Текст книги "Плачут глухари"
Автор книги: Владимир Сапожников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Антонов расхохотался.
– Твоя Варя – умный человек. Учись держаться с мужским достоинством, бери с меня пример.
Дурачась, он встал в позу, выгнув грудь и насупившись. Ему было весело, хотелось шалить и казаковать. В лесу, залитом солнцем, было хорошо, на редкость хорошо. На пригорке, за речкой, красиво струилась в небо большая береза.
«„На бору со звонами плачут глухари“, – вспомнилось ему. – Шесть обычных слов, но какую красоту соткал из них гений!»
Уезжали с тока часов в двенадцать. День стоял тихий, солнце светило по-летнему, но не палило, а ласково грело, нежило землю. И опять – узкая, присыпанная палым прошлогодним листом лесная дорога. От смоляного густого воздуха кружилась голова.
Леонид Иванович с Анатолием Ульяновичем разговорились.
– Жалованья шестьдесят целковых, – не без гордости рассказывал про себя Леонид Иванович. – На зиму лося вырешают, сено косить есть где, лес большой. Ставлю девяносто копен: лошадь, корова, подтелка в зиму оставляем. Жить можно: покупное только хлеб да сахар.
Особенно гордился Леонид Иванович тем, что детей всех пристроил: трое сыновей живут в городе, квартиры получили. Серега в армии, тоже на стройку хочет податься. Ребята сошли с рук, а теперь вот и Варька в город ускакала.
– Видали прынцессу? Год в городе пожила, приезжает, едва узнал: откуда, думаю, едакая нарисована картина? Дома день пожить скучает: отвыкла.
– Так при себе никого и не удержал? – спросил Анатолий Ульянович.
– Все разбежались за другой жизнью. Молодым в деревне теперь вроде и делать нечего. Тут со скотиной надо заниматься, а у них к скотине интереса нету: грязно. Варька рядом с коровой с голоду помрет, а не подоит. Брезгует. Вы, про нас говорит, люди прошедшие, все ваши интересы отсталые. А она умная. Мать приехала к ней, спрашивает: «Поись-то у тебя есть ли чего?» – «Вот, говорит, бутенброд в тумбочке». Степановна аж в слезы от этого бутенброда. «А деньги твои где? Зарплату куда девала?» – «Свитру, говорит, купила за пятьдесят рублей». – «Да зачем тебе такая свитра, будь она неладна, если голодная сидишь?» – «Что я, отвечает, голодная, никто не видит, а хуже всех одеваться для молодой девушки – позор». На нее со Степановной теперь и тянемся. Мать обмирает: девка без надзора, а в чердаке ветер.
– Балуешь ты ее, – сказал Анатолий Ульянович.
– А кому побаловать девку, как не родителям? Еще хватит заботы, замуж выскочит. Да ты не подвезешь ли ее, Ульяныч, до города? Ей завтра на работу.
– Довезем; Костя доставит в общежитие.
Антонов заметил, как у Кости вспыхнули уши, и заговорщицки толкнул его в бок.
6
Варя в машине пыталась читать, положив книгу на спину Костиного сиденья. Сильно трясло, она морщилась и поднимала на шофера сердитые, хмельные от чтения глаза.
Костя, видимо, раздражал ее и сегодня, хотя он больше всех хлопотал, укладывая в багажнике туесочки, корзинки и банки с топленым маслом, которые натащила из погреба Анна Степановна. В ответ на его шутки она презрительно поджимала губы, а Антонова спросила:
– Я вас не стесню? А то я поеду на пароходе.
– Ничуть, Варя, – ответил он. – Места много.
Прощаясь, Анна Степановна что-то долго шептала ей, поправляя на хмуром лобике оранжевую прядь, а в самый последний момент, когда с книгой под мышкой Варя направилась к машине, заплакала…
Разнеженное доброе чувство все не покидало Антонова, его приятно забавляло, что Варя сидит рядом, касаясь его ноги своим обтянутым синим капроном круглым коленом.
В свитере, коротенькой юбочке фигура у нее была легкая, гибкая, как у настоящей горожанки.
– Бросьте, Варенька, читать, – сказал Антонов. – Глаза испортите.
Она закрыла книгу, как будто ждала этого, и спросила:
– Правда, автор этой книги – гениальный писатель?
– Шекспир, – сказал Костя.
– Вы, Костя, ничего не понимаете и помолчите, – сердито оборвала она его.
Костя усмехнулся. Он приладил зеркальце над ветровым стеклом, так, чтобы видеть лицо Вари, и там полыхала ее оранжевая куделя, голубели незабудками сердитые, притененные тушью глаза. Они были круглые, наивные, хотя она по-прежнему пыталась придать им рассеянное, скучающее выражение. «Аленушка в мини-юбке», – подумал Антонов.
Ему захотелось дурачиться и нравилось, что Варя сидит рядом: длинная дорога все-таки чем-то скрасится, – и с шутовской серьезностью он сказал:
– Главное, Варя, поверить, не важно во что. Один великий человек утверждал, что степень гениальности писателя равна его убежденности.
«Какую чушь я сморозил!» – удивился сам себе Антонов, заметив, что Варя выслушала сказанное очень внимательно, наморщив лоб. Но он и глазом не моргнул: ничего нет забавнее серьезного разговора с девочкой из универмага.
– Интересное замечание – вмешался, вступая в игру, Анатолий Ульянович. – А Чехова, Варя, вы читали? Антона Павловича?
Варя победоносно улыбнулась:
– Всегда задают этот вопрос. Пожилые люди постоянно спрашивают: а ты читала Чехова? Или Пушкина. Читала. Они пишут о прошлом, а нам, современным людям, это скучно. Мы хотим знать больше про себя.
– Что знать?
– Все. Какие у современного молодого человека должны быть мысли, идеалы. Как надо формировать свой характер и служить окружающему обществу. Скажите, что вы думаете о дадаизме?
Она почему-то все время обращалась к Антонову.
– О дадаизме? Ничего не думаю. Ваш знакомый, Варя, студент?
– Да, то есть был. Но вы напрасно подумали. Я сама много читаю художественной литературы. Во Дворце культуры нашего торга очень талантливый директор. Он регулярно организовывает читательские конференции, вытаскивает даже настоящих писателей. К нам приезжала одна ленинградская поэтесса, очень лирическая, выступала потрясающе. Между прочим, она тоже работала продавщицей и сказала, что любой человек может писать стихи. Я начала составлять воспоминания о прочитанных книгах. Исписала целую тетрадь.
– Вы их будете издавать? – спросил Костя.
Молодец парень: правильную избрал тактику!
– Ваше дело, Костя, баранка. Вы бы поменьше встревали в чужие разговоры, а побольше смотрели на дорогу, а то в березу врежетесь.
Все засмеялись. И Костя тоже. Видимо, он был не так-то прост.
Анатолий Ульянович оживился, поглядывая в зеркальце, где пламенела оранжевая Варина копешка.
А разговор «за жизнь» становился все серьезнее.
– Понимаете, меня мучает масса вопросов, – сказала Варя. – Правильно ли я живу, не прозябаю ли за своим прилавком? Мама говорит: выйдешь замуж – все будет ясно. А зачем мне ясность? Зачем благополучный покой? По-моему, кто рано женится и выходит замуж – трусливые люди.
– Конечно, трусливые, – согласился Антонов. – Один мой знакомый женился, потому что боялся темноты.
– Вы шутите, – обиделась Варя, – а разве это не так? Женщина в условиях семейной жизни не развивается как личность, утрачивает самостоятельность и вообще опускается духовно.
– Вы что же, Варя, решили не выходить замуж? – спросил Анатолий Ульянович.
– Ничего я не решила, – вздохнула Варя. – Просто одни проклятые вопросы.
«Наивный лягушонок ищет смысла жизни. Очень трогательно», – думал Антонов.
Лес и лес вдоль дороги. Только теперь сплошь белели березы и лишь изредка зеленели сосны. У перекрестка дорог курилка – грубая скамейка с навесом. Заложив за спину палочку, стоит старик пастух, по лесу бродят красные и черные коровы.
Костя притормозил, и пока пастух объяснял Анатолию Ульяновичу, как ехать дальше, – «таперича верст двенадцать пробегите, будет Красноярский кордон, от него стрела покажет на Тузлукский кордон. На Тузлук не езжайте, а правьте к броду через Каракан-речку, а там шаша будет», – Антонов вышел из машины, разминая ноги. Под сапогами шуршало, и здесь тоже кругом цвели подснежники. Варя бродила невдалеке и, приседая, собирала цветы.
Костя гуднул: видимо, переговоры с пастухом окончились. Антонов услышал за спиной шаги Вари и остановился, ожидая. Взял из букета цветок и воткнул в тугую Варину копешку.
– Мне идет с цветком, но это сентиментально, – сказала она. – Наши девчонки говорят, что внешне я похожа на Маргариту из оперы «Фауст».
– Очень, Варя, похожи. Когда я был кудрявее, – Антонов покрутил пальцем вокруг своего затылка, – мне тоже говорили, что я похож на доктора Фауста.
– Вы, наверное, опять шутите, – вздохнула Варя. – Я люблю, когда шутят. Даже если смеются надо мной.
Она бросила на Антонова косой взгляд и побежала к машине. «Чем я обидел ее, один бог ведает», – недоумевал Антонов, следя, как Варины стройные ножки бьются в узкой юбочке.
Лес редел. Все чаще дорога выбегала на полянки с бурыми кустиками прошлогодней полыни, вдруг открылась кулижка зеленеющей уже озими, по которой ходили клювастые вороны. От березок шло сине-зеленое сияние – кажется, они тронулись за эти два теплых дня, и под ними уже копилась зыбкая тень. Проехали заброшенный дом без окон, с обомшелой крышей, сорокой, сидящей на трубе, – вероятно, Красноярский кордон, про который говорил пастух. У речки, мутной, по-весеннему шумливой, Костя тормознул. Вода прыгала по камням, сверкала, окатывая большие булыжины. Антонов и Анатолий Ульянович перебрели речку и крикнули Косте:
– Давай с разгончика! Перескочишь.
Костя хлопнул дверцей «газика», но Варя уже на ходу выскочила из машины.
– Ты куда?
– Я перейду сама. Поезжай! – крикнула она.
– Что вы делаете, глупая девчонка?! – закричал Анатолий Ульянович. – Простудитесь. Что за фокусы?
Но уговоры не помогли. Разозлившись, Костя махнул рукой, дал газ и, поднимая каскады брызг, лихо перелетел речку.
Разувшись, но не снимая чулок, Варя ступила в воду, ойкнула, когда дошло до колен, но шагнула дальше, придерживая юбку. Переправа прошла благополучно. Она отжала чулки, проведя ладонями по ногам, и как ни в чем не бывало направилась к машине.
– Ты думаешь, я струсила ехать на твоем драндулете? – обратилась она к Косте.
– Конечно, струсила.
– Нисколько. Я закаляю волю. Знаете что: давайте обедать. Я хочу есть.
Анатолий Ульянович покачал головой: ну, сорвиголова девчонка – и засуетился, расстилая газеты.
Он налил ей «старки», она, не морщась, выпила и, пожевав апельсин, попросила у Антонова сигарету.
– Вы курите, Варя?
– Иногда. Балуемся с девчонками. Пообедаем – и давай смолить. Накуримся до обалдения и хохочем. Скажите, а Софи Лорен курит?
– Она курит махорку, – вмешался опять Костя.
Но Варя, холодно оглянувшись, пропустила мимо ушей его реплику.
– Если бы я была талантливая, я бы сделала что-нибудь потрясающее. Талантливым людям хорошо. Они что хотят, то и делают. У них совсем другая жизнь. Я люблю мечтать, как если бы я тоже была талантливая. Я бы со всеми познакомилась: «Здравствуйте, я Варвара Овчинникова». Я, конечно, тоже ничего живу, весело, много читаю, работаю над собой, но все же личная моя жизнь однообразная. Целый день крутишься за прилавком, подайте то, подайте другое. Подойдет какое-нибудь мурло, куражится, шарахнула бы флаконом. Только в мечтах и живешь настоящей жизнью. Почему в мечтах всегда жизнь интереснее, чем в действительности?
– Это не всегда так, – серьезно ответил Антонов.
– Для вас – да. Вы ученый. У вас реальная жизнь – потрясающая, Вы делаете открытия, вы все знаете. Просто ужасно, что я родилась обыкновенным человеком. Почему одни рождаются ничтожными, серыми, а другие – выдающимся?
– Вы, Варенька, несерая, а оранжевая, – улыбнулся Антонов.
– Это стоит три рубля, – тряхнула она головой. Приукрашивание жалкой действительности. Могу достать вашей жене. Ваша жена блондинка или брюнетка?
– Жена Василия Андреевича – Анна Каренина, – опять сострил Костя.
– А вы, Варенька, сами-то что хотите от жизни? – спросил Анатолий Ульянович.
Варина тирада его, кажется, расстроила, он жалостливо хмурился, даже не выпил порцию «старки».
– Ничего я не знаю, – вздохнула она. – Я сама себе не нравлюсь, потому что ничего не понимаю. Иногда проснусь, как говорится, у своего корыта и даже реву от злости на себя. Смешно, правда? Впрочем, я кажется, наговорила лишнего. Я как выпью немного, становлюсь неприлично болтливой и ужасно глупой. Вы не обращайте на меня внимания.
– Вы, Варя, из нас самая счастливая, – сказал Антонов. – Я вам завидую. Вы даже не знаете, что вас ждет завтра.
– А вы знаете?
– Знаю. Завтра меня ждет работа, и вовсе не потрясающая, как вам кажется. Самое потрясающее – вон те облака, что плывут по небу. Так сказал мой учитель, пожилой человек.
Варя промолчала, видимо, опять не поверив ни одному слову Антонова.
Она посмотрела на небо, и все, улыбаясь, проследили за ее взглядом. Антонов отметил про себя, что шея у Вари нежная, девически невинная.
Варю завезли в общежитие. Шел двенадцатый час ночи, но вахтерша, добрая усатая женщина, разрешила Антонову и Косте занести Варины корзинки и туесочки на четвертый этаж.
В узком коридоре было темновато, в дальнем углу стояла пара и шепталась. Варя открыла дверь своей комнаты, тесно уставленной кроватями, тумбочками и табуретками, и со стыдливым страхом сказала Антонову.
– К нам нельзя.
В коридорах было темно, пахло пудрой и селедкой.
7
Опустошенный после одной бесплодной дискуссии, Антонов бездумно шел по Морскому проспекту. Бывает такое состояние, когда ничего не хочется, даже думать, и мир божий, как выразился Гамлет, представляется скоплением паров. Кафе, магазины, чистенькие сосенки вдоль тротуаров, мужчины, женщины – все скопление паров. И сам ты скопление пара, облако в штанах, несомое неведомой силой неведомо куда.
У квасной цистерны очередь. Антонов стал в хвост, минуты две простоял, но махнул рукой и пошел дальше. Большая рекламная доска возле Дома ученых приглашала посетить выставку художника Фалька. Об этой выставке говорили в институте уже месяц, особенно трещали лаборантки – одни ругали, другие, ахая и закатывая глаза, восторгались. Лаборантки – ужасные экстремистки, инакомыслящих распнут на кресте и не охнут.
Когда он сознавался, что не видел еще выставку, на него таращили глаза, как на бушмена.
«А что, если я устрою маленький бунт и не посещу выставку? – подумал Антонов. – Не пойду, и баста».
Куда же теперь? То ли к морю, то ли повернуть на Золотодолинскую, где расцвел лимонник. Лаборантки трещали о лимоннике, о пляже, о новых стихах знаменитого поэта, о том, что приезжает итальянский бас, который будет петь Мефистофеля. Черт знает сколько информации обрабатывается таким примитивным органом, как человеческий язык!
«И лимонник не пойду смотреть, – решил Антонов. – Бог с ним. Пойду куда глаза глядят, куда ноги несут. Все выключено, погашено в моем „я“, все приборы стоят на нуле. Облако в штанах устало, ничего не хочет».
Стеклянная коробка у тротуара, в ней полная женщина, обложенная газетами и брошюрами. Антонов купил газету, развернул ее на четвертой странице, автоматически прочитал спортивную информацию, так же автоматически сравнил ее со вчерашними цифрами, мысленно прикинул футбольную таблицу на сегодняшний день и только после того как порадовался, что любимая команда стоит высоко, усмехнулся нестерпимости пошлых привычек. Пошлость вошла в подсознание, подумал он. Что будет, если в подкорку будут откладываться таблицы футбольных матчей?!
Подсознание его отметило, что сзади стучат дамские каблучки, с тем же автоматизмом отметило, что принадлежат они молоденькой девушке, легкие, музыкальные. Потом та же дотошная подкорка констатировала, что он уже давно слышит за своей спиной этот музыкальный перестук. Он обернулся. Девушка в белом свитере, в красной юбке. На стройных ножках шпильки-босоножки. Все обычно, но боже! – где он видел девушку? Волосы косым крылом закрывают пол-лица, из затушеванных ресниц смотрят наивные голубые глаза. Нет, это юное создание, исполненное недорогой, стандартной прелести, ему незнакомо. Она смотрела своими незабудочными глазами смущенно и в то же время решительно.
– Здравствуйте, Василий Андреевич.
– Варенька! – вспомнил он. – Я вас едва узнал.
Эх, память! Прошло три недели, и в суете текущих буден стала забываться его поездка на охоту, и уже смутно вспоминались и первая ночь под звездами, и утро на току, и глухариная песня, и разговоры с Леонидом Ивановичем, и длинная дорога домой. Он вспоминал, что всю дорогу они проболтали, он даже доказывал, что работа ученого – изнуряющая каторга, что бывают минуты, когда он завидует каменщикам, которые возводят новый корпус рядом с их институтом, и девушке-крановщице, которая в своей кабине напевает «Рушничок». Словом, всячески развлекал свою собеседницу и, помнится, даже увлекся, как студент. Они сидели позади Кости в тесной колыхающейся коробке машины, катящейся куда-то в темноту, ему нравилось говорить и слушать, как она, развеселившись, смеется. Теперь это представлялось коротким эпизодом, забавным и приятным.
В компаниях он часто рассказывал про свою охоту, коллеги его даже просили: «Пожалуйста, Вася, балладу про глухаря» – и слушали его с улыбочками, принимая все за отрепетированный охотничий треп. И, может быть, потому что он никому не рассказывал про Варю, он ее почти забыл.
– Как вы попали в наши края?
– Приехала… У меня выходной.
Похоже, она смущалась.
– Ну, как поживаете, Варя? Какие проклятые загадки жизни вас теперь мучают? Зачем вы сменили прическу?
Задавая эти трафаретные вопросы, Антонов одновременно думал, как бы закончить этот разговор, потому что в уличной толпе всюду знакомые, и завтра лаборантки будут трещать в коридорах, что мистера Антонова видели с крашеной цыпкой в белых босоножках.
– Можно, Варя, я вас провожу? Вам куда? На автобус?
– Да. Пожалуйста, не беспокойтесь.
В городе она была не та – робела, и с новой своей прической казалась милее, чем тогда, в Ерестной.
– Вы помните Костю? – спросил Антонов. – Он к вам не заходит?
– Заходил… А я вчера тоже была здесь. Вы прошли мимо и не узнали меня.
– Что же вы не окликнули? Как вам не стыдно, Варенька?
– Вы шли не одни.
– С кем же? – рассеянно спросил он, все еще соображая, как бы ее спровадить. – Простите, Варя, а как у вас с Костей? По-моему, он хороший парень.
– Хороший, – бесцветно откликнулась она.
«Зачем я говорю с ней так? – негодовал на себя Антонов. – Черт знает, о чем с ней говорить! Она смущается, и я смущаюсь. Я, кажется, боюсь, что меня увидят с ней!»
И в этот же момент Антонов увидел Лизу Беркутову. С супругом и рыжим догом на поводке. Она смерила его с головы до ног и, улыбаясь, проплыла дальше. Он засечен, запеленгован…
«Ну и что?! К черту! Какое мне дело?! Неужели я боюсь коридорной болтовни? Да не трус ли я, господи? Конечно, трус. Возьму сейчас Варю под руку и буду с ней гулять. Нарочно попаду на глаза Беркутовой. Ей, ее супругу и догу. И буду болтать с Варей о Софи Лорен, о стихах, о смысле жизни и других милых наиважнейших вещах».
– Вы о Косте больше не спрашивайте, – сказала Варя.
– Вы поссорились? Хорошо, не буду, – согласился он. – Хотите, просто погуляем. Я буду ухаживать за вами. В благодарность за то, что ваш папа, Леонид Иванович, показал мне Караканский лес. Я тот день хорошо помню. Славный денек! Зачем вы приезжали вчера?
– Просто так. Вечер некуда было девать.
– Послушайте, Варя, давайте кутнем! Я тоже шатаюсь по проспекту, бью баклуши. Пойдемте куда-нибудь. Нет, не отказывайтесь, и слушать не хочу.
– Нет, я никуда не пойду, – испуганно ответила она.
Но он взял ее под руку и решительно повел в знакомое недорогое, но очень уютное кафе.
– Сегодня, Варенька, – усадив девушку за столик и налив рюмки, заговорил он, – такой же ясный, чистый день, как тот, когда мы познакомились. Помните? Ваш папа, Леонид Иванович, сказал: славный денек. Славно, что вы приехали, Варя. Вы не забыли дорогу из Ерестной? Бор, подснежники, пастух с палочкой, переправа через Караканку… Мне показалось, Варя, что вы переменились, похудели. Вы здоровы?
– Я сказала вчера Косте, – вдруг перебила его Варя. – Сказала, что люблю вас.
Антонов поперхнулся. Это прозвучало неожиданно, нелепо, неуместно.
– Зачем сказали? Это же неправда, Варя. Чтобы любить, надо знать человека.
Она кому-то подражает. Девчонка проигрывает какой-то киношный сюжет. Любовь с первого взгляда!.. Занесло же тебя, Антонов!
Он прямо взглянул в синие-синие глаза Вари, и ему стало не по себе: столько в них было сейчас робости, страха, ожидания… «Неужели правда?» – удивился он.
– Вы только не подумайте… я не навязываюсь. Я уйду, – Варя поднялась. – Я хотела, чтобы вы мне сказали «здравствуйте», и больше ничего.
У нее блеснули слезы.
– Садитесь, Варя, – сказал Антонов. – Никуда вы не пойдете. Я вас не отпущу.
«Боже, что делать? Отправить девчонку в общежитие? Посадить в автобус, до свиданья, мол. И… она очень похорошела. И в голосе у нее есть что-то такое…»
– Никуда вы не пойдете, Варя, – сказал он. – Мы проведем вечер вместе. Будем разговаривать. Может быть, мне удастся доказать вам, что вы ошиблись. Это же бывает, Варя. Пойдем в кино. Что вам понравится, то и будем делать. Вы – моя гостья. Вот что: для начала сходим в Дом ученых на выставку. Говорят, отличная выставка, а я еще не был. Согласны, Варенька? Скажите «да» и улыбнитесь.
Она взглянула на него сквозь еще не просохшие слезинки и улыбнулась. Братское, теплое чувство колыхнулось в груди Антонова, умилив его. «Я ее старший брат. И знакомым можно сказать: это моя двоюродная сестренка. Из деревни».
В первом же зале к ним подошел Саша Трегуб с женой, потом красавец Отия Гогоберидзе, и они шли уже компанией, останавливаясь у картин, спорили, шумели. Варю, легко вписавшуюся в эту толпу, все наперебой втягивали в разговор, и она что-то отвечала, сначала робея и спотыкаясь, а потом освоившись, смеялась вместе со всеми. В ней был природный такт, и Антонов с благодарностью подумал о своих друзьях. Никто ничего не спросил, никаких объяснений не потребовалось. Гогоберидзе не отходил от Вари, и Антонова даже укололо, когда он отвел ее к какой-то картине и что-то долго говорил, прищуривая свои тигриные глаза. Да, Варя была хороша со своей новой прической, с тонкой талией, ей шел легкий свитер, подчеркивающий юную свежесть ее фигуры.
Потом гуляли по проспекту, расходиться не хотелось, завернули в молодежный клуб потанцевать. Сидели за сдвинутыми столиками и под шумный джаз отплясывали твист – Варя была нарасхват, – и Гогоберидзе серьезно спросил Антонова:
– Где ты разыскал этого ребенка? Чудесная девушка! Подари, будь добрый. Мне пора жениться.
– Нет, Отия, не шути. Я подарю ее одному знакомому шоферу. Он влюбился с первого взгляда. Буду покровителем их счастья.
– Она, кажется, влюблена в тебя, Вася. Как это ты добился?
– Ничего я не добивался. Ей семнадцать лет.
– Хорошие люди – ваши друзья, – сказала Варя, когда они с Антоновым стояли на автобусной остановке. – Вежливые, веселые. Никто не подал вида, что я слова не умею сказать, что я чужая. Мне так было хорошо!
– Я, Варенька, привязался к тебе, – сказал Антонов, – как к младшей сестре. Захочешь приехать – всегда буду рад. Приезжай. – Он взял ее руку. Вон идет твой автобус.
– До свиданья, – погасшим голосом сказала она.
Варя подошла к двери, но вдруг повернулась к Антонову и с ужасом сказала:
– Я не поеду домой.
Он проводил ее утром, шестичасовым автобусом. Вернувшись домой, лег спать, спал долго и крепко. Проснувшись в двенадцатом часу и в одно мгновенье вспомнив все, сказал вслух:
– Было это? Или не было?
Было. Он тщательно проанализировал свое вчерашнее поведение, и вроде бы упрекнуть себя было не в чем. Он не терял самоконтроля, думая, что Варя сама остановится, но она лишь бессвязно лепетала, что любит, любит безумно… Потом она плакала, уткнувшись в подушку, а утром неожиданно засобиралась и ушла и, когда садилась в автобус, оглянулась на него потерянно, с каким-то испуганным удивлением.
Антонов слышал, что все женщины после этого чувствуют себя униженными, разочарованными, потому что слишком многого ожидают. Но она не сказала ему ни единого слова упрека. Умница девочка, понятливая. Он не ожидал от нее такой душевной тонкости. Ушла – и все..
«Ну, вставать!» – скомандовал себе Антонов, чувствуя, что выспался хорошо, ощущая в теле легкость, спортивную подобранность. Голова была свежая, на душе – покой, умиротворенность – штука, которую Антонов любил в начале дня.
Он распахнул окно – в комнату ворвался запах молодого березового листа: окошко его глядело на березовую рощицу. Деревья томились в тепле летнего солнышка, с листьев стекал зеленый, тихий свет. Он вздохнул полной грудью, подмигнул небу, ближней березке, которая тянула в окно шелестящую ветку.
Размявшись потягиванием и наклонами, он взял пятикилограммовые гантели и, чувствуя железную упругость в мышцах, сделал ровно сто упражнений, – весь комплекс для мужчины его веса и возраста. Потом долго стоял под холодным душем, после чего растерся мохнатым полотенцем до густой матовой красноты.
Зазвонил телефон, он протянул руку, но тотчас отдернул ее. Наверное, это Варя, он дал ей телефон. Нет! Зачем же? Его нет дома. Сегодня было бы только повторение. Со стыдом он вспомнил, что утром она показалась ему не такой уж привлекательной, он разглядел на ее лице тривиальные веснушки, его коробили все эти книжные слова, киношные жесты и вздохи. «Нехорошо! – обругал он себя. – Большая ты, Антонов, свинья».
Ругал он себя за то, что, сделав верой раскрепощенность своего «я», в этой ситуации поступил нелогично.
Весь день он просидел дома, переводя с английского давно отложенную статью. Дело ладилось, он был доволен.
Прошел день, и еще день. Миновала неделя. Варя не приходила и не звонила. Антонов много работал: днем в институте, вечером дома. Устал, маялся бессонницей, но в одно прекрасное утро решил наконец задачу, к которой приступал много раз. Тетрадку с решением показал шефу, и у Николая Спиридоновича высоко поднялась седая благородная бровь. Это было высшей похвалой. Решение задачи в известной степени двигало вперед проблему, которой была занята лаборатория.
И снова пришла суббота, день, в который неженатый кандидат наук должен куда-то себя девать. Антонов долго шатался по проспекту, потом сходил на пляж, искупался. Не хватало какого-то штриха для субботнего вечера, какого-то сюжетного поворота. Навстречу ему попалась Лиза Беркутова с рыжим догом на поводке, она одарила Антонова роскошной улыбкой, и вдруг он решил съездить к Варе. Ему вдруг захотелось ее увидеть.
Он купил в универмаге недорогую, накладного золота, браслетку, большую коробку конфет и, выйдя на шоссе, проголосовал такси. Покачиваясь на сиденье, Антонов чуточку волновался.
