Текст книги "Блаженный старец Василий (1868-1950)"

Автор книги: Владимир Протоиерей Дмитриев

РАХИЛЬ

Василий Михайлович Двигов и супруга его, Анна Трифоновна, жили в городе Ульяновске на углу улиц Гончаровой и Красноармейской. Мы вместе с ним шли из церкви. Со мной была сестра Тоня. Он говорит: «Девчонки, идемте в гости, хозяйка пироги испекла». Так и познакомились.

Василий Михаилович в окно увидел нищую и говорит жене: «Иди на базар, купи сапоги. Вон – нищая без сапог ходит». Он был свечник, делал свечи для всех городских церквей. Все средства тратили на нищих и сирот. Но в это не верили. Кто-то из родственников, из зависти, оклеветал его. Василий Михайлович несколько месяцев просидел в тюрьме. Дома делали обыск, но никаких богатств не нашли. Двиговы часто бывали у о. Василия. В подарок старцу они купили большие настенные часы с боем. Василий Михайлович и мы с Тоней повезли их в Копышовку. От железнодорожной станции везли Василия Михайловича на санках, а он держал в руках часы. Когда пришли к старцу, он сказал: «Я ждал вас в восемь часов». А мы с горки – бегом, вот и пришли на пятнадцать минут раньше. «Как трудно к тебе добраться», – сказал Василий Михайлович. Часы повесили так, чтобы хорошо было видно старцу. Он попросил: «Поставьте по-московски». Перед приездом Василия Михайловича о. Василий говорил Луше: «Иди, купи «маленькую», Василий Михайлович должен приехать». Луша покупала и ставила под кровать старца. Приехали мы тогда, Василий Михайлович сразу выпил рюмочку. Истопили баню. После бани он говорит старцу: «Ну, я полез», – и достал из-под кровати «маленькую».

– Пусть, – улыбнулся старец, – Господь любит веселых. Анна Трифоновна жаловалась на мужа о. Василию, что он выпивает. Старец сказал:

– Он милостию своею спасется.

Как-то о. Василий спросил: «Сколько времени?» Луша ответила: «Пять часов утра». – «А я только что с молитвы вернулся».

АЛЕКСАНДРА СУТЫРКИНА. УРЕНЬ

Раньше машин-то было мало. Ехали на поезде до Чуфарово, до Уреня еще двадцать пять километров. Один пошел пешком. Валенки у него были маловаты, ноги намокли, стали болеть – идти не мог, стал замерзать. Два мужика ехали на санях, растолкали его. «Уреньский, – говорит, – к смерти готовлюсь». Привезли домой, сапоги разрезали – одна нога уже почернела. Фельдшер говорит:

– Петя, у тебя гангрена, надо в больницу, отрезать. Мать пошла к старцу Василию.

– Иди, Маня, домой, Петя успокоился, – сказал старец.

– Какой – успокоился, он на стенки мечется.

– Иди, иди.

На третий день пришел фельдшер:

– Ну, что, едем на отрезание?

Нога была завязана детским одеялом. Развязали. Чернота-то отстала, а там красное тело.

– Чем, – спрашивает, – вы лечили?

Про старца тогда говорить нельзя было. Они сказали: гусиным

МАРИЯ ПОДПРУГИНА. КОПЫШОВКА

О. Василий всегда нам помогал. Скотинушка болела – ходила к нему, просила помолиться. Без скотинушки-то мы бы не прожили. И он помогал. Когда не было долго дождя, ходили всем селом – старца Василия везли на тележке – в Широкий Дол, за несколько верст от Копышовки. Там овраги и родники. Ходили молиться, дождя просить, и Господь посылал дождь.

АЛЕКСАНДРА ФОМИНА. БЕЛОЗЕРЬЕ

Во время войны (в конце, когда некоторые уже возвращались) ходила к старцу Василию спросить о муже: жив ли? Старец заплакал и сказал:

– Молись за упокой.

Потом велел накормить меня блинами.

РАХИЛЬ

Мы тогда жили в Тагае. Сидели на земляном полу, стегали одеяла. Вбежала старица Зинаида и говорит: «Вот он-то был портной, преподобный Симеон Верхотурский, денег не брал, и вы не берите». Мама ответила, что мы денег не берем, кто ведро картошки даст – вот и все. Старица Зинаида была из Кронштадта, ее так и звали: Зинаида Кронштадтская.

Епископ Серафим отлучил протоиерея Петра от службы. Зинаида привела его к Владыке, упала перед ним на колени:

– Прости, Владыка, блудницу Зинаиду и блудника о. Петра. Владыка, говоря по-простому, был слезомой, заплакал и простил о. Петра.

Старица Зинаида была живая и божественная.

В одном доме со старцем Василием жили Луша и племянник с детьми, и какой-то содом у них произошел из-за того, кто будет ухаживать за старцем. Луша вышла на крыльцо, стала молиться: «Господи, пошли человека разумного, чтобы нас усмирил». И бежит Зинаида Кронштадтская. Луша начала ей рассказывать, но она схватила ее за руку – и в дом. Ходит с ней по комнате, читает стихи о Самарянине. Подвела к Старцу и говорит Луше:

– Вот, ты – самарянин, а вот – показала на старца – страдалец лежит, ты за ним и ухаживай.

Старец заплакал и улыбнулся. Зинаида Кронштадтская часто бывала у о. Василия.

К старцу Василию приходил иеромонах Виссарион, бывший насельник Свято-Богородице-Казанского Жадовского монастыря. Те, у кого он скрывался в г. Карсуне, не пускали его к старцу – боялись, что заберут. А старец говорил: «У меня никого не забирали и не заберут». О. Виссарион приходил в женской шале, чтобы никто не узнал. Он приносил Святые Дары и причащал старца. Один раз о. Виссарион остался ночевать. Старец велел постелить ему на лавке рядом с его кроватью. Всю ночь он о чем-то говорил о. Виссариону, что-то про Америку, что деньги изменятся. Луши с ними не было. Как же о. Виссарион понимал старца? Может быть, старец мог говорить понятно? Может быть… Бог знает.

Потом, в Ульяновске, в страстной четверг, когда шла ко всенощной, видела, как о. Виссариона вел милиционер. Через десять лет, после тюрьмы, он пришел к нам, старца уже не было. О. Виссарион сказал: «Я хотел его на своих плечах понести хоронить, а не пришлось…». Он стал вспоминать о старце, а Луша сказала: «Замолчи – не для кого, да и незачем». И ушла. О. Виссарион запел то, что пели при жизни о. Василия, что он любил слушать:

 
Сидел Христос с учениками на Елеоне.
Лежал пред Ним
Высокими стенами весь окружен Иерусалим.
Священный город красовался в садах, пестревших здесь и там.
И над домами возвышался, как царь, величественный храм.
И, указав Своей рукою на город, сказал Христос, скорбя душой,
Что будет он до основанья врагами злыми разрушен.
Настанет время войн кровавых.
И мор, и голод всех вас ждет,
И власть придет царей лукавых: народ восстанет на народ.
И будут ужасы, смятенья, и поколеблется земля.
На вас жестокие гоненья воздвигнут люди за Меня.
И предадут на поруганье, в темницах будут содержать.
Без сожаленья, состраданья вас будут бить и распинать.
Не ужасайтесь, не ропщите в то время, дети вы Мои.
Мученья твердо вы сносите во имя правды и любви.
Мое великое Ученье воспримут мир и племена.
Произнесут благословение страдальцев первых имена.
Иеромонах Виссарион умер 19 сентября ст. ст. в 1974 году.
 

Часть 3.
ВОСПОМИНАНИЯ О СТАРЦЕ ВАСИЛИИ

ЕЛЕНА ГРИГОРЬЕВНА МАЛЫШЕВА, г. КАРСУН

Отец Василий мне много помогал.

Муж Алексей работал на мельнице. В 1937-м году его должны были арестовать. Пошла к о. Василию, он говорит.

– Не бойся, не посадят. Лушу пришлю.

Как-то вечером Луша идет: «Пусть уходит». Муж ушел, спрятался у знакомых. Утром пришла милиция, а его нет. Я опять пошла к старцу.

– Пусть он уезжает куда-нибудь и ничего не боится. Мы уехали в г. Карбаш Челябинской области. Когда через несколько лет вернулись, никто ничего не спросил.

Во время войны пришла на брата Ивана похоронка. Пошли к о. Василию. Старец говорит: – За упокой не молитесь. Брат после войны вернулся – был в плену. Он и сейчас жив.

Вот так он всех нас успокаивал.

Отец Василий всех пускал, а Паша Таволжанская не всех. Луша, когда молодая была, с подругой пошли к ней, а она их не пустила. Они вернулись и выдернули у нее весь лук в огороде.

Две подружки – мужья у них пили – пошли к Паше спросить: как быть? Когда шли, сказали про нее матом: чего, мол, она понимает? Паша открыла им и все слова эти им сказала. Они ей в ноги. Паша говорит: «И ко мне, и к кому другому идете – идите с молитвой. А с мужьями живите, надо им прощать».

АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА ЛАПШИНА, ЯЗЫКОВО

Работала на фабрике в учетотделе. В Теньковку в церковь ходила. Директор фабрики Янгранович (высокий был, красивый, но из-за болезни горла разговаривал через специальный аппарат с кнопкой) уволил меня. Верующие, говорит, нам не нужны. Пошла к старцу Василию спросить: проситься ли обратно или нет. Он сказал: «Не просись. Будет тебе работа». Потом мне предложили работу на складе, выдавать детали. И проработала я там 52 года, до самой пенсии.

РАХИЛЬ

Жили они в Самаре. Акилина была подержана злым духом. В доме ничего не было хорошего: ни хлеба, ничего. Сыну Дмитрию было 26 лет. Началась война. «Если вернусь с войны, – сказал он своей матери, – повезу тебя к старцу Василию». А она: «Первая пуля тебе в лоб». Вернулся Дмитрий, собрал ее и повез. Громадный, широкоплечий, в шинели. Привез, она села на скамейку и говорит: «Первая пуля тебе в лоб – за то, что ты меня сюда привез».

Сорок дней она жила у брата о. Василия. Каждый день ее приводили к старцу, и она под ручкой у него сидела, а он молился. Привели на сороковой день. О. Василий сидел в кресле, в чесанках. Посадили ее рядом, руку его положили ей на голову. Она выставила два пальца, стала пырять ноги старца и приговаривать: «Сорок ден – сорок веретен». Капа руку ее крестит и говорит:

– Ты что его трогаешь?

– Это не она, – сказал старец. И все услышали голос:

– У-у-ушел…

Сняли руку о. Василия с головы Акилины. Она как вскочит.

– Вот теперь я вас всех увидела. Простите меня. Чудесный и страшный, и любезный был день, когда она освободилась от врага. Она радовалась и говорила: радуйтесь со мной.

– Сына благодари, – сказал старец, – он тебя привез.

ЕКАТЕРИНА ШАРЫМОВА. ПРИСЛОНИХА

/«Баба Катя», нянька в семье художника Аркадия Пластова/

Золовка родила, грудница на нее напала. И течет, и течет. Поехали мы с ней к старцу. Он помолился, дал воды освященной – все прошло.

Раза два была еще у него. Ездили к нему, как в церкву. Молились дома часа два. Они всех принимали.

АНАСТАСИЯ КУДРЯШОВА. БОЛЬШОЙ УРЕНЬ

Сыну Николаю в 41-м было год. У него была младенческая, так мы называли ее, эту болезнь нервную: ребенок кричит и кричит. Возили к врачам в Языкове – они ничего не могли сделать. Пошли к старцу Василию. Он велел прижать младенца к своей груди и молился. Сын выздоровел.

АЛЕКСАНДРА МЯЗИНА. БЕЛОЗЕРЬЕ

В Большом Урене-Карлинском Ульяновской области Карсунского района жил блаженный отец Василий. К нему приезжали и приходили, и он все предвидел Духом Святым, и говорил, узнавая все.

В войну у нас не было известия от брата, и моя мама пошла к старцу. Он ей сказал: пока ты у меня, вам будет весть от него. И пока мама шла домой, почтальон принес от брата письмо. И так всем он узнавал и говорил истину. А сейчас, как помер он уже пятьдесят годов, мы наведуем, где он жил, и могилку.

Прошло так годов семь после его смерти, пришли мы на могилу к нему с сестрами. Я стала читать акафист (не помню, кому). И вот, на верхней поперечине креста появился Престол и там мы видели Господа и Матерь Божью; возле Престола сидело много людей мужского пола, а старец Василий посреди их, и там горели свечи. Я увидела первая и спросила сестер, видят ли они, и они сказали, что видят. Я продолжала читать. Вот это чудо мы видели своими глазами. Когда я закончила читать акафист, видение исчезло. Это все истина. Вот какой был старец Василий. Аминь.

РАХИЛЬ

Лушенька только понимала многострадального. Я как-то одна с ним осталась. Он что-то стал говорить, но я не могла понять. Когда Капа с Лушей пришли (они в бане были), я им рассказала. Луша подошла к о. Василию, спросила, что он говорил.

– Пить просил, – ответил старец.

Я расстроилась. О. Василий попросил спеть «Крестик». Луша с Капой говорят: мы устали. Старец сказал: «Поставьте самовар, а меня посадите». Я начала петь. У меня голос был неплохой, дискант. Мама говорила: «Если бы у меня был такой голос, я бы все время пела». Еще говорила: «Пойте Богу, но разумно». О. Василий, когда я приходила, всегда просил спеть «Крестик».

 
О, Крест, святой символ смиренный, как мне отрадно пред тобой.
Ты силу, крепость, утешенье даешь душе моей больной.
Перед тобой я забываю все горе жизни, всю печаль.
Весь мир я будто покидаю, гляжу спокойно, твердо в даль.
Окончив труд дневной, я часто к тебе за отдыхом спешу
И у тебя покой и счастье, и силу снова нахожу.
И у подножия святого мне так отрадно и легко.
И мысль летит к Престолу Бога, и на душе светло-светло.
И в это чудное мгновенье желал бы я навек заснуть.
О дай, святое Провиденье, мне у креста свой кончить путь.
 

Во время войны от моего брата Николая не было известий. Спросили у старца Василия: как молиться? Сказал: «За упокой». После войны узнали, что он погиб на второй день, как она началась. Старший брат Александр был ранен два раза. Писал письма. Потом стали приходить письма, написанные не его рукой. Второй раз он был ранен в руку. Спросили у о. Василия:

– Не третий же раз будет ранен, – ответил старец.

И Александр скоро вернулся домой.

Мама просила у о. Василия благословение читать по покойникам. Старец сказал:

– Об опойцах и удавленниках не читай, а то вместе с ними осудишься.

Это все было, все было, все было. Перед Вознесением читала дома всенощную и уснула. Чувствую, что кто-то есть в комнате. Спрашиваю: кто здесь? Никто не отвечает. Я оглянуться боюсь, а сама говорю: чего мне бояться, ведь ты, о. Василий, со мной. Утром встала – двери все открыты, но все на месте, ничего не взято.

К о. Василию часто приезжали из Ташкента. Он говорил: «У меня там две тысячи человек, за которых молюсь». Один раз приехали, привезли в подарок пуховые носочки. Говорят: «Вон у тебя как!» А старец: «Бог меня наряжает». Они спросили: «Когда теперь нам приезжать?» – «На Петров день». Приехали, а он в переднем углу лежит…

– Восемь часов, о. Василий, пора вставать! – сказала Луша. Открыли его, а от него пламя идет, весь горит. Спросили: – Ты знал, что заболеешь? – Знал.

Позвал Лушу: «Запиши мою молитву». И продиктовал ей молитву. Температура отошла. Он заплакал:

– Маме година, помянуть надо… Надо бы барашка купить.

– Да найдем, чем помянуть. Петров пост.

– Да не справитесь.

Мы тогда не поняли, к чему он говорил. А хоронили его и поминали на праздник, на Петров день. О. Василий умер в 1950 году 9 июля, в день Тихвинской иконы Божией Матери. Был сенокос. Перед смертью он несколько раз просил то посадить его в кресло, то опять положить. Умер старец, сидя в кресле, положив голову Капе на плечо. Луша в это время занималась по хозяйству. Капа не хотела, чтобы она узнала, что о. Василий умер у нее на плече. Капа сказала: «Но старшим об этом лучше не знать». Мы плакали, не знали, что делать. Анастасия говорит: «Надо, чтобы покойничек сначала полежал два часа, нельзя трогать».

О. Виталий из Карсуна отпевать отказался, ему запретили. А он знал старца и иногда бывал у него. Как-то старец Василий сказал: «Отец Виталий здесь, а ко мне не зашел». Потом мы узнали, что батюшка был в Копышовке по каким-то своим делам и прошел мимо. Отпевал о. Василия священник из Теньковки, в полночь. Все побоялись, а он не побоялся. Когда хоронили, Федор Лаврович нес впереди крест, он и могилу вырыл, и бревнышки положил, чтоб удобнее было. У каждого дома стояла скамеечка, каждый хотел, чтобы о. Василий у них побыл…

Прошло 30 лет, как умер о. Василий, а Луша только сказала: «Тридцать лет прошло, а мы живем, как при нем». (Я и сейчас живу, как при нем). Луша, когда готовилась отойти, позвала меня и говорит: «Теперь ты возьмешь молитву о. Василия», – и стала диктовать. Я записала.

 
Молитва многострадального Василия
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Иисусе Сладчайший, молю Тя.
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
Весь мир избави от вечныя погибели.
Ты кровию Своею искупил ecu души наша, Боже Превечный.
Яви нам милосердие Твое, прости грехи наша ради Пречистыя Крове Твоея и Честнейшия Матере Твоея.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков.
Аминь.
Многострадальне отче Василие, моли Бога о нас.
 

Потом Луша позвала Капу:

– Я умру, ты пенсию будешь себе хлопотать?

– Нет, – ответила Капа.

– То-то…

Перед самой смертью Луша спросила:

– Кто с вами?

– Я и Капа, – ответила я.

– Я умру, умру… Я попросила:

– Прости меня ради Христа.

– Ради Христа – прощу… – И добавила. – Живите, как жили. Отсюда не уходите…

Умерла Луша перед Рождеством, в сочельник. Я раньше обмывала – клала на раскладушку. А ее посадила на стул и спереди обмыла ей голову и грудь, потом прижала ее к себе, а Капа обмыла ей спину.

Я, грешный человек, только слушала и смотрела, и все. А что про меня сказать – я не знаю. Все ушли, а я осталась одна, и что мне просить – не знаю. Отошла у меня память.

С 1942-го года я каждую неделю, в пятницу, приезжала к о. Василию в Копышовку, а после его кончины – к Луше с Капой. В 90-м году, после смерти Луши, Капа осталась одна, и к ней поехала жить наша сестра Антонина. Через год Тоня умерла, через три месяца скончалась и Капитолина.

В нашу маленькую комнату в городе, где мы тогда жили с Тоней, пришел Кошман[6]6
  До 1960 года – уполномоченный Совета по делам РПЦ при Совмине СССР по «Ульяновской области.


[Закрыть] с каким-то человеком.

– Вот она, – показал он на Тоню, – ходит к старцу на могилу и за собой ведет еще сто человек, и говорит: «Берите землю с могилы, прикладывайте к ранам и они исцелеют».

А Тоня говорит мне:

– Вот, Рахиль, а мы и не знали, что можно землей исцелять, теперь будем знать.

Тонюшка тогда работала уборщицей в Неопалимовском храме, а я была тряпка и веник. Вышла один раз из дома, а соседка говорит:

«Тебя не только собаками надо травить, но волками».

В то время церковь в Теньковке закрыли, за неуплату налога. Оттуда – сразу к нам. Машины, милиция – во главе с Кошманом. С ними бьш диакон, сын о. Александра, теньковского священника. Ему приказывали снимать иконы, но он отказался. Местный председатель стоял у входа, и, когда стали снимать иконы, сказал: «Перед оставьте, как у всех». Оставили. Тридцать шесть икон взяли. В переднем углу осталась икона, которую когда-то сам старец Василий купил. Но Вертеп взяли. Он стоял на столике, сделанном Федором Лавровичем. Вертеп был из картона и бумаги, расписан красками, его можно было сложить. С одной стороны, у входа – пастухи, с другой – волхвы, сверху – березы. В центре, в глубине – ясельки со Сладчайшим Младенцем. Все иконы и Вертеп сожгли в топке Языковской фабрики. Говорят, некоторые иконы как-то спасли.

От автора: Сохранился пожелтевший от времени листок бумаги с пометкой перед «Введением», на котором Луша собственноручно записала, какие иконы были взяты в тот день: иконы взяты 25 ноября 1960 года, в пятницу.

Иконы, указанные в списке: отца Серафима, Гавриила, Иоанна Крестителя (Глава), Божией Матери «Млекопитательница», Успения (маленькая), Вседержителя, Троеручица, м. Капитолины, Иоакима и Анны, м. Екатерины, Вербное, Георгия Победоносца, Тайная Вечеря, Неопалимая Купина, Рождество Богородицы, иконочка с Крестом, Крест деревянный, Василия Великого, м. Гликерии, «Необоримая Стена» (из четырех карт.), икона из девяти картин, Спасителя в терновом венце, Распятие, Успение (большая, из бус), «Достойно есть…» (маленькая), Пантелеймона (маленькая), Рождество (с футляром).

Картины: священник служит, большая картина с овечками и Ангелами, маленький вид горы Афон и лампада.

КАПИТОЛИНА РЯБОВА

 
Избрал Господь нам молитвенника блаженного Василия
в век суровый
В глубокий век разгула низменных страстей,
В век, когда уснула вера у людей,
В этот век суровый, полон светлых сил,
Ты любви Христовой заповедь творил.
Ты лежал полвека, позабыв себя,
Брата – человека – сердцем возлюбя.
Пред Христом свечою ярко ты горел.
Верою святою дух твой пламенел.
Веры той сиянье озаряло мрак,
Скорби и страданья в страждущих сердцах…
Силою моленья скорбь ты облегчал.
Чудо исцеленья верой совершал.
Ближних избавляя от недугов злых,
Жарко умоляя Господа за них…
Кто мольбы с тобою Господу творил,
Чуял всей душою дар небесных Сил (благость).
Старец наш любимый, старец наш родной,
В русском человеке светлый образ твой!
Верит Русь святая, что еще сильней
Ты в селеньях Рая молишься о ней…
Примет Бог моленья жаркие твои.
Даст Он утешенье для родной земли!
Аминь.
 

ЭПИТАФИИ Память дорогому о. Василию.

 
Закрылись очи, уста замолчали,
Молитвенник добрый угас.
О нем мы рыдаем в тоске и печали,
Молился он Богу о нас.
Молился он Господу Сил с упованьем,
Надеясь на милость Его.
Просил он о бедных, больных, кто страдает
Не мог позабыть никого.
Великий поборник Христова Ученья,
Ты яркой звездою горел.
Исполненный бодрости духа, терпенья,
Ты силы своей не жалел.
Твой день трудовой начинался с зарею,
Ты прожил всю жизнь для других.
Молился, трудился и с чистой душою
Явился в селеньях святых.
И стоны людские, и скорби, и горе
В обитель надзвездную снес,
К престолу Господню, и целое море,
Несчастными пролитых слез.
И Бог всемогущий, тем стонам внимая,
На нас ниспошлет благодать.
А ты и за гробом, как Ангел из Рая,
Нас будешь от бед охранять.
Воздвиг себе памятник нерукотворный
Ты – труженик Божий – навек.
К тебе на могилу дорогою торной
Скорбящий придет человек.
Народ православный от края до края
Прославил твои чудеса.
Да молится Мать наша – Церковь святая,
Да хвалят тебя небеса.
Посланник Господень, ты в мире явился,
Как солнца блестящего луч.
Учил свой народ, исцелял и молился,
Был духом велик и могуч.
К тебе прибегали богатый и нищий,
Блудница, пропойца, больной.
И все насыщались духовною пищей.
Жалел всех отец наш родной.
Больные к одежде твоей прикасались,
С мольбой целовали ее.
Молитвой твоею они исцелялись
И славили имя твое.
Мне видеть пришлось тебя, в храме сидящим,
Когда ты молитвы читал.
Казалось, ты пламенным взором горящим
Христа Самого созерцал.
И этот-то Светоч Земли православной
Был злыми врагами гоним.
Поруган был зло клеветою безславной,
Но Богом всесильным храним.
Души непорочной позор не касался,
Он жил для добра на земле;
Его клеветали, а он воздвигался,
Незыблем стоял на шпиле:
До самой последней минуты дыханья
Он Господа в сердце носил,
На Матерь Его возложил упованья,
Молился, жалел и любил.
О, вечная память тебе, незабвенный,
Отец наш Василий родной!
Да будет безсмертен твой подвиг священный
На ниве духовной, живой.
Аминь.
/Написана странником, знавшим о. Василия при его жизни/
 

Сокрылся страждущий в недугах Василий-старец, раб Христов. Полвека нес он жребий в муках, недвижно, молча, без грехов. Он здесь прошел мытарства ада, он здесь безропотно все нес. Теперь он умер – воли чадо – не видит больше муки слез. Сокрылся истины служитель, терпенья вечный образец. Ушел он в горнюю обитель, его к себе призвал Творец. Не стало старца, и нам, грешным, с печалью не к кому прийти. Пошли нам, Боже, безутешным, отраду в скорби и грусти! Сокрылся старец… но дух – с нами, и мы с ним духом каждый час. Он, дорогие други, с вами, смерть не минует всех и нас! Но, уязвленные грехами, с чем мы явимся на тот свет? И оскверненными устами какой Христу дадим ответ? Он бедным, знатным и сироткам советы добрые давал. Он взором чистым, тихим, кротким всех умирял и утешал. Сестрица, братия, прохожий, делитесь все воскресным днем. Кому был дорог старец Божий, к его могилке все пойдем. И погрустим там, и поплачем, и, слезы выронив, вздохнем, И в умилении горячем все, помянув его, уйдем. Сокрылся вечно, радость наша! Скончался в Бозе друг, отец; Там ждет его блаженства чаша и вечно блещущий венец.

Прощай, смирения носитель, ты свято кончил жизни дни. И нас, чтобы простил Спаситель, ты не забудь там, помяни! И Луши не забудь заботы, твоей питательницы там. Она досуги все и льготы делила несколько лет Вам. Спи ты, угодник Христа Бога, ты перенес все на себе… Спи до Пришествия Второго, и память вечная тебе!

Снова греет солнце, Только не меня. Я лежу в могиле И не вижу дня. Я лежу спокойно, Вне людских тревог, Вкруг меня все тихо, Надо мною – Бог. И не давит крышка, Не теснит доска, Замерли страданья, Улеглась тоска. Все былое стихло, Пылью разнеслось. Жду трубы призывной,

И Тебя, Христос!

РАХИЛЬ РЯБОВА

А что я не плачу? Ну-ка – давай плакать…

Что мне делать? Я добра теперь боюсь. Я жить боюсь… Когда я родилась, был 1918-й год. У нас в Репьевке псаломщика с дочкой расстреляли. Фамилия – Колоколовы. «Вон, колоколиха пошла», – говорили. (Мама при мне кому-то рассказывала). Привели их расстреливать. Он тихонько попросил, чтобы дочку первой расстреляли, чтобы она не ужаснулась, увидев отца мертвым. Они согласились. Когда она упала, он поправил на ней платьице…

Я все говорю не так, как было, а как могло бы быть.

Папа мой был писарем, в селе его уважали. В молодости он с отцом и братьями работал в поле, поранил мизинец и сказал: «Теперь все поле кровью залью». А отец говорит: «В поле больше – ни йогой. Пойдешь учиться». И он учился в городе.

Мама, молодая была, собрала дома мусор и понесла на перекресток выбросить. Мужик едет на телеге, спросили имя – Аврамий. Значит, и муж будет Аврамий. Так все и получилось.

Папа у нас умер в 1921-м году, от скоротечной чахотки – за две недели[7]7
  Похоронен на кладбище Покровского монастыря г. Симбирска. (Протодиакон Алексей Скала, Симбирский Покровский некрополь, Ульяновск, 1997 г., с. 129)


[Закрыть]. У мамы осталось пять человек детей (Паша умерла в младенчестве): Николай, Александр, Тоня, Капа и я. У мамы была скорбь: как жить? Она собрала родственников (два брата были грамотные) и говорит: «Вы родные, а не помогаете». «Кто тебя наказал, – ответил отец, – Тот тебе и поможет». А мама: «Выше этого горя у меня уже быть не может». «Неразумная, – сказал отец, – драгоценный дар от Бога – здоровье; возьмет – что будешь делать?».

Пришли к нам в деревню записывать в школу. Я боялась очень учиться и говорю: «Пойду учиться в Тагай». Они поверили и не стали меня записывать. В то время я жила с бабушкой, Матроной Ефимовной Овчинниковой. Она пекла просфоры для церкви. Когда несли чудотворную икону Казанской Божией Матери из Жадовской пустыни в город, на ночь оставляли ее у нас дома. Помню, я выглядывала из-под стола, где обычно сидела, и смотрела на икону.

Бабушка повела меня в Тагай, остановились отдохнуть около Копышовки в овраге. Назывался он Теплый Враг. Сели есть. Я говорю: «Не буду». «Почему?» – спрашивает бабушка. «Ты меня обратно оттуда не возьмешь».

В Тагае отдали меня в школу. Посадили на заднюю парту. Учительница задала мне вопрос, я – молчу. Она говорит: «Поднимите ее». Девочка, которая рядом сидела, подняла меня. Я опять молчу. Что спрашивают – не знаю, и что молчу – не знаю. Потом повели весь наш класс к врачу. В Тагае тогда был врач, Яков Федорович, старый, но знаменитый. После осмотра он что-то про меня учительнице говорил. С тех пор в школу я не ходила. В церкви училась. Да, помню, лежали на печке, а мама читала нам вслух книгу поучений на каждый воскресный и праздничный день, по-церковно-славянски.

Тогда в Чапаевск отправляли работать.

Всех гнали и меня туда. Мама пошла в сельсовет, спрашивает: «Всех ли берете такого возраста без исключения или смотрите: кулак, середняк, бедняк?» Они ответили: «Смотрим». Мама говорит: «А мы – лишенцы». Меня не взяли.

Дядя мой, Иоанн Овчинников, был псаломщиком в церкви у нас в Репьевке. Храм в честь Иоанна Предчети. На престольный праздник приезжали родственники и шутили: «Что такой престол выбрали – одни помидоры». Иоанна в 37-м забрали, до сих пор о нем ничего не известно.

В январе 41-го послали рыть окопы в Уржумское. Я – в яме. Наверху мужчина кувалдой и клином разбивал мерзлую землю. Рукавицы у него морозные, кувалда выскользнула и мне на спину упала. Я там – в земле. Все столпились: «Где она, где она?» Начальство подбежало, смотрит сверху, испугалось. А я лежу в яме и молчу. Как меня подняли – не знаю. Нигде не лечилась, Господь исцелил, по молитвам о. Василия.

Мой Ангел, Рахиль, жена Иакова, мать Иосифа и Вениамина, придет на Суд Праведный с падшими на самую помойку просить пощадить их – они не знали в жизни материнской ласки. А что мне делать?

Зачем я все это рассказываю? Мне, наверное, самой все надо переживать…

Святой преподобноисповедник Гавриил, архимандрит Мелекесский

Архиепископ Ульяновский Иоанн /Братолюбов// 1882–1968/. На кафедре с 1953 по 1959 гг.

Иеромонах Виссарион

Священник Петр Листопадов

Священник Иоанн Каштанов

«Не все говори». Старица Пелагея Бутрова /впоследствии схимонахиня Сергия/ /+1976 г./. Родом из Репьевки-Космынки Майнского района. Хорошо знала старца Василия и Рахиль Рябову. По словам Рахили, дом у нее: «Одно окошечко», дома: «Коечка, галаночка, сундучок и большая икона Неопалимая Купина»

Монахиня Севастиана /Лидия Жукова/, настоятельница Рождественского Карагандинского женского монастыря, духовная дочь старца Севастиана / ныне преподобноисповедник Севастиан Карагандинский/.

Старица Евдокия Уржумская. Пела басом в церковном хоре

Блаженная старица Паша Таволжанская

Старица Зинаида Кронштадтская /крайняя слева/ на похоранах архиепископа Иоанна /Братолюбова/

Блаженная Машенька /Родилась в поле на жатве/.

Она сказала Рахили: «Не уезжай жить в Урень, живи в городе». Рахиль бывала у нее, помогала по хозяйству. Как-то попросила у нее прощение, Машенька ответила: «Я тебя, Рахилюшка, здесь, на земле, прощаю, а простит тебя Бог на небе – не знаю».

Блаженный Иоанн Языковский. Часто бывал у старца Василия

Анна Трифовна Двигова /в центре/. Слева направо /сидят/: Капитолина, Рахиль и Антонина Рябовы; стоят: Вера и Мария – сиротки, ходили к Двиговым обедать, Двиговы их «обували и одевали, и советовали»

Василий Михайлович Двигов

Евдокия Семеновна из Майны.

К старцу Василию привезли ее из дома для умалишенных, и он ее исцелил

Мария Рябова, мать Рахили, с родителями Иоанном и Анной

Мария Рябова /1888-1942 гг./

* * *

Тираж 999 экз. Заказ № 1000

Отпечатано во ФГУП ИПК «Ульяновский Дом печати»

432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14

На обложке: портрет старца Василия, написанный одним из его духовных чад. На обратной стороне портрета надпись: «Блаженный старец Василий Дмитриевич Струев, 1951 год. Писал живописец Николай Константинович Дубов». Впоследствии он уехал на Афон. Монах.

* * *