Текст книги "Адриатика (Собрание сочинений)"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Ранение адмирала Нельсона

– Меня скоро не будет, Харди! Силы меня оставляют! Прошу тебя передай дорогой леди Гамильтон прядь моих волос и все мои вещи!

– Я все исполню в точности! – пообещал Харди и поспешил вернуться наверх, где сражение продолжалось еще в полную силу.

Боли Нельсона были столь мучительны, что он все время молился, шепча:

– Слава Богу, я выполнил свой долг!

Потом он начал бредить: "И все же так хочется еще немного пожить… Жизнь дорога всем…"

От ядерных попаданий корабельный корпус то и дело сотрясался и Нельсон повторял:

– О "Виктори", "Виктори", ты отвлекаешь меня от моих мыслей…

Около половины четвертого капитан Харди еще раз спустился к своему умирающему командующему.

Смерть адмирала Нельсона под палубой на своем флагмане «Виктори».

Из воспоминаний врача Уильяма Битти: «Капитан поздравил Его Светлость, уже умирающего с блестящей победой. Харди сказал, что победа полная, правда, он не знает, сколько кораблей противника захвачено, так как их невозможно ясно различить. Он был уверен, что четырнадцать или пятнадцать. Его Светлость ответил: „ Это хорошо, но я рассчитывал на двадцать“. Потом настойчиво сказал: „Бросай якорь, Харди, бросай якорь“. На что капитан ответил: „Я полагаю, милорд, теперь адмирал Коллингвуд возьмет на себя командование“. „Пока я жив – нет!“ – воскликнул Нельсон. Он даже пытался из последних сил приподняться. „Нет, – повторил он, – бросай якорь, Харди“. Потом Нельсон признался капитану: он чувствует, что через несколько минут его не станет, и добавил тихо: „Не бросай меня за борт, Харди“. „Нет, ни в коем случае!“ – заверил тот…»

Затем снова начался бред. Нельсон все время повторял:

– Пить, пить, пить! Обмахивайте, обмахивайте! Трите мне грудь, трите!

Спустя четверть часа он перестал говорить. Некоторое время Нельсон лишь молча открывал и закрывал глаза. Врач посмотрел пульс, его не было. Спустя пять минут Нельсон умер.

Командующий английским флотом скончался как раз в то время, когда Трафальгарское сражение уже подходило к своему концу. Узнав о смерти Нельсона, вице-адмирал Коллингвуд, не стесняясь, разрыдался прямо на палубе. А один из мичманов "Виктори", спустившись в каюту вице-адмирала, записал карандашом в лежащем на столе эскадренном журнале: "Редкий огонь продолжался до 16.30; когда достопочтенному виконту Нельсону, рыцарю ордена Бани и главнокомандующему, доложили о победе, он умер от ранений". В семнадцать часов тридцать минут сражение было полностью закончено. Союзники потеряли восемнадцать кораблей, один из которых был потоплен, а остальные пленены. Вырваться из пекла Трафальгара удалось лишь французскому авангарду. Потери французов и испанцев в людях составили до семи тысяч человек. Англичане сохранили все свои корабли, хотя те и были разбиты в конец. Потери же в людях у них составили более двух тысяч. Самого Нельсона засунули в бочку, чтобы потом переложить в гроб, изготовленный из мачты французского корабля "Ориента", уничтоженного вице-адмиралом при Абукире. Чтобы тело осталось в целости и сохранности, бочку залили казенным корабельным ромом. Несмотря на блестящую победу, над кораблями победителей трепетали приспущенные флаги.

* * *

25 октября Портсмут узнал о происшедшем сражении. Известие о Трафальгаре было опечалено известием о смерти Нельсона.

Посетив командира порта адмирала Монтегю, Сенявин узнал от него последние известия о столкновении английского и французского флотов. Именно тогда он впервые услышал слово: Трафальгар. Монтегю в общих чертах обрисовал происшедшее:

– Франко-испанский флот истреблен полностью. Трофеев – без счета. Но и наша потеря велика – пал лорд Нельсон.

– Что ж, – перекрестился Сенявин. – Это потеря государственная. Наши моряки глубоко скорбят о смерти лорда Нельсона вместе с вами. Сегодня же корабли моей эскадры приспустят в знак траура кормовые флаги. Примите мои искренние соболезнования!

– Я благодарен вам, адмирал! – пожал руку Сенявина Монтегю. – Отныне вы всегда найдете в моем лице искреннего друга. Политики политиками, но мы моряки – особая каста чести и долга!

Увы, время и обстоятельства порой очень сильно меняют людей, даже говорящих столь возвышенные фразы. Придет срок и Сенявин сумеет в этом убедиться, но это будет еще не скоро.

Весь день 25 октября в городе продолжалась беспрерывная пальба, как с крепости, так и со стоящих на рейде кораблей. А ночью Портсмут горел тысячами газовых фонарей. Дома мгновенно украсились прозрачными картинами. Вот Нельсон в момент, когда пуля пробила его грудь. Показывая рукой на врага, он красиво падает на руки подбежавших офицеров. Вот аллегория Британии, принимающей с горестным лицом лавровый венец победы. Гарнизон стоял в ружье. Музыканты беспрерывно играли "Британия, правь волнами". Никто не спал. Англичане, утратив свою обычную холодность, от души гуляли и танцевали на улицах, лишь иногда, выпив, смахивали слезу с лица, и говоря при этом:

– Живи в вечности, Нельсон!

Направлявшегося в гости к своей новой знакомой мичмана Броневского едва не сбила с ног торговка газетами. Она размахивала листками и громко кричала:

– Славная победа русских над французскими собаками при Кремсе! Кто не читал, прочтите! Всего пять пенсов!

– Я покупаю! – объявил Броневский и полез в карман за кошельком.

Торговка смерила офицера оценивающим взглядом и, уперев руки в бока, провозгласила:

– Для вас мой листок будет стоить гинею!

– За что ж так дорого? – изумился мичман, финансовые дела которого уже оставляли желать лучшего.

– Русский офицер мог бы заплатить за победу, делающую ему столько чести и побольше! – провозгласила торговка.

– Если я буду платить тебе по гинее за каждую нашу победу, то надо быть миллионщиком, чтобы покупать газеты! – в сердцах огрызнулся Броневский.

К его удивлению газетчица внезапно расхохоталась:

– Прекрасный ответ! Его немедленно напечатают в газете, и он принесет мне, как минимум две гинеи! Возьмите пару листков за четыре пенса!

Возвращаясь следующим утром от белокурой Бетси, Броневский купил свежую газету, озаглавленную его собственной фразой. Решил, что надобно будет маменьке в деревню отослать, пусть погордится, что о сыне ее уже и в английских листках пишут!

Когда поутру мичман прощался с Бетси, та неожиданно заявила, что, коль Владимир уплывает, ее сердце отныне опять свободно в ожидании героев Трафальгара. Все же странная эта штука – эмансипе!

Вице-адмирал Сенявин газетами тоже интересовался, а потому ежедневно просил доставлять своего флаг-офицера доставить ему свежую прессу, что-что, а английские газетчики работали весьма быстро. Вице-адмиралу хотелось самому почитать, что думают англичане о Трафальгаре. Полистав "Морнинг стар" и просмотрев "Морнинг кроникл", он сделал вывод, что, несмотря на победу, особого веселья в Англии нет. Возможно, это было из-за смерти всеобщего любимца Нельсона, возможно из-за понимания, что настоящая борьба против Наполеона еще только начинается. В "Лондон газет экстраординари" Сенявин наткнулся на статью вице-адмирала Коллингвуда. Помня, что последний только что назначен командовать английским флотом на Средиземном море, а значит с ним обязательно, в скором времени придется иметь дело, Сенявин ознакомился со статьей внимательней.

Коллингвуд писал: "Всевышнему Богу, вседержителю всех событий, угодно было даровать оружию Его Величества полную, блестящую победу. Вместе с британским флотом и всем британским народом мне выпало на долю оплакивать гибель главнокомандующего, героя, чье имя станет бессмертным, чьей памятью будет вечно дорожить страна. Мое же сердце разрывается от невыносимой боли по поводу смерти друга".

Откровенность и искренность Коллингвуда Сенявину пришлась по душе. Трафальгарская победа перечеркнула все замыслы Наполеона относительно десанта в Англию. Отныне ему был предопределен лишь один путь завоеваний – сухопутный. Отныне его главными противниками становились Россия и Австрия.

Похороны адмирала Нельсона

Английский историк Роберт Соути характеризовал значение Трафальгара для Англии более чем категорично: «Лорд Нельсон настолько безупречно сыграл свою роль, что после Трафальгарской битвы любая война на море считалась немыслимой. Вражеский флот не просто потерпел поражение – он был уничтожен; и прежде чем кто-либо мог подумать о новом нападении на наши берега, ему следовало построить новые корабли и вырастить новое поколение моряков». Эту статью Сенявин отложил к себе в стол. Время покажет, был ли прав Соути. Что же касается лично его Дмитрия Сенявина, то все же сдается ему, что война на море только лишь начинается по-настоящему, ибо насчет полного истребления французского флота он явно поторопился.

Наткнулся Сенявин и на заголовок портсмутского листка с цитатой из речи одного из своих мичманов.

– Экий оратор! – подумал. – Хорошо, когда имеются молодые и думающие офицеры.

Флаг-капитану Митькову велел вызнать, кто таков сей мичман. Тому долго искать не пришлось.

– Мичман Броневский со "Святого Петра"! – доложился вскоре.

– Смышленый мальчишка! – кивнул головой Сенявин. – Будем иметь на примете!

А пока по улицам Портсмута уже с раннего утра все так же бегали мальчишки– газетчики и, наперебой выкрикивая названия своих газет, продавали налево и направо последние новости.

Глава шестая
На всех парусах

Для наших моряков пока все обстояло не так уж плохо. Англичане по собственному почину прислали своих портовых мастеров на наиболее потрепанные «Селафаил» и «Уриил», совместными усилиями быстро привели в божеский вид. На всей эскадре заменили такелаж, приобрели новые орудийные замки. Английские офицеры приглашали наших в Лондон. Там уже вовсю шли наскоро сочиненные и посвященные Трафальгару пиесы: «Победа и смерть лорда Нельсона» в Друри-Лейн и «Слава Нельсона» в Ковент-Гарден. Наши вежливо отказывались, просто не было времени. Зато в Портсмутских трактирах праздновали победу союзников сообща. В дешевых гуляли матросы.

– Ты знаешь, рашен, – откровенничали англичане, глядя на наших, глазами мутными, – Как мы обзываем французских собак?

– Ну и как вы их обзываете? – поднимали головы от стола матросы флота Балтийского.

– Мы их зовем лягушатниками!

– Это от чего же лягушками кличете? – не понимая, мотали головами наши.

– А от того что жрут они этих лягушек и не давятся!

– Вот гадость-то! – плевались наши, – Ну а они вас как прозывают?

– Лимонниками!

– Тоже гадость! – удивлялись наши, трезвея, – Неужели тоже сию кислятину жрете?

Последнее прозвище пошло с 1795 года, когда во избежание цинги, в английском флоте перед обедом было велено вместе с ромом, который матросы весьма уважали, непременно выпивать кружку крепкого лимонного сока, от которого тех же матросов всегда воротило. Помимо этого, остроумные французы еще более обидным прозвищем "омары" обзывали и английских солдат, за красный цвет их мундиров. Впрочем, и английские и французские матросы сообща посмеивались над бедолагами рыбаками, коих дружно наименовали обидным прозвищем – "пикши". Что касается наших матросов, то они звали своих английских союзников душевно и ласково – "асеи", от английского выражения " I say" (я говорю), которым английские собеседники предваряли каждую питейную бесед с нашими.

В более благопристойных трактирах, тем временем, сдвигало столы уже союзное офицерство. Офицеры английские, прямо на столах вилки с ножами раскладывая, показывали, как все происходило.

– Вот так, построясь в две колонны и, оставив позади резерв, лорд и напал на неприятеля с ветра, прорезал, окружил его с обеих сторон и прежде чем авангард французский успел помочь центру, тот был уже разгромлен! Затем добили и авангард.

– Ну, давайте за вашу победу! – поднимали стаканы наши.

– За союзников! – поддерживали англичане.

Потом поминали лорда Нельсона. В знак траура по его смерти английские офицеры разом повязали на свои шеи черные галстуки. Традиция эта оказалась столь живуча, что позднее черные галстуки стали неотъемлемым атрибутом военно-морской формы всех флотов мира. Но до этого еще далеко, а пока в портсмутских трактирах подавали третью очередь бутылок, после которой началось всеобщее братание. Языки развязались, и английские офицеры говорили уже куда откровенней.

– Если бы неприятельским флотом командовал не увалень Вильнев, а испанец Гравина, победа никогда не была бы столь полной. Гравина сумел бы защититься от Нельсона. У французов с испанцами была прекрасно сомкнутая линия и, не подпустив нас на картечный выстрел, а начав палить по нам еще издали, они попросту разбили бы корабли Нельсона еще на подходе! Впрочем, все обошлось и теперь мы хозяева на всех морях, а Британия спасена от вторжения!

После известия о Трафальгаре, Сенявин решил задержаться в Портсмуте ровно столько, чтобы успеть долечить больных да завершить крепеж расшатавшихся на штормовой волне корабельных корпусов. Новокупленные "Феникс" и "Аргус" доукомплектовали офицерами и матросами с линейных кораблей, опробовали пушки и погрузили боезапас с провиантом. Теперь оставалось лишь налиться свежей водой и можно продолжать плавание. Англичане сработали споро. Сразу несколько водовозных барж, подошло к бросившим якоря кораблям. В, полные речной воды трюмы, бросили полотняные шланги и пошли качать помпами. Только успевай бочки таскать! Больных отпоили парным молоком да свежими овощами. В помощь корабельным плотникам пришли портовые мастера, седые и многоопытные. Уже перед самым выходом к Сенявину на "Ярослав" прибыл командир порта адмирал Монтегю. Поприветствовав гостя, вице-адмирал пригласил его к себе в салон. Первый тост подняли среди флагманов традиционный:

– За наши корабли!

После нескольких рюмок водки Монтегю раскатал на столе карту Ла-Манша.

– Вот здесь и здесь Вас уже поджидают французские эскадры! Наши купцы видели их на траверзе Кадиса, так что будьте осторожны! – сказал он, тыча в карту пальцем. – Бонапарт велел любой ценой поймать вас и уничтожить! Кажется, последний урок Нельсона не пошел Бони впрок, и он решил отыграться на вас!

То была французская Рошфорская эскадра, чудом уцелевшая после Трафальгара в составе пяти кораблей и четырех фрегатов. Теперь, покинув Порто-Фероль, эскадра вышла в море, чтобы, перехватив русских, взять реванш за погром, учиненный Нельсоном.

Сенявин скривился:

– Поймать-то нас еще, пожалуй, можно, а вот отыграться вряд ли! К чему сейчас Наполеону второй Трафальгар! Впрочем, все равно огромное спасибо! Ввязываться сейчас в драку с французами мне не резон, надо прежде добраться до Корфу, а уж там милости просим под наши пушки!

Оба адмирала сдержанно посмеялись. Монтегю пожал руку Сенявину:

– Желаю успешного плавания и чтоб удача не отвернулась от Вашего флага! Нас тоже, невзирая на Трафальгар, ждет еще время больших испытаний. Вечером же прошу к себе на прощальный ужин, где, уверяю, вас будет ждать приятный сюрприз!

На следующее утро российская эскадра стала дружно вытягиваться на внешний Спитхедский рейд. Но едва обошли остров Вайт, как с наступлением ночи попали в жестокий зюйд-вест, что пришлось возвратиться и стать на якоря под защитой Вайта. Разлучившись с эскадрой штормовать в море остались лишь "Селафаил" с "Уриилом". Чтобы выяснить, не заходили ли корабли укрыться в Плимут, Сенявин выслал туда фрегат "Кильдюин".

Только 5 декабря ветер сменился на попутный норд-ост, и эскадра оставила английские берега. Едва выстроились в походный ордер, на горизонте показались паруса.

– Из-под Трафальгара, кажись, возвращаются, сердешныя! – сразу определили наши.

Засвистали боцманские дудки, играли большой сбор. Матросы, сверкая голыми пятками, разбежались по реям. Корабли слегка качало. Море пенилось россыпью белых барашек. Вскоре можно было определить, что к Портсмуту лавируют не меньше двенадцати вымпелов. То были наиболее поврежденные корабли, отосланные Коллингвудом для починки.

– Головным флагманский "Виктори"! – опустив подзорную трубу, доложил вахтенный лейтенант.

– Вижу! – кивнул Сенявин.

Над головным линкором трепетали приспущенные наполовину вице– адмиральский флаг и вымпела. Нельсон был уже давно мертв, но все еще не покинул борта своего последнего флагмана. Остатки мачт с самодельными парусами, изрешеченные ядрами борта говорили о тяжести сражения. Поравнявшись с "Виктори", "Ярослав" первым отсалютовал ей пятнадцатью пушечными выстрелами, а отдавая долг подвигу павшего флотоводца, вновь приспустил свои Андреевские флаги. "Виктори" тотчас окуталась дымом ответной салютации. Сгрудившись у бортов, офицеры и матросы молча, смотрели на проходившие мимо избитые британские линкоры.

– Ни приведи, господи, так драться! – переговаривались промеж себя матросы. – Сколько ж там нашего брата положило!

– Не знаем, каковы потери французов, коль они уже вновь в море и нас сторожить собираются, но победа англичанам досталась не дешево! – вели разговоры офицеры. – Теперь же, видать нам, предстоит пытать счастье в драке с флотом якобинским!

Из Портсмута уже вышли навстречу победителям сотни ботов, шлюпок и яликов. Берега застилали клубы дыма, то уже начали приветственно палить береговые форты.

– Гулянка у них будет, видать, знатная! – сокрушался работающий на грота-реи марсофлот. – Жаль нас там не будет!

– Ничего! – успокоили его товарищи. – Наша война с гулянкой еще впереди! Не журись, мимо нас не просвистит!

Проводив взглядом "Виктори" и вспомнив прощальный ужин Монтегю, Сенявин перекрестился. Адмирал, как и обещал, удивил российского командующего своим сюрпризом, предложив ему испробовать ром, которым было залито тело Нельсона сразу же после его смерти. Живущем ныне, этакое отсутствие брезгливости может показаться шокирующим, но так было. Сенявина угощали "ромом Нельсона", как особо дорого гостя.

– За дух Нельсона! – поднимал тост за тостом Монтегю, поводя бычьей шеей по сторонам.

Флагманский корабль Нельсона «Виктори» на вечной стоянке в доке

Английские адмиралы дружно разливали по стаканам бурую жидкость и бодро опрокидывали ее в себя. Сенявин, чтобы не обидеть хозяев, собравшись с духом, тоже пил свою порцию. Ром был крепок, но пах весьма дурно. Больше пересиливать себя Сенявин не мог и от очередного стакана под каким-то благовидным предлогом отказался.

– И зря! – повел бычьей шеей Монтегю. – Ведь с ромом в нас вселяется душа Нельсона!

Российская эскадра покидала английские берега не только в канун Трафальгара, она покидала его в преддверие АУСТЕРЛИЦА!

Обогнув остров Вайт, наши корабли вскоре шли уже мимо берегов Гамшира. На другой день подошел "Кильдюин" и доложился, что оторвавшиеся от эскадры корабли никуда не заходили, а прошли мимо Плимута. На траверзе мыса Лизард, с наших кораблей отпустили английских лоцманов, по пеленгам утвердили место эскадры и, построившись в походный строй, пустились в открытый океан. Скрипели мачты, трещал корпус, беспрестанно хлопали над головами паруса. Все было, как всегда.

По выходу в море, велел Сенявин выставить на кораблях "огневых". Такая команда – верный признак возможной скорой битвы. "Огневыми" в российском флоте именовали особо доверенных матросов, которые в ночное время содержали готовые к немедленному употреблению тлеющие фитили в специальных медных фонарях-ночниках.

В орудийных деках артиллеристы регулировали откаты. Откат пушки после выстрела – далеко не мелочь! При сильном откате, удерживаемая тросами – брюками пушка только что не встает на дыбы. Если откат сильный, да еще стрельба идет долгая и залповая, то брюки, случается, вырывают куски борта. Зависит же сила отката от причин многих: и от угла возвышения, и от качества и количества пороха, от того туго входят в ствол пыжи или свободно, легко ли вращаются ли колеса станка или с усилием. Кроме этого примечено давно и то, что разгоряченное от выстрелов орудие откатывается куда сильней, чем холодное. И это только откат, а сколько иных забот!

В следующую ночь к эскадре приблизился британский фрегат "Пегас". Долгое время фрегат шел в отдалении от нашей эскадры, определяя ее национальность и только удостоверившись, что перед ним действительно русские, осмелился сблизиться. Капитан "Пегаса", сойдясь с "Москвой", уведомил, что французская Рошфорская эскадра, увеличившись до семи кораблей и десятка фрегатов, бродит где-то неподалеку, чтобы не допустить русских в Средиземное море. Не далее, как вчера, французы покинули порт, а потому "Пегас" был послан адмиралом лордом Корнвалисом, дабы предупредить нас.

Ветер дул нашим кораблям самый попутный. Сомкнув кильватерную колонну, сколько было возможно, Сенявин рассчитывал проскочить мимо двух стороживших его французских эскадр. Несмотря на то, что корабли вовсю валяла океанская волна, верхние орудийные порты вице-адмирал велел держать открытыми. Прислуга неотлучно сидела подле заряженных пушек. Было ветрено и стыло. Поздним вечером, когда штурмана, кутаясь в дождевики, клали пеленга на черневшие на горизонте скалы Эль-Феррольского мыса, с салингов сразу несколько голосов простужено прокричало:

– Слева по крамболу борта правого паруса!

– Считай! – запросили снизу.

– Много! Никак флот целый!

– Это французы! – разнеслось по кают-компаниям и матросским палубам. Капитаны, торопливо допивая чай, выбегали на шканцы:

– Ну что ж, господа, никак и наш черед крутить хвоста французскому пуделю! Командир "Ярослава" капитан 1 ранга Митьков послал рассыльного за командующим. Сенявин поднялся немедленно.

– Сколько их там? – спросил, поеживаясь на холодном ветру.

– Десяток добрый будет! Корабли линейные, двухдечные!

– Да, это явно битые, но недобитые французы! – поглядев в зрительную трубу, буркнул он себе под нос. – Нас они, видимо, тоже заприметили и теперь ворочают на пересечку курса.

– Эти драться будут до соплей кровавых, – вздохнул невесело Митьков, – Французам после Трафальгарск о й бани уже смерть не страша. Им победа нужна, потому и спешат, что на ярмарку!

– Чего же им не спешить, когда противу каждого нашего корабля у них по два! – хмыкнул Сенявин, – Ан ладно, рано радуются.

Был день святого Николы Чудотворца, а потому матросы желали непременно сразиться с французами.

– Святой Микола нам сегодня непременно подможет, чего ж еще ждать! – горячились одни.

– Чем мы хуже английцев, пусть и у нас свой Трафальгарка будет! – вторили другие.

– Главное, чтоб до абордажа дошло, там мы уж хранцузу ухи то пооткручиваем!

– радовались в преддверье боя третьи, самые отчаянные.

– Дмитрий Николаевич! Команды рвутся в драку! – доложили Сенявину.

Тот только в кулак хмыкнул. Затем велел собрать подле себя офицеров "ярославских". К ним и обратился:

– Рвение ваше к бою понимаю и разделяю всецело! Но встреча сегодняшняя нам, ни к чему, ибо ежели даже и отобьемся, то до Корфу с разбитыми кораблями нам уже не доплысть! А потому станем уклоняться. Мой сигнал по эскадре – ворочать к зюйду, да плавно по три румба, чтоб не сразу заприметили! А с темнотой чтоб огня никто не зажигал! Матросам же от вахт свободных займите каким делом, чтоб кулаки поменьше чесались.

Повинуясь натруженным матросским рукам, "Ярослав" начал склоняться на юг, постепенно подворачивая. Остальные, держа в кильватер флагману, следовали за ним.

– Сколько до сумерек? – спросил штурмана Сенявин.

– Не более получасу осталось! – ответил тот, глянув в расчеты.

– Кажется, нам сегодня везет! – кивнул Сенявин. – В темноте-то уже точно оторвемся!

Из хроники плавания: "В полдень в широте 46 градусов и три минуты и долготе 12 градусов и шесть минут показались с салинга к NW пять больших кораблей и два фрегата. Они шли прямо на русскую эскадру: ветр у них свежел, а у нас делался тише; к вечеру мы уже были от них не далее 10 верст. С вероятностью полагая, что эскадра сия была вышеупомянутая французская, и как неизвестно было официально о разрыве с французами и силы наши были весьма слабы; то, желая избежать встречи, от которой могло бы произойти или недоразумение, или не равный бой, адмирал взял курс прямо на Порт-Фероль, в предложении, что сим направлением подаст французам мысль принять себя за англичан, идущих соединиться с флотом, блокирующим тот порт и равномерно они будут стараться захватить его не сем пути. Но после заката солнца приказал скрыть на всех кораблях огни и вдруг переменить курс на SW. Продолжая оный до утра, Сенявин с удовольствием увидел исполнение своего предположения, ибо на рассвете французов уж не было видно, а потому и взят тотчас настоящий курс к Гибралтарскому проливу".

Спустившаяся ночь надежно скрыла русскую эскадру от преследователей. С наступлением темноты на российских кораблях разом потушили не только отличительные фонари, но даже огонь на камбузах. В восемь часов вечера все разом без сигнала поворотили на вест, а в полночь еще раз изменив курс, пошли на зюйд. Утром сколь не вглядывались впередсмотрящие в морскую даль до боли в глазах – горизонт был девственно чист.

– Слава Богу, избавились от настырных! – с облегчением вздохнули на шканцах флагмана. – Подраться мы всегда и сами горазды, но ныне оно нам ни к чему!

Чтобы занять и развлечь матросов капитаны разрешили им петь и плясать, а для поощрения выдали за здоровье государя по лишней чарке. Штурманские ученики, юнги, фельдшеры (те, кто пограмотней) соорудили из сигнальных флагов кулисы и начали представлять любимую всеми оперу "Мельник". По сюжету оперы хитрый мельник и деньги сумел заработать, и жену у соседа увести. Матросам нравилось.

– Ну и бестия, ну и ухарь! – хохотали, животы надрывая.

Затем играли в рожок и били в бубны, да пели хорами, кто лучше: матросы, артиллеристы или солдаты. Все старались, как могли, чтоб друг друга перекричать.

В кают-компаниях накрыли ужин, которому бы и московский винный откупщик позавидовал. Офицеры промеж себя тоже танцевали и веселились. Когда все напелись и наплясались, желание драться с французами пропало, само собой. Доложили командующему, тот кивнул удовлетворенно:

– Нагулялись, теперь пусть отсыпаются! А драться нам еще успеется!

Еще целую неделю металась по Атлантике Рошфорская эскадра, в тщетных потугах отыскать исчезнувшего Сенявина. Желание поймать и истребить русских, было как никогда велико. Иного и не могло быть, ведь приказ об уничтожении русских был подписан самолично императором, который к тому же постоянно интересовался ходом перехвата. Но все же настал момент, когда последнему французскому матросу стало абсолютно ясно: русских упустили окончательно.

– Если их адмирал шел с попутным ветром, да еще одним генеральным курсом, мы давно безнадежно отстали! – вынужден был признать вице-адмирал Гриен – Ворочаем на Кадис! Нам следует ждать выговора от императора, а нашим ребятам в Адриатике большой головной боли!

Тем временем, корабли Сенявина со свежим фордевиндом летели вперед на всех парусах, делая по восемнадцать верст в час.

Суровый вид Атлантики не мог оставить без внимания нашего героя и Владимир Броневский вновь обратился к своим запискам: "По мере удаления от берегов ветер крепчал, волнение усиливалось, и седая пена валов покрывала всю поверхность океана. Прелестный берег Англии постепенно утопал в бездне; уже хребты волн равнялись с зелеными его холмами; наконец они скрылись и мы, как осиротевшие, остались посреди необозримого океана, окруженные сумрачным небом и шумящими волнами. Захождение солнца предвозвещало непогоду; черные облака мчались вслед за нами от севера и мелкий туманный дождик начинал накрапывать. Пасмурный вид природы хотя не устрашал меня, но невольная грусть вливалась в сердце. скорый переход от удовольствий к опасностям наполнял воображение печальными мыслями и когда берег Англии исчез, когда все приятные мечты, подобно сновидению, миновались, с тоскою, с грустью неизъяснимой взирал я на грозное приуготовление бури и на ужасный мрак, который с небесной высоты сходил, спускался ниже и ниже, и видимый нам горизонт уменьшил в небольшой круг. Мелкий дождик принудил меня сойти в кают-компанию: она представляла гостиную, куда собиралось общество согласных родных. Одни играли в бостон, в шахматы, в лото, другие разыгрывали, как умели, квартет; иные читали, или заботились приготовлением чая. Закурив трубку и подвинув стул к камину, я любовался алым пламенем, которое, то воздымалось, то упадало, то возгоралось, то угасало… Наконец спокойные лица и приятные занятия моих товарищей скоро рассеяли мою скуку…"

Несмотря на ненастную погоду, свободные от вахты офицеры и матросы часами простаивали на палубе. Вид несущихся под всеми парусами кораблей всегда греет моряцкие души!

На широте Лиссабона еще раз хорошо качнуло. На этот раз попали в сильную океанскую зыбь. Укачавшиеся жевали вымоченные в квасе и уксусе ржаные сухари, да сосали лимоны. Немного помогало.

Шли под гротом, фоком и марселями в два рифа, делая узлов восемь. Корабли слегка кренило, взбираясь на очередной крутой гребень, они вздрагивали всем корпусом, а катясь вниз, с грохотом рушили своими дубовыми форштевнями пенные верхушки волн.

Несмотря на непогоду, каждый день ровно в двенадцать пополудни на палубы выбиралась штурманская братия, чтобы сделать полуденный замер. Пока помощники штурманские отсчитывали хронометрами точное время, сами штурмана сосредоточенно "ловили" секстанами едва различимое в разводьях туч солнышко. Затем поколдовав над астрономическими таблицами и рассчитав линии положения, докладывали капитанам счислимое место.

Что касается Сенявина, то он время от времени поднимался из своей каюты наверх, чтобы оглядеть походный ордер эскадры и передать капитанам необходимые сигналы. Обедал вице-адмирал в шесть часов вечера. Сам не слишком жаловавший спиртное, он всегда имел на столе несколько бутылок хорошего вина. С адмиралом всегда обедал и командир флагманского "Ярослава" Митьков, исполнявший одновременно и обязанности флаг-капитана командующего. Кроме него Сенявин всегда приглашал к своему столу свободного от службы вахтенного начальника и кого-нибудь из мичманов. А потому обед имел помимо всего своей целью и дело воспитательное. По воскресеньям командующего офицеры приглашали отобедывать к себе в кают– компанию. От приглашения этого Сенявин никогда не отказывался, придавая большое значение общению с подчиненными в неслужебной и весьма непринужденной обстановке, каковая обычно складывалась за обеденным столом.

Когда зыбь улеглась, усмотрен был вдалеке мыс Сан-Винцент. Немедленно взято было обсервованное место. К удовольствию штурманов невязка оказалась небольшой.

Спустя сутки, слева на траверзе российской эскадры из тумана медленно выплыла мрачная Гибралтарская скала.