Текст книги "Великие поэты мира: Поэзия"

Автор книги: Владимир Высоцкий

 
Смеюсь навзрыд – как у кривых зеркал, —
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал —
Как на венецианском карнавале!

Вокруг меня смыкается кольцо —
Меня хватают, вовлекают в пляску, —
Так-так, мое нормальное лицо
Все, вероятно, приняли за маску.

Петарды, конфетти... Но всё не так, —
И маски на меня глядят с укором, —
Они кричат, что я опять – не в такт,
Что наступаю на ноги партнерам.

Что делать мне – бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?..
Надеюсь я – под масками зверей
Бывают человеческие лица.

Все в масках, в париках – все как один, —
Кто – сказочен, а кто – литературен...
Сосед мой слева – грустный арлекин,
Другой – палач, а каждый третий – дурень.

Один себя старался обелить,
Другой – лицо скрывает от огласки,
А кто – уже не в силах отличить
Свое лицо от непременной маски.

Я в хоровод вступаю, хохоча, —
И все-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравится – и он ее не снимет?

Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?!

Как доброго лица не прозевать,
Как честных отличить наверняка мне? —
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.

Я в тайну масок все-таки проник, —
Уверен я, что мой анализ точен:
Что маски равнодушья у иных —
Защита от плевков и от пощечин.

 

1971

 
Была пора – я рвался в первый ряд,
И это все от недопониманья, —
Но с некоторых пор сажусь назад:
Там, впереди, как в спину автомат —
Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.

Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.

Стволы глазищ – числом до десяти —
Как дула на мишень, но на живую, —
Затылок мой от взглядов не спасти,
И сзади так удобно нанести
Обиду или рану ножевую.

Может, сзади и не так красиво.
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.

Мне вреден первый ряд, и говорят —
От мыслей этих я в ненастье ною.
Уж лучше – где темней – в последний ряд:
Отсюда больше нет пути назад,
И за спиной стоит стена стеною.

Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.

И пусть хоть реки утекут воды,
Пусть будут в пух засалены перины, —
До лысин, до седин, до бороды
Не выходите в первые ряды
И не стремитесь в примы-балерины.

Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.

Надежно сзади, но бывают дни —
Я говорю себе, что выйду червой:
Не стоит вечно пребывать в тени —
С последним рядом долго не тяни,
А постепенно пробирайся в первый.

Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.

 

1971

 
Я весь в свету, доступен всем глазам, —
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал, как к образам...
Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.

И микрофону я не по нутру —
Да, голос мой любому опостылит, —
Уверен, если где-то я совру —
Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя́т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!..

Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую, —
Ведь если я душою покривлю —
Он ни за что не выпрямит кривую.

Он, бестия, потоньше острия —
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, —
Ему плевать, что не в ударе я, —
Но пусть я верно выпеваю ноты!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя́т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!..

На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит:
Лишь только замолчу – ужалит он, —
Я должен петь – до одури, до смерти.

Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало – ты змея, я знаю!
И я – как будто заклинатель змей:
Я не пою – я кобру заклинаю!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя́т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!..

Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, —
Рук не поднять – гитара вяжет руки!

Опять не будет этому конца!
Что есть мой микрофон – кто мне ответит?
Теперь он – как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.

Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона —
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя́т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!..

 

 
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц, —

Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.

Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, —
А я усиливал,

усиливал,

усиливал...

На «низах» его голос утробен,
На «верхах» он подобен ножу, —
Он покажет, на что он способен, —
Но и я кое-что покажу!

Он поет задыхаясь, с натугой —
Он устал, как солдат на плацу, —
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.

Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, —
А я усиливал,

усиливал,

усиливал...

Только вдруг: «Человече, опомнись, —
Что поешь?! Отдохни – ты устал.
Это – патока, сладкая помесь!
Зал, скажи, чтобы он перестал!..»

Всё напрасно – чудес не бывает, —
Я качаюсь, я еле стою, —
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.

Сколько лет в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, —
А я усиливал,

усиливал,

усиливал...

В чем угодно меня обвините —
Только против себя не пойдешь:
По профессии я – усилитель, —
Я страдал – но усиливал ложь.

Застонал я – динамики взвыли, —
Он сдавил мое горло рукой...
Отвернули меня, умертвили —
Заменили меня на другой.

Тот, другой, – он все стерпит и примет, —
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.

...Мы в чехле очень тесно лежали —
Я, штатив и другой микрофон, —
И они мне, смеясь, рассказали,
Как онрад был, что я заменен.

 

1971

 
Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг!
Вспомните, как к берегам Австралии
Подплывал покойный ныне Кук,

Как, в кружок усевшись под азалии,
Поедом – с восхода до зари —
Ели в этой солнечной Австралии
Друга дружку злые дикари.

Но почему аборигены съели Кука,
За что – неясно, молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука:
Хотели кушать – и съели Кука!

Есть вариант, что ихний вождь – Большая Бука —
Сказал, что – очень вкусный кок на судне Кука...
Ошибка вышла – вот о чем молчит наука:
Хотели – кока, а съели – Кука!

И вовсе не было подвоха или трюка —
Вошли без стука, почти без звука, —
Пустили в действие дубинку из бамбука —
Тюк! прямо в темя – и нету Кука!

Но есть, однако же, еще предположенье,
Что Кука съели из большого уваженья, —
Что всех науськивал колдун – хитрец и злюка:
«Ату, ребята, хватайте Кука!

Кто уплетет его без соли и без лука,
Тот сильным, смелым, добрым будет – вроде Кука!»

Комуй-то под руку попался каменюка —
Метнул, гадюка, – и нету Кука!

А дикари теперь заламывают руки,
Ломают копья, ломают луки,
Сожгли и бросили дубинки из бамбука —
Переживают, что съели Кука!

 

1971, ред. 1979

Александру Назаренко и экипажу теплохода «Шота Руставели»

 
Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты —
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
На глазах от натуги худеют канаты,
Из себя на причал выжимая слезу.

И команды короткие, злые
Быстрый ветер уносит во тьму:
«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»
И – «Буксир, подработать корму!»

Капитан, чуть улыбаясь, —
Всё, мол, верно – молодцы, —
От земли освобождаясь,
Приказал рубить концы.

Только снова назад обращаются взоры —
Цепко держит земля, все и так, и не так:
Почему слишком долго не сходятся створы,
Почему слишком часто моргает маяк?!

Всё в порядке, конец всем вопросам.
Кроме вахтенных, все – отдыхать!

Но пустуют каюты – матросам
К той свободе еще привыкать.

Капитан, чуть улыбаясь,
Бросил только: «Молодцы!»
От земли освобождаясь,
Нелегко рубить концы.

Переход – двадцать дней, – рассыхаются шлюпки,
Нынче утром последний отстал альбатрос...
Хоть бы – шторм! Или лучше – чтоб в радиорубке
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.

Так и есть: трое – месяц в корыте,
Яхту вдребезги кит разобрал...
Да за что вы нас благодарите —
Ва́м спасибо за этот аврал!

Капитан, чуть улыбаясь,
Бросил только: «Молодцы!» —
Тем, кто, с жизнью расставаясь,
Не хотел рубить концы.

И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,
И еще чёрта в ступе и бог знает что,
И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун —
Всё, куда я ногой не ступал, но зато —

Пришвартуетесь вы на Таити
И прокрутите запись мою, —
Через самый большой усилитель
Я про вас на Таити спою.

Скажет мастер, улыбаясь
Мне и песне: «Молодцы!»
Так, на суше оставаясь,
Я везде креплю концы.

И опять продвигается, словно на ринге,
По воде осторожная тень корабля.
В напряженье матросы, ослаблены шпринги...
Руль полборта налево – и в прошлом земля!

 

1971

 
Благодать или благословенье
Ниспошли на подручных твоих —
Дай нам, Бог, совершить омовенье,
Окунаясь в святая святых!

Исцеленьем от язв и уродства
Будет душ из живительных вод, —
Это – словно возврат первородства,
Или нет – осушенье болот.

Все пороки, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор —
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пули, из пор.

Все, что мучит тебя, – испарится
И поднимется вверх, к небесам, —
Ты ж, очистившись, должен спуститься —
Пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытье, —
Нужно выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из нее.

Здесь нет голых – стесняться не надо,
Что кривая рука да нога.

Здесь – подобие райского сада, —
Пропуск тем, кто раздет донага.

И, в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь —
Одинаково веничек хлещет,
Так что зря не выпячивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,
Все легко переносят жару, —
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй по коленья в парную
И крещенье принять убеди, —
Лей на нас свою воду святую —
И от варварства освободи!

 

1971

Моим друзьям – поэтам

 
Кто кончил жизнь трагически, тот – истинный поэт,
А если в точный срок, так – в полной мере:
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же – в петлю слазил в «Англетере».

А в 33 Христу – он был поэт, он говорил:
«Да ни убий!» Убьешь – везде найду, мол.
Но – гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, —
Вот и сейчас – как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лег виском на дуло.

Задержимся на цифре 37! Коварен Бог —
Ребром вопрос поставил: или – или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, —
А нынешние – как-то проскочили.

Дуэль не состоялась или – перенесена,
А в 33 распяли, но – не сильно,
А в 37 – не кровь, да что там кровь! – и седина
Испачкала виски не так обильно.

«Слабо€ стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа!»
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа —
И режут в кровь свои босые души!

На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е», —
Укоротить поэта! – вывод ясен, —
И нож в него! – но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен!

Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, —
Томитесь, как наложницы в гареме!
Срок жизни увеличился – и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!

 

1971

 
Я помню райвоенкомат:
«В десант не годен – так-то, брат, —
Таким, как ты, – там невпротык...» И дальше – смех:
Мол, из тебя какой солдат?
Тебя – хоть сразу в медсанбат!..
А из меня – такой солдат, как изо всех.

А на войне как на войне,
А мне – и вовсе, мне – вдвойне, —
Присохла к телу гимнастерка на спине.
Я отставал, сбоил в строю, —
Но как-то раз в одном бою —
Не знаю чем – я приглянулся старшине.

...Шумит окопная братва:
«Студент, а сколько дважды два?
Эй, холостой, а правда – графом был Толстой?
А кто евоная жена?..»
Но тут встревал мой старшина:
«Иди поспи – ты ж не святой, а утром – бой».

И только раз, когда я встал
Во весь свой рост, он мне сказал:
«Ложись!.. – и дальше пару слов без падежей. —
К чему две дырки в голове!»
И вдруг спросил: «А что, в Москве
Неужто вправду есть дома в пять этажей?..»

Над нами – шквал, – он застонал —
И в нем осколок остывал, —
И на вопрос его ответить я не смог.
Он в землю лег – за пять шагов,
За пять ночей и за́ пять снов —
Лицом на запад и ногами на восток.

 

1971

 
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица.
А память – как колодец глубока:
Попробуй заглянуть – наверняка
Лицо, и то неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,
Может только беспристрастный суд:
Осторожно с прошлым, осторожно —
Не разбейте глиняный сосуд!

До сих пор иногда вспоминается
Из войны много фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

Одни его лениво ворошат,
Другие неохотно вспоминают,
А третьи – даже помнить не хотят, —
И прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы
Стрелки – указатели пути, —
Очень просто в прошлом заблудиться —
И назад дороги не найти.

До сих пор иногда вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

С налета не вини – повремени:
Есть у людей на всё свои причины —
Не скрыть, а позабыть хотят они, —
Ведь в толще лет еще лежат в тени
И часа ждут заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться —
Лучше без ошибок, – потому
Что на минном поле ошибаться
Просто абсолютно ни к чему.

Иногда как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

Один толчок – и стрелки побегут, —
А нервы у людей не из каната, —
И будет взрыв, и перетрется жгут...
Но, может, люди вовремя найдут
И извлекут до взрыва детонатор!

Спит земля спокойно под цветами,
Но еще находят мины в ней, —
Их берут умелыми руками
И взрывают дальше от людей.

До сих пор из войны вспоминается
Пара фраз, пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз, только раз.

 

1971

 
Чтоб не было следов, повсюду подмели...
Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте:
Мой финиш – горизонт, а лента – край земли, —
Я должен первым быть на горизонте!

Условия пари одобрили не все —
И руки разбивали неохотно.
Условье таково: чтоб ехать – по шоссе,
И только по шоссе – бесповоротно.

Наматываю мили на кардан
И еду параллельно проводам, —
Но то и дело тень перед мотором —
То черный кот, то кто-то в чем-то черном.

Я знаю – мне не раз в колеса палки ткнут.
Догадываюсь, в чем и как меня обманут.
Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут.
И где через дорогу трос натянут.

Но стрелки я топлю – на этих скоростях
Песчинка обретает силу пули, —
И я сжимаю руль до судорог в кистях —
Успеть, пока болты не затянули!

Наматываю мили на кардан
И еду вертикально проводам, —
Завинчивают гайки, – побыстрее! —
Не то поднимут трос, как раз где шея.

И плавится асфальт, протекторы кипят,
Под ложечкой сосет от близости развязки.
Я голой грудью рву натянутый канат, —
Я жив – снимите черные повязки!

Кто вынудил меня на жесткое пари —
Нечистоплотны в споре и в расчетах.
Азарт меня пьянит, но, как ни говори,
Я торможу на скользких поворотах.

Наматываю мили на кардан,
Назло канатам, тросам, проводам, —
Вы только проигравших урезоньте,
Когда я появлюсь на горизонте!

Мой финиш – горизонт – по-прежнему далек,
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, —
Канат не пересек мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колесам.

Меня ведь не рубли на гонку завели, —
Меня просили: «Миг не проворонь ты —
Узнай, а есть предел – там, на краю земли,
И – можно ли раздвинуть горизонты?»

Наматываю мили на кардан
И пулю в скат влепить себе не дам.
Но тормоза отказывают, – кода! —
Я горизонт промахиваю с хода!

 

1971

 
Сон мне снится – вот те на:
Гроб среди квартиры,
На мои похорона
Съехались вампиры, —

Стали речи говорить —
Всё про долголетие, —
Кровь сосать решили погодить:
Вкусное – на третие.

В гроб вогнали кое-как,
А самый сильный вурдалак
Все втискивал, и всовывал,
И плотно утрамбовывал, —
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.

Очень бойкий упырек
Стукнул по колену,
Подогнал – и под шумок
Надкусил мне вену.

А умудренный кровосос
Встал у изголовия
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровие.

И почетный караул
Для приличия всплакнул, —
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию:
А если кто пронзит артерию —
Мне это сна грозит потерею.

Погодите, спрячьте крюк!
Да куда же, черт, вы!
Я же слышу, что вокруг, —
Значит, я не мертвый!

Яду капнули в вино,
Ну а мы набросились, —
Опоить меня хотели, но
Опростоволосились.

Тот, кто в зелье губы клал, —
В самом деле дуба дал, —
Ну а на меня – как рвотное
То зелье приворотное:
Здоровье у меня добротное,
И закусил отраву плотно я.

Так почему же я лежу,
Дурака валяю, —
Ну почему, к примеру, не заржу —
Их не напугаю?!

Я ж их мог прогнать давно
Выходкою смелою —
Мне бы взять пошевелиться, но
Глупостей не делаю.

Безопасный, как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Со стаканом носится —
Сейчас наверняка набросится, —
Еще один на шею косится —
Ну, гад, он у меня допросится!

Кровожадно вопия,
Высунули жалы —
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.

Погодите – сам налью, —
Знаю, знаю – вкусная!..
Ну нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные!

А сам – и мышцы не напряг,
И не попытался сжать кулак, —
Потому что кто не напрягается,
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается
И много дольше сохраняется.

Вот мурашки по спине
Смертные крадутся...
А всего делов-то мне
Было, что – проснуться!

...Что, сказать, чего боюсь
(А сновиденья – тянутся)?
Да того, что я проснусь —
А они останутся!..

 

1971

 
«Змеи, змеи кругом – будь им пусто!» —
Человек в исступленье кричал —
И позвал на подмогу мангуста,
Чтобы, значит, мангуст выручал.

И мангусты взялись за работу,
Не щадя ни себя, ни родных, —
Выходили они на охоту
Без отгулов и без выходных.

И в пустынях, в степях и в пампасах
Даже дали наказ патрулям —
Игнорировать змей безопасных
И сводить ядовитых к нулям.

Приготовьтесь – сейчас будет грустно:
Человек появился тайком —
И поставил силки на мангуста,
Объявив его вредным зверьком.

Он наутро пришел – с ним собака —
И мангуста упрятал в мешок, —
А мангуст отбивался и плакал,
И кричал: «Я – полезный зверек!»

Но зверьков в переломах и ранах
Всё швыряли в мешок, как грибы, —
Одуревших от боли в капканах
Ну и от поворота судьбы.

И гадали они: в чем же дело —
Почему нас несут на убой?
И сказал им мангуст престарелый
С перебитой передней ногой:

«Козы в Бельгии съели капусту,
Воробьи – рис в Китае с полей,
А в Австралии злые мангусты
Истребили полезнейших змей.

Вот за это им вышла награда
От расчетливых этих людей, —
Видно, люди не могут без яда,
Ну а значит – не могут без змей»...

И снова:
«Змеи, змеи кругом – будь им пусто!» —
Человек в исступленье кричал —
И позвал на подмогу...

Ну, и так далее —
как «Сказка про Белого Бычка».

 

1971

 
Считай по-нашему, мы выпили не много —
Не вру, ей-богу, – скажи, Серега!
И если б водку гнать не из опилок,
То чё б нам было с пяти бутылок!

...Вторую пили близ прилавка в закуточке, —
Но это были еще цветочки, —
Потом – в скверу, где детские грибочки,
Потом – не помню, – дошел до точки.

Я пил из горлышка, с устатку и не евши,
Но – как стекло был, – остекленевший.
А уж когда коляска подкатила,
Тогда в нас было – семьсот на рыло!

Мы, правда, третьего насильно затащили, —
Ну, тут промашка – переборщили.
А что очки товарищу разбили —
Так то портвейном усугубили.

Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,
Что – не буяньте, что – разойдитесь.
На «разойтись» я сразу ж согласился —
И разошелся, – и расходился!

Но если я кого ругал – карайте строго!
Но это вряд ли, – скажи, Серега!
А что упал – так то от помутненья,
Орал не с горя – от отупенья.

...Теперь дозвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны, – скажи, Серега!

Вот он проснется утром – протрезвеет – скажет:
Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!
Так отпусти́те – вам же легче будет:
Чего возиться, раз жизнь осудит!

Вы не глядите, что Сережа все кивает, —
Он соображает, все понимает!
А что молчит – так это от волненья,
От осознанья и просветленья.

Не запирайте, люди, – плачут дома детки, —
Ему же – в Химки, а мне – в Медведки!..
Да, все равно: автобусы не ходят,
Метро закрыто, в такси не содят.

Приятно все-таки, что нас тут уважают:
Гляди – подвозят, гляди – сажают!
Разбудит утром не петух, прокукарекав, —
Сержант подымет – как человеков!

Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
Я рупь заначил, – опохмелимся!
И все же, брат, трудна у нас дорога!
Эх, бедолага! Ну спи, Серега!

 

1971