Текст книги "Записки шкраба на пенсии"

Автор книги: Владимир Шилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 2. Училище, первый курс

«ТВВАУЛ – родная наша школа, здесь корифеев светлые умы, здесь принимают лиц мужского пола, которыми являемся и мы».

Эпиграфом к этой главе моих записок, я выбрал слова из песни, можно сказать гимна нашего курса, которую написал мой однокурсник Сергей Толстой, в ней очень ярко, правдиво и с юмором показана жизнь курсантов в нашем училище.

Мне до поступления в училище казалось, что летное училище это только самолеты и полеты. На самом деле обучение в училище началось с прохождения курса молодого бойца. Это значит – подъем в 6.00, физзарядка, завтрак и обучение строевым приемам, обед, опять строевая, ужин и отбой в 22.00. И так шесть дней в неделю.

Обучение солдатским навыкам начинается с обучения искусству наматывания портянок. Со стороны может показаться совсем несложно, подумаешь, обмотал ногу куском тряпки и ходи себе сколько влезет. А вы попробуйте. Оказывается это целая наука. Если портянки намотать неправильно, мучиться будешь целый день, натрешь на ногах мозоли и боец из тебя никакой. У меня до сих пор остались следы на икрах ног от потертостей, которые я получил по неумению. Эту науку мы осваивали под чутким руководством старшины курса и наших же ребят курсантов, поступивших в училище со срочной службы, имевших опыт обращения с портянками, таких у нас было человек двадцать.

Опять же гимнастерка требует свежего подворотничка, который надо подшивать каждый день. На утреннем осмотре старшина классного отделения за несвежий подворотничок, неблестящую бляху на ремне, грязные сапоги или неаккуратную прическу мог объявить наряд на кухню или дневальным по казарме. Ежедневное подшивание подворотничка было такой рутиной, от которой хотелось избавиться. Я однажды не очень хорошо пошутил с моим товарищем Славой. Я ему подсунул свою гимнастерку, когда он отлучился куда-то по своим делам. Слава вернулся и стал подшивать подворотничок на мою гимнастерку. Я ему, правда, честно сказал спасибо после окончания работы.

В наряде по кухне основной задачей, которую можно было доверить нам неоперившимся еще салагам, была чистка картошки. Если вы сейчас скажите – какая ерунда почистить картошку, то вы глубоко заблуждаетесь. Картошки этой надо начистить целую ванну. Вы только представьте себе, что это такое – целая ванна картошки. Для понимания объема процесса, зайдите в ванную комнату и посмотрите на ванну, вам станет плохо только от вида, а что было с нами, когда выпадало такое счастье испытать наяву. Как правило, электрическая картофелечистка была всегда неисправна, и чистить картошку надо было вручную. Так что наряд на кухню считался самым суровым и его старались избегать любыми способами.

Не слабой проверкой организма также было надраить мастикой нашу казарму. Казарма представляла собой помещение размером 100х40 м на двести с лишним человек с двухъярусными койками в восемь рядов (на них хорошо было «уголок» тренировать). Так вот этот «аэродром» надо было натереть до блеска приспособлением типа огромной щетки с ручкой, весом килограммов пятнадцать, называемой в простонародье «Машкой». Ее надо было таскать и растирать ею мастику по полу. Хорошо хоть это счастье выпадало не каждый день, а раз в неделю.

Еще одно обязательное наше занятие по утрам – это уборка территории. А территория военного городка в Тамбовском летном училище это что-то грандиозное. Сам процесс, я думаю, вам объяснять не надо, все видели работу двориков, все то же самое, только с придирчивой проверкой результатов уборки нашим знаменитым старшиной. По весне добавлялось пробитие от смерзшегося снега и льда водостоков под мостиками на пешеходных тротуарах. Для этого один из нас должен был вверх попой с саперной лопаткой в руках залезать в эту дыру и пробивать там проход для воды как шахтер кайлом добывает уголек. Наш ротный старшина Григорий Антонович Козелецкий, этих старателей, любя, называл «Мичуринцами». Я вас еще не до конца напугал? Шучу, больше не буду. Летать все равно прекрасно и кто этого не испытал, тот не поймет, поверьте мне пока на слово. Для этого прекрасного «далека» мы готовы были преодолеть все трудности.

Короче, по началу, такой ритм жизни и напряжение мой организм не выдержал и однажды где то через недели две-три утром я не смог встать с кровати из-за общего недомогания, ломоты во всем теле и слабости. Я думал, что смогу спокойно отлежаться в кровати, отдохнуть, набраться сил, а уж потом как встану, да как освою сразу всю солдатскую науку. Но не тут-то было.

Нашему курсу ужасно повезло со старшиной курса, я не шучу. Нам достался самый опытный, самый уважаемый всем училищем, а для нас, в начале, самый страшный старшина курса – Григорий Антонович Козелецкий. Он был грозой для всех нарушителей и разгильдяев. Под его зорким глазом не могли пройти незамеченными ни одно нарушение, грязь или непорядок в казарме или во внешнем виде салабонов, которыми мы на тот момент являлись. Но с другой стороны – заботливый и чуткий командир, не зря Александр Васильевич Суворов про таких говорил: слуга царю – отец солдату. О нем ходила байка, что, принимая смену очередного наряда по казарме при проверке санузла его любимым выражением было: «Писсуар должен блестеть так, чтобы из него можно было чай пить».

И вот этот страшный старшина пришел после подъема в казарму и обнаружил мое неподвижное тело под одеялом на кровати. Его возмущению не было предела. Его незабываемое мною до сих пор обиженное, в какой-то степени, восклицание: «Это кто здесь лежит» я помню очень отчетливо до сих пор. Оно прозвучало, наверное, точно также как в сказке «Маша и три медведя», типа – кто посмел лежать на моей кровати. Когда я ему ответил, что я заболел, его ответ был кратким и беспощадным: «Больные должны лежать в лазарете, а не в казарме». Я еле сполз с кровати, и покандыбал в санчать. В санчать я шел, действительно держась за стенку. Но Григорий Антонович (отеческая душа) назначил свободного от службы дневального по казарме меня сопроводить, дабы со мной по дороге чего-нибудь нехорошего не приключилось. В санчасти меня естественно приняли, замерили температуру, которая оказалась больше нормы, и уложили в кровать.

Проснулся я где-то часов через двадцать абсолютно здоровым и был готов дальше переносить стойко все тяготы и лишения военной службы. Но оказалось, что я зря надеялся на быстрый возврат к своим коллегам в родную казарму. Процесс моего «излечения» оказался очень даже с точки зрения медицинской науки сложным и длительным. Врач, осмотревший меня, ничего не обнаружил и, на всякий случай назначил мне сдачу всех возможных анализов. В анализах он увидел что-то для него непонятное и решил на всякий случай понаблюдать за мной в санчасти. Все это наблюдение в общей сложности продолжалось ну очень долго – недели две. Все-таки речь шла о здоровье возможного будущего военного летчика и отношение к нему должно быть максимально серьезным. На мой взгляд, еще одним фактором, моего принудительного лечения было почти полное отсутствие больных в санчасти и медперсоналу было просто скучно.

Пока я валялся в санчасти мои однокурсники прошли курс молодого бойца, приняли присягу и приступили к теоретическим занятиям в учебно-летном отделе (УЛО). Со мной вместе в палате некоторое время лежали четыре курсанта выпускного четвертого курса. Должен вам сказать, что в отличие от срочной службы в авиации у курсантов «дедовщины» никогда не было, во всяком случае, я ничего похожего на «дедовщину» в нашем училище не видел. Просто эти четверо весело надо мной шутили, учили уму разуму, передавали опыт обучения и т.п. В том числе предлагали принять у меня присягу, когда я стал переживать, что не могу вместе со всеми своими участвовать в этой процедуре из-за нахождения в санчасти. Сами они просто отлеживались в санчасти перед государственными экзаменами. Дело было в августе.

К моему ужасу в лазарет, ко мне без предупреждения приехала еще и мама и была шокирована моим видом. На КПП ее очень кстати напугал дежурный офицер. Он ее спросил, к кому она приехала, и на ответ к курсанту такому-то последовал рассказ о моем якобы ужасном поведении. Он начал ей рассказывать, чтобы она меня лучше воспитывала, потому что я такой-растакой, самовольщик, нарушитель и к тому же решил жениться. Оказывается, это был летчик-инструктор курсанта моего однофамильца, только более старшего курса. В общем можно себе представить состояние моей мамы, когда она после всего ей рассказанного меня увидела в санчасти худого, бледного, в больничном халате. И еще неизвестно что для нее в тот момент было бы лучше, чтобы я женился или находился замученным (по ее словам) в больнице. Уехала она домой расстроенная, вся в слезах в полной уверенности, что живым она меня больше не увидит. Тем не менее, дела мои пришли в норму и меня, наконец-то выписали из санчасти. За то время пока я там валялся с несуществующей болячкой мои коллеги ушли далеко вперед. Они провели стрельбы, приняли присягу, и самое главное, прошли очень много теории, которую мне предстояло наверстывать.

Так как без навыков обращения с оружием принимать присягу нельзя, то со мной провели теоретические занятия, свозили на стрельбище, дали пострелять из карабина СКС. Хороший карабин, отстрелялся я на отлично, из тридцати выбил двадцать семь очков, лучше всех в нашем классном отделении, чем очень удивил старшину взвода. Он поступил в училище уже со срочной службы в звании сержанта. Всех бывших солдат сразу назначили кого командирами отделений, кого взводов. Они для нас были старшими более опытными товарищами и не более того, никакой «дедовщины». Присягу я принимал один перед строем всего курса в октябре 1968 года.

Все, теперь я настоящий курсант и могу вместе со всеми продолжать учиться. У ребят из нашего классного отделения сначала было ко мне отношение как к «ущербному» что ли. В общем, относиться ко мне начали пренебрежительно, свысока. Все это продолжалось совсем недолго, до первых семинаров и практических занятий. Когда все увидели, что, несмотря на то, что я позже всех приступил к занятиям, совсем скоро ребята стали ко мне обращаться за помощью по непонятным для них вопросам, особенно по математике и физике.

На первом и втором курсах военных училищ изучают практически такие же общеобразовательные дисциплины, как и в гражданских институтах. Эти науки с нами изучали в основном гражданские преподаватели, было много преподавателей женщин. Мы изучали высшую математику, физику, историю, философию, политэкономию, научный коммунизм (труды классиков необходимо было конспектировать), теоретическую механику, сопромат, термодинамику, металловедение. Единственное что из металловедения я помню – это ледебурит и аустенит. В основном было очень скучно. В отличие от студентов, которые после занятий возвращались к себе домой, или, в крайнем случае, в общежитие к родным или друзьям, мы после занятий шли на так называемую самоподготовку опять же в учебно-летный отдел (УЛО).

У Феликса Чуева на этот случай есть замечательное стихотворение:

«Я не грущу, студентами мы не были,

не быть студентом экая беда,

мы жили в тесно сомкнутых рядах,

палаток что густо лебедою поросли.

Не выбирали мы и легкого пути,

перед страной мы были откровенны,

в суровые училища военные ведь

тоже кто-то должен был идти.

По полигонам вздыбленном в ходе,

мы в танках проносились по земле,

на скоростях больших врывались в небо,

и там случалось на куски рвались,

чтобы другие девушки и парни любили

и студентами звались»

Но мы знали, что на втором курсе все это кончится и начнутся наши специальные авиационные предметы.

Очень много ребят было отчислено по различным причинам, в основном по неуспеваемости по итогам первого курса. К слову стоит сказать, что поступило нас на первый курс двести двадцать семь человек, а к четвертому курсу осталось около ста восьмидесяти. Например, командиром нашего классного отделения был младший сержант Анатолий Ляшенко, поступивший из матросов и растерявший наверно все свои школьные знания, служа матросом. У него была мечта – свалить из нашего училища в вертолетное. Зачем он поступил в Тамбовское, не понимаю, может тоже разнарядок у них в части не было. Так вот он на самоподготовках вместо того чтобы готовиться к занятиям на следующий день, постоянно мелом на доске рисовал вертолеты. Каким-то образом он сумел перевестись в вертолетное училище, дальнейшую его судьбу я не знаю.

В общем, началась обычная курсантская жизнь с теоретическими занятиями, периодическим хождением в наряды дневальным по казарме или дежурным по кухне, иногда в караулы или в патруль.

Про караулы отдельная история. Вместе со мной в нашем отделении учился Слава. С нами в одном из первых караулов произошел анекдотичный случай. Слава должен был по смене заменить меня на посту. Для этого заступающий на пост под руководством разводящего должен подойти к сменяемому часовому, стать к нему плечом к плечу, лицом в разные стороны, часовой лицом от поста, заступающий на смену – лицом к посту и произнести дежурные фразы, типа один – «пост сдал», другой – «пост принял». Слава подходит ко мне и становится напротив меня лицом к лицу. Я, пытаюсь стать к нему как положено – боком, он обегает меня и опять норовит повторить эту же позицию, и так несколько раз. Разводящий с ужасом наблюдает за этой Камасутрой, когда же это закончится. Продолжалось это значительно дольше, чем я это описываю. Наконец разводящему это надоело, и он поставил несчастного Славу как надо. После караула ему естественно было объявлено, сколько положено нарядов и проведены дополнительные занятия по уставу караульной и гарнизонной службы.

А еще был случай, но это уже не в нашем отделении, если мне не изменяет память с курсантом Бородачевым. Через один из охраняемых постов проходила ветка местной железной дороги. И вот однажды, по этой ветке едет по своей нужде тепловоз, а навстречу ему наш часовой: «Стой». Тепловоз естественно едет дальше и в ус не дует, так как машинисту ничего в кабине не слышно. Часовой: «Стой, не подходи, стрелять буду». Тепловоз дальше. Часовой делает предупредительный выстрел вверх. Только после этого машинист понял, что с ним не шутят, и пустился бегом из опасной зоны. Между прочим, нашего бдительного часового еще и поощрили, так как он действовал точно по уставу.

На самоподготовке мы должны были готовиться к занятиям на следующий день, иногда приходилось конспектировать классиков марксизма-ленинизма – в общем, сидеть и заниматься делом. Насчет конспектов классиков, это ненужное никому издевательство отнимало массу нашего «драгоценного» времени. Зачем, спрашивается, летчику-инженеру конспектировать классиков. Когда это ему может пригодиться. Ну, прочитал очередного классика, чтобы быть в курсе теории вопроса и достаточно. Я понимаю для гуманитариев с политическим или философским уклоном, там все понятно, им потом по жизни это пригодится. А нам-то это зачем? Представляете, сколько эти классики за свою жизнь всего понаписали, они же все были трудоголики. А нам без наличия конспекта нельзя было сдать ни одного зачета или экзамена по гуманитарным дисциплинам. Некоторые наши изобретатели делали следующее – писали начало конспекта (одну-две страницы) нормальным человеческим почерком, а потом брали расческу и под расческу рисовали остальные страницы. Иногда это сходило с рук. Главное в этих линиях, похожих на строчки делать правильные промежутки.

Что еще кардинально отличает курсанта от студента – это железная дисциплина. Шаг влево, шаг вправо – «расстрел» на месте. Отлучаться из аудитории, где проходила самоподготовка, без уважительной причины было категорически запрещено. Регулярно наш командир роты делал проверки присутствующих на самоподготовке. В связи с этим рассказываю, что со мной случилось однажды. Здание УЛО, где проходили наши самоподготовки, было соединено вплотную с гарнизонным Домом офицеров. На третьем этаже УЛО была потайная дверца, которая открывалась прямо в зрительный зал Дома офицеров.

Было это уже на четвертом курсе. В Доме офицеров шел замечательный фильм «Офицеры». Я, и еще несколько моих друзей, свалили с самоподготовки, и пробрались в зрительный зал на этот фильм. Наш курсовой офицер по кличке «Окунь» именно в этот день решил проверить наличие на самоподготовке наше классное отделение и естественно нас всех вычислил. За этот просмотр я лично получил пять нарядов вне очереди. Это значит пять раз через день заступать дневальным по казарме. Испытание должен вам сказать еще то, спать то в наряде приходится всего четыре часа, потом занятия в УЛО и опять в наряд. Как сейчас вспомню, так вздрогну. Таких испытаний на четвертом курсе у меня было два. Второй раз я смотрел французский фильм «Воздушные приключения» и опять пять нарядов вне очереди. Обратили внимание – оба раза я пострадал из-за тяги к прекрасному и профессиональному (военная служба и самолеты). Прямо как тот Ваня, внук главных героев из фильма «Офицеры» пострадал из-за бегемотов.

Если говорить о свободном времени, то его практически не было. Свободное время в казарме ничем примечательным не запомнилось, его и было то всего полтора часа в день. Просмотр телевизора в ленинской комнате всем огромным (200 человек) коллективом, чтение книг и подготовка к утреннему осмотру на следующий день (подворотничок, бляха и сапоги). В субботу, во второй половине дня и в воскресенье можно было пойти в увольнение. Об этом хорошо спел Лев Лещенко, «пуговицы в ряд, проводи нас до ворот товарищ старшина, товарищ старшина». Все он там отразил почти правильно, чем заниматься курсанту в увольнении – кино, мороженое, променад по улице Киквидзе и тамбовские девушки.

Хорошо запомнилось одно увольнение на третьем курсе в Мичуринске при тридцати градусном морозе. Погулял я с девушкой по улице с поднятыми ушами на ушанке (как же – девушка смотрит на курсанта, уши опускать нельзя), а наутро в бане уши (уже человеческие) опухли и стали похожи на сибирские крупные пельмени. Почему в бане – это отдельная история. В Мичуринске третий курс жил в так называемых «Красных казармах». Помывка проводилась в городской бане только по понедельникам рано-рано утром (наверно другое время было просто занято обыкновенными гражданами). Баня располагалась на другом конце города. Я с ужасом вспоминаю эти наши походы в баню. Вы видели в кино, как французы отступали из Москвы в 1812 году.

Источник – https://im0-tub-ru.yandex.net/i?id=3cfcd73af86d4bd9638674e487cd02eb-l&n=13

Наше шествие было очень на это отступление похожим. Дело было зимой. Все брели большой гурьбой, обмотанные полотенцами, проклиная все на свете. Идти надо было не менее пяти километров. Над нашей отступающей армией стоял такой пар, что ничего вокруг не было видно. Все ранние прохожие шарахались от нас как от прокаженных. После этого я возненавидел бани. Отдельные из нас при подъеме в баню пытались каким-то образом спрятаться и избежать этого издевательства над организмом. Но старшина ходил по казарме и вытаскивал таких «любителей» бани потому как в чистом теле здоровый дух.

Мичуринск запомнился мне еще одним увольнением. Возвращаюсь я как-то из очередного увольнения и после прохода через КПП попадаю на построение. Собрали всех кого могли поймать в этот момент, дело было в воскресенье, и народ наш был предоставлен сам себе, шатался без толку по небольшой территории казарм. Оказывается, формируется команда для оказания помощи по устранению чрезвычайного происшествия. В районе какой-то пригородной железнодорожной станции произошло крушение железнодорожного состава, перевозящего цистерны с горючим, идет эвакуация людей и тушение пожара. Отобрали нас человек тридцать, посадили на пожарный поезд и повезли в район чрезвычайного происшествия. Какой умной голове пришло в голову бросать туда нас пацанов, не имеющих никаких шанцевых инструментов, да и навыков в этом деле – большой вопрос. Хорошо, что нас туда довезли только тогда, когда уже все закончилось. Наш пожарный поезд несчастные 20-30 км преодолевал часов 6-8,зато мы успели хорошо выспаться. А как нас везти назад никто не подумал. Дело в том, что наш поезд остался на месте аварии, а других средств передвижения как бы и не было. Насмотревшись на все ужасы этого ЧП (там все было действительно как на войне, взорванные цистерны, перекрученные в узлы рельсы), хорошенько отоспавшись, мы стали ждать помощи, так как все вокруг было завалено непроходимыми снегами. И вот тогда я убедился, насколько мощной является наша армия. За нами пришел военный автомобиль ГАЗ-157. И этот монстр попер по бездорожью, по сугробам глубиной до метра напрямую к нам в казарму. Назад мы домчались менее чем за два часа и к утру уже были в родной казарме, готовыми к новым подвигам во славу Отечества. Вот такое блин приключение случилось со мной неожиданно.

Кроме увольнений в выходные дни мы серьезно увлекались футболом, я входил в сборную училища, и наша команда завоевала призовое место на чемпионате округа. Было это, когда я учился уже на третьем курсе. А на первом курсе при очередной игре в футбол я чуть не распрощался с летной карьерой, еще даже не приступив к полетам. Мой лучший друг по училищу Саня Иванов, пытаясь остановить мою атаку на ворота, провел против меня не очень джентльменский прием. В результате этого он рухнул на меня и вывернул мне левую руку так сильно, что лучевая кость вылетела из мышечной сумки. Рука моя стала похожа на переломанный пополам карандаш, а еще такие же лапки у кузнечиков – коленками назад. Мы оба с Саней так сильно испугались, что сначала ничего не поняли, что произошло. Я схватил свою левую руку в правую, и в сопровождении Сашки бросился в санчасть. Был выходной день, и в санчасти кроме дежурного фельдшера и медсестры никого не было. Фельдшер – это солдат срочной службы с начальным медицинским образованием. Положили они меня на кушетку лицом вниз, рядом поставили табуретку, на которую положили мою руку. Фельдшер прицелился и со всей мочи стукнул кулаком по руке в месте изгиба. Боль была страшная, но рука вроде бы приобрела привычные очертания. Медсестра перебинтовала мне руку, и я пошел в казарму. В норму я приходил несколько недель. Для разработки руки, так как она не разгибалась полностью, я на ночь привязывал к ней гантель, и так спал. Восстановить руку в полную силу я так и не смог. В результате, все силовые упражнения на перекладине или брусьях с необходимым количеством раз для положительной оценки я сдавать не мог. Хорошо хоть, что за первый курс мы уже все зачеты по физической подготовке успели сдать. Зато потом на четвертом курсе, при сдаче госэкзамена по физической подготовке со мной произошел фантастический случай. Кто-то видно, там наверху очень хотел, чтобы я стал летчиком. Есть такое упражнение на перекладине – подъем переворотом.

Источник – https://shtab.su/wp-content/uploads/2019/01/img_5c3331bcdfa9b.png

Курсант выходит к снаряду, останавливается лицом к экзаменационной комиссии, докладывает, что курсант такой-то для сдачи экзамена прибыл. Подходит к снаряду, выполняет упражнение, делает соскок, поворачивается опять лицом к комиссии и докладывает, что упражнение закончил. Так вот я все сделал за исключением самого упражнения. Подход, доклад, вис на перекладине, соскок, доклад все на отлично. Комиссия в полном составе в момент моего якобы выполнения упражнения на снаряде отвлеклась на что-то более интересное и не смотрела на меня. Когда я доложил, что упражнение выполнил, они с удивлением посмотрели друг на друга, но, тем не менее, дружно поставили мне четверку. Все ребята из моего классного отделения стояли естественно тут же и наблюдали эту картину. Они еле себя сдерживали, чтобы не заржать в полный голос. Конечно, они знали про мою ущербную руку, сочувствовали и помогали мне как могли. Больше всего я переживал о том, как я смогу управлять самолетом с такой рукой. Но оказалось, что никоим образом на полетах это не сказалось. Левая рука летчику-истребителю нужна только для того, чтобы двигать РУДом (рычаг управления двигателем), управление которым не требует больших физических усилий. Но последствия вывиха руки остались со мной на всю жизнь, тяжести носить левой рукой я не могу до сих пор, а также качественно подтягиваться на перекладине.

А еще для меня было невыносимым испытанием кросс на три километра. Когда мы его сдавали, мне очень сильно помог Саня Иванов. Сам он сдал кросс на пятерку. Для сдачи кросса надо было пробежать по стадиону семь с половиной кругов быстрее двенадцати с половиной минут. Как назло стояла адская жара. Сашка сидел на бровке и следил за мной. Когда он видел, что я уже выдохся и вот-вот упаду, он выходил лидером и тянул меня круг или даже более. Таким образом, я уложился в одиннадцать минут сорок секунд, для меня это был подвиг. Это была целая четверка. Так что он мне тоже помог, как и я, ему на зачетах.

Возвращаюсь к нашим баранам, то есть к обучению. С определенной частотой наша теоретическая подготовка требовала проверок. Были семинары, практические занятия и конечно зачеты по отдельным разделам. Как я уже говорил, математика и физика были для меня одними из любимых предметов на первом курсе. Решение интегралов приносило мне почти физическое удовольствие, а физика приучала понимать законы движения воздушных масс. В будущем я понял, что все задачи по жизни можно решать с применением основных законов физики.

Однако в училище попадали разные люди, в том числе и с трудом окончившие среднюю школу. Или время их так довело, но теоретический материал давался отдельным индивидам с большим напрягом. Мой лучший друг по училищу Саня Иванов был из их числа. Голова то у него работала, но лентяй был еще тот. Сам он был из Чкаловской, отец его, первый командир полка отряда космонавтов незадолго до поступления Сани в училище умер, и мальчик остался без отцовского строгого надзора. Мне приходилось за него сдавать несколько зачетов, один точно помню по математике. Дело в том, что лекции нам читал один преподаватель, а принимал зачеты другой. В зачетной книжке фотографий не было, так что прийти и сдать за другого зачет большой хитрости не надо. Наверно я был тогда неправ, но Саня все-таки закончил училище, и стал отличным летчиком, гены не пропьешь. Потом его мама, имея давние хорошие контакты в отряде космонавтов, перевела его в Чкаловскую под свой надзор на должность командира звена на самолетах МиГ-21. Там он и закончил свой летный и жизненный путь.

В общем, потихоньку, полегоньку мы приближаемся к нашему первому курсантскому отпуску. В феврале при сдаче первого семестра у меня все шло к тому, что закончу его с отличными оценками. И надо же такому было случиться. Как говорил незабвенный Виктор Степанович Черномырдин: «Никогда такого не было и тут опять». Сидим мы на самоподготовке, готовимся к последнему экзамену по аэродинамике. С ней у меня все было хорошо, помогал ребятам, как всегда разобраться в сложных вопросах и тут кому-то приходит в голову светлая мысль: «Мужики, мы же сидим в той аудитории, в которой завтра будем сдавать экзамен. Значит здесь где-то лежат экзаменационные билеты». Сказано, сделано. После недолгих поисков, билеты были обнаружены. Каждый выбрал для себя какой-то один и пометил его специальным образом. Зачем я на это клюнул, до сих пор не пойму. Я, как и все пометил для себя билет, хотя и так все знал. Естественно, когда пришла моя очередь брать билет, помеченный мною я не нашел и взял первый попавшийся. В общем, случился психологический сбой, ответы на билет я знал плохо и получил заслуженную тройку. Ну, подумаешь, ничего страшного, зато завтра поеду в отпуск. С этой мыслью я побежал на кухню подменить кого-то в наряде, что бы тот пришел на сдачу экзамена. Через какое-то время на кухню приходит наш ротный командир и говорит мне, что он договорился о моей пересдаче. Для этого мне надо на некоторое время задержаться с отпуском. Я его понимаю, он, конечно, был очень заинтересован в наличии отличника в его роте. От такого предложения я категорически отказался. Ротный сказал мне, что мой красный диплом в этом случае накрывается медным тазом. Я ему в ответ, что он мне и не особо нужен. Я так понимаю теперь, что тогда я сделал верный выбор. Дело в том, что красный диплом дает право выбора места службы по окончании училища. А так как я хотел и, в конце концов попал в инструкторы, то и выбор мой был все равно за мной. Зато я в отпуск уехал вместе со всеми, как говорится в первых рядах. Но в дальнейшем с аэродинамикой у меня всегда были какие-то проблемы именно не теоретического, а бытового уровня. Что-то всегда становилось преградой для получения отличной оценки.

На четвертом курсе уже на государственных экзаменах, остается последний экзамен и какой, как вы думаете – естественно аэродинамика. Перед днем сдачи после самоподготовки идем мы строем на обед. Навстречу начальник училища генерал-майор авиации Меняйленко, отдаем ему как положено строем честь, он останавливает строй и обращается к нам с пламенной речью. Типа «сынки» только на вас вся надежда. Оказывается, не знаю, как оно правильно называется, в общем, кооператив ресторанных предприятий Тамбова подводит итоги чего-то там и требует прислать им для поддержки женского коллектива мужчин, то бишь нас. Все остальные курсы или слишком малы для этого или летают, а мы самые как говорится, боеготовые. На наши слабые возражения, вроде того, что у нас завтра госэкзамен, генерал оказался непреклонен. В Тамбове на таких мероприятиях мы были постоянными гостями, и это было основным местом, где местные девушки искали в качестве мужей будущих офицеров. По окончании училища процентов, наверное, двадцать наших ребят обрели своих половинок. А где еще офицеру познакомиться со своей будущей женой, за Полярным кругом или на какой-нибудь занюханной и богом забытой точке, где кроме аэродрома и медведей нет больше ничего. Так что города Советского Союза, где были расположены военные училища, сплошь и рядом были населены родственниками выпускников этих училищ.

В общем, пошли мы на тот женский банкет и не пожалели. Дело в том, что после официальной части, как полагается, была неофициальная, то есть фуршет, танцы и все остальное. Столы надо признать ломились от такой вкуснятины, которую мы ни разу не видели. Девушки тоже были все как на подбор, румяные да смелые. Наш ротный, когда увидел, что творится на столах, просто ошалел. Он не знал, что с нами делать. Ведь через пару недель мы тоже станем офицерами, и напрямую запрещать нам что-либо он уже не мог, да и представители этого самого женского кооператива ему бы не позволили. В общем, погуляли мы классно, все остались довольны и мальчики и девочки, кроме разве что ротного. До казармы добрались без происшествий, а о том, что завтра у нас госэкзамен по аэродинамике как-то уже и не думалось, не до того было. На следующий день на экзамене нам аукнулись и напитки все и закуски вкуснейшие (прямо как у Швейка – клизма после обжорства). Голова была не готова не только сдавать экзамен, но и просто думать. Получил в результате я опять очередную тройку по аэродинамике. Единственная тройка в дипломе, наверное, это судьба (а Варвары Никифоровны рядом на этот раз уже не было – это я о моем аттестате зрелости).