергей Алексеевич – научный руководитель отдела механики Института математики Академии наук СССР, 1908 года рождения, русский, беспартийный, академик с 1943 года, лауреат Сталинской премии, профессор Московского авиационного института, заместитель начальника ЦАГИ, лауреат премии им. Н.Е. Жуковского. Орденоносец.
Механик-аэродинамик. Известен законченными прекрасными работами в области гидравлики (речной), аэродинамики, больших скоростей, теории пластичности и нефтяной механики. Является одним из выдающихся учеников и продолжателей русских аэродинамиков Н.Е. Жуковского и С.А. Чаплыгина. Общепризнанный в Союзе аэродинамик и гидродинамик. Ведет лично большие научно-исследовательские оборонные работы в ЦАГИ.
Христианович находится в расцвете своих творческих сил, обладает большими организаторскими способностями. Пользуется среди ученых-механиков и математиков огромным авторитетом и уважением. Общительный, скромный в быту и на работе. Сам работает очень много и требователен к своим подчиненным. Среди работников ЦАГИ пользуется уважением».
Христианович, конечно же, достоин занять кресло президента Академии – и Сталин это понимал. Нет сомнения, что он справится с этой нелегкой работой, академики одобрят этот выбор.
Но что-то Сталина настораживало. Во-первых, из 23 представленных кандидатов лишь у Христиановича работники НКГБ не приметили «изъянов». Неужели он на самом деле столь идеален? Но Сталин слишком хорошо знал пороки людей: он не сомневался, что Христианович просто их хорошо скрывает, и это было с одной стороны совсем неплохо, но с другой… Нет, пусть занимается он своей аэродинамикой – авиация сейчас начинает бурно развиваться и такие ученые ей очень нужны. Впрочем, академика Христиановича надо продвигать – пусть возглавит нашу аэродинамику, на таком посту он будет весьма и весьма полезен.
Итак, остается лишь один кандидат. В нем «намешано» все, и это притягивает к нему вождя.
О нем в Справке НКГБ сказано так:
«Вавилов Сергей Иванович – директор Физического института Академии наук СССР, 1891 года рождения, беспартийный, академик с 1932 года, заместитель директора Государственного оптического института, депутат Верховного Совета РСФСР, лауреат Сталинской премии, член Московского общества испытателей природы.
По специальности Вавилов – физик. Автор широко известных научных работ по флюоресценции (создал теорию), по изучению природы света. Автор многих книг и переводов (труды Ньютона).
Участник международных конгрессов. Политически настроен лояльно. В период Отечественной войны – уполномоченный Государственного Комитета Обороны по оптической промышленности.
Вавилов обладает организационными способностями и находится в хороших взаимоотношениях с большинством ученых Академии наук СССР и пользуется у них авторитетом. В обращении прост, в быту скромен.
Вавилов сейчас находится в расцвете своих творческих сил и ведет лично научно-исследовательские работы. Имеет крупных учеников и последователей. Известен в СССР и за границей.
Брат Вавилова С.И. – Вавилов Николай Иванович – генетик, в 1940 году был арестован и осужден на 15 лет за вредительство в сельском хозяйстве. Находясь в Саратовской тюрьме, в январе 1943 года умер».
После избрания С.И. Вавилова президентом Академии наук СССР ходило множество легенд и слухов, мол. И.В. Сталин ничего не знал о судьбе его брата, не принимал никакого участие в его аресте и гибели. Документ № 812/б от 8 июля 1945 года свидетельствует об ином: Сталин не только прекрасно знал все о семье вавилов, но и манипулировал великим учеными, уничтожая одного и возвеличивая другого. Пожалуй, история цивилизации не знает столь изощренного коварства, по крайней мере, таких примеров совсем немного.
Из дневников С.И. Вавилова:
«18 июля 1945 г. Москва.
Вчера выбрали: 92 голоса из 94. Что на самом деле думали про себя эти академики, конечно, уже растаяло в вечности. Сегодняшний день не повторяет вчерашний. Еще до выборов погружение в сплетни, пересуды, «мушкетерство», окружение Комарова. Накануне ездил с А.Г. Черновым на Николину гору к Комарову. Тяжелая картина старческого распада, нелепого цепляния за призрак власти, за должности, обида неизвестно на что…»
Владимир Леонтьевич Комаров – географ, ботаник. Прославился своими экспедициями в районы будущей Амурской дороги, в Манчжурию, в Китай. Изучал флору Дальнего востока. Стал академиком в 1920 году. В 1936 году был избран президентом Академии наук. К началу войны ему уже было за 70. Он очень быстро стал дряхлым, немощным стариком. Этим пользовалось его окружение, которое «разжигало» амбициозные черты характера. Вскоре после ухода с поста президента В.Л. Комаров скончался. О нем, безусловно, как об ученом забыли бы быстро, но звание «Президент Академии наук СССР» подарило ему бессмертие.
Как ни странно, но никто не сравнивал С.И. Вавилова с предшественником, как это случается в нашей жизни. Слишком велика была разница, да и судьба науки начала резко изменяться. Ее роль в обществе стремительно вырастала, и тому были особые причины.
Из дневников президента АН СССР С.И. Вавилова:
«7 августа 1945 г. Москва.
Вчера ночью радио – об урановых бомбах. Начало совсем новой фазы человеческой истории. Смысл человеческого сосуществования. Возможности необъятны. Перелеты на другие миры. Гораздо дальше Ж. Верна. Но неужели горилла с урановой бомбой? Ум, совесть, добродушие – достаточно ли всего этого у людей. В данный момент я в Академии. Просто страшно. Наука получила такое значение, о котором раньше писалось только в фантастических романах… Что делать? Прежде всего – усиление ядерного наступления…»
В России всегда в критические изломы истории находились люди, которые знали, куда и как вести ее.
