Текст книги "Лунная соната для бластера"

Автор книги: Владимир Серебряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я. – Полагаю, что вида моей физиономии вполне достаточно для опознания.

– А, офицер Макферсон, – сменила она гнев на милость. – Зачем пожаловали?

– Насчет следующего занятия…

– Но мы вроде бы собирались встретиться во вторник?

– Собирались. Но я уезжаю в Апеннины. Если хотите, можем поехать вместе, или придется нам отложить занятия.

– Отпуск? – Брови ее удивленно поднялись.

– Примерно. – Я не собирался посвящать ее в свои дела.

– Интересное приглашение. – Она задумчиво улыбнулась.

– Оно не интимное, если вы этого боитесь.

– Боюсь? – Она улыбнулась так очаровательно, что у меня засосало под ложечкой. Кажется, я только что нечаянно соврал… Проклятие! А на мне даже инфора нет, чтобы фильтровать подсознательные сигналы. – Не боюсь! – И добавила серьезно: – Я ничего не боюсь.

Экстравагантная особа. Пожалуй, она правильно сделала, что осталась на Луне. У нас почти все такие.

– Так что вы решите? – Я, в общем-то, ожидал, что она откажется, как всякий нормальный человек на ее месте. Да и я в общем-то не нуждаюсь в сопровождении. Обратиться к Алисе Релер меня подвигло простое соображение – в ее обществе я буду выглядеть куда менее подозрительно.

– Согласна, – решительно ответила девушка.

Я сумел только ошалело кивнуть.

– Когда отбываем?

– Сегодня, – бросил я первое, что показалось мне разумным. – Я вам перезвоню.

– Ладно. – Она поглядела на меня так, словно ожидала возражений, которых не последовало.

– Вы знаете, что ваш дядя умер? – спросил я, в общем-то, не ожидая осмысленного ответа.

– Да, разумеется, – небрежно бросила она. – Потому-то я и здесь.

Час от часу не легче. Может, и впрямь кончина старика на ее совести?

– Я вам перезвоню, – только и смог я повторить, прежде чем отключил связь.

Ну и ладно. Тем лучше будет мое прикрытие. Боже всевышний, как низко я пал, что пользуюсь методами позапрошлого века? Как в плохом историческом вифильме.

Однако до отбытия оставалось немало времени, которое надо чем-то занять. Сделаю еще пару звонков, и можно будет ненадолго баиньки. Где, интересно, Сольвейг ходит? Пора бы ей уже вернуться.

Я вызвал Хиля итд., но сьюд ответил, что абонент находится в полете. Я оставил ему запись – пусть позвонит мне, как только сможет – и потребовал Вилли – уж этот точно на месте, куда он денется из интелтронной сети!

Лосенок, как ему и полагалось, исправно проявился в объеме.

– Тебе разве не передали? – спросил он.

– Передали, – отрезал я. – И брось мне фамильярничать. Перепрограммировать тебя пора. На большую почтительность.

– Лучше не стоит, – несколько напряженно попросил сьюд. Если что-то и способно вызвать в псевдоинтеллекте настоящие, а не имитированные эмоции, так это угроза влезть в составляющую его путаницу интерфейсных программ. – Так чего вы хотели, офицер?

– Хотел спросить, не знаешь ли ты чего про…

– Не знаю, – перебил Вилли. – И не скажу. Тебе же приказ дан – отдыхать до особого распоряжения.

Спорить я не стал – бесполезно, разве что на оверрайд лосенка поставить, а для таких серьезных мер рановато еще. Вместо этого я осведомился, где сейчас Сольвейг.

– Еще не вернулась? – риторически переспросил Вилли. – Тогда жди. Никаких заданий за ней не числится… Сейчас гляну. – Он запнулся на миг, перешаривая мириады кадров, передаваемых вездесущими камерами слежения. – А, понял. Разобралась с нарушением режима в куполе Тардия… сейчас двинется домой.

– Спасибо, – машинально отозвался я.

Вилли фыркнул и отключился. Сам. Почему, стоит машине научиться имитировать сознание, как она тут же начинает хамить?

Ладно. Я отсоединился, переспросил у сьюда еще раз, не вышел ли из полета групарь, потом вернулся в команту и прилег. В голове начинало звенеть, мысли улетучивались, оставляя приятную легкость – верный признак того, что мушка сдохла. Я снял ее, бросил на пол и принялся тупо наблюдать, как шевелятся ворсинки интел-ковра, подталкивая мушку к мусороприемнику. Стоило прерваться эффекту стимулятора, как тут же захотелось спать, но я решил вытерпеть до прихода Сольвейг.

К счастью, ждать пришлось недолго – с четверть часа. За это время я, борясь с противоестественной сонливостью, успел поразмыслить кое о чем, и даже сделать выводы.

Итак: За сегодняшний день меня успели дважды предупредить, притом серьезно (трижды, если считать слова Хозяйки Сэри). Но убивать не стали – то ли нужды не видят, то ли какие-то свои планы на мой счет имеют. И по-прежнему никакой связи между безумными событиями последних дней. Как нет ее. Вот поисками указанной связи я и займусь по дороге на курорт. Если миз Релер не помешает.

А сведения из досье скорее рвут хлипкие соответствия, чем устанавливают их. Вот разве что странное отношение властей к Сиграму… не работал ли он каким-то образом на Службу? Тогда легко объясняется и снисхождение к милым шалостям черной уикки. И наличие у законопослушного лунаря запрещенного гаузера. Но делать такой серьезный вывод на основании дел давно минувших дней рановато. Значит, следует проверить. Заглянуть по дороге в купола Лаланда.

Как я объясню это миз Релер? А никак. Пусть думает, что хочет.

Сольвейг вошла бесшумно. Походка ее выдавала усталость.

– Тяжелый день? – вместо приветствия спросил я.

Моя подруга молча кивнула, раздеваясь.

– Восемь нарушений, – бросила она, наконец. – Столько никогда не было. И шеф всех продрал.

– Это в его духе.

– А Мерриллу разносы полиции устраивать – в его духе? Он такой концерт устроил – мы боялись, что стены рухнут. Миш, ты хоть понимаешь, какую кашу заварил?

– Еще нет, – признался я честно.

– Так вот, если ты немедленно не скроешься с глаз, – объявила Сольвейг, швыряя одежду на ковер и валясь рядом, – ты этого уже не узнаешь. Никогда.

Который раз за день я это слышу?

Только тут я сообразил, что, как дурак, сижу одетый в собственном доме. Я поспешно стянул шорты и откинул поближе к мусорнику, чтобы не валялись на полу.

– Так серьезно?

Сольвейг только пробормотала что-то неразборчивое в ответ.

– Ну так я выполню твой совет, – небрежно ответил я, титаническим усилием подавляя зевок. – Еду в Арету. Навещу Банко… в алиенисты уйду…

Она настороженно взглянула на меня.

– С каких это пор ты стал слушаться советов?

– Да вот – повзрослел, остепенился…

Сольвейг хихикнула.

– Повзрослел! Да ты так и останешься до ста лет хулиганом! Социопат!

Я изобразил натуральную обиду.

– Я?! Пент… э-э… полицейский? – И я выдал по полной программе пантомиму «Защитник мира и спокойствия на боевом посту». Этот номер я довел до блеска года три назад, но он почему-то еще вызывал хохот.

– Да что ты выяриваешься! – Сольвейг едва не плакала от смеха. Думаю, правда, что веселили ее в основном мои зевки, прорывавшиеся наружу в самые неподходящие моменты (я сделал заметку на будущее включить в программу и их). – Можешь ты хоть раз в жизни серьезно поговорить?

– Вряд ли, – улыбнулся я против своей воли и в очередной раз зевнул, едва не вывихнув челюсть.

– Ну вот что, хватит, – Сольвейг посерьезнела резко, как это у нее в обычае. Порой ее внезапные переходы от слез или смеха к ледяному спокойствию действуют пугающе. В этот же раз я ощутил какую-то внезапную тяжелую усталость, превратившую меня в расползшуюся медузу.

– Не держись за это дело. Пожалуйста.

Я не стал спорить. Пусть думает, что я еду в Апеннины кататься на вакуум-лыжах. Мы молча разделись, так же молча почистились и легли.

Странно, но сон ушел куда-то. Что за комиссия, Создатель! Почему меня тянет на матрас в разгар дня и на размышления – к вечеру? Ведь как нарочно – не дают подумать по-человечески, вечно лезут какие-то личности, мешают…

Я потер лоб. А и впрямь – ради чего я мучаюсь? Так просто было бы бросить все, отправиться в Апеннины на самом деле, а не понарошку, подурачиться, приударить за девушками – можно во множественном числе, не сошелся свет клином на подозреваемой в убийстве эмигрантке… Только почему-то тянет меня не нежиться в солярии, а с риском для жизни лазить по вирту.

Бездельник я. Вот в чем штука. Не подавитесь таким признанием? Сам я не знаю, чего мне надо. Захотелось подвигов на свою задницу. И не приставайте больше.

Нет, Миша, эти шуточки ты с кем другим откалывай, ради Бога, а с собой – не надо. Отвечай.

Порефлексировав немного, я понял, что определение себе дал удивительно точное. Дела мне не хватает. Такого, чтобы на всю жизнь и до гробовой доски. Человечество хочу спасать! Горы сворачивать! Ей-богу, пошел бы и в колонисты куда-нибудь – не на Новатерру, не на Фрейю, а на Афродиту, на Энки, на Миктлан, наконец! Только вот в колонисты не берут непривычных к стандартному тяготению лунарей с антисоциальными наклонностями. Берут туда здоровых и уравновешенных. А я вскрывашествую и бешусь со скуки. Сегодня под плазму лез, как слэннер за дозой; точно – мазохист, права Сольвейг.

А раз так – если гора не идет к Макферсону… Я раскопаю это дело, чего бы мне это не стоило. Лучше так, чем всю жизнь марки собирать. Я чувствовал, как меня захватывает неудержимый, бешеный поток – крестовый поход, личный джихад Миша Макферсона под знаменем «А вот вам всем!». Что было сейчас совсем не к месту, потому что стенные часы показывали десять минут шестого, а мне перед отъездом следовало выспаться. Интуиция подсказывала мне, что ночные часы я проведу с гораздо большей пользой для следствия.

Кино, что ли, посмотреть?

Я перебрал пакет мушек, откладывая в сторону нужные листы. Отличная штука эта стандартная кодировка. Синие кружочки – легкий транквилизатор, белые ромбики – галлюциноген, розовые сердечки – и так понятно. Я помедлил немного, потом добавил к набору еще сиреневую звездочку гипногена – для надежности, и отработанным движением налепил все четыре на область сонной артерии, чтобы быстрее всасывались.

Очнулся я через два часа, как и рассчитывал, расслабленный и отдохнувший – правда, уши еще горели. Всякий раз поражаюсь, какие интересные фильмы показывает мне раскрепощенное наркотиком подсознание. Правда, суточные ритмы мои окончательно налифтнулись; преследовало ощущение, что сейчас, вопреки хронометру, утро… чуть не сказал «ясное», хотя для меня это выражение всегда было не совсем понятной фигурой речи.

Расписание рейсов по линии Город-Арета я проверил еще днем, сразу после разговора с Алисой Релер. Оказалось, что я ей почти не приврал – в графике нашлось окно около восьми вечера.

С миз Релер мы встретились вокзале. Я в очередной раз беззвучно пошипел на ее наряд. На сей раз она одела радужные глаза и летучее платье под цвет – многокрасочные полосы, словно ленты серпантина, обтекали ее, так что глаз попросту терял ткань, по которой струились эти разводы, вытекая из ирреальности и утекая в ирреальность. Прохожие выворачивали шеи и падали с глиссад.

– Пока вы не позвонили, я уж думала, что это одна из ваших шуток, – усмехнулась она.

– Никаких шуток, эм, – ответствовал я. – Я совершенно официально приглашаю вас совершить со мною круиз по лучшим лунным курортам. С уроками самообороны.

– Если с уроками – согласна.

Я уже успел заметить и запомнить ее привычные жесты – как она вскидывает голову, отбрасывая косу за плечи, как поводит подбородком. При первой встрече мне даже не потребовалось прикладывать усилий, чтобы тонкие черты ее лица отложились в памяти – наоборот, Элис Релер всплывала непрошено перед моим мысленным взором в самые неподходящие минуты. Теперь картинка вновь ожила.

Я помог Элис забраться в салон. Зашипели герметики, ускорение мягко вжало меня в кресло. Скользя между кольцами маглева, капсула выходила на нуль-орбиту – так на техническом жаргоне именуется очень низкая орбита, проходящая над самой поверхностью. Отсутствие атмосферы позволяет капсулам лететь над самым реголитом с первой космической скоростью – для Луны это около двух километров в секунду. Больше, к сожалению, набрать не получается, иначе капсула с круговой орбиты перейдет на эллиптическую, а та рано или поздно пересечется с лунной поверхностью. Единственное неудобство такого способа передвижения – не все хорошо переносят невесомость. Впрочем, четверть часа можно перетерпеть даже стоя на голове.

Полетную скуку мы перебивали беседой, причем разговор, вместо того, чтобы вертеться вокруг почившего дядюшки Релера (который, скорее всего, и не дядюшка вовсе), как-то сам собой соскользнул на те вопросы, по которым могут вести спор даже совершенно незнакомые люди – то есть на так именуемые «глобальные проблемы». Притом что начинался он совершенно банально – Алиса поинтересовалась, почему в капсуле нет окон, оптических или интелтронных.

– Потому что смотреть снаружи не на что, – ответил я. – Во-первых, снаружи ночь – почти полночь, если быть точным, полноземлие. Во-вторых, на скорости полтора километра в секунду и днем ничего не разглядишь. А в-третьих, вы даже представить себе не можете, до чего однообразен лунный пейзаж. Камень и черные тени. Кое-где трещины. Кратеры слишком велики, чтобы их можно было разглядеть – большая кривизна поверхности совершенно их скрывает. Вот и все. Над Городом еще купола выпирают – знаете, «земля рождает пузыри»… А так не за что взглядом зацепиться. Честно сказать, на поверхности есть только одна вещь, на которую действительно стоит поглядеть, – добавил я, – но нам туда не по пути.

– И что же это? – поинтересовалась Элис. – Кратер Тихо?

– Не-ет, – улыбнулся я. – Тихо рассматривать лучше всего с орбиты. Достаточно высокой и циркумполярной. Иначе лучи просто не видны. Да и вообще кратеры с поверхности, как я уже сказал, не заметны. Нет, я про Памятник Кларку.

– Кому-кому? – переспросила моя спутница.

– Вы не слышали эту историю? – изумился я. – Ну даете!

– А вы напомните, – предложила Элис.

– Ладно, – покладисто согласился я. – Еще в двадцать первом веке, в долифтовую эпоху, когда Луну исследовали довольно активно, в средних широтах северного полушария близ кратера Платон обнаружили преинтересную штуковину. В стене разлома – даже не отвесной, а нависающей, так что ни с какой орбиты незаметно – был вырублен, другого слова не подберу, ангар. Небольшой, метров пятьдесят в поперечнике, и втрое меньше высотой…

– Погодите, я вспомнила! – воскликнула Элис. – Первые следы Предтеч?

– Верно, – кивнул я. – Тогда это наделало большого шуму – еще бы, контакт с внеземной цивилизацией, пусть и… опосредованный.

– А при чем тут памятник?

– Это, видите ли, шутка, – объяснил я. – Ангар был пуст, за исключением валявшейся в углу железяки в человеческий рост, похожей на пьяного осьминога. Исследовали ее на месте – поначалу боялись что-то трогать, а потом поленились отправить в какой-нибудь музей, тем более, что выгодней оказалось возить магометов к горе, то есть туристов к железке. А среди лунарей железку прозвали в лучшем случае Памятником Кларку – был такой фантаст в двадцатом веке, написал однажды о мусоре, оставленном пришельцами на Луне. Возраст мусора, кстати, совпадает – четыре с хвостиком миллиона лет. – Я помолчал и добавил: – А еще эту штуку называют Семиугольной гайкой.

– Вы, кажется, неплохо знакомы с историей вопроса, – заметила моя спутница.

– Приходится, – пожал я плечами. – Моя подруга Сольвейг серьезно увлекается прекурсологией. Вот и я заодно подковался. Интересная наука. Знаете, кстати, что ученые до сих пор ломают зубы об эту железку?

– А что в ней такого странного? Кроме формы, конечно. Я видела ее снимок в учебной презентации. Этакая подтаявшая снежинка.

– Поначалу вообще решили, что это инопланетный металлолом, – объяснил я. – Потом разобрались, что для металлолома у нее слишком сложная внутренняя структура – взаимопроникающие слои оч-чень странных сплавов. Уже потом, когда появились лифты, разобрались, что геометрия этой «гайки» подчиняется формулам Пенроуза. То есть это активный элемент ТФП-генератора. У нас они выглядят по-другому… и, кстати, люди никогда не стали бы делать такой элемент цельным. Считается, что Предтечи умели строить монопольные генераторы, способные переносить сами себя, без приемной камеры. Но загвоздка не в этом. Посчитали, какого размера должен быть генератор, если у него такие эффекторы. И получилось, что поперечник зоны смятия у него – метров триста!

– И что… О!

– Вот-вот. – Я усмехнулся. – Не мог он поместиться в этот «ангар». А следов посадки корабля вокруг разлома – нет.

– И как прекурсологи решают эту проблему? – полюбопытствовала Элис.

– А никак не решают! – беспечно отмахнулся я. – Не их это дело – решать. Их работа – собирать данные и задавать вопросы. Мало ли как Предтечи разбирались со своими проблемами? И какие проблемы были у каждой Волны?

– А сколько всего было этих… Волн? – спросила Элис.

– Твердо установлено шесть, – ответил я. – Последняя завершилась всего полтора миллиона лет назад. Пятая – четыре с половиной. Третья и четвертая – шестнадцать и четырнадцать. Вторая – намного раньше, приблизительно пятьдесят миллионов. Есть серьезные подозрения, что это на самом деле две волны, или два всплеска активности одной и той же, но серьезно разделенные по времени.

– А первая?

– А «Первой волной» называют все, что старше динозавров, – сообщил я. – Похоже, на самом деле это не одна цивилизация, а целый выводок, они все появились почти одновременно, около ста-ста двадцати миллионов лет тому обратно, столкнулись друг с другом и, кажется, здорово перецапались, потому что это единственная волна, в которой наблюдаются следы военных действий. Хотя с тем же успехом это могла быть гражданская война. Или расовое самоубийство.

– Интересно, почему они не заселили Землю? – задумчиво проговорила Элис.

– Не факт, – лениво парировал я. – Водно-кислородные миры неласково относятся к следам цивилизаций. Первая волна легко могла колонизировать Метрополию, поохотиться на динозавров лет этак миллион… а потом сгинуть. А мы ничего бы не заметили. Хотя мне больше импонирует другая гипотеза. Земля – не слишком привлекательный мир для заселения.

– Почему? – Моя спутница подняла брови.

– Большая часть террестроидных планет в Галактике, как мы теперь знаем, обращается вокруг оранжевых карликов, – объяснил я. – И имеет возраст шесть-шесть с половиной миллиардов лет. С точки зрения обитателя такой планеты Земля – мир бешеного солнца, к тому же непристойно богатый тяжелыми металлами, токсичными, кстати, почти для любой биохимии. Да и вообще, мы не имеем никаких доказательств тому, что все Волны порождала водно-кислородная жизнь… третья почти точно основывалась на аммиаке и водороде, и заселяла умеренно холодные миры с повышенным тяготением, типа Протея. Меня гораздо больше волнует другой вопрос.

– Какой?

– Куда они все подевались, если были такие умные? – вопросил я. – Шесть, если не больше, разумных рас. Очень разных – от гуманоидов до чего-то вроде колониальных насекомых, если «ульи» Энки и Новатерры о чем-то говорят. С кардинально различной биохимией. Общее у них только одно. Все они вымерли. Причем сделали это очень быстро – вышли в космос, наследили у ближайших звезд и вымерли. И мне жутко интересно, почему.

– Ближайших? – переспросила моя спутница.

– В космических масштабах, – поправился я. – Во всяком случае, чем старше волна, тем реже попадаются ее следы. Звезды разносит галактическим течением… Вторая волна вообще известна только по одной системе. Исключение – первая, но это, я уже сказал, была целая группа цивилизаций.

– Может, это общее свойство разума? – предположила Элис. – Самоуничтожаться?

– Ага, – хмыкнул я. – Карма у нас у всех плохая. Шутить изволите? Я вообще не понимаю, как может вымереть цивилизация. Даже если сейчас Солнце взорвется сверхновой – я знаю, что это невозможно, но все же! – останутся домены. Это сорок колоний, сорок населенных миров в радиусе пятнадцати парсек. Допустим, половина передохнет без метрополии, но остальные-то никуда не денутся! Те же Гея с Антеей, Новатерра, Заря, Тянь-шэ, Мундо-дель-Парадизо… устоявшиеся домены, со своей производственной базой…

– Я могу предложить вам сценарий гибели разумного вида, – каким-то отстраненным голосом заявила Элис.

– Да? – Я картинно развел руками. – Прошу, миз Релер!

– Что ж… – Элис помолчала, потом заговорила странным тоном – никогда не слышал, чтобы люди так разговаривали. Так мог говорить плохо запрограммированный сьюд, потерявший иниц-файл интонаций. – Представьте себе вид, попавший в ловушку собственного инстинкта продолжения рода. Вид, чье размножение обгоняло его способность к расселению настолько, что все его звездные колонии оказывались функционально перенаселены – несмотря на то, что этот вид использует какую-то разновидность пенроуз-транспорта. А теперь представьте, что на центральной планете ареала расселения происходит некий генетический сдвиг, на порядки повышающий скорость мутагенеза. – Она горько усмехнулась. – Бедняги даже не успели понять, что их погубило. В таких условиях любой вид вымрет за время, не превышающее срока жизни одного поколения.

– Это все, извините, фантастика, – ответил я. – Вы постулируете этот ваш сдвиг…

– А я его не постулирую, – поправила Элис. – В земной биосфере такой сдвиг возможен.

Я воззрился на нее, как на ожившего динозавра.

– С какой стати? – только и смог произнести я.

Элис пожала плечами.

– Это встроено в гены, – объяснила она. – Нечто вроде дополнительного контрольного механизма… обеспечивающего одновременно стабильность популяции и эволюционный рост. Когда функциональная перенаселенность достигает предельных значений, активируются механизмы адаптивной радиации. А если это не выход, если вид уже достиг адаптации – он или вымирает из-за мутаций, или… преобразуется.

– Не верю, – пробормотал я.

– Ну а как вы думаете, почему вымерли динозавры? – На лице Элис вдруг промелькнула улыбка.

– Их убила Юкатанская астроблема, – оттарабанил я по школьному учебнику.

– Нет, – Элис покачала головой. – Это упрощенный подход, для пролов. Вымирание началось за миллионы лет до столкновения. И почему вымерли именно динозавры? Почему не крокодилы? Или не млекопитающие? Почему аммониты, а не кальмары? Почему выжили птицы-эуорнитиды, а не потомки археоптериксов? На самом деле что-то – палеонтологи так и не разобрались до конца, что именно – спровоцировало функциональное перенаселение абсолютно для всех видов на Земле. Те, кто смог – двинулись дальше, стали родоначальниками новых видов, родов, групп. А кто не смог… те вымерли.

Меня пробрала дрожь.

– Даже если так, – упрямо отозвался я, – нигде не сказано, что ксеноформы жизни должны быть устроены по нашему образу и подобию. Вон, на Соледад…

Элис пожала плечами.

– Вы просили выдумать вам сценарий, – проронила она. – Я выдумала.

Я помолчал чуть-чуть. Часы на стене капсулы отсчитывали секунды полета. От Города до Лаланда меньше тысячи километров – восемь минут на нуль-орбите, плюс еще немного на разгон и торможение.

– Знаете, – предложил я с некоторой неловкостью, – давайте лучше о политике поспорим.

– На Земле обычно говорят – о погоде, – заметила Элис.

– У нас нет погоды, – извинился я. – Хотя, в сущности, разница невелика…

Каждый человек в глубине души убежден, что, окажись он на месте недоделков из правительства, то уж точно решил бы все проблемы. Мы с Элис исключения не составляли.

Мы обсудили действия КОХКа в арбор-очагах Центральной Америки, сошлись на том, что санкордоны себя не оправдывают. Пару минут обсуждение топталось на месте, как подслеповатый слон, а потом Элис задала довольно неожиданный вопрос:

– Скажите, а как вы попали в полицию?

– Случайно, – ответил я абсолютно искренне. – Это не слишком престижное занятие на Луне. Понимаете, карьеру у нас можно сделать либо в церкви, либо в кино. В верующие я не гожусь, а менять лица каждый месяц не хочу.

– Вы зря так говорите, – серьезно произнесла девушка.

– Что именно?

– Что не годитесь в верующие. Вам как раз нужно во что-то верить, только вы пока не знаете, во что. Это, кажется, чисто лунарская черта. Или эмигрантская.

– Вы психолог? – поинтересовался я.

– Любитель. Я вообще очень интересуюсь локальными культурами Доминиона. Отклонениями от стандарта, я имею в виду.

– А разве есть такой? Я что-то не заметил.

– Вы живете в заповеднике, офицер. Культура Доминиона унифицирована. Есть еще остатки надкультур – американской, китайской, российской – особенно в доменах, но Служба стирает и их.

– А вам не нравится? По мне, чем меньше поводов для несогласия, тем спокойнее, – возразил я.

Самая большая моя проблема в любой дискуссии заключается в том, что, не утруждаясь приобретением собственных убеждений, я просто начинаю опровергать противника – вне зависимости от того, что он там отстаивает. А как раз сейчас этого делать не следовало, чтобы не разрушить неоправданное доверие миз Релер. Чем дольше мы с ней общались, тем любопытней мне становилось – что заставило ее остаться на Луне, и как связана с этим кончина дядюшки Ноя.

– Ой ли? Для несогласия повод всегда найдется. А унификация культуры приводит к ее распаду. Понимаете, – Глаза ее загорелись; похоже было, что Элис села на любимого конька (еще одно совершенно бессмысленное выражение древних эпох), – наша так называемая цивилизация уже четвертый век роет себе могилу.

– Так долго?

– Уже вырыла. Вы не были на Земле, вы не знаете…

– Почему не был? Был однажды. Три месяца там проторчал.

– Три месяца… А всю жизнь проведи там – взвыли бы. Мы старательно избавлялись от пережитков темного прошлого… боролись с голодом, болезнями, перенаселением и, конечно, со всяческой рознью, предрассудками, тоталитаризмом, а в особенности – нетерпимостью. И доборолись до того, что установили по всей Земле стандарт мировоззрения. Те, кто ему не соответствует, или эмигрируют сами, или отправляются в ссылку по приговору суда.

Замечательный у нее стиль, надо будет перенять.

– Мы уничтожили все ритуалы социализации, – продолжила Элис. Слово «ритуалы» ассоциировалось у меня в основном с обрядами уикканцев, а следующее попросту оставалось китайской грамотой. Сообщив об этом миз Релер, я был вознагражден кратким разъяснением. Имелось в виду, что люди перестали общаться – за ненадобностью. На Луне этого не замечаешь – Город невелик, постоянно наталкиваешься на знакомых, а Землю это явление поразило давно и прочно.

– А потому, – продолжала Элис с фанатическим огоньком в глазах (тем самым, который я приучился замечать в глазах евангелистов, а, заметив – сворачивать в другой коридор), – культура умирает. Цивилизация тоже умирает. Восемь миллиардов человек заняты только тем, что выпихивают в домены каждого, кто хоть немного выбивается из общего ряда. А потом специалисты Службы удивляются, отчего так много стихийных бунтов.

– Знаете что, – я отчего-то возмутился, – так ведь огульно что хочешь охаять можно! Я конечно, не большой любитель голубцов, вот только подавчера… – Тут я осекся, запоздало сообразив, что сообщать миз Релер о моих натянутых отношениях с Мерриллом не стоит.

– Почему огульно, – спокойно возразила Элис, будто не обратив внимания на мою заминку. – Вот скажите мне, Майкл…

– Миша, – поправил я. – Это полное имя у меня такое – Миша.

– Извините, – Она по прежнему мило улыбалась при каждом извинении, но теперь это производило на меня совсем иное впечатление: вроде резиновой оплетки на стальном стержне. – Вот скажите, Миша: отчего в последние полтора столетия прекратили присуждать Нобелевские премии по литературе?

– Правильно сделали, что перестали, – высказал я свое неквалифицированное мнение. – Кого сейчас помнят из лауреатов двадцать первого века? Или двадцатого? А кто прикладную социодинамику предсказал? Азимов! И работы его, между прочим, входят в обязательный курс по этому предмету. Я уже не говорю об алиенистах. Ихнее священное писание тоже премий не удостаивалось. Премии, если хотите знать мое мнение, дают тем, кто вписался в свое время. А чтобы тебя запомнили, свое время надо обогнать.

– Возможно, вы и правы, – В глазах ее мелькали искры, – но я не об этом. За последние двести лет практически не появлялось новых идей, новых течений в искусстве, в науке. Мы пережевываем наработанное предыдущими поколениями, и не создаем своего.

– Не пережевываем, а перевариваем, – поправил я. – Предки столько всего натворили – нам еще сотню лет питаться.

– Нет, Миша, – Элис покачала головой. – Это все словоблудие, а не ответ.

– Ответ может дать социодинамический анализ, – буркнул я, обиженный столь низкой оценкой своих логических построений.

– Я его провела, – ответила Элис гордо.

Я не обманул ее ожиданий – выпучил глаза.

– И?

– И, по моим оценкам, культура Доминиона находится в состоянии нестабильного равновесия. Колонизация поглощает все ресурсы, но стремление развиваться – оно-то не исчезает, не сублимируется, как могло бы быть, иди экспансия спонтанно, а накапливается. Достаточно чуть толкнуть – и…

– И?

– Много сект на Луне? – ответила Элис вопросом на вопрос.

– Много! – брякнул я. – Сотни четыре мелких, а главных с десяток.

– Вот и ответ. Унифицированная культура на нынешнем этапе просто нежизнеспособна. Начнется дивергенция. Мы вступим в эпоху Расщепленного человечества.

– И когда же наступит это светлое время? – попытался я поиронизировать.

– Через неделю, – усмехнулась Элис, и я усмехнулся с ней. Я еще не знал, что она права.