Текст книги "Великие поэты мира: Поэзия"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Анатолию Гарагуле

 
Был шторм – канаты рвали кожу с рук,
И якорная цепь визжала чертом,
Пел ветер песню грубую, – и вдруг
Раздался голос: «Человек за бортом!»

И сразу – «Полный назад! Стоп машина!
На воду шлюпки, помочь —
Вытащить сукина сына
Или, там, сукину дочь!»

Я пожалел, что обречен шагать
По суше, – значит, мне не ждать подмоги —
Никто меня не бросится спасать,
И не объявят шлюпочной тревоги.

А скажут: «Полный вперед! Ветер в спину!
Будем в порту по часам.
Так ему, сукину сыну, —
Пусть выбирается сам!»

И мой корабль от меня уйдет —
На нем, должно быть, люди выше сортом.
Впередсмотрящий смотрит лишь вперед —
Не видит он, что человек за бортом.

Я вижу – мимо суда проплывают,
Ждет их приветливый порт, —
Мало ли кто выпадает
С главной дороги за борт!

Пусть в море меня вынесет, а там —
Шторм девять баллов новыми деньгами, —
За мною спустит шлюпку капитан —
И обрету я почву под ногами.

Они зацепят меня за одежду, —
Значит, падать одетому – плюс, —
В шлюпочный борт, как в надежду,
Мертвою хваткой вцеплюсь.

Я на борту – курс прежний, прежний путь —
Мне тянут руки, души, папиросы, —
И я уверен: если что-нибудь —
Мне бросят круг спасательный матросы.

Правда, с качкой у них перебор там,
В штормы от вахт не вздохнуть, —
Но человеку за бортом
Здесь не дадут утонуть!

 

1969

 
На судне бунт, над нами чайки реют!
Вчера из-за дублонов золотых
Двух негодяев вздернули на рею, —
Но мало – нужно было четверых.

Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – миф, но эту веру сами
Мы создали, поднявши черный флаг!

Катился ком по кораблю от бака,
Забыто все – и честь, и кутежи, —
И, подвывая, может быть, от страха,
Они достали длинные ножи.

Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – миф, но эту веру сами
Мы создали, поднявши черный флаг!

Вот двое в капитана пальцем тычут:
Достать его – и им не страшен черт!
Но капитан вчерашнюю добычу
При всей команде выбросил за борт.

Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – миф, но эту веру сами
Мы создали, поднявши черный флаг!

И вот волна, подобная надгробью,
Все смыла, с горла сброшена рука...
Бросайте ж за борт всё, что пахнет кровью, —
Поверьте, что цена невысока!

Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – здесь, и эту веру сами
Мы создали, поднявши черный флаг!

 

1969

 
Нет меня – я покинул Расею, —
Мои девочки ходят в соплях!
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.

Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
«Нет его – умотал наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец».

Слышу сзади – обмен новостями:
«Да не тот! Тот уехал – спроси!»
«Ах не тот?!» – и толкают локтями,
И сидят на коленях в такси.

Тот, с которым сидел в Магадане,
Мой дружок по гражданской войне —
Говорит, что пишу ему: «Ваня!
Скушно, Ваня, – давай, брат, ко мне!»

Я уже попросился обратно —
Унижался, юлил, умолял...
Ерунда! Не вернусь, вероятно, —
Потому что я не уезжал!

Кто поверил – тому по подарку, —
Чтоб хороший конец, как в кино:
Забирай Триумфальную арку,
Налетай на заводы Рено!

Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?! —
Не волнуйтесь – я не уехал,
И не надейтесь – я не уеду!

 

1970

 
Я стою́, стою спиною к строю, —
Только добровольцы – шаг вперед!
Нужно провести разведку боем, —
Для чего – да кто ж там разберет...

Кто со мной? С кем идти?
Так, Борисов... Так, Леонов...
И еще этот тип
Из второго батальона!

Мы ползем, к ромашкам припадая, —
Ну-ка, старшина, не отставай!
Ведь на фронте два передних края:
Наш, а вот он – их передний край.

Кто со мной? С кем идти?
Так, Борисов... Так, Леонов...
Да, еще этот тип
Из второго батальона!

Проволоку грызли без опаски:
Ночь – темно, и не видать ни зги.
В двадцати шагах – чужие каски, —
С той же целью – защитить мозги.

Кто со мной? С кем идти?
Так, Борисов... Так, Леонов...
Ой!.. Еще этот тип
Из второго батальона.

Скоро будет «Надя с шоколадом» —
В шесть они подавят нас огнем, —
Хорошо, нам этого и надо —
С Богом, потихонечку начнем!

С кем обратно идти?
Так, Борисов... Где Леонов?!
Эй ты, жив? Эй ты, тип
Из второго батальона!

Пулю для себя не оставляю.
Дзот накрыт и рассекречен дот...
А этот тип, которого не знаю,
Очень хорошо себя ведет.

С кем в другой раз идти?
Где Борисов? Где Леонов?
Правда, жив этот тип
Из второго батальона.

...Я стою спокойно перед строем —
В этот раз стою к нему лицом, —
Кажется, чего-то удостоен,
Награжден и назван молодцом.

С кем в другой раз ползти?
Где Борисов? Где Леонов?
И парнишка затих
Из второго батальона...

 

1970

 
Как в селе Большие Вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили-были два громилы
Огромадной жуткой силы —
Братья Пров и Николай.

Николай – что понахальней —
По ошибке лес скосил,
Ну а Пров – в опочивальни
Рушил стены – и входил.

Как братья́ не вяжут лыка,
Пьют отвар из чаги —
Все от мала до велика
Прячутся в овраге.

В общем, лопнуло терпенье, —
Ведь добро – свое, не чье, —
Начинать вооруженье
И идти на усмиренье
Порешило мужичьё.

Николай – что понахальней —
В тот момент быка ломал,
Ну а Пров в какой-то спальне
С маху стену прошибал.

«Эй, братан, гляди – ватага, —
С кольями, да слышь ли,
Чтой-то нынче из оврага
Рановато вышли!»

Неудобно сразу драться —
Наш мужик так не привык, —
Стали прежде задираться:
«Для чего, скажите, братцы,
Нужен вам безрогий бык?!»

Николаю это странно:
«Если жалко вам быка —
С удовольствием с братаном
Можем вам намять бока!»

Где-то в поле замер заяц,
Постоял – и ходу...
Пров ломается, мерзавец,
Сотворивши шкоду.

«Ну-ка, кто попробуй вылезь —
Вмиг разделаюсь с врагом!»
Мужики перекрестились —
Всей ватагой навалились:
Кто – багром, кто – батогом.

Николай, печась о брате,
Первый натиск отражал,
Ну а Пров укрылся в хате
И оттуда хохотал.

От могучего напора
Развалилась хата, —
Пров оттяпал ползабора
Для спасенья брата.

«Хватит, брат, обороняться —
Пропадать так пропадать!
Коля, нечего стесняться, —
Колья начали ломаться, —
Надо, Коля, нападать!»

По мужьям да по ребятам
Будут бабы слезы лить...
Но решили оба брата
С наступленьем погодить.

«Гляди в оба, брате́нь, —
Со спины заходят!»
«Может, оборотень?»
«Не похоже вроде!»

Дело в том, что к нам в селенье
Напросился на ночлег —
И остался до Успенья,

А потом – на поселенье
Никчемушный человек.

И сейчас вот из-за крика
Ни один не услыхал:
Этот самый горемыка
Чтой-то братьям приказал.

Кровь уже лилась ручьями, —
Так о чем же речь-то?
«Бей братьев!» – Но вдруг с братьями
Сотворилось нечто:

Братьев как бы подкосило —
Стали братья отступать —
Будто вмиг лишились силы...
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.

...Долго думали-гадали,
Что блаженный им сказал, —
Как затылков ни чесали —
Ни один не угадал.

И решили: он заклятьем
Обладает, видно...
Ну а он сказал лишь: «Братья,
Как же вам не стыдно!»

 

1970

 
В Тридевятом государстве
(Трижды девять – двадцать семь)
Все держалось на коварстве —
Без проблем и без систем.

Нет того, чтобы сам – воевать, —
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой, —
А наследник пошел воровать.

В Тридесятом королевстве
(Трижды десять – тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил еще один король.

Тишь да гладь, да спокойствие там, —
Хоть король был отъявленный хам,
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил —
И скучал от тоски по делам.

В Триодиннадцатом царстве
(То бишь – в царстве Тридцать три)
Царь держался на лекарстве:
Воспалились пузыри.

Был он – милитарист и вандал, —
Двух соседей зазря оскорблял —
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту, —
Шел на международный скандал.

В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли, —
На соседей покусился —
И взбесились короли:

«Обуздать его, смять!» – только глядь —
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом – полководцы
Все утоплены в колодце
И вассалы восстать норовят...

 

1970

 
Разбег, толчок... И стыдно подыматься:
Во рту опилки, слезы из-под век, —
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.

Я признаюсь вам как на духу:
Такова вся спортивная жизнь, —
Лишь мгновение ты наверху —
И стремительно падаешь вниз.

Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подергаю славу я.
У кого толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая!

Разбег, толчок... Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!»

У тебя – растяженье в паху;
Прыгать с правой – дурацкий каприз, —
Не удержишься ты наверху —
Ты стремительно падаешь вниз».

Но, задыхаясь словно от гнева я,
Объяснил толково я: главное,
Что у них толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая!

Разбег, толчок... Мне не догнать канадца —
Он мне в лицо смеется на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать —
И тренер мне сказал напрямоту,

Что – начальство в десятом ряду,
И что мне прополощут мозги,
Если враз, в сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.

Но лучше выпью зелье с отравою,
Я над собою что-нибудь сделаю —
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!

Трибуны дружно начали смеяться —
Но пыл мой от насмешек не ослаб:
Разбег, толчок, полет... И два двенадцать —
Теперь уже мой пройденный этап!

Пусть болит моя травма в паху,
Пусть допрыгался до хромоты, —
Но я все-таки был наверху —
И меня не спихнуть с высоты!

Я им всем показал «ху из ху», —
Жаль, жена подложила сюрприз:
Пока я был на самом верху —
Она с кем-то спустилася вниз...

Но съел плоды запретные с древа я,
И за хвост подергал все же славу я, —
Пусть у них толчковая – левая,
Но моя толчковая – правая!

 

1970

 
Я скачу, но я скачу иначе, —
По камням, по лужам, по росе, —
Бег мой назван иноходью – значит:
По-другому, то есть – не как все.

Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне —
Но не под седлом и без узды!

Мне сегодня предстоит бороться, —
Ска́чки! – я сегодня фаворит.
Знаю, ставят все на иноходца, —
Но не я – жокей на мне хрипит!

Он вонзает шпоры в ребра мне,
Зубоскалят первые ряды...
Я согласен бегать в табуне —
Но не под седлом и без узды!

Нет, не будут золотыми горы —
Я последним цель пересеку:
Я ему припомню эти шпоры —
Засбою, отстану на скаку!..

Колокол! Жокей мой «на коне» —
Он смеется в предвкушенье мзды.

Ох, как я бы бегал в табуне, —
Но не под седлом и без узды!

Что со мной, что делаю, как смею —
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею —
Я прийти не первым не могу!

Что же делать? Остается мне —
Вышвырнуть жокея моего
И бежать, как будто в табуне, —
Под седлом, в узде, но – без него!

Я пришел, а он в хвосте плетется —
По камням, по лужам, по росе...
Я впервые не был иноходцем —
Я стремился выиграть, как все!

 

1970

 
Я несла свою Беду
по весеннему по льду, —
Обломился лед – душа оборвалася —
Камнем по́д воду пошла, —
а Беда – хоть тяжела,
А за острые края задержалася.

И Беда с того вот дня
ищет по́ свету меня, —
Слухи ходят – вместе с ней – с Кривотолками.
А что я не умерла —
знала голая ветла
И еще – перепела с перепелками.

Кто ж из них сказал ему,
господину моему, —
Только – выдали меня, проболталися, —
И, от страсти сам не свой,
он отправился за мной,
Ну а с ним – Беда с Молвой увязалися.

Он настиг меня, догнал —
обнял, на руки поднял, —
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог —
был всего один денек, —
А Беда – на вечный срок задержалася...

 

1970

 
Копи!

Ладно, мысли свои вздорные

копи!
Топи!

Ладно, баню мне по-черному

топи!
Вопи!

Все равно меня утопишь,

но – вопи!..
Топи!

Только баню мне, как хочешь,

натопи.

Ох, сегодня я отмаюсь,

эх, освоюсь!

Но сомневаюсь,

что отмоюсь!

Не спи!

Где рубаху мне по пояс

добыла?!
Топи!

Ох, сегодня я отмоюсь

добела!
Кропи!

В бане стены закопченные

кропи!
Топи!

Слышишь, баню мне по-черному

топи!

Ох, сегодня я отмаюсь,

эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,

что отмоюсь!

Кричи!

Загнан в угол зельем, словно

гончей – лось.
Молчи!

У меня давно похмелье

кончилось.
Терпи!

Ты ж сама по дури

про́дала меня!
Топи!

Чтоб я чист был, как щенок,

к исходу дня!

Ох, сегодня я отмаюсь,

эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,

что отмоюсь!

Купи!

Хоть кого-то из охранников

купи!
Топи!

Слышишь, баню ты мне раненько

топи!
Вопи!

Все равно меня утопишь,

но – вопи!..
Топи!

Эту баню мне, как хочешь,

но – топи!

Ох, сегодня я отмаюсь,

эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,

что отмоюсь!

 

1970

 
Не космос – метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий, —
Но мы владеем тоже внеземной —
И самою земною из профессий!

Любой из нас – ну чем не чародей?!
Из преисподней наверх уголь мечем.
Мы топливо отнимем у чертей —
Свои котлы топить им будет нечем!

Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.

Да, сами мы – как дьяволы – в пыли,
Зато наш поезд не уйдет порожний.
Терзаем чрево матушки-земли —
Но на земле теплее и надежней.

Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся, как в фильме о погонях, —
И шуточку «Даешь стране угля!»
Мы чувствуем на собственных ладонях.

Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.

Воро́нками изрытые поля
Не позабудь – и оглянись во гневе, —
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве.

Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью – не один ты!
Вперед и вниз! Мы будем на щите —
Мы сами рыли эти лабиринты!

Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.

 

Зима 1970/71

 
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно —
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.

Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени, —
Все равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!

Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света, —
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.

Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, —
Все равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!

В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?

Украду, если кража тебе по душе, —
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!

 

1970

 
Я все вопросы освещу сполна —
Дам любопытству удовлетворенье!
Да, у меня француженка жена —
Но русского она происхожденья.

Нет, у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.

Да нет, живу не возле «Сокола»...
В Париж пока что не проник.
Да что вы всё вокруг да около —
Да спрашивайте напрямик!

Я все вопросы освещу сполна —
Как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна —
Вопросы будут, видимо, о спальне...

Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: «Вы изменяли женам?» —
Как будто за портьеру подсмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.

Да нет, живу не возле «Сокола»...
В Париж пока что не проник.
Да что вы всё вокруг да около —
Да спрашивайте напрямик!

Теперь я к основному перейду.
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: «А что имели вы в виду
В такой-то песне и в такой-то строчке?»

Ответ: во мне Эзоп не воскресал,
В кармане фиги нет – не суетитесь, —
А что имел в виду – то написал, —
Вот – вывернул карманы – убедитесь!

Да нет, живу не возле «Сокола»...
В Париж пока что не проник.
Да что вы всё вокруг да около —
Да спрашивайте напрямик!

 

Зима 1970/71

Песни 1971 – 1980 годов

 
Я теперь в дураках – не уйти мне с земли —
Мне расставила суша капканы:
Не заметивши сходней, на берег сошли —
И навечно – мои капитаны.

И теперь в моих песнях сплошные нули,
В них всё больше прорехи и раны:
Из своих кителей капитанских ушли,
Как из кожи, мои капитаны.

Мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий —
Как оскомина во рту!

Капитаны мне скажут: «Давай не скули!»
Ну а я не скулю – волком вою:
Вы ж не просто с собой мои песни везли —
Вы везли мою душу с собою.

Вас встречали в порту толпы верных друзей,
И я с вами делил ваши лавры, —
Мне казалось, я тоже сходил с кораблей
В эти Токио, Гамбурги, Гавры...

Вам теперь не выйти в море,
Мне не встретить вас в порту.
Ах, мой вечный санаторий —
Как оскомина во рту!

Я надеюсь, что море сильней площадей
И прочнее домов из бетона,
Море лучший колдун, чем земной чародей, —
И я встречу вас из Лиссабона.

Я механиков вижу во сне, шкиперов —
Вижу я, что не бесятся с жира, —
Капитаны по сходням идут с танкеров,
С сухогрузов, да и с «пассажиров»...

Нет, я снова выйду в море
Или встречу их в порту, —
К черту вечный санаторий
И оскомину во рту!

 

1971

 
Капитана в тот день называли на «ты»,
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.

Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
В покрывала земель,

Этих обетованных, желанных —
И колумбовых, и магелланных.

Только мне берегов
Не видать и земель —
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов —
Благородная цель...
И в конце-то концов —
Я ведь сам сел на мель.

И ушли корабли – мои братья, мой флот, —
Кто чувствительней – брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.

И погоду, и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.

Вот со шлюпок два залпа – и ладно! —
От Колумба и от Магеллана.

Я пью пену – волна
Не доходит до рта,
И от палуб до дна
Обнажились борта,
А бока мои грязны —
Таи не таи, —
Так любуйтесь на язвы
И раны мои!

Вот дыра у ребра – это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видно шрамы от крючьев – какой-то пират
Мне хребет перебил в абордаже.

Киль – как старый неровный
Гитаровый гриф:
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.

Задыхаюсь, гнию – так бывает:
И просоленное загнивает.

Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют, —
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра, —
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.

И гулякой шальным всё швыряют вверх дном
Эти ветры – незваные гости, —
Захлебнуться бы им в моих трюмах вином
Или – с мели сорвать меня в злости!

Я уверовал в это,
Как загнанный зверь,
Но не злобные ветры
Нужны мне теперь.

Мои мачты – как дряблые руки,
Паруса – словно груди старухи.

Будет чудо восьмое —
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Моря Божья роса
С меня снимет табу —
Вздует мне паруса,
Будто жилы на лбу.

Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу:
Я ведь зла не держу на команду.

Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, – раскрою́!

Как же так – я ваш брат,
Я ушел от беды...
Полевее, фрегат, —
Всем нам хватит воды!

До чего ж вы дошли:
Значит, что – мне уйти?!
Если был на мели —
Дальше нету пути?!
Разомкните ряды,
Всё же мы – корабли, —
Всем нам хватит воды,
Всем нам хватит земли,

Этой обетованной, желанной —
И колумбовой, и магелланной!

 

1971

 
Что случилось, почему кричат?
Почему мой тренер завопил?
Просто – восемь сорок результат, —
Правда, за черту переступил.

Ой, приходится до дна ее испить —
Чашу с ядом вместо кубка я беру, —
Стоит только за черту переступить —
Превращаюсь в человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?
Почему соперник завопил?
Просто – ровно восемь шестьдесят, —
Правда, за черту переступил.

Что же делать мне, как быть, кого винить —
Если мне черта́ совсем не по нутру?
Видно, негру мне придется уступить
Этот титул человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?
Стадион в единстве завопил...
Восемь девяносто, говорят, —
Правда, за черту переступил.

Посоветуйте, вы все, ну как мне быть?
Так и есть, что негр титул мой забрал.
Если б ту черту да к черту отменить —
Я б Америку догнал и перегнал!

Что случилось, почему молчат?
Комментатор даже приуныл.
Восемь пять – который раз подряд, —
Значит – за черту не заступил.

 

1971

 
Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке, —
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя – ни крошки.
А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки, —
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.
А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг, —
А вчера все вокруг
Говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!»

Друг гвинеец так и прет —
Все больше отставанье, —
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыханье.
Третее за ним ищу,
Четвертое дыханье, —
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!
Тоже мне – хорош друг, —
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!»

Гвоздь программы – марафон,
А градусов – все тридцать, —
Но к жаре привыкший он —
Вот он и мастерится.
Я поглядел бы на него,
Когда бы – минус тридцать!
Ну а теперь – достань его, —
Осталось – материться!
Тоже мне – хорош друг, —
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг, —
Как его – забыл... Сэм Брук!
Сэм – наш гвинейский Брут!

 

1971

Льву Яшину

 
Да, сегодня я в ударе, не иначе —
Надрываются в восторге москвичи, —
Я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мертвые мячи.
Вот судья противнику пенальти назначает —
Репортеры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
Он сегодня славно отдохнет!

Извиняюсь,
вот мне бьют головой...
Я касаюсь —
подают угловой.
Бьет десятый – дело в том,
Что своим «сухим листом»
Размочить он может счет нулевой.
Мяч в моих руках – с ума трибуны сходят, —
Хоть десятый его ловко завернул.
У меня давно такие не проходят!..
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся – голос слышу из-за фотокамер:
«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.
Что тебе – ну лишний раз потрогать мяч руками, —
Ну а я бы снял красивый гол».

Я хотел его послать —

не пришлось:
Еле-еле мяч достать

удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: «Вот опять!
Все б ловить тебе, хватать – не́ дал снять!»

«Я, товарищ дорогой, все понимаю,
Но культурно вас прошу: подите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте – я не в силах вам помочь».

Вот летит девятый номер с пушечным ударом —
Репортер бормочет: «Слушай, дай ему забить!
Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром...» —
Чуть не плачет парень. Как мне быть?!

«Это все-таки футбол, —

говорю. —
Нож по сердцу – каждый гол

вратарю».
«Да я ж тебе как вратарю
Лучший снимок подарю, —
Пропусти – а я отблагодарю!»

Гнусь, как ветка, от напора репортера,
Неуверенно иду наперехват...
Попрошу-ка потихонечку партнеров,
Чтоб они ему разбили аппарат.

Ну а он все ноет: «Это ж, друг, бесчеловечно —
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —
Это лишь момент, а фотография – навечно.
А ну не шевелись, потяни!»

Пятый номер в двадцать два —

знаменит.
Не бежит он, а едва

семенит.
В правый угол мяч, звеня, —
Значит, в левый от меня, —
Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра,
Так что я не мог поделать ничего...
Снимок дома у меня – два на три метра —
Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! —
Стыд меня терзает, хоть кричи.

Искуситель-змей, палач!

Как мне жить?!
Так и тянет каждый мяч

пропустить.
Я весь матч борюсь с собой —
Видно, жребий мой такой...
Так, спокойно – подают угловой...

 

1971