Текст книги "Книга 1"

Автор книги: Владимир Высоцкий

РАЙ В АДУ

 

РАЙ В АДУ

Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве много трещин и смещений.
В аду решили черти строить рай,
Как общество грядущих поколений.
Известный черт с фамилией Черток,
Агент из рая, ночью, неурочно
Опутал центр. В аду черт знает что.
Что именно, Черток не знает точно.
И черт ввернул тревожную строку
Для шефов всех лазутчиков, амура:
„За мной следят, сам дьявол начеку,
И крайне ненадежна агентура“.
Тем временем в раю сам вельзевул
Потребовал военного парада.
Влез на трибуну, плакал и загнул:
„Рай, только рай – спасение для ада!“
Рыдали черти и визжали: – Да!
Мы рай родной построим в преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!
– Ну, что ж, вперед! А я вас поведу,
Закончил дьявол, – С богом! Побежали.
И задрожали грешники в аду,
И ангелы в раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к нему,
К тому, который видит все и знает.
И он сказал, что он плевал на тьму,
Лишь заявил, что многих расстреляет.
Что дьявол – провокатор и кретин,
Его возня и крики – все не ново,
Что ангелы – ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.
Не рай кругом, а подлинный бедлам!
Спущусь на землю, там хоть уважают.
Уйду от вас к людям, ко всем чертям,
Пускай меня вторично распинают!
И он спустился. Кто он? Где живет?
Но как-то раз узрели прихожане:
На паперти у церкви нищий пьет,
– Я – бог! – кричит, – даешь на пропитанье!
Конец печален. Плачь и стар и млад.
Что перед этим всем сожженье Трои?!
Давно уже в раю не рай, а ад.
Но рай чертей в аду давно построен.
 

 

БАЛЛАДА ОБ УХОДЕ В РАЙ

Вот твой билет, вот твой вагон.
Все в лучшем виде одному тебе дано.
В цветном раю увидеть сон:
Трехвековое непрерывное кино.
Все позади, уже сняты
Все отпечатки. Контрабанды не берем.
Как херувим, стерилен ты.
А класс второй, не высший класс, зато с бельем.
Вот и сбывается, все что пророчится.
Уходит поезд в небеса – счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется,
Не умереть, а именно уснуть.
Земной перрон, не унывай,
И не кричи, для наших воплей он оглох.
Один из нас поехал в рай.
Он встретит бога там, ведь есть, наверно, бог.
Ты передай ему привет,
А позабудешь – ничего, переживем.
Осталось нам немного лет.
Мы пошустрим и, как положено, умрем.
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса – счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется,
Не умереть, а именно уснуть.
Уйдут, как мы, в ничто без сна
И сыновья, и внуки внуков в трех веках.
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Разбудит вас какой-то тип и пустит в мир,
Где в прошлом войны, боли, рак.
Где побежден гонконгский грипп.
На всем готовеньком ты счастлив ли, дурак?
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса – счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Итак, прощай. Звенит звонок.
Счастливый путь, храни тебя от всяких бед.
А если там и вправду бог,
Ты все же вспомни, передай ему привет.
Прощай, прощай…
 

 

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ

Я умру – говорят.
Мы когда-то всегда умираем.
Съезжу на дармовых,
Если в спину сподобят
Ножом убиенных щадят,
Отпевают и балуют раем.
Не скажу про живых,
А покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом,
Завалюсь покрасивее набок,
И ударит душа
На ворованных ключах в галоп.
Вот и дело с концом,
В райских кущах покушаю яблок.
Подойду не спеша
Вдруг апостол вернет, остолоп.
Чур, меня самого,
Наважденье, знакомое что-то,
Неродящий пустырь
И сплошное ничто – беспредел.
И среди ничего
Возвышались литые ворота
И этап – богатырь
Тысяч пять на коленках сидел.
Я коняшек своих
Успокоил неласковым словом,
Я репей из мочал
Еле выдрал и гриву заплел.
Петр-апостол, старик,
Что-то долго возился с засовом,
И кряхтел, и ворчал,
И не смог отворить и ушел.
Тот громадный этап
Не издал ни единого стона.
Лишь на корточки вдруг
С онемевших колен пересел.
Вон следы песьих лап.
Да не рай это вовсе, а зона…
Все вернулось на круг,
И распятый над кругом висел.
Мы с конями глядим:
Вот уж истинно: зона всем зона,
Хлебный дух из ворот.
Так надежней, чем руки вязать.
Я пока невредим,
Но и я нахлебался озоном.
А язык к небу льнет,
И ругательство трудно сказать.
Засучив рукава,
Пролетели две тени в зеленом,
С криком „В рельсу стучи!“
Пропорхали на крыльях бичи.
Там малина, братва,
Нас встречают малиновым звоном.
Но звенели ключи
Это к нам подбирали ключи.
Я подох на задах
Не стрелялся, не дрался на саблях.
Не к мадонне прижат,
Божий сын, а к стене как холоп.
В дивных райских садах
Просто прорва мороженных яблок.
Но сады сторожат
И стреляют без промаха в лоб.
Херувимы кружат,
Ангел окает с вышки – занятно!
Да не взыщет христос
Рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад
Ускакал я на землю обратно.
Вот и яблок принес,
Их запазухой телом согрев.
Я вторично умру
Если надо, мы вновь умираем.
Удалось – и не сам
Вы мне пулю пустили в живот.
Так сложилось в миру
Всех застрелянных балуют раем.
А оттуда землей
Береженного бог бережет.
В грязь ударю лицом,
Завалюсь после выстрела набок.
Кони просят овса,
Но пора закусить удила.
Вдоль обрыва с кнутом
По-над пропастью пазуху
Яблок я тебе привезу,
Ты меня и из рая ждала.
 

 

МАНЕКЕНЫ

(Из к/ф „Бегство мистера Мак-Кинли“)

Семь дней усталый старый бог
В запале, в заторе, в запаре
Творил убогий наш лубок
И каждой твари – по паре.
Ему творить – потеха
И вот, себе взамен
Бог создал человека,
Как пробный манекен.
Идея эта не нова,
Но не обхаяна никем.
Я докажу, как дважды два,
Адам был первый манекен.
А мы, ошметки хромосом,
Огрызки божественных генов,
Идем проторенным путем
И создаем манекенов.
Не так мы, парень, глупы,
Чтоб наряжать живых,
Мы обряжаем трупы
И кукол восковых.
Они так вежливы, – взгляни,
Их не волнует ни черта,
И жизнерадостны они,
И нам, безумным, не чета.
Я предлагаю смелый план
Возможных сезонных обменов:
Мы, люди, в их бездушный хлам,
А вместо нас – манекены.
Но я готов поклясться,
Что где-нибудь заест.
Они не согласятся
На перемену мест.
Из них, конечно, ни один
Нам не уступит свой уют,
Из этих солнечных витрин
Они без боя не уйдут.
Его налогом не согнуть,
Не сдвинуть повышеньем цен.
Счастливый путь, счастливый путь,
Счастливый мистер манекен.
О, всемогущий манекен!
 

 
Как во смутной волости,
Лютой, злой губернии
Выпадали молодцу
Все шипы да тернии.
Он обиды зачерпнул,
Полные пригоршни.
Ну, а горя, что хлебнул,
Не бывает горше.
Пей отраву, хоть залейся,
Благо денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся,
Все равно совьешься в кнут!
Все равно совьешься в кнут!
Гонит неудачников по миру с котомкою.
Жизнь течет меж пальчиков
Паутинкой тонкою,
А которых повело, повлекло
По лихой дороге,
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.
Тут на милость не надейся
Стиснуть зубы, да терпеть.
Сколь веревочка ни вейся,
Все равно совьешься в плеть!
Все равно совьешься в плеть.
Ох, лихая сторона,
Сколь в тебе ни рыскаю,
Лобным местом ты красна
Да веревкой склизкою!
А повешенным сам дьявол-сатана
Голы пятки лижет.
Эх, досада, мать честна,
Ни пожить, ни выжить!
Ты не вой, не плачь, а смейся.
Слез-то нынче не простят.
Сколь веревочка ни вейся,
Все равно укоротят!
Все равно укоротят.
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают.
Не успеть к заутренней
Больно рано вешают.
Ты об этом не жалей, не жалей:
Что тебе отсрочка!
На веревочке твоей
Нет ни узелочка.
Лучше ляг да обогрейся:
Я, мол, казни не просплю.
Сколь веревочка ни вейся,
А совьешься ты в петлю!
А совьешься ты в петлю.
 

 

ПОГОНЯ

(Из к/ф „Единственная“)

Во хмелю слегка лесом правил я,
Не устал пока, пел за здравие.
А умел я петь песни вздорные.
Как любил я вас, очи черные!
То неслись, то плелись,
То трусили рысцой,
И болотную слизь
Конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу
Вместе с грязью слюну,
Штоф у горла скручу
И опять затяну:
Очи черные, как любил я вас…
Но прикончил я то, что впрок припас.
Головой тряхнул, чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул и присвистнул аж!
Лес стеной впереди, не пускает стена.
Кони прядут ушами, назад подают.
Где просвет, где прогал, не видать ни рожна,
Колют иглы меня, до костей достают!
Коренной ты мой!
Выручай же, брат!
Ты куда, родной!
Почему назад?
Дождь, как яд, с ветвей
Не добром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать не суметь.
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого – смерть!
Я ору волкам:
Побери вас прах!
А коней пока
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом,
Бью крученые
И ору притом:
Очи черные…
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс,
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ох вы, кони мои, погублю же я вас!
Выносите, друзья, выносите, враги!
От погони той
Даже хмель иссяк.
Мы на кряж крутой
На одних осях!
В хлопьях пены вы,
Струи в кряж лились,
Отдышались, отхрипели да откашлялись.
Я к лошадкам забитым,
Что не подвели,
Поклонился в копыта
До самой земли.
Сбросил с воза манатки,
Повел в поводу.
Спаси бог вас, лошадки,
Что целы мы тут!
Сколько кануло, сколько схлынуло!
И кидало меня, не докинуло.
Может, спел про вас неумело я.
Очи черные, скатерть белая!
 

 

ДОМ

Что-то дом притих,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь во мрак,
А воротами —
На проезжий тракт.
Ох, устать я устал, а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как все равно в кабак,
А народишко: каждый третий – враг,
Своротят скулу:
Гость непрошенный,
Образа в углу
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
Кто ответит мне,
Что за дом такой,
Почему во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился,
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? Напоил бы вином,
А в ответ мне: „Видать, был ты долго в пути
И людей позабыл. Мы всегда так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались“.
Я коней заморил, от волков ускакал,
Укажите мне край, где светло от лампад.
Укажите мне место, какое искал,
Где поют, а не плачут, где пол не покат.
О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы
В зле да шёпоте,
Под иконами
В черной копоти.
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя, шел, свободный от пут,
Куда ноги вели, да глядели глаза,
Где не странные люди как люди живут.
СколькО кануло, сколько схлынуло.
Жизнь кидала меня, не докинула.
Может спел про вас неумело я,
Очи черные, скатерть белая.
 

 

СВАДЬБА

Там у соседа пир горой,
И гость солидный, налитой
Ну, а хозяйка – хвост трубой —
Идет к подвалам.
В замок врезаются ключи,
И вынимаются харчи,
И с тягой ладится в печи,
И с поддувалом.
А у меня сплошные передряги.
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведет.
Там у соседей мясо в щах,
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь-невеста вся в прыщах —
Дозрела, значит.
Смотрины, стало быть у них.
На сто рублей гостей одних.
И даже тощенький жених
Поет и скачет.
А у меня цепные псы взбесились,
Средь ночи с лая перешли на вой,
И на ногах моих мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.
Ох, у соседей быстро пьют!
А что не пить, когда дают?
А что не петь, когда уют
И не накладно.
А тут – и баба на сносях,
Гусей некормленных косяк.
Но дело даже не в гусях,
А все неладно.
Тут у меня постены появились.
Я их гоню и так, и сяк, они – опять.
Да в неудобном месте чирей вылез.
Пора пахать, а тут ни сесть, ни встать.
Сосед маленочка прислал.
Он от щедрот меня позвал.
Ну, я, понятно, отказал, —
А он сначала.
Должно, литровую огрел,
Ну, и конечно, подобрел.
И я пошел. попил, поел —
Не полегчало.
И посредине этого разгула
Я прошептал на ухо жениху…
И жениха, как будто ветром сдуло.
Невеста вся рыдает наверху.
Сосед орет, что он – народ,
Что основной закон блюдет,
Мол, кто не ест, тот и не пьет,
И выпил, кстати.
Все сразу повскакали с мест,
Но тут малец с поправкой влез: —
Кто не работает – не ест,
Ты спутал, батя.
А я сидел с засаленною трешкой,
Чтоб завтра гнать похмелие мое,
В обнимочку с обшарпанной гармошкой,
Меня и пригласили за нее.
Сосед другую литру съЕл
И осовел, и обсовел.
Он захотел, чтоб я попел, —
Зря что ль поили?
Меня схватили за бока
Два здоровенных мужика: —
Играй, говорят, паскуда!
Пой, пока не удавили!
Уже дошло веселие до точки,
Невесту гости тискают тайком.
И я запел про светлые денечки,
Когда служил на почте ямщиком.
Потом у них была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били.
Потом пошли плясать в избе,
Потом дрались не по злобе
И все хорошее в себе
Доистребили.
А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась.
И думал я: – Ну, с кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас?
Наутро там всегда покой
И хлебный мякиш за щекой,
И без похмелья перепой,
Еды навалом.
Никто не лается в сердцах,
Собачка мается в сенцах,
И печка в синих изразцах
И с поддувалом.
А у меня и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит.
Хлебаю я колодезную воду,
Чиню гармошку, а жена корит.
 

 

В ГЕРБАРИИ

Чужие карбонарии,
Закушав водку килечкой,
Спешат в свои подполия
На лад или борьбу,
А я лежу в гербарии,
К доске пришпилен шпилечкой,
И пальцами до боли я
По дереву скребу.
Корячусь я на гвоздике,
Но не меняю позы,
Кругом жуки-навозники
И мелкие стрекозы,
По детству мне знакомые,
Ловил я их, копал,
Давил. Но в насекомые
Я сам теперь попал.
Под всеми экспонатами
Эмалевые планочки.
Все строго по-научному,
Указан класс и вид.
Я с этими ребятами
Лежал в стеклянной баночке,
Дрались мы, это к лучшему,
Узнал, кто ядовит.
Я представляю мысленно
Себя в большой постели,
Но подо мной написано:
„Невиданный доселе“.
Я гомо был читающий,
Я сапиенсом был,
Мой класс млекопитающий,
А вид уже забыл.
В лицо ль мне дуло, в спину ли,
В бушлате или робе я,
Стремился кровью крашенной
Обратно к шалашу,
И на тебе, задвинули
В Наглядные пособия,
Я злой и ошарашенный
На стеночке вишу.
Оформлен как на выданье,
Стыжусь, как ученица,
Жужжат шмели солидные,
Что надо подчиниться.
А бабочки хихикают
На странный экспонат,
Сороконожки хмыкают
И куколки язвят.
Ко мне с опаской движутся
Мои собратья прежние,
Двуногие, разумные,
Два пишут – три в уме,
Они пропишут ижицу,
Глаза у них не нежные,
Один брезгливо ткнул в меня
И вывел резюме:
С ним не были налажены
Контакты и не ждем их,
Вот потому он, граждане,
Лежит у насекомых.
Мышленье в нем неразвито,
И вечно с ним чп,
А здесь он может разве что
Вертеться на пупе.
Берут они не круто ли?
Меня нашли не в поле,
Ошибка это глупая,
Увидится изъян.
Накажут тех, кто слушали,
Прикажут, чтоб откнопили,
И попаду в подгруппу я
Хотя бы обезьян.
Но не ошибка – акция
Свершилась надо мною,
Чтоб начал пресмыкаться я
Вниз пузом, вверх спиною,
Вот и лежу расхристанный,
Разыгранный вничью,
Намеренно причисленный
К ползучему жучью.
А может, все проветрится
И солнцем приправится?
В конце концов, ведь досточка
Не плаха, говорят.
Все слюбится да стерпится,
Мне даже стала нравиться
Молоденькая осочка
И кокон-шелкопряд.
А мне приятно с осами,
От них не пахнет псиной.
Средь них бывают особи
И с талией осиной,
Да, кстати, вон из кокона
Родится что-нибудь
Такое, что и с локоном
И что имеет грудь
Червяк со мной не кланялся,
А оводы со слепнями
Питают отвращение
К навозной ковырьбе.
Чванливые созданьица
Довольствуются сплетнями,
А мне нужны общения
С подобными себе.
Пригрел сверчка-дистрофика —
Блоха сболтнула, гнида,
И, глядь, два тертых клопика
Из третьего подвида,
Сверчок полузадушенный
В пол-силы свиристел,
Но за покой нарушенный
На два гвоздочка сел.
Паук на мозг мой зарится,
Клопы кишат, нет роздыха,
Невестой хороводится красивая оса,
Пусть что-нибудь заварится,
А там хоть на три гвоздика,
А с трех гвоздей, как водится,
Дорога в небеса.
В мозгу моем нахмуренном
Страх льется по морщинам,
Мне станет шершень шурином,
А что мне станет сыном?
А не желаю, право же,
Чтоб трутень был мне тесть,
Пора уже, пора уже
Напрячься и воскресть.
Когда в живых нас тыкали
Булавочками тонкими,
Махали пчелы крыльями,
Пищали муравьи,
Мы вместе горе мыкали,
Все проткнуты иголками,
Забудем же, кем были мы,
Товарищи мои.
Заносчивый немного я,
Но в горле горечь комом.
Поймите, я, да многие
Попали к насекомым,
Но кто спасет нас, выручит,
Кто снимет нас с доски?
За мною, прочь со шпилечек
Сограждане-жуки.
И как всегда в истории,
Мы разом спины выгнули,
Хоть осы и гундосили,
Но кто силен – тот прав,
Мы с нашей территории
Клопов сначала выгнали,
И паучишек сбросили
За старый книжный шкаф.
У них в мозгу не вяжется,
Зато у нас все дома,
И пожелают, кажется
Уже не насекомо.
А я – я нежусь в ванночке,
Без всяких там обид,
Жаль над моею баночкой
Другой уже прибит.
 

 

АВТОБИОГРАФИЯ

Час зачатья я помню неточно,
Значит память моя однобока,
Но зачат я был ночью порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев – это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам святители, что плюнули, да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
А вот живет же братия – моя честна компания.
Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки, милые, слово!
Получил я впервые свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил,
Дом на первой мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой
Соседушка с соседушкою баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.
Не боялась сирены соседка
И привыкла к ней мать, понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху от бога
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три ручья сквозь дыры крыш просеяно
На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? – да без вести пропавшие!
Эх, киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.
Мои-без вести павшие, твои – безвинно севшие.
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал не забыт, не заброшен.
И дразнили меня: недоносок,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
– Пленных гонят, – чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим, да чужим.
У тети Зины кофточка с драконами, да змеями
То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония, трофейная Германия:
Пришла страна Лимония – сплошная Чемодания.
Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец витькин с генкой,
Мы спросили: – зачем? – он в ответ,
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино не слушал витька с корешом:
Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене – откажется
Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.
Все – от нас, до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки
Не досталось им даже по пуле
В ремеслухе живи не тужи
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие от никотина черные,
По рукоятки легкие трехцветные наборные,
Вели дела отменные сопливые острожники.
На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами
И вот ушли романтики из подворотен ворами.
Спекулянтка была номер перший,
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова, тетя Маруся.
У Маруси за стенкой горели,
И она там втихую пила.
А упала она возле двери,
Некрасиво так, зло умерла.
Но было все обыденно – заглянешь – город строится
Особенно обидело богатство метростроевца.
Он дом сломал, а нам сказал – „у вас носы не вытерты!
А я за что-то воевал…“, и разные эпитеты.
Как жила от наркотика не выдержала этого
Богатенькая тетенька – Маруся Пересветова.
Было время и были подвалы,
Было дело и цены снижали.
И текли, куда надо каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин, да майоров
До бедовых широт поднялись,
Потому, что из всех коридоров
Им, казалось сподручнее вниз.
 

 

ДВЕ СУДЬБЫ

Жил я славно в первой трети
Двадцать лет на белом свете
По влечению.
Жил безбедно и при деле,
Плыл – куда глаза глядели
По течению.
Думал: вот она, награда,
Ведь ни веслами не надо,
Ни ладонями.
Комары, слепни да осы
Донимали, кровососы,
Да не доняли.
Слышал, с берега вначале
Мне о помощи кричали,
О спасении…
Не дождались, бедолаги,
Я лежал чумной от браги,
В расслаблении.
Заскрипит ли в повороте,
Крутанет в водовороте
Все исправится.
То разуюсь, то обуюсь,
На себя в воде любуюсь
Очень ндравится!
Берега текут за лодку,
Ну а я ласкаю глотку
Медовухою.
После лишнего глоточку,
Глядь, плыву не в одиночку
Со старухою.
И пока я удивлялся,
Пал туман, и оказался
В гиблом месте я.
И огромная старуха
Хохотнула прямо в ухо,
Злая бестия.
Я кричу – не слышу крика,
Не вяжу от страха лыка,
Вижу плохо я.
На ветру меня качает. —
Кто здесь? – слышу, отвечает:
– Я. Нелегкая!
Брось креститься, причитая.
Не спасет тебя святая
Богородица!
Тех, кто руль и веслы бросит,
Враз нелегкая заносит
Так уж водится.
Я впотьмах ищу дорогу,
Медовуху – понемногу,
Только по сто пью.
А она не засыпает,
Впереди меня ступает
Тяжкой поступью.
Вот споткнулась о коренья,
От большого ожиренья
Гнусно охая.
У нее одышка даже,
А заносит вечь туда же,
Тварь нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
Колченогая, кривая
Морда хитрая.
– Ты, – кричит, – стоишь над бездной,
Я спасу тебя, болезный,
Слезы вытру я.
Я спросил: – Ты кто такая?
А она мне: – Я, кривая.
Воз молвы везу.
И хотя я кривобока,
Криворука, кривоока,
Я, мол, вывезу.
Я воскликнул, наливая:
– Вывози меня, кривая,
Я на привязи.
Я тебе и жбан поставлю,
Кривизну твою исправлю
Только вывези.
И ты, нелегкая, маманя,
На-ка истину в стакане,
Больно нервная!
Ты забудь себя на время,
Ты же, толстая, в гареме
Будешь первая!
И упали две старухи
У бутыли медовухи
В пьянь-истерику.
Ну а я за кочки прячусь,
Озираюсь, задом пячусь
Прямо к берегу.
Лихо выгреб на стремнину
В два гребка на середину.
Ох, пройдоха я!
Чтоб вы сдохли, выпивая,
Две судьбы мои – кривая
Да нелегкая!
 

 

ГОРИЗОНТ

Чтоб не было следов, повсюду подмели,
Ругайте же меня, позорьте и терзайте!
Мой финиш – горизонт, а лента – край земли,
Я должен первым быть на горизонте.
Условия пари одобрили не все
И руки разбивали неохотно.
Условье таково, чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе бесповоротно.
Наматывая мили на кардан,
Я еду параллельно проводам,
Но то и дело тень перед мотором,
То черный кот, то кто-то в чем-то черном,
Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут,
Догадываюсь, в чем и как меня обманут,
Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут
И где через дорогу трос натянут.
Но стрелки я топлю, на этих скоростях
Песчинка обретает силу, падая.
И я сжимаю руль до судорог в кистях,
Успеть, пока болты не затянули!
Наматывая мили на кардан,
Я еду в направленьи к проводам.
Завинчивают гайки! Побыстрее!
Не то поднимут трос как раз, где шея.
И плавится асфальт, протекторы кипят,
Под ложечкой сосет от близости развязки.
Я голой грудью рву натянутый канат,
Я жив, снимите черные повязки!
Кто вынудил меня на жесткое пари,
Нечистоплотный в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но как ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!
Наматываю мили на кардан
Назло канатам, тросам, проводам.
Вы только проигравших урезоньте,
Когда я появлюсь на горизонте.
Мой финиш, горизонт попрежнему далек,
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом.
Канат не пересек мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колесам!
Меня ведь не рубли на гонку завели,
Меня просили: миг не проворонь ты,
Узнай, а есть предел там, на краю земли,
И можно ли раздвинуть горизонты?
Наматываю мили на кардан.
Я пулю в скат влепить себе не дам.
Но тормоза отказывают…
Я горизонт промахиваю с хода!
 

 

ДЕРЕВЯННЫЕ КОСТЮМЫ

Как все мы веселы бываем и угрюмы,
Но если надо выбирать, а выбор труден,
Мы выбираем деревянные костюмы,
Люди, люди…
Нам будут долго предлагать не прогадать:
Ах, – скажут, – что вы, вы еще не жили!
Вам надо только-только начинать…
Ну, а потом предложат: или-или:
Или пляжи, вернисажи или даже
Пароходы, их наполненные трюмы,
Экипажи, скачки, рауты, вояжи…
Или просто деревянные костюмы.
И будут веселы они или угрюмы,
И будут в роли злых шутов
Иль добрых судей…
Но нам предложат деревянные костюмы.
Люди, люди…
Нам могут даже предложить и закурить,
„Ах, – вспомнят, – вы ведь долго не курили.
Да вы еще не начинали жить…
Ну, а потом предложат: „или-или“.
Дым папиросы навевает что-то…
Одна затяжка – веселее думы.
Курить охота, ох, курить охота,
Но надо выбрать деревянные костюмы.
И будут вежливы и ласковы настолько,
Предложат жизнь счастливую на блюде,
Но мы откажемся…
И бьют они жестоко,
Люди, люди, люди…
 

 
Не славы и не короны,
Не тяжкой короны земной
Пошли мне, господь, второго,
Чтоб вытянул песню со мной.
Прошу не любви ворованной,
Не милости на денек.
Пошли мне, господь, второго,
Чтоб не был так одинок.
Чтоб было с кем пасоваться,
Аукаться через степь,
Для сердца – не для оваций
На два голоса спеть.
Чтоб кто-нибудь меня понял,
Не часто, но хоть разок,
И с раненых губ моих поднял
Царапнутый пулей рожок.
И пусть мой напарник певчий,
Забыв, что мы – сила вдвоем,
Меня, побледнев от соперничества,
Прирежет за общим столом.
Прости ему! он до гроба
Одиночеством окружен.
Пошли ему, бог, второго,
Такого как я и он.
 

 

ОДНА НАУЧНАЯ ЗАГАДКА ИЛИ ПОЧЕМУ АБОРИГЕНЫ СЬЕЛИ КУКА

Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг.
Вспомните, как к берегам Австралии,
Подплывал покойный ныне Кук.
Как в кружок, усевшись под азалией,
Поедом с восхода до зари,
Ели в этой солнечной Австралии
Друг дружку злые дикари.
Но почему аборигены съели Кука?
За что? Неясно, молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука
Хотели кушать и съели Кука.
Есть вариант, что ихний вождь большая бука,
Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука.
Ошибка вышла, вот о чем молчит наука,
Хотели кока, а съели Кука.
И вовсе не было подвоха или трюка.
Вошли без стука, почти без звука,
Пустили в действие дубинку из бамбука,
Тюк прямо в темя и нету Кука.
Но есть, однако же, еще предположенье,
Что Кука съели из большого уваженья.
Что всех науськивал колдун, хитрец и злюка.
Ату, ребята, хватайте Кука.
Кто уплетет его без соли и без лука,
Тот сильным, смелым, добрым будет, вроде Кука.
Кому-то под руку попался каменюка,
Метнул, гадюка, и нету Кука.
А дикари теперь заламывают руки,
Ломают копья, ломают луки,
Сожгли и бросили дубинки из бамбука.
Переживают, что съели Кука.
 

 

ПЕСНЬ О ВЕЩЕЙ КАССАНДРЕ

Долго Троя в положении осадном
Оставалась неприступною твердыней,
Но троянцы не поверили Кассандре…
Троя, может быть, стояла б и поныне.
Без умолку безумная девица
Кричала: – Ясно вижу Трою, павшей в прах!
Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,
Во все века сжигали люди на кострах!
И в ночь, когда из чрева лошади на Трою
Спустилась смерть, как и положено, крылато,
Над избиваемой безумною толпою
Вдруг кто-то крикнул: – Это ведьма виновата!
И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту
Когда сбылись все предсказания на славу,
Толпа нашла бы подходящую минуту,
Чтоб учинить свою привычную расправу…
А вот конец, хоть не трагичный, но досадный:
Какой-то грек нашел кассандрину обитель,
И начал пользоваться ей, не как Кассандрой,
А как простой и ненасытный победитель…
Без умолку безумная девица
Кричала: – ясно вижу трою, павшей в прах!
Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,
Во все века сжигали люди на кострах!
 

 
В куски разлетелася корона,
Нет державы, нету трона,
Жизнь России и законы
Все к чертям!
И мы – словно загнанные в норы,
Словно пойманные воры,
Только кровь одна с позором
Пополам.
И нам ни черта не разобраться,
С кем порвать и с кем остаться,
Кто за нас, кого бояться,
Где пути, куда податься
Не понять!
Где дух? Где стыд? Где честь?
Где свои, а где чужие?
Как до этого дожили?
Неужели на Россию нам плевать?
Позор всем, кому покой дороже,
Всем, кого сомненье гложет:
Может он или не может
Убивать?
Сигнал – и по-волчьи, и по-бычьи
И, как коршун, – на добычу,
Только воронов покличем
Пировать.
Эй, вы, где былая ваша твердость,
Где былая ваша гордость?
Отдыхать сегодня – подлость!
Пистолет сжимает твердая рука.
Конец, всему – конец!
Все разбилось, поломалось,
Нам осталось только малость
Только выстрелить в висок иль во врага.
 

 

МОИ ПОХОРОНЫ

Сон мне снится: вот те на,
Гроб среди квартиры.
На мои похорона
Съехались вампиры.
Стали речи говорить,
Все про долголетие,
Кровь сосать решили погодить —
Вкусное на третье.
В гроб вогнали кое-как,
А самый сильный вурдалак
Все втискивал и всовывал,
И плотно утрамбовывал,
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.
Очень бойкий упырек
Стукнул по колену,
Подогнал и под шумок
Надкусил мне вену.
А умудренный кровосос
Встал у изголовья
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровье.
И почетный караул
Для приличия всплакнул,
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию.
Да вы погодите, слышите, братцы, спрячьте крюк,
Ну куда ж, чертовы,
Я же слышу, что вокруг,
Значит я не мертвый.
Яду капнули в вино, ну а мы набросились,
Опоить меня хотели, но опростоволосились.
Тот, кто в зелье губы клал,
И в самом деле дуба дал,
Ну, а на меня, как рвотное,
То зелье приворотное,
Потому что здоровье у меня добротное.
Так почему же я лежу,
Их не напугаю,
Почему я не заржу,
Дурака валяю.
Я ж их мог прогнать давно выходкою смелою,
Мне бы взять, пошевелиться, но глупостей не делаю.
Безопасный, как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Все со стаканом носится,
Сейчас наверняка набросится.
Еще один на шею косится,
Ну, гад, он у меня допросится.
Кровожадно вопия,
Высунули жалы,
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.
Да вы погодите, сам налью,
Знаю, вижу, вкусное.
Нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные.
А сам я мышцы не напряг
И не попытался сжать кулак,
Потому что, кто не напрягается —
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается,
И много больше сохраняется.
Вот мурашки по спине
Смертные крадутся,
А всего делов-то мне
Было, что проснуться.
Что сказать, чего боюсь?
А сновиденья тянутся,
До того, что я проснусь,
А они останутся.
Мне такая мысль страшна,
Что вот сейчас очнусь от сна,
И станут в руку сном моим милые знакомые,
Такие живые, зримые, весомые,
Мои любимые знакомые.
А вдруг они уже стоят,
И жало наготове,
И что выпить норовят
По рюмашке крови.
Лучше я еще посплю,
Способ не единственный,
Но я во сне перетерплю,
Я во сне воинственный.
 

 

ПРАВДА И ЛОЖЬ

Нежная правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых блаженных калек,
Грубая ложь эту правду к себе заманила,
Мол, оставайся-ка, ты, у меня на ночлег.
И легковерная правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне,
Хитрая ложь на себя одеяло стянула,
В правду впилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,
Баба, как баба, и что ее ради радеть.
Разницы нет никакой между правдой и ложью,
Если, конечно, и ту, и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды примерив на глаз.
Деньги взяла и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила правда пропажу
И подивилась себя оглядев делово.
Кто-то уже раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую правду, а так ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали.
„Ложь это все, и на лжи одеянье мое.“
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Тот протокол заключался обидной тирадой,
Кстати, навесили правде чужие дела.
Дескать, какая то мразь называется правдой,
Ну, а сама пропилась, проспалась догола.
Голая правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах.
Грязная ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за правду воюет,
Правда в речах его правды на ломаный грош,
Чистая правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная ложь.
Часто разлив по 170 граммов на брата,
Даже не знаешь куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, это чистая правда, ребята,
Глядь, а штаны твои носит коварная ложь,
Глядь, на часы твои смотрит коварная ложь,
Глядь, а конем твоим правит коварная ложь.
 

 

ДУРАЧИНА-ПРОСТОФИЛЯ

Жил-был добрый дурачина-простофиля,
Куда его только черти не носили.
Но однажды, как-то зло повезло,
И совсем в чужое царство занесло.
Слезы градом, – так и надо, простофиля:
Не усаживайся задом на кобыле.
Дурачина.
Посреди большого поля, глядь – три стула.
Дурачину в область печени кольнуло.
Сверху надпись: „Для гостей“, „Для князей“,
А на третьем – „Для царских кровей“.
Вот на первый стул уселся простофиля,
Потому, что он от горя обессилел.
Дурачина. только к стулу примостился дурачина,
Сразу слуги принесли хмельные вина.
Дурачина ощутил много сил,
Ел, и жадно пил, и много шутил.
Ощутив себя в такой бурной силе,
Влез на стул для князей простофиля,
Дурачина.
И сейчас же бывший добрый дурачина
Ощутил, что он ответственный мужчина.
Стал советы отдавать, кликнул рать,
И почти уже решил воевать.
Ощутив себя в такой буйной силе,
Влез на стул для царей простофиля,
Дурачина. сразу руки потянулись к печати,
Сразу топать стал ногами и кричати:
– Будь ты князь, будь ты хоть сам господь,
Вот возьму и прикажу запороть!
Если б люди в сей момент рядом были,
Не сказали б комплимент простофиле,
Дурачине.
Но был добрый этот самый простофиля:
Захотел издать указ про изобилье.
Только стул подобных дел не терпел:
Как тряхнет… и, ясно, тот не усидел.
И проснулся добрый малый простофиля
У себя на сеновале, в чем родили.
Дурачина.
 

 

ВОЗДУШНЫЕ ПОТОКИ

Хорошо, что за ревом не слышалось звука,
Что с позором своим был один на один.
Я замешкался возле открытого люка
И забыл пристегнуть карабин.
Мой инструктор помог и коленом пинок
Перейти этой слабости грань.
За обычное наше: „Смелее, сынок“
Принял я его сонную брань.
И оборвали крик мой,
И обожгли мне щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И звук обратно в печень
Мне вогнали вновь на вздохе
Веселые, беспечные
Воздушные потоки.
Я попал к ним в умелые, цепкие руки,
Мнут, швыряют меня, что хотят, то творят.
И с готовностью я сумасшедшие трюки
Выполняю, шутя, все подряд.
Есть ли в этом паденьи какой-то резон
Я узнаю потом, а пока,
То валился в лицо мне земной горизонт,
То шарахались вниз облака.
И обрывали крик мой,
И выбривали щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки,
И вновь вгоняли в печень
Мне, упруги и жестоки,
Невидимые, встречные
Воздушные потоки.
Но рванул я кольцо на одном вдохновеньи,
Как рубаху от ворота или чеку.
Это было в случайном, свободном паденьи
Восемнадцать недолгих секунд.
А теперь некрасив я, горбат с двух сторон,
В каждом горбе спасительный шелк,
Я на цель устремлен, и влюблен, и влюблен
В затяжной, не случайный прыжок.
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И проникают в печень
Мне на выдохе и вдохе
Бездушные и вечные
Воздушные потоки.
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы.
По сигналу „Пошел!“ я шагнул в никуда.
За невидимой тенью безликой химеры,
За свободным паденьем айда.
Я пробьюсь сквозь воздушную тьму,
Хоть условья паденья не те.
Но и падать свободно нельзя потому,
Что мы падаем не в пустоте.
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
На мне мешки заплечные,
Встречаю руки в боки
Прямые, безупречные
Воздушные потоки.
Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:
„Не тяни за кольцо, скоро легкость придет“.
До земли триста метров, сейчас будет поздно.
Ветер врет, обязательно врет.
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола, стоп.
И как не было этих минут,
Нет свободных падений с высот,
Но зато есть свобода раскрыть парашют.
Мне охлаждают щеки
И открывают веки,
Исполнены потоки
Забот о человеке.
Глазею ввысь печально я,
Там звезды одиноки,
И пью горизонтальные
Воздушные потоки.
 

 

ХОЛОДА

В холода, в холода,
От насиженных мест
Нас другие зовут города.
Будь то Минск, будь то Брест,
В холода, в холода.
Неспроста, неспроста,
От родных тополей
Нас суровые манят места,
Будто там веселей.
Неспроста, неспроста.
Как нас дома ни грей,
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей.
Будто с нами беда,
Будто с ними теплей.
Как бы ни было нам хорошо иногда,
Возвращаемся мы по домам.
Где же ваша звезда?
Может здесь, может там.
 

 

ТУМАН

Сколько чудес за туманами кроется,
Не подойти, не увидеть, не взять.
Дважды пытались, но бог любит троицу,
Ладно, придется ему подыграть.
Выучи намертво, не забывай,
И повторяй, как заклинанье.
Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй.
Был ведь когда-то туман наша вотчина,
Многих из нас укрывал от врагов.
Нынче, туман, твоя миссия кончена,
Хватит тайгу запирать на засов.
Выучи намертво, не забывай,
И повторяй, как заклинанье.
Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй.
Тайной покрыто, молчанием сковано,
Заколдовала природа-шаман,
Черное золото, белое золото,
Сторож седой охраняет туман.
Выучи намертво, не забывай,
И повторяй, как заклинанье.
Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй.
Что же выходит и пробовать нечего,
Перед туманом ничто человек.
Но от тепла, от тепла человечьего
Даже туман поднимается вверх.
Выучи, вызубри, не забывай,
И повторяй, как заклинанье.
Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй.
 

 

ТО ЛИ В ИЗБУ И ЗАПЕТЬ

То ли в избу и запеть,
Просто так, с морозу,
То ли взять и помереть
От туберкулезу.
То ли песенку без слов,
А может под гитару,
То ли в сани рысаков
И уехать к Яру.
Вот напасть понеслась
То ли в масть карту класть,
То ли счастье украсть,
То ли просто упасть.
Страсть…
Назло всем, навсегда, в никуда
В вечное стремление.
То ли с неба вода,
То ль разливы весенние.
Может песня без пловца,
А может без идеи.
А я строю печку в изразцах
Или просто сею.
Сколько лет счастья нет,
Все кругом красный свет,
Недопетый куплет,
Недодаренный букет.
Бред…
Назло всем, насовсем
Со звездою в лапах
Без реклам, без эмблем,
Мишек косолапых.
Не догнал бы кто-нибудь
И учуял запах.
Отдохнуть бы, продыхнуть
Со звездою в лапах.
У нее, без нее,
Ничего не мое.
Невеселое жилье,
И белье и то ее.
Е-мое…
 

 

О БАЛЕ-МАСКАРАДЕ

В нашей комплексной бригаде
Прошел слушок о бале-маскараде.
Раздали маски кроликов,
Слонов и алкоголиков,
Назначили все это в зоосаде.
– Зачем идти при полном при параде,
Скажи мне, моя радость, христа ради,
Она мне: „Одевайся…
Мол, я тебя стесняюся…
Не то мол, как всегда, пойдешь ты сзади“.
Я платье, говорит, взяла у нади,
Я буду нынче, как Марина Влади
И проведу, хоть тресну я,
Часы свои воскресные,
Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде.
Зачем же я себя утюжил, гладил…
Меня поймали тут же в зоосаде,
Ведь массовик наш Колька
Дал мне маску алкоголика,
И на троих меня зазвали дяди.
Я снова очутился в зоосаде
Глядь две жены, ну две Марины Влади,
Одетые животными с двумя же бегемотами.
Я тоже озверел и встал в засаде.
Наутро дали премию в бригаде,
Сказав мне, что на бале-маскараде
Я будто бы не только
Сыграл им алкоголика,
А был у бегемотов я в ограде.