Текст книги "Тайны донских курганов"

Автор книги: Владимир Моложавенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Автограф Пушкина

Чем более смотрю на сего казака,

тем более поражаюсь сходством его

с великим князем...

Тотлебен о Пугачеве

Рассказ об этой удивительной находке, на первый взгляд, непримечателен. Мало ли в наших архивах хранится редких автографов, рукописей, дневников и прочих официальных и неофициальных бумаг? И все-таки то, что историки случайно обнаружили в фондах Центрального государственного военно-исторического архива, было необычным.

Приводя в порядок архивные дела середины прошлого столетия, один из научных сотрудников увидел на пожелтевшем от времени документе едва заметную надпись карандашом: «Напечатано в Биб. для ч. 1834 г. т. VII». Размашистый почерк показался удивительно знакомым, им заинтересовались, пригласили специалистов, и оказалось, что это почерк А. С. Пушкина. Так был найден неизвестный до последнего времени автограф великого поэта.

Что же это за документ?

Оказывается, Пушкин сделал надпись на «Описании известному злодею и самозванцу, какого он есть свойства и примет, учиненное по объявлению жены его, Софьи Дмитриевой».

Это – допросный лист жены Емельяна Пугачева.

Сам по себе документ этот был известен давно: Пушкин опубликовал его в примечаниях к четвертой главе «Истории Пугачева». А еще раньше текст допросного листа был напечатан в журнале «Библиотека для чтения», издававшемся известным русским литератором О. И. Сенковским.

Но ни из журнала Сенковского, ни из более поздних трудов по истории восстания Пугачева (в том числе и трудов донских историков) нельзя было узнать, где же именно происходил допрос жены Пугачева. Пушкин, комментируя текст «Описания известному злодею и самозванцу...», говорил лишь о том, что показания Софьи Дмитриевой были представлены в этом виде в Военную коллегию. Теперь, когда обнаружен оригинал допросного листа, стало известно, что показания о своем муже Софья Пугачева давала в канцелярии коменданта крепости Дмитрия Ростовского в начале 1774 года, перед отправкой (вместе с детьми) в Казанскую тюрьму. Для донских краеведов это очень важная находка.

Пушкин оставил свой автограф, видимо, в тот период, когда, начав писать «Историю Пугачева», изучал документы в тайниках архива военного министерства в Петербурге. Вполне естественно, что показания Софьи Пугачевой, как наиболее достоверный источник сведений о жизни руководителя крестьянского восстания 1773-1775 годов, поэт положил в основу своего исследования, а затем и повести «Капитанская дочка».

Документ, на котором Пушкин оставил автограф, любопытен тем, что сообщает почти всю родословную Пугачева и важные вехи его биографии. Вот как, например, говорится о приметах вождя крестьянского восстания: «Тому мужу ее ныне от роду будет лет сорок, лицом сухощав, во рту верхнего спереди зуба нет, который он выбил саласками, еще в малолетстве в игре, а от того времени и до ныне не вырастает... На лице имеет желтые конопатины; сам собою смугловат, волосы на голове темно-русые по-казацки подстригал, росту среднего, борода была клином, черная, небольшая... Женился тот муж ее на ней, и она шла, оба первобрачные, назад тому лет с 10, и с которым и прижили детей пятерых, из коих двое померли, а трое и теперь в живых. Первый сын Трофим десяти лет, да дочери, вторая Аграфена по седьмому году, а третья Христина по четвертому году...».

И о родственниках:

«Что же муж ее точно есть упоминаемый Емельян Пугачев, то сверх ее самоличного с детьми сознатия и уличения, могут в справедливость доказать и родной его брат Зимовейской же станицы казак Дементий Иванов сын Пугачев... да родные же сестры, из коих первая Ульяна Иванова, коя ныне находится в замужестве той же станицы за казаком Федором Григорьевым, по прозванию Брыкалиным, а вторая Федосья Иванова, которая также замужем за казаком из Прусак Симоном Никитиным, а прозвания не знает, кой ныне жительство имеет в Азове, которые все мужа ее также знают довольно».

В допросном листе записано также, что «писем он к ней как с службы из армии, так и из бегов своих никогда не присылывал; да и что в станицу их или к кому другому писал, об оном не знает; он же вовсе и грамоте не умеет». А «речь и разговоры муж ее имел по обыкновению казацкому, а иностранного языка никакого не знал».

Чем кончился допрос жены Пугачева? К тому времени Софья, которой «дневного пропитания с детьми иметь стало не от чего»,– продала «за 24 руб, за 50 коп» свой дом казаку Есауловской [8]8
  Станица Есауловская, позже Стенькиразинская, находилась на территории, затопленной ныне Цимлянским морем.


[Закрыть] станицы Еремею Евсееву и тот перевез его на новое место. Тем не менее донской атаман Сулин «по высочайшему указу» предписал коменданту Ростовской крепости Потапову «для возбуждения омерзения к Пугачеву злодеяния» дом сломать, перевезти из Есауловской станицы на старое место в Зимовейскую и сжечь, пепел развеять на ветру, а место это посыпать солью, окопать рвом и оставить «на вечные времена без поселения». Так и было сделано.

Больше того. Саму станицу Зимовейскую, родину Пугачева, переименовали в Потемкинскую и перенесли на противоположный берег Дона. Царизм хотел вытравить в народе всякую память о его славном сыне.

А Софья с тремя детьми после допроса была отправлена в Казанскую тюрьму, где томилась несколько месяцев. По иронии судьбы, Казань была освобождена повстанческими отрядами Пугачева, выдававшего себя, как известно, за императора Петра III.

Увидев среди выпущенных из тюрьмы узников свою семью, Пугачев, вспоминали очевидцы, заплакал, но не изменил самому себе и распорядился позаботиться о Софье: «Я ее знаю; муж ее оказал мне великую услугу». По свидетельству других сподвижников Пугачева, Софья с детьми оставалась с казачьим атаманом до разгрома восстания. Сведения о дальнейшей ее судьбе очень противоречивы.

* * *

И еще один документ, связанный с Пугачевым, был обнаружен совсем недавно в фондах Центрального государственного архива древних актов. Это был никому не известный прежде... паспорт Пугачева, выданный ему в 1772 году на русском пограничном форпосте в Добрянке (ныне это – территория Черниговской области на Украине). Получая паспорт, Пугачев скрыл свое казачье происхождение, объявил себя раскольником и заявил о желании поселиться в Заволжье – старинном гнезде русского старообрядчества.

Вот текст этого паспорта, чудом сохранившегося до наших дней:

«По указу ея величества, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, самодержицы Всероссийской и прочая, и прочая, и прочая объявитель сего, вышедший из Польши и явившийся собою при Добрянском форпосте веры раскольнической Емельян Иванов сын Пугачев, по желанию ево для житья определен в Казанскую губернию в Синбирскую провинцию к реке Иргизу, которому по тракту чинить свободный пропуск; обид, налог и притеснения не чинить и давать квартиры по указам.

А по прибытии ему явиться с сим пашпортом в Казанской губернии в Синбирской провинциальной канцелярии, тако ж следуючи и в протчих провинциальных и городовых канцеляриях являться. Праздно ж оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной его нужды.

Оной же Пугачев при Добрянском форпосте указной карантин выдержал, в котором находился здоров, и от опасной болезни – по свидетельству лекарскому – явился несумнителен.

А приметами оной: волосы на голове темно-русые, ус и борода – черные с сединою, от золотухи на левом виску шрам... рост двух аршин четырех вершков с половиною, от роду – 40 лет. При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеется.

В верность чего дан сей от главного Добрянского форпостного правления за подписанием руки и с приложением печати алой.

В благополучном месте 1772 году августа 12 дня.

Майор Мезников

Пограничный лекарь Андрей Томашевский,

При исправлении письменных дел каптенармус

Никифор Баранов».

На обороте паспорта отмечены этапы путешествия Пугачева по России: Новгород-Северский, Глухов, Валуйки, Тараблянская Застава-на-Дону.

Осенью Пугачев наконец добрался до Яицкого городка (ныне город Уральск), поселился у казака Дениса Пьянова. Застав на Урале следы кровавой расправы над бунтовавшими казаками, он начал подговаривать их к побегу на привольные кубанские земли. Его арестовали в селе Малыковке (ныне Вольск), отобрали паспорт, отослали под стражей в Симбирск, а оттуда – в Казань. Губернатор запросил Петербург о мере наказания, и генерал-прокурор Вяземский вынес определение о наказании Пугачева плетьми и ссылке на каторжные работы в глухой зауральский город Пелым. Сама Екатерина II одобрила это наказание, написав на определении «Быть по сему».

Предписание о наказании Пугачева прибыло в Казань 1 июня 1773 года, но... за три дня до этого он бежал из тюрьмы, оставив «на память» незадачливому начальству свой паспорт. Бежал дерзко, средь бела дня. Помогли ему, конечно, сообщники. Ходил под стражею двух солдат, собирая милостыню, на одной из главных улиц его ждала готовая тройка, сбил с ног одного конвойного, другой сам помог сесть ему на облучок и ускакал вместе с ним из города.

Было это уже накануне самого восстания...

* * *

То новое, что поведали нам о Пугачеве эти два редчайших документа, хочется дополнить сведениями о потомках вождя крестьянского восстания, здравствующих в наши дни.

Недавно из далекого австралийского города Мельбурна пришло письмо, адресованное доктору исторических наук В. В. Мавродину – автору книги «Восстание Пугачева». В письме этом говорится:

«Будучи праправнуком донского казака станицы Зимовейской (впоследствии Потемкинской, а ныне находящейся на дне Цимлянского моря) хорунжего Емельяна Ивановича Пугачева, просил бы ценную книгу Мавродина прислать мне, чтобы она рассказала зарубежным друзьям-казакам правду о Пугачеве».

Автор письма – Павел Данилов – сообщил, что потомки Пугачева носили и носят четыре фамилии: Сарычевы, Фомины, Фомичевы и Даниловы. Сам Павел Данилов участвовал в первой мировой войне, был ранен и волей судьбы оказался в Австралии.

А в Целиноградской области, в совхозе имени КазЦИКа живет родной внук Емельяна Пугачева – Филипп Пугачев. В 1965 году ему исполнилось 103 года. Отец его, Трофим Емельянович, был старшим сыном Емельяна Пугачева. Родился Филипп в селе Стенькине, что на берегу Оскола (Трофиму Емельяновичу перевалило тогда уже за 90). В родном Стенькине он вместе с отцом шил полушубки из овчин. Трофим Емельянович скончался на 126-м году жизни. Филиппа взяли в царскую армию, он участвовал в русско-японской войне, был ранен. Приехал домой в отпуск – участвовал в крестьянском бунте. После поражения революции 1905 года бежал под видом переселенца в казахские степи.

Дед Пугач – как зовут его в совхозе – был плотником и каменщиком. Теперь он получает пенсию, но крепкие, узловатые руки все еще тянутся к работе.

А другие Сарычевы, Фомины, Фомичевы, Даниловы, живущие на Дону? Не из Зимовейской ли станицы родом их деды и прадеды? Жена Пугачева по происхождению из казаков Недюжиных, а ее сестры породнились с казаками Пилюгиными и Махичевыми. Такие фамилии тоже есть на Дону. Не стоит ли порасспросить их, поразузнать родословную? Ведь из поколения в поколение передаются легенды и бывальщины о Пугачеве и вряд ли все они записаны.

Есть еще неоткрытые страницы истории Пугачева!

Хазарская Атлантида

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам...

А. С. Пушкин

Прошлой осенью шальной шторм на степном Цимлянском море начисто срезал высокий мысок у Красноярской станицы. Рухнула в пенистые воды земляная громада и обнажился нежданно-негаданно старинный клад: бутыль, запечатанная смолой, да позеленевшие монеты.

Впрочем, бутыль оказалась не совсем уж такой древней. Был в старину у казаков обычай: рождался сын в семье – зарывали глубоко в землю сосуды с молодым вином, держали их до свадьбы наследника. Суждено было пролежать той бутыли дольше, почитай, лет двести с лишком. Давно загустело вино, в нектар превратилось. А вот монеты оказались постарше – времен византийского императора. Видели они не море, родившееся в этой степи совсем недавно, а иссушенную зноем степь и орды кочевников, рвавшихся к границам Киевской Руси. Видели и могучую крепость Саркел – «Белую Вежу». Ту самую, что называют сейчас «Хазарской Атлантидой».

Если доведется вам когда-нибудь плыть теплоходом по Цимлянскому морю, вспомните тогда историю этой легендарной крепости...

* * *

Когда еще строилось степное море, и станицы переселялись на новые места, мне довелось слышать легенду о том, почему не хватало воды в здешних местах, Можно не верить в эту легенду, принимать ее за волшебную сказку, но она очень романтична.

...Было это в очень давние времена, никто не помнит, когда именно. Дед рассказывал историю внуку, а внук – своим внукам, передавая из одного поколения в другое. В ту пору пробивала путь себе к морю матушка Волга. Через тихие плесы и леса дремучие, через луга и нивы, все к югу да к югу, набиралась сил, красоты, отваги. Только остановилась как-то передохнуть у переката и призадумалась:

– Что это я живу горькой вдовицей?! Бегут малые речки – милые мои детки, текут Кама с Окой – сестры мои любимые, а вот нет у меня ни братца родимого, ни друга сердечного. Скучно так жить, без своей-то судьбы...

Слышала жалобу Волги Кама-река, ничего не сказала. А Ока пожалела сестру и сказала Волге:

– Шла я степной дорогою, видела там молодца. Всем тебе под стать: и красив, и могуч. Зовут его Дон Иванович. Ты пошли-ка младших детей, пусть разведают, как живет этот Дон в дальних краях, как хозяйствует...

Послушалась Волга совета и послала Суру да Свиягу донской стороною пройти, поглядеть, разузнать, обо всем доложить. Только Сура-то недалеко ушла. Увидела: Хопер в чистом поле бежит – подумала, что это сам Дон и есть. Вернулась, говорит:

– Так себе речка, невидная. Совсем не пара тебе, матушка.

А Свияга, та совсем заплуталась: навстречу Волге текла, а Волги за пригорком не видела. Едва с ней навек не разминулась.

А Волгу любопытство одолевает: правду ли про Дон сказывала Ока-сестрица. Нет, думает, нужно самой поглядеть. Повернула к степям. А они-то – сухие, безводные, солнце в небе жаром пылает, тучкой никогда не закроется, дождичком не умоется. Только ветер над теми степями гуляет да стервятники высоко парят. Донского же племени там три речки текут: Хопер и Медведица с Иловлей.

Хопер первым Волгу увидал. Побежал скорее к старшему брату, предупредить:

– Готовься, Дон Иванович, гостью дорогую встречать!

Заволновался Дон, повернул Волге навстречу, да так заспешил, что речку Богучарку второпях задавил: не дал ей ни росту, ни ходу. По сей день живет Богучарка малышкой-невеличкой.

А у Волги, кроме дочерей родных, была еще и племянница. Ахтубой звали. Уж такая своевольница, рядом с Волгой течет, а с нею никак не сливается. Задумала она тетку смущать:

– Ну чего тебе Дон этот дался? Куда ты идешь, с торной дороги сбиваешься? Неужто одну меня в песках покинешь? Не чужая ведь я кровь тебе, все-таки племянница...

Призадумалась Волга, бег свой замедлила, а Ахтуба, знай, одно и то же твердит:

– Где ж Дон твой могучий? Была б ты мила ему, давно б тебя встретил.

Слово за слово – и разговорила Волгу Ахтуба, полегоньку за собой повела. И потекла Волга в море Хвалынское.

А Дон, как услышал про это, разбушевался, обиделся, разом прочь повернул и ушел в свое море, в Азовское.

Так и разошлись с той поры на долгие годы Волга с Доном, и пролегли меж ними сухая земля да степь ковыльная. Никто не селился в этих безводных местах, пока не пришли сюда кочевники с несметными табунами. Им-то пришлась, видно, по нраву горько-соленая степь здешняя...

А дальше – уже не легенда...

* * *

Когда строилось степное море и станицы переселялись на новые места, мне довелось своими глазами видеть в здешних местах руины легендарной хазарской крепости Саркел. Археологи раскопали ее, чтобы рассказать людям о прошлом донской степи, а потом – навсегда отдать морской стихии. И то, о чем поведали руины, было столь же романтично, как древняя легенда...

Больше тысячи лет на низком и плоском донском берегу высилась тяжелой громадой массивная крепость. Высокие, увенчанные зубчатыми парапетами стены и башни ее виднелись издали за десятки километров. Башен было двенадцать – квадратных, с бойницами, сложенными из кирпича. И сами стены были сложены из кирпича, в полторы-две сажени толщиной. С одной стороны крепость огибал подковой Дон, а с напольной стороны – широкий наполненный водой ров и могучий земляной вал.

Хазары строили Саркел[9]9
  Саркел в переводе на русский язык – «Белая Вежа» (слово «вежа» означало в Древней Руси «башню», «укрепление», вообще «жилище»).


[Закрыть] добротно, надолго. Не сами, приглашали византийских инженеров. О том, что это было именно так, упоминает, например, в своих документах император Константин Багрянородный. Писал об этом и митрополит Пимен, путешествовавший по Дону через Азов и Царьград. Замышляя сооружение могучего форпоста, хозяева здешних степей намеревались показать и Руси, и Византии свою силу. В ту пору многие окрестные племена платили хазарам дань, даже великая Византия не решалась открыто пойти войной на Саркел и откупалась.

Год рождения Белой Вежи – 834-й.

Но призрачным оказалось могущество Хазарского государства. Все увереннее набирала силы Русь. Все решительнее давали киевские ратники отпор хазарам, требовавшим с них дань. Минуло немногим больше столетия, и князь Святослав – сын «вещего» Олега – с боем взял Белую Вежу, сделав ее своей вотчиной.

Тогда шел год 965-й...

Белую Вежу считают с той поры одним из самых ранних городов Киевского государства. Выдвинутая далеко в степь, она торговала с Кавказом и восточными странами, обменивалась товарами с соседями-кочевниками. Границы города быстро перешагнули стены прежней крепости, увеличилось население, расцвели ремесла.

А тем часом с востока надвигались половцы, вытеснили остатки хазар, начинали тревожить набегами русские владения. Белая Вежа оказалась своеобразным островом, окруженным со всех сторон недругами. Под натиском кочевников, свидетельствует летописец, «бело-вежцы ушли на Русь». Брошенный русскими, древний форпост на Дону прекратил свое существование. Неоглядные степи, леса и луга, покрывавшие берега былинной реки, надолго стали для наших предков «землей незнаемой».

Случилось это в году 1117-м...

И много лет еще рыскали по степям на быстроногих конях кочевники, врывались в окраинные русские города, предавая их огню и мечу, уводили в рабство жителей.

Игорь Святославич попытался было в 1185 году вернуть родной земле наследие Святослава, «испить шеломом Дона», но, как известно, его поход кончился неудачей.

Вслед за половцами на Русь хлынули орды татар-завоевателей. Над славянскими землями нависла темная ночь татарского ига. Белая Вежа так и не смогла уже подняться из руин. Но подошло время – погнали русичи «поганых» со своих земель, и стали эти места «Диким полем». Приходили со всей Руси в эти места беглые боярские холопы, закладывали на пустоши казачьи городки. Из камней некогда грозной крепости сложили фундаменты незатейливых хоромин и куреней...

* * *

Когда строилось степное море и станицы переселялись на новые места, а до заполнения гигантского котлована оставались уже считанные недели, археологи сделали такие уникальные находки, о которых не могли даже и мечтать. Им крепко помогли на завершающем этапе раскопок строители. Они понимали, как важна работа научной экспедиции, и прислали в ее распоряжение мощные десятикубовые скреперы, бульдозеры, экскаваторы, а военное командование направило сюда саперов. Не могла ведь остаться погребенной на дне степного моря тайна Белой Вежи!

Под одной из башен оборонительной стены археологи показывали мне подкоп, который вел из крепости далеко в степь. Кстати, как раз в те дни километрах в сорока к северу от Цимлы, по дороге на Морозовск, тоже случайно наткнулись на обрушившийся подземный ход (в него провалился трактор). Значит, Белая Вежа имела вокруг себя довольно разветвленную систему подземных галерей.

Но подкоп под башней порадовал необычным открытием. В конце подземного коридора, под грудой кирпича, лежал скелет человека, пытавшегося, видимо, выбраться из осажденного города. Рядом валялся небольшой пакетик с хной – краской, употреблявшейся на Востоке для окраски волос и ногтей. Ученые обратили внимание на то, что краска была завернута в клочок бумаги, оторванной, видимо, от книжного листа. Хна обладает, как известно, консервирующими свойствами. Это и помогло хорошо сохраниться редчайшему образцу бумаги, такому, который изготовлялся лишь в Самарканде в период с 750 по 810 год. Это – древнейший из всех найденных когда-либо в Европе образцов бумаги! Само собой разумеется, что находка подтвердила предположения о тесных связях жителей Белой Вежи со Средней Азией. И еще одно интересно: краска, пролежавшая под землей сотни лет, полностью сохранила свои качества и, когда ее растворили, приобрела ярко-огненный цвет.

В Белой Веже была очень широко распространена письменность. На обломках многих сосудов отчетливо сохранились надписи. Много надписей осталось и на других предметах: на роговой рукоятке нагайки, на кистене – оружии, которое носили на ремне, на гребнях из слоновой кости. А какие искусные мастера жили в крепости – косторезы, ювелиры, кузнецы, ткачи! Изделия их намного превосходили то, что изготовлялось византийскими умельцами. В Белой Веже был свой водопровод, был цирк, украшенный мраморными колоннами (по-видимому, вывезенными из Крыма), и даже... свой монетный двор.

То, что было найдено при раскопках Белой Вежи, составило такой неоценимый вклад в науку, что еще много и много лет будет изучаться и осмысливаться учеными. Не так уж часто балует археология своих слуг такими открытиями.

* * *

Когда разлилось во всю степную ширь неоглядное Цимлянское море и станицы справили новоселье на крутоярье у этого моря, археологи покинули здешние места. Седые камни Белой Вежи, полуразрушенные башни, обрушившиеся крепостные катакомбы – все это поглотила морская пучина. Ушли под воду займища, стены покинутых казаками станиц и хуторов, ушли и свежие, оставшиеся после только что отгремевшей войны, и старые могильные курганы, ушли прокаленные горячим солнцем супески и пески...

«Затоплена водой Цимлянского моря древняя хазарская крепость Саркел, разгромленная еще Святославом, – писал в те дни Шолохов. – И странное чувство охватывает душу, и почему-то сжимается горло, когда с Кумшатской горы видишь не прежнюю, издавна знакомую узкую ленту Дона, прихотливо извивающуюся в зелени лесов и лугов, а синий морской простор...».

Если случай забрасывает меня в цимлянские края, я обязательно разыскиваю на широких зеленых улицах двухэтажные казачьи дома, переехавшие сюда с того места, где сейчас хозяйничают чайки над водной гладью. Они ничем будто бы неприметны на первый взгляд, если бы не большие мраморные обломки в высоких фундаментах.

Это – все, что осталось от Белой Вежи, от Саркела – хазарской Атлантиды.

И мне снова приходит на память древняя легенда о том, как много-много веков подряд Волга не могла породниться с Доном Иванычем – мечта, пережившая рождение, расцвет и гибель могучего и полулегендарного города. Мечта о живой воде, пришедшей в донские степи.