Текст книги "Лунная соната для бластера"

Автор книги: Владимир Серебряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 7. Шабаш

Купола Лаланда оказались на удивление маленькими даже для транзитной станции. Всего-то их было три – я имею в виду общих, не уикканских – чистеньких, одинаковых до тошноты.

– Это уже курорт? – поинтересовалась Элис, озираясь.

– Нет, – отозвался я, волоча ее за руку в направлении рядов раздатчиков. – Это, в сущности, транзитная станция. Здесь мы переночуем.

– Зачем? – удивилась девушка. – Час еще не такой поздний…

– В капсулу нас не пустят, – ответил я. – Держите.

– Что это? – Элис с некоторым подозрением глянула на серебряную трубку инъектора.

– Против лучевых повреждений, – объяснил я терпеливо. – Ну подумайте сами – мы же на Луне. Атмосферы нет. В куполах нас защищает слой камня… но капсула летит над поверхностью, а обвешивать ее свинцовыми экранами не совсем практично. Поэтому местное отделение КОХКа не рекомендует длительные перелеты, а всем пассажирам полагается принимать антирад. – Я, сморщившись, вдавил рабочий конец трубки в «мертвое пятно» на бедре. Зашипело; под кожей вздулся волдырь. – Хотя вообще-то я просто не хочу приезжать в Арету вечером.

– Почему? – как я и ожидал, осведомилась Элис.

– Потому что остановиться я собирался у друга, – объяснил я. – К тому времени, когда я закончу свои дела здесь и мы сможем отправиться дальше, будет уже ополночь. Если нас встретят, то на разговоры и угощение меньше двух часов не уйдет. А я уже хочу спать.

– Интересно… – Приподняв край юбки, девушка последовала моему примеру. – И что же нам теперь делать?

– Я же сказал – спать, – повторил я.

– А если я не хочу?

– Мушку будете? – дернуло меня предложить.

– На меня не действует, – отрезала девушка, непонятно почему – сердито.

– Тогда не знаю. – Я пожал плечами. – Завтра с утра… надо будет напомнить здешнему сьюду, чтобы разбудил… отправимся дальше.

Элис остро глянула на меня.

– Вы без инфора, – проговорила она, будто только что заметила это. – А я уже начала подумывать, что лунари их просто не снимают.

– Обычно так и есть, – признал я. – Но со мной… особый случай.

Слава всем богам, сколько их есть на Луне, что она не стала расспрашивать дальше. Еще неизвестно, чего бы я наговорил.

Гостевых комнат тут, судя по всему, тоже не хватало – во всяком случае, мне не удалось уговорить местного сьюда выделить нам с Элис отдельные комнаты.

– Не волнуйтесь, – утешил я ее, – я сейчас уйду… может быть, надолго… и беспокоить вас не стану.

– Хотите меня бросить? – Похоже было, что девушка не столько обиделась, чего я ожидал, сколько удивилась. Привыкла к легким победам?

– Полицейское дело, – отрезал я.

На этом спор как-то сам собой утих. Элис я оставил в комнате развлекаться, как сможет, а сам, перепроверив распиханный по карманам шорт скудный арсенал, решительно направился к уикканским куполам.

У входа во внутренний рег – арки синего обсидиана, удачно скрывавшей пазы гермощита – путь мне вежливо, но решительно преградил молодой человек в мешковидном балахоне и с инфором на челе.

– Сожалею, но сегодня вы не сможете посетить нас, – сообщил он тоном, в котором не слышалось и намека на сожаление.

– Могу я узнать, почему? – осведомился я в свою очередь тоном, который подразумевал, что данному молодому человеку лучше незамедлительно объясниться, дабы я не обрушил на него громы небесные.

– Сегодня Майклмэс , праздник осени, – объяснил юноша. – Один из дней всеобщего шабаша. Эта церемония очень важна, и недостойно прерывать ее ради праздного любопытства… неверующих.

– Мое любопытство отнюдь не праздно, – парировал я. – Я офицер полиции Миша Макферсон.

Руководство к действию номер один: требуя чего-то, веди себя так, словно ты имеешь на это полное право. Я был совершенно убежден в том, что, даже приложи община Лаланда руку к недавним преступлениям, этот привратник, не допущенный к участию в шабаше по причине юного возраста (или неких проступков), слыхом не слыхивал моей фамилии. Соответственно и наглость мою он будет воспринимать как должное, хотя вообще-то полномочия полицейских в частных регах изрядно сужались.

– Но, как вы, наверное, осведомлены, офицер, купола Верных являются совместным владением, и для обыска нужны серьезные основания.

– А я не собираюсь никого обыскивать, – ответил я. – Мне необходимо встретиться с главой общины. Не хотел бы нарушать ради этого вашу церемонию…

– Тогда, возможно, вы могли бы подождать до завтрашнего утра в гостевых комнатах купола? – Привратник с трудом сдерживал нетерпение. Не рвись меня сплавить, парень, не получится.

– К сожалению, я сильно подозреваю, что мар Аббасон имеет вескую причину со мной не встречаться. – Я посмотрел привратнику прямо в золотые, с изумрудными искрами глаза. – А потому предпочел бы подождать завершения шабаша на месте.

– И тем не менее я не могу позволить посторонним присутствовать при воплощении Старого. – Вот в чем дело! Парень еще молод и не растерял юношеской бескомпромиссной веры. Он пытается защитить свои убеждения от злобных нападок поганых иноверцев. Только права задерживать офицера полиции при исполнении это ему не дает, извини, малыш.

– А я, со своей стороны, должен настаивать на том, чтобы лично пронаблюдать за действиями мастера Аббасона, – гнул я свое с неприличным упорством.

– Но я не могу допустить вас в место радости…

– Вот что, – я начал закипать, – или вы меня сейчас пустите, или я вам устрою такой шабаш…

Юноша глянул на меня злыми желтыми глазами, беззвучно проконсультировался с кем-то – я терпеливо ждал, – потом неохотно произнес:

– Хорошо, можете заходить. Но заклинаю вас – не нарушайте правил, установленных для посетителей. Это не пустая угроза, а серьезное предупреждение. Дух Рогатого силен в этом месте. Когда он овладевает празднующими, они… иноверец сказал бы, впадают в безумство, в экстаз. Они уподобляются темным Его ипостасям. Не провоцируйте их.

Я кивнул. Майклмэс, 29 сентября – Михайлов день, в общем-то, мой день. Но… помоги мне Господь.

Мальчишка почти вежливо поинтересовался, где мой инфор, предложив сбросить на него памятку для гостей рега. Я попросил сделать мне распечатку, чем, кажется, удивил юного ведьмака до безъязычия, и добросовестно проштудировал три листа мелким шрифтом. На это ушло меньше времени, чем на то, чтобы их получить, но я не собирался рисковать головой.

Следуя указаниям молодого уикканца, я прошел широким тоннелем, чьи стены украшали не обычные для Луны окна, а венки и гирлянды золотых листьев, колосьев и глянцево-красных яблок. Заблудиться было трудно – немногочисленные прохожие, встречавшиеся мне на пути, торопились все в одном направлении. У многих были звериные глаза – желтые, зеленые, серые, с пронзительно-узкими щелями зрачков; некоторые, не дожидаясь начала шабаша, начали процесс трансформации, застыв в получеловеческом обличье. Праздник еще не вошел в полную силу, иначе мне угрожала бы реальная опасность быть задраным.

«Место радости» оказалось довольно большим залом – до купола он, конечно, не дотягивал, но казался едва ли не больше из-за царивших в нем сумерек. Горели факелы – ровным, бездымным пламенем, отбрасывая множество дрожащих, причудливых теней. Огромный костер посреди пещеры (другого слова не подберу для этой подлунной полости) не столько освещал, сколько перебивал холод, исходящий от черных с сине-лиловым отблеском реголитовых сводов. Взгляд не наталкивался на стены, а с разгону пробивал их и тонул в непроглядной тьме, тщетно ловя плывущие тени… хотя, конечно, это лишь отблески языков огня танцевали на глянцеватом камне.

Толпа собралась изрядная. На осенний праздник сошлись все ковены общины – тринадцать крат по тринадцать, иначе говоря, сто шестьдесят девять полноправных ведьмаков (и ведьм), не считая неоперившейся молодежи. В зале висел густой запах огня, пота, возбуждения и колдовских благовоний. Тихо бормотал барабан. Мой притерпевшийся к темноте взгляд различил на полу белую черту, шедшую параллельно стене метрах в трех от нее, а внутри очерченного ею круга – еще какие-то знаки. Заходить за черту я не стал.

Я не заметил, откуда вышли Господин и Госпожа, но в момент их появления толпа, гудевшая ожиданием, смолкла. За обнаженными Владыками чопорно и важно, как старый марабу, шествовал Черный Человек, закутанный от макушки до пят в темную материю, несущий на вытянутых руках поднос с ритуальным пирогом.

– Эйо эвои, – негромко сказала Госпожа, и голос ее – густой, мягкий, сильный – заполнил пещеру лихорадочным теплом. Факельный свет окрашивал пышное тело червоным золотом, в один цвет с длинными распущенными волосами и венком из спелых колосьев.

– Эйо эвои, – отозвался Господин. Он также был наг, но лицо его скрывал тяжелый черный шлем, украшенный венком из дубовых листьев.

– Эйо эвои, – откликнулся зал на множество голосов.

Черный достал из складок своего одеяния алую с золотом короткую свечу, с поклоном протянул Госпоже. Та взяла ее обеими руками, словно та была по меньшей мере из свинца, сосредоточила взгляд на фитиле; потом, держа свечу в вытянутой руке, ладонью второй начала делать пассы.

– Аррианрод! – сказал шабаш. Тихие голоса множества людей внезапно наполнили пещеру так туго, что в ней стало тяжело дышать.

– Хабондия!

– Андрада!

– Арадья!

– Рианнон!

Фитиль затлел и – вдруг – вспыхнул. Госпожа бережно установила ее на шлеме Магистра шабаша.

– 'Эрфа! – негромко грянул шабаш – да, именно так; столько силы и дикого, нечеловеческого ликования было в этом возгласе, что меня не удивило бы, запылай от него каменные стены.

Господин также принял свечу от Черного – длинную, темную (в сумерках я не разобрал, какого оттенка; подозреваю, что цвета хорошей сажи). Снова воцарилась полная тишина.

– Андраз! – сказал шабаш с тихой угрозой и гневом. Барабан шепотом зарокотал вдалеке.

– Ху!

– Дьявол!

– Цернунн!

– Барабба! – Барабба! – Барабба! – Барабба!

Крик все не умолкал, смешиваясь с ритмом тамтама, взвинченная толпа скандировала странное слово… что-то похожее я слышал… Бараба… Барабас… да нет, смешно… Аббасон, вот! Аббасон – сын Аббы – бар-Абба… На иврите – «сын Отца». Первоначально – одно из священных имен Христа, потом странным образом перешедшее в кабалистику и ведовство. Так кто же был главным здесь – Эрнест Сиграм или скрывающийся за рогатым шлемом Дэймон Барабас… тьфу, Аббасон?

Господин резким жестом переломил свечу и швырнул в костер.

– 'Эрне! – взревела толпа.

Пламя вспыхнуло бешено-ярко, высветив темные силуэты Троих. Откуда-то из глубин плотно сбившейся массы народа донеслась песня – заклинание, подхваченное сотней голосов, не диссонировавших, но сплетавшихся в единую мелодию:

Королева всех Лун, и хозяйка всех Солнц,

Королева Небес и владычица Звезд,

Королева Воды, Королева Земли,

Принеси нам дитя, что мы ждали!

Ты даешь ему жизнь, о Великая Мать,

Ты рождаешься снова, Владыка!

Мы отринули свет, мы отринули тьму,

Мы рабы твои, и ты служишь нам,

Так зажги же свет, о Мать!

Озари наш мир, о Мать!

Солнца свет подари, о Мать!

Эйо эвои, о Мать!

Эйо эвои!

Пламя чуть стихло, барабанный бой стал громче. Господин и Госпожа принялись сосредоточенно выполнять ритуалы освящения. Я воспользовался этим, чтобы получше оглядеться. Мало кто из непосвященных попадает на шабаши черных уикканцев, хотя и белые в этом отношении немногим снисходительнее.

Удивительно разношерстное сборище. Молодые парни и девки вместе с… по традиции следовало бы ожидать минимум одну старую каргу, но таковых как раз и не наблюдалось; а вот мужчин и женщин средних лет я насчитал немало. И подростки, почти дети, еще не прошедшие обряда посвящения. Все – в темных накидках, обнаженных тел не видно. Этому, полагаю, свой черед.

Господин бормотал над костром какую-то ерепень, от которой, однако, у меня мурашки по коже побежали. «…иткнас утирипс те, силиф те, сиртап энимон ни. Нэма.» Нэма – амен. Он читает «Отче наш» задом наперед? Вообще-то последователям уикки положено презирать христианство, а не включать молитвы в свой ритуал, пусть и ради глумления – но это был шабаш. Запах благовоний дурманил голову; не удивлюсь, если эти ревнители древней веры добавляют в душистое масло пситропы. Глухое «Эйо эвои», разносившееся время от времени по залу, головокружением ударяло по мозгам.

Постепенно толпа начала организовываться – участники шабаша становились в тройной круг. Костер полыхал все ярче, голоса Владык разносились все громче по залу, ставшему вдруг бесконечно огромным, потому что стены его распахнулись в ночь. К барабану присоединилась скрипка, но музыкантов я нигде не видел. Странно, но заклинания сухим песком сыпались в сито моей памяти, и так же уходили, не задерживаясь – а я ведь всегда хвастался, что мне не нужны мнемочипы!

Внезапно голос Госпожи обрел нечеловеческую ясность, и будто повинуясь ему, тьма надвинулась со всех сторон, щупальца ее выползали из холодного реголита:

Смертных семь грехов,

Тяжких семь оков,

Семь ведет тропинок в ад —

Выбирай свою!

Семь ступеней вверх,

Семь надежд на смерть,

Семь горит твоих огней —

Иди по ней!

Громовой удар барабанов – и тишина. В полном молчании Господин и Госпожа воздели руки вверх, потом Аббасон скрестил предплечья на груди, а его напарница так и осталась стоять широко расставив ноги и подняв руки.

– Солнце в ночи! Небо и земля! – пронесся благоговейный шепот.

Будь это белый шабаш, тут бы церемониальной части и завершиться. Но нет – черная уикка намного серьезнее относится к ритуалу, черпая в нем силы. Постепенно мне начало казаться, что весь шабаш – это единый хорошо отрежиссированный танец, видимый мне сквозь кривое зеркало пситропов. Сознание мутилось, выхватывая отдельные фрагменты торжественно-мрачного действа: преломление хлеба, и крошки, брошенные на закат… благословление урожая… пляска, кружение спирали вокруг неподвижной рогатой тени, видимой на фоне костра, нагой тени смерти, потрясающей, словно оружием, огромным напряженным фаллосом… Потом я, наверное, отвлекся, или вовсе отключился на минуту, потому что не заметил, как накидки оказались отброшены за черту магического круга. Хоровод обнаженных тел в ломких кровавых тенях… и только обтянутый мглой Черный Человек призраком маячил по другую сторону костра, странно покачиваясь в такт музыке. Я определенно ощущал, как мои извилины шевелятся сами по себе, тихонько сворачиваясь в узел – еще немного, и мозги превратятся в кисель, как у Яго Лауры.

Если я не сделаю чего-нибудь прямо здесь и сейчас, я свихнусь. Эта мысль возникла у меня в голове сама собой, да так и осталась. Я до боли сжал кулаки. Не заходить в круг… не заходить в круг… Хоть «Отче наш» читай. Хорошо все же, что граница останавливает их. Действие магического круга, конечно, репрограммное, неверующий вроде меня может проходить через границу свободно, а вот члены ковена воспринимают белую черту как стену. Даже опираются о нее, устав от бешеной пляски, да так натурально, что хочется невольно поверить в ее существование.

Оборотни завершили трансформацию. Кое-кто из танцующих замечал меня, но стена не дает им выйти, и им остается только бессильно скалить на меня зубы.

– Именами Сатандар и Асентакер!

Эхо разнеслось по залу, тяжелой волной прокатилось по мне, растирая мою волю в порошок.

– Именами Сатандар и Асентакер!

Тишина!

– Воззовем, – негромко приказал Господин. – И да поможет Он нам, ибо тяжек наш груз, и нелегок путь. Эко, эко, Азарак!

– Эко, эко, Азарак! – повторил шабаш.

Похоже было, что все предшествовавшее – лишь часть бесовской оргии, посвященная Госпоже. Теперь ведьмы готовились призвать Рогатого, 'Эрне. Того, кого инквизиторы средневековья называли сатаной.

– Эко, эко, Зомелак! Эко, эко, Цернуннос! Эко, эко, Арада! – напевал шабаш, и змея тел пришла в движение, медленно плывя округ костра. Барабан заходился от дрожи. И тело Господина начало меняться. Иные пропорции, иная кожа – темная, волосатая; ноги превратились в копыта. Он стряхнул ненужный уже шлем – кто сможет узнать Дэймона Аббасона в рогатом сатире? Воздух, прогревшийся за время пляски, внезапно пахнул морозом. Я и не знал прежде, что холод тоже имеет запах.

– Я пришел, – спокойно сообщил Аббасон – нет, уже 'Эрне, сам Дьявол! Мне уже довелось удостовериться в необычайной силе уикканских репрограмм, но имперсонация Рогатого поражала своей глубиной. Показалось даже, что движение воздуха донесло до меня запах козла.

И тогда вперед выступил Черный Человек шабаша. Он запел – ломким, до странности лишенным тембра голосом, и подхватили остальные:

Именем невыражен, неназван во плоти,

Старый мой Владыка, о хозяин темноты,

Силою холодною, невиден и несвят,

Силой одержи его с макушки и до пят,

Темный мой Владыка, что древен и могуч,

Попираешь землю ты, главой касаясь туч,

Слово твое – камень, и плоть твоя – как тень,

Гнев твой – словно ночь, и радость твоя – день,

Слушай, о Владыка, приближенного мольбу…

Что только не примерещится – свет факелов будто заколебался, померк…

– Покарай, Владыка, того, кто зло замыслил и учинил слуге твоему 'Эрне-ст'а Сиграму.

– Rentum tormentum! – подхватил хор.

– Покарай его силой своею, именами Цернунн, и Балор, и Бараббас.

– Rentum tormentum!

– Да не будет ему ни света, ни любви – ни мира, ни покоя – ни счастья, ни радости – ни воздуха, ни жизни!

– Rentum tormentum!

Меня пробрала дрожь. Проклятие! Не в смысле «мать твою, падла!», а настоящее, старомодное, добротно наложенное проклятие. А уикканские проклятья имеют забавное свойство сбываться. Можете считать это суеверием, но я пару раз имел случай убедиться в этом – со стороны, конечно. Вот и проверю на собственной шкуре, насколько действенна их так называемая магия.

Господин принял от склонившегося Черного меч – длинный, прямой, с темным клинком и серебряным эфесом.

– Жертву Господину! – приказал Черный вполголоса.

Принесли жертву – человеческое тело, видимо, не куклу, а быстророжденный клон, распяли на алтаре, усыпанном хлебными крошками. Были еще какие-то действия, ритуалы, но я не запомнил их.

– Именем тайн бездны, – тихо говорил Рогатый, и толпа ловила каждое слово, – пламенем общины, силой запада, молчанием ночи и святым обрядом я исполняю ваше желание. Кабие ааазе хит фел мелтат.

Как-то внезапно толпа распалась на пары. Молча и сосредоточенно участники улеглись на покрытый сброшенными ранее плащами и соломой пол и принялись совокупляться. Я написал бы «заниматься любовью», но это выражение тут не подходит – чтобы его употребить, нужна любовь или хоть приязнь. Ведьмы и ведьмаки занимались работой.

– Кабие ааазе хит фел мелтат, – повторял Господин, и каждая из яростно дергающихся пар шептала: – Мы работаем для погибели… Мы работаем для погибели…

«Никогда в жизни не видел такой бездарной групповухи», подумал я, едва слышно хихикнув. От усмешки мне сразу полегчало. До чего же дойти надо, чтобы превратить самое светлое из человеческих занятий в муторный ритуал? Не-ет, дамы и господа, мне с вами не по пути.

Накачка длилась минуты три. Потом, словно по неслышной мне команде, пары одновременно расплелись с коротким стоном неудовлетворенного желания, а Господин вонзил меч в грудь жертвы.

– Дело сделано, – звенело у меня в голове, – дело сделано, было черное, стало белое. Дело сделано, дело сделано…

– Радуйтесь! – Прозвучало это как приказ, и приказ был исполнен в точности. Ритуал завершился, и больше детей Рогатого не сдерживало ничто, кроме белой черты на полу.

Я не стал смотреть на неформальную часть шабаша. От тяжелого, сладкого запаха благовоний меня уже тошнило, а похабные сцены мало волновали (хотя кое-что могло бы представлять интерес для специалиста. Я, например, и предположить не мог, что гипертрофированный орган Рогатого имеет какое-то функциональное применение). Гораздо больше меня волновал Дэймон Аббасон в его естественном облике.

Выскользнуть из сумрачного «места радости» и найти в пустых куполах комнату магистра для меня не составило труда, хотя я едва успел вовремя – приближалась полночь, шабаш завершался, круг вот-вот должен был быть разомкнут, чтобы пляска не продолжилась и на следующие сутки, и тогда коридоры рега наполнятся усталыми колдунами, разбредающимися по домам. А в комнате мне оставалось только ждать.

Когда дверь, наконец, открылась, мои часы показывали половину первого ночи. Я дружески помахал вошедшему уикканцу бластером и указал на низкий пуфик – кресло я занял сам, и уступать не собирался.

– Присаживайтесь, senor Аббасон, – дружелюбно предложил я.

Уикканец осторожно опустился прямо на пол.

– По какому праву?.. – прорычал он хоть и яростно, но не слишком громко.

– Офицер Макферсон, полиция лунного самоуправления, – представился я вежливо. – Хочу задать вам несколько вопросов.

– Дела веры не относятся к ведению полиции!

– А с чего вы взяли, что меня интересуют дела веры? – Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! – Пришел я к вам… почти как частное лицо.

– Провалитесь вы в девятый ад Саваофа!

– Невежливо, сеньор. – Я поднял бластер и демонстративно увеличил мощность. Теперь, вздумай я выстрелить, мне не понадобится даже прицеливаться – ком плазмы спалит все, что зацепит хоть краем.

– Вы не посмеете. – Похоже, Аббасон не слишком верил своим словам.

– Посмею, – успокоил я его. – Или вы думаете, что я примчался к вам из Моря Облаков для милой дружеской беседы? Меня интересует Эрнест Сиграм – помните такого? Вижу, что помните. Кто он? Где проходил репрографию? Что такого пытался скрыть своей смертью? Только не убеждайте меня, что он случайно довел себя до метаболического истощения.

– Вы ничего не узнаете, – ответил Аббасон. Я отметил для себя, что, несмотря на страх, он держится спокойно… нет, не то слово – уверенно! – Ничего.

– У вас довольно интересный предрассудок, – произнес я, запуская руку в карман. – Сидите смирно.

Я нагнулся вперед и всадил в его щеку заряд гипнарка прежде, чем он успел опомниться. Уикканец слишком поздно сообразил, что я делаю. Он начал трансформацию, глаза его вспыхнули золотом ярости – и погасли, когда наркотик проник из кровяного русла в мозг.

– Сидеть, – приказал я. Приподнявшийся было Дэймон плюхнулся обратно на мягкое покрытие. – А теперь рассказывайте подробно. Кто был главным в общине – вы или Сиграм?

– Вопрос задан некорректно, – лениво произнес Аббасон.

Вот недостаток гипнарка – пациент отвечает только на заданный вопрос, как примитивный сьюд, и, чем сильнее воля допрашиваемого, тем, как правило, короче его ответы – лгать он не может, а говорить не хочет.

– Какова была роль Сиграма в общине?

– Он служил управителем.

– Управителем чего?

– Связей.

– Связей с кем?

– Не знаю.

От-так-так!

– Почему не знаешь?

– Блок памяти.

Чтобы снять репрограммный, внедренный в самые глубокие слои личности запрет, нужен полный комплект гипнургической аппаратуры – при условии, что вскрытие блока не сотрет вообще все воспоминания пациента, оставив у меня на руках мускулистый овощ. Я растерянно пошарил по карманам. Гипнокорректора у меня там, разумеется, не завалялось. Были, правда, мушки в ассортименте, включая совершенно нелегальные, но если я попытаюсь накачать Аббасона обезволивающим выше бровей, это может плохо кончиться.

Тупик.

Попробуем зайти с другого конца.

– Какова твоя роль в общине?

– Я – Господин! – Даже гипнарк не выдавил из уикканца гордости. Я никогда не понимал психологии искренней веры. Этот человек всерьез полагает, что является воплощением Рогача 'Эрне вне зависимости от напичкавших его организм косметических аугментов, и это придает ему сознание собственной значимости, какого мне не добиться, даже соверши я двенадцать подвигов Геракла (хотя что там за подвиги – в основном зверушек ломать).

– Какова роль в общине… э… – Я попытался вспомнить. – Джеймса Слончевски?

– Он Черный.

– А Ирейн Квилл – Госпожа?

– Да.

Меня всегда интересовало, является ли такая иерогамия одновременно и светским браком. Все уикканцы, с которыми я пытался заговаривать на эту тему, тут же поднимали жуткий скандал с обвинениями в оскорблении чувств верующих – на этой почве у них вообще паранойя – но внятного ответа мне добиться так и не удалось. Я потратил секунду, подавляя искушение спросить у Аббасона. Ему-то сейчас не отвертеться….

А вообще картина складывается до отвращения нестандартная. Мы имеем классическую троицу руководителей общины, возглавляемую, как водится в черной уикке, Господином (у белых на первом месте жрица, но двое ее ближайших сподвижников всегда мужчины). И к этой слаженной команде примазывается четвертый, остававшийся без места в иерархии, но именуемый тем не менее верховным жрецом.

– Было такое, чтобы Сиграм воплощал Рогатого? – поинтересовался я, осененный внезапной догадкой.

– Нет, – выплюнул уикканец. – Никогда.

Час от часу не легче. Получается, что досье, которое мне составил Вилли, врет как политик. И еще – что за община такая, что в ней все руководство выменяно? Конечно, уикканцев привлекают отдаленные колонии именно потому, что здесь не так жестко соблюдаются законы о био – и психонормах, у нас на Луне оборотничество вообще ненаказуемо. Но в мозгу Сиграма судмедэксперт нашел следы предельной репрографии, у Аббасона стоит блок памяти…

– У Черного и Госпожи тоже стоят блоки памяти? – поинтересовался я.

Аббасон кивнул.

Как весело. Мелькнувшая было мысль оставить неразговорчивого Господина в каталепсии и наведаться к его коллегам сгинула, не оформившись до конца.

– Блок поставлен до вашего прибытия на Луну? – забросил я пробный шар.

– Нет, – прохрипел уикканец.

Ладно. Поиграем в двойную угадайку – мало того, что я не знаю, получу ли ответ, но даже не представляю, какие следует задавать вопросы.

– Почему умер Сиграм? Не хотел раскрывать тайну? – брякнул я наугад.

– Да, – неожиданно отозвался Аббасон.

– В чем состоит тайна?

– Блок памяти.

– Почему Сиграм стрелял в меня?

– Это был не Сиграм.

Я поперхнулся.

– А кто?

– Неизвестно.

– Опять блок памяти? – сыронизировал я.

– Нет. – Действительно не знает.

– Тогда какого… – я чуть не сказал «дьявола», но вовремя осекся, – он бегал по Городу с гаузером наперевес?!

– Неизвестно. Блока памяти нет. – Проклятье, да он силен! Для пациента под гипнарком выказать иронию – все равно что мне бегать под лучом парализатора. Надо с ним поосторожнее, а то пропущу момент, когда наркотик выветрится… хотя это будет нескоро.

– И ваш ритуал был нацелен против того человека, который подставил Сиграма? Не против меня? – наугад бросил я.

– Да.

– Но ты не знаешь этого человека?

– Нет.

– Хочешь узнать?

– Да.

– Я тоже. Что ты скажешь, если я предложу объединить усилия?

Аббасон сказал. Я слушал его изощренную ругань, как симфонию в исполнении виртуоза. Что ж, сам виноват – формулировка допускает.

– А будете ли вы мне мешать? – осведомился я, когда потоп схлынул.

– Нет, – признался Аббасон, немного подумав.

– А мстить?

– Да. – Тут ему раздумывать не пришлось.

– Это дело только между мной и тобой, согласен?

– Да.

– Хорошо. – Я встал. – Гипнарк выветрится часа через три. Сиди тут, молчи и не двигайся. Будут еще вопросы – загляну. – Аббасон оскалился. – И добрый тебе совет – отложи свою месть до того момента, когда мы возьмем за гены типа, который сыграл с нами такую нехорошую шутку.

Аббасон медленно наклонил голову.

– Да, еще одно, – добавил я, стоя в дверях. – Кто делал репрографию вашей команде?

– Дом Карела, – бросил уикканец с явной злобой.

– А зачем? – едва не взвыл я.

– Блок памяти, – хрипло пробормотал Аббасон и на прощание сверкнул в мою сторону желтыми глазами.

Из уикканского рега я выбрался без приключений, но в слегка обалделом состоянии. Значит, не Сиграм стрелял в меня? Тогда кто? И почему тогда Сиграм так упорно молчал – до смерти домолчался, только бы не рассказать, как и зачем раздобыл гаузер? И какого беса в мозгу руководителя крупной общины – тринадцать полных ковенов – сидят гипнотические блоки, да еще по тем самым вопросам, которые меня интересуют? Кто его тянул вымениваться? Вопросов – тьма, и хоть бы луч света.

Если верить тому, что сказал Аббасон (а не верить ему у меня причин нет; можно предположить, конечно, что на него не действует гипнарк, но тогда оборотень скорее порвал бы меня на хромосомы, чем устраивал столь длительный и бессмысленный спектакль), то против меня и уикканцев действует некий враг. Вариант – враг использует уикканцев против меня. Или наоборот. Что за враг? Меррилл? Но тогда рассыпается версия о причастности Службы к странной неуязвимости Сиграма. Кто-то еще? Кого я уже успел впутать в конфликт, начавшийся простым, примитивным, почти родным карантином? Дом Л'авери – сторона скорее пострадавшая. Стервятники? Когда они смогут объединиться, я сожру свой инфор без хлеба. Кто-то, кому я походя на мозоль наступил?

Кстати о мозолях. Упоминание о Доме Карела мне очень не понравилось. У Карела ко мне есть один давний счет – я когда-то в горячке обвинил его в производстве центровых; доказать ничего не сумел, но крови попортил столько, что с тех пор стараюсь с его группой не встречаться в безлюдных местах.

Темненький этот Дом. С Л'авери хоть договориться можно, они в Бога верят. А Карел не верит ни во что, кроме кредитной системы. Специализируется больше на пластургии и гипнургии, тут Аббасон не соврал, но хватает, что плохо лежит – и интелтроны для кукол его групари программировали, и химическим синтезом занимались.

А теперь мне предстоит как-то выяснить, кто из карелов поставил блоки Эрнесту Сиграму. И по чьему заказу – потому что карелы ничего не делают просто так.

Первоначальная уверенность в том, что Роберт Меррилл виноват во всех моих бедах, несколько сгладилась под действием фактов. А факты таковы, что никаких доказательств его вины покуда не видно. Так кто же еще способен сотворить со мной такое?

Есть еще один вариант – за мной гонится кто-то из колониальщиков, но не Меррилл. Скажем, Дэвро или Козин. Не ахти как разумно – нет мотива. Но сбрасывать со счетов такой вариант не стоит – как и любой другой, вплоть до вмешательства несвоевременно вернувшихся из созвездия Геркулеса Предтеч.

И кстати о Службе и Меррилле. С чего я взял, будто его треугольноголовость действует по указаниям сверху? Покуда не снят карантин, Луна отрезана от метрополии… Возможно, герой Селены-прим решил провернуть под шумок какие-то свои делишки? Если так, то дела мои будут плохи до той поры, покуда лифт не заработает снова. Рисковать, когда кабинка в любой миг может выплюнуть бригаду инспекторов, колониальщик не станет. Тем разумнее решение скрыться в Арете.

Разобраться с Домом Карела я решил через лейтенанта Хиля, если, конечно, смогу связаться с ним по обычным линиям. Когда дело доходит до групарских регов, на всех городских сьюдов, включая и сьюда связи, нападает помрачение рассудка. Черт, да мы не знаем в точности, какую площадь занимают их купола, и сколько там жителей! Простой групарь может всю жизнь провести в своем реге, не имея даже опознавательного кода.