Текст книги "Снежная рапсодия (СИ)"

Автор книги: Владимир Положенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

  -Странно слышать подобные речи о вожде мирового пролетариата от красного комиссара.

  -Повторяю, да, я большевик, мне пока нравятся «красные» лозунги: «Мир народам, земля крестьянам, фабрики рабочим». Посмотрим, как это будет воплощаться в жизнь.

  -А Учредительное собрание?

  -Что Учредительное собрание?

  -Ну, белые воюют за Учредительное собрание. Вам их лозунги не нравятся?

  -Ах, это Учредиловка. Одна свара и ничего более. Свобода для России всё равно, что медведю рояль. Разломает и снова в лес убежит. И потом, в белых лозунгах много о смерти – «Умрем за родину», «Отечество или смерть», «Лучше смерть, чем гибель России». Это признак обреченности. Они сами чувствуют, что их время ушло. Хоть и говорят, что воюют за демократию и свободу, но какую реальную свободу они могут дать людям? Если победят, генералы снова осядут в своих роскошных поместьях, капиталисты на фабриках, заводах, будут пить французский коньяк, курить гаванские сигары, а бывшие солдаты продолжат, как и раньше, гнуть на них спину. Да, возможно, они пойдут на существенные уступки рабочим и крестьянам, но суть общества от этого не изменится. Рано или поздно опять случится государственный кризис и все начнется заново: революция, насилие, смерть...И это уже будет окончательный конец Рюриковой Руси.

  -С вами интересно, – честно сказала Елена.

  Сама подумала: правду про него Вербер говорил. Надо же какой оригинал – служит комиссаром в Красной Армии, член Реввоенсовета, дружит с «Лёвой», но еще не решил, будет ли ему дальше по пути с большевиками.

  Замок заскрежетал. Солдаты принесли миски с кашей и хлебом, недобро взглянули на арестантов, не сказав ни слова, удалились. Вербер облегченно вздохнул – думал опять пришли его бить. Попросил еще воды.

  Днем в селе началась отрывистая пальба. Елена и Аркадий прильнули к окну, столкнулись ненароком лбами, замерли, взглянув друг на друга, рассмеялись.

  -Приятное соприкосновение, как первый поцелуй,– произнес Зингер, пытаясь глубоко заглянуть Елене в глаза. Достал из кармана галифе круглые, студенческие очки. Васнецова удивилась, что их не разбили и не изъяли при допросах.

  Мимо решетки метались люди, споткнулся какой-то мальчик.

  -Что там происходит?– спросил комиссар.

  -С арестантами разговаривать не положено,– по-взрослому серьезно ответил мальчик, потом все же несколько прояснил ситуацию. – Беляки удрали, а наши мужики по красным, что за Чечерой объявились, палят. Нам ни тех, ни других не надобно.

  -Как удрали? – Елена схватилась за железные прутья, словно пыталась сломать. Ни слова не говоря, никак её не предупредив, Подоленцев взял и ушел? Странно. Хотя, может, не было у капитана времени на разговоры, да и не хотел он лишний раз с ней общаться, это могло вызвать у комиссара подозрение.

  -Вы что же со всей Красной армией воевать собираетесь?

  Но мальчишка уже мчался через площадь.

  -Самоубийцы,– прошептала Елена ему вслед. – И красные, и белые им, видите ли, «не надобны».

  В дверь несколько раз тяжело стукнули, вероятно, прикладом, потом заскрежетал запор, она отворилась.

  -Ну, сволота, красная, выходи,– с чувством сказал приземистый мужик со всклоченной неровной бородой, будто её обрубили топором. За широким кушаком, опоясывающим оливкового цвета зипун, какие носили еще в прошлом веке крепостные, торчал обрез. Его черные, нетрезвые, вероятно, с вечера глаза, радостно сверкали. – Красные пока в лес убёгли, а мы доделаем то, что их благородия не доделали.

  Мужика отстранил хмурый детина в зеленом до пят пальто, с подтянутыми до локтей рукавами. Он держал трехлинейку, из ствола которой поднимался дымок.

  -Дважды на праздник не приглашаю, – произнес он поповским басом. Поставил винтовку к стене, схватил за шиворот Зингера, затем Васнецову, поволок их к выходу.

  -А с этим страдальцем недовешенным что делать?– Коротконогий кивнул на Вербера.

  -Ещо таскать его. За ноги выволоки к амбару, по башке дрыном дай, чтоб не орал, собаки сожрут. Они, как беляки, не оплошают.

  Мозг Елены начал вскипать. Эти точно, как и собаки, не «оплошают». Видно, красные им здорово насолили.

  С многострадальной березы, только с другой ветви, свисала новенькая пеньковая веревка, видно, только что прилаженная.

  -У нас не обломится и не порвется, это у благородий все гнилое, как и они сами,– пообещал громила то ли Елене, то ли щуплому мужику, ростом с ребенка, суетившемуся у дерева. Из его кармана торчал наган. Он заискивающе хохотнул.– Сначала с красными разделаемся, потом белых на котлеты пустим. Ха-ха.

  Воротник платья Елены порвался, она упала в лужу, разодрала в кровь колено об острый камень. Страх перед реальной смертью сковывал всё тело. Неужели так и придется бессмысленно, глупо погибнуть от рук этих увальней?

  Но голова работала исправно: «Зингер, как видно, не боец. Еще минута и все будет кончено. Что же делать? Извечный вопрос». Что-то светлое забрезжило в подсознании. «Руки детины были заняты нами, а заходил он в камеру...»

  -Погоди! – закричала на всю площадь Елена. – Богом прошу!

  -Пощады не будет, сразу предупреждаю, – ответил громила, но остановился. -Чего надобно, молитву прочитать? Ишь, красная б..., а в бога верует. Сатаны вы все, сколько не молитесь. Зачем зерно отобрали, зачем скотину увели, а?

  -Не дай без молитвы помереть. Крестик мой в камере остался, намоленный, фамильный, золотой. В сене спрятала, чтоб корниловцы не отобрали.

  Зачем сказала что золотой?– прикусила губу, холодея Елена. – Дура, я дура, раз золотой, сами за ним пойдут.

  -Эй, Сапрыка,– обратился «ямщик», как окрестила для себя Васнецова громилу, к щуплому товарищу,– поди, принеси её крестик. Не люциферины какие иноземные.– Он обернулся к церкви, перекрестился.

  К большому своему изумлению Васнецова увидела на краю площади вчерашний броневик «Полковник Безмолитвенный», с безвольно свисавшими из его гнезд пулеметами. Почему его наши, отступая, не забрали? – подумала она. Видно, не успели. Странно.

  -Он не найдет, только я сама,– сказал Васнецова без доли надежды. Но, как и бывает в жизни, правда редко, это невероятное сработало.

  -Черт с тобой, иди,– разрешил «ямщик».– Не вздумай бежать, собак следом пущу, примешь смерть злую, лютую.

  -Куда ей бежать, Парамон?– осклабился Сапрыка.– Ее и бабы наши, стервь красную, догонят и на вилы подымут.

  -Это верно, ступай что ль.– Парамон подтолкнул Елену к двери острога, из которого мужик с обрубленной бородой вытягивал за ноги Вербера. Анатолий Петрович ойкал и, кажется, плакал, мужик хохотал.

  Винтовка стояла в камере у стены. Елена делала всё по-военному быстро, без сомнения. Проверила патроны – четыре, один из обоймы «ямщик» успел высадить. Должно хватить, чтобы добраться до броневика. Вокруг больше людей не видно. Правда, это не факт, что их нет поблизости.

  Передернула затвор. Решительно вышла во двор. Почти не целясь первую пулю пустила в затылок, тащившему подполковника мужику. Его череп треснул как арбуз, разлетелся кровавой «мякотью» по кустам и деревьям.

  -Ты чего палишь, Яшка? – раздался из-за угла недовольный голос Парамона.

  «Оказывается, скота, что назвал меня „красной стервью“ Яшкой звали, -ухмыльнулась Елена. – Царство небесное, сейчас к тебе твои друзья присоединятся, не успеете друг по другу соскучиться».

  Дослала патрон в патронник, вышла на площадь. Парамон уже прилаживал к безропотному Зингеру веревку, перекинутую через мощную ветвь дерева. На мушке револьвера комиссара держал Сапрыка.

  Вторым она уложила его. Мужик просто осыпался на землю, как осенний лист. «Ямщик» обернулся. В его глазах вспыхнул не испуг, недоумение. Он выпустил из рук веревку, которая соскользнула с дерева, змейкой свернулась у его ног.

  -Это чего такое? – задал он бессмысленный вопрос. Наморщил лоб, задвигал носом, словно принюхивался к Елене.

   Ей вдруг стало жалко Парамона. Не от хорошей жизни крестьяне, совсем недавно героические солдаты императорской армии, возненавидели весь свет. Революционная мразь всех мастей, на немецкие деньги раскачала страну, ввергла её в пучину ненависти и безысходности.

  Парамон не обомлел от страха. Достал из-под полы пальто нож, откинул большое, отливающее синевой лезвие, двинулся враскачку, по-медвежьи на Васнецову.

  -Лучше уходи,– посоветовала она ему.

  -Вот еще,– ухмыльнулся «ямщик».– Нам ли баб бояться.

  Уже начала плавно нажимать на курок, как за его спиной раздалось несколько выстрелов. Парамон остановился, закашлялся, округлил в еще большем изумлении глаза, сделал несколько шагов вперед, стал валиться на Елену. Она едва успела отпрянуть. К распростертому телу гиганта подошел комиссар Зингер с револьвером в руке.

  -Думал, для такого великана трех патронов мало будет, ан нет, хватило,– сказал он спокойно.– Уходим, пока смерды с вилами не набежали.

  -Туда, – кивнула Елена на броневик.– Только Вербера надо забрать.

  Комиссар кинулся за подполковником, Васнецова побежала к бронетрактору. Почему же корниловцы его не забрали? Внутри «Безмолитвенного» пахло мазутом, пороховой гарью.

  Вскоре появился Зингер с Вербером, опустил на землю, прислонил к двери броневика.

  -Ну что там? – спросил с надеждой комиссар.

  -Бензина нет, потому белые его и оставили. К кормовому орудию снарядов нет. Пулеметы тоже почти пустые, лишь в одном лента патронов на сорок. Еще две гранаты Рдултовского.

  -Не густо.

  -И не говорите, Аркадий Аристархович.

  -Аркадий,– поправил тот.– Как же это вы про винтовку в камере вспомнили? Я, признаться, со страху всё позабыл. Вы моя ангел-спасительница.

  -Еще до спасения далеко. Вон, поглядите.

  На краю площади, за церковью, появились мужики и бабы, скорым шагом, направлявшиеся к телам убитых односельчан.

  -На минуту боя,– вздохнула Елена, протягивая гранату Зингеру, а сама прилаживаясь к пулемету.

  Единственный заряженный «Максим» лишь частично захватывал через амбразуру площадь, его ствол был направлен в сторону винной лавки. Нужно было вынуть ленту и заправить в другой пулемет, но как назло заело рамку. Елена ударила по ней кулаком. Наконец рама поддалась.

  Народ подошел с гневными криками к убитым Парамону и Сапрыке. Какая-то баба указала на подполковника у бронетрактора. Комиссар выругался по-английски:

  – Fucking shit! Надо было втащить подполковника внутрь.

  -Все равно бы догадались,– ответила Елена, прицеливаясь.

  Первую короткую очередь она дала поверх голов. С деревьев, в том числе и с березы, на которой их собирались повесить, полетела жухлая листва.

  Толпа бросилась врассыпную. Бабы скрылись за домами, а мужики, некоторые с винтовками, попадали на землю, попрятались за деревьями.

  -Сейчас начнется, наверняка знают, что в броневике нет бензина. Что ж, будем отстреливаться до последнего патрона, нет ничего страшнее гнева раба,– сказал Зингер.

  -Вот как, – ухмыльнулась Елена.– А не за этого ли раба мы, товарищ комиссар, воюем?

  Зингер не смутился:

  -Для начала из этого раба нужно сделать человека: отмыть, накормить, научить читать, черт возьми, вот за что я, по крайней мере, воюю. А пока это черные, необразованные смерды.

  Мужики сползались за церковь, где они не просматривались из броневика, вероятно, готовились к захвату.

  -Откуда их столько, почему на фронте?

  -Уже навоевались,– вдруг подал голос снаружи Вербер.– Теперь им ни черт, ни поп не нужен. Наверняка их кумир – Петлюра. Здесь полно малороссов.

  -Да уж, Петлюра редкостный проходимец, – вздохнул комиссар,– это он русский фронт расшатал, уговорив Керенского создать украинские национальные части. Так окончательно рассыпалась русская армия. Октябрь в Питере случился. Но с немцами и австрияками Петлюра не дружит, в отличие от Скоропадского, это и нравится бывшим солдатам.

  -Неужели, вы жалеете, что большевики совершили переворот? – удивилась Елена.

  Аркадий махнул рукой:

  -Я хотел, чтобы большевики взяли власть мирным, избирательным путем. Но нет, о революции не жалею. Раз «временная» власть оказалась кисельной, чего же её жалеть? Дайте-ка, сударыня, короткую очередь по правому краю бакалейной лавки. Ишь, активизировались там смерды, аки тараканы. Эх, жаль, ненадолго мы свои жизни сохранили.

  По броневику застучали пули, охотничья дробь, полетели камни. Их из-за ближайшего дома бросали дети. Они быстро выскакивали на площадь, швыряли камни и так же молниеносно скрывались.

  -Любит нас, большевиков, народ нечего сказать,– вздохнул Зингер, взводя ударник гранаты. Высунулся из броневика, швырнул бомбу в сторону винной лавки. Тут же обмяк.

  -Комиссара убили, – спокойно констатировал Вербер.– Сейчас и нас крестьяне растерзают.

  Раздался оглушительный взрыв, в домах полопались стекла, где были, звякнул колокол на церкви, в который, вероятно, попал осколок. Елена нажала на гашетку пулемета, выпустила последние патроны.

   Аркадий оказался ранен, пуля пробила ему плечо. Он на четвереньках забрался в броневик, кивнул на последнюю гранату:

  -Попадать в руки к разъяренным смердам нельзя, Елена Николаевна. Давайте уж умрем быстро и без мук.

  По башням бронетрактора продолжали стучать пули, но уже со всех сторон. Окружили. Вербер отмахнулся, когда Васнецова попыталась его втащить внутрь:

  -Лучше уж на солнце умереть, чем в этой консервной банке.

  Елена взяла гранату, передернула ограничительную заслонку на гранате. Как-то неудачно все получилось,– подумала она.– Нужно было сразу уходить из села, как только пристрелили трех мужиков. Только, куда с покалеченным Вербером далеко бы ушли? вслед, как обещал Яша пустили бы собак.

  Вдруг со стороны речки послышалась пулеметная стрельба, ухнула пушка. Елена увидела в амбразуру, что мужики ринулись от церкви и лавок вглубь села. На площади показались всадники. Комиссар, тоже наблюдавший за происходящим, закрыл лицо руками:

  -Господи, прямо сейчас пойду тебе свечу поставлю. Это же наш буденовский кавалерийский отряд. Его из-под Воронежа под Орел перебросили.

  -С чего взяли, может, это мамонтовцы?

  -Повязки на руках белые, как у деникинцев раньше, чтоб издали было видно кто такие и свои не постреляли.

  Верно, отметила про себя Васнецова, наши давно тряпок на себя никаких не наматывают. Зачем? Форму марковцев, корниловцев, дроздовцев и так ни с какой другой не перепутаешь.

  Комиссар выскочил из бронетрактора, замахал окровавленной рукой:

  -Товарищи! Сюда, мы свои! Ура, товарищи, да здравствует пролетарская революция! Да здравствует товарищ Троцкий!

  Часть II Дневная оратория

  В штабе командующего Южным фронтом Александра Ильича Егорова, что располагался в здании уездного дворянского собрания Навля, царила бюрократическая суета. Егоров всего пару дней назад принял командование фронтом от Владимира Николаевича Егорьева, в Первую мировую – генерал-майора, командира 5-го гренадерского Киевского полка, начальника штаба 1-ой гренадерской дивизии. Красноармейцы смеялись: Егорку на Егора поменяли. Но Егоров, командуя 14-ой армией, хорошо себя показал, поэтому за его назначение выступил сам главком вооруженными силами Республики Сергей Сергеевич Каменев. Егорову не нужно было особо вникать в суть дел всего фронта. И все же советская бюрократическая машина брала свое. Командующему ежеминутно приносили телеграммы, письма, какие-то бумаги на подпись. В конце концов, он не выдержал и велел двум своим помощникам более не входить без разрешения в свой кабинет и не приносить «всякий бумажный хлам», кроме депеш из Москвы.

  Он не был рад своему назначению. Деникин собрал огромную силу и как медведь ломится на Москву, попробуй его останови. Вся надежда на советских «червонцев», китайцев и прибалтов, чьи дивизии Троцкий обещал в ближайшее время перебросить с Северо-Западного фронта, там ведь тоже дела не ахти какие. Русский народ все меньше верит в «красные лозунги», дезертирует целыми ротами, полками, вливаясь к белым, или сколачивая банды. Не помог даже декрет «О красном терроре» годичной давности, как раз и направленный на подавление симпатий к деникинцами. В РККА забирали насильно – ловили мужиков – бывших солдат и офицеров по трактирам, злачным местам, рынкам, «рекрутировали» целые станицы, села, словом хватали тех, кому надоела война и кто не присоединился к белым. Деникинцы, зачастую, пополняли свои ряды таким же способом – или расстрел, или борись за «белое знамя свободы». Однако «красная принудительная машина» работала четче и слаженней. Несмотря на текучку, Красная армия во много раз превосходила по численности белую. Прибалты, украинцы, кавказцы искренне верили, что после победы с «апологетами прошлого», их советские республики приобретут настоящую свободу и независимость. К тому же Антанта слабо помогала Деникину.

  «Ну что такое 74 ржавых французских танка, треть из которых тут же сломалась и оказалась у большевиков? Десяток самоходных пушек, английское сукно за тонны нашей пшеницы, что мы отправляем в Марсель! – возмущался начальник штаба ВСЮР Романовский на заседании Ставки в Таганроге. – Высадившиеся в Архангельске, Мурманске, Крыму, Одессе англичане, французы, американцы, австралийцы, румыны и прочие, лишь грабят Россию. Разворовывают то, что еще не разворовали большевики. Где реальное участие в боях? Ах, французские артиллеристы с крейсера „Адмирал Об“, приняли участие в походе нашего бронепоезда по Мурманско-Петроградской железной дороге. Вот ведь заслуга! И где они все теперь? Если бы была реальная помощь союзников, мы давно бы оторвали всё головы красной гидре». «И чехи еще под ногами у Верховного правителя России Колчака мешаются, а у него Золотой запас России»,– одобрил слова Романовского генерал Деникин и поморщился. Он поддержал назначение Колчака на должность Верховного правителя, формально теперь он подчинялся адмиралу. Но из Омска стали слать в таганрогскую Ставку разного рода директивы и циркуляры, которые были нужны на Юге России, по выражению барона Врангеля, как «собаке пятая нога». К тому же, Колчак назначил бывшего министра иностранных дел Российской империи Сергея Дмитриевича Сазонова, находившегося в Париже, своим дипломатическим представителем. По мнению Деникина, Сазонов компрометировал своими «старорежимными» действиями Россию и стал вести свою внешнюю политику. Но главное расхождение было в том, что Колчак летом этого года признал де-факто независимость Финляндии, Бессарабии, Польши, Закавказья, Туркестана, прибалтов, а генерал Деникин, воюя на нескольких фронтах, в том числе с Грузией и Советской Украиной, не признавал эту независимость. Колчак, Врангель, Краснов убеждали Деникина изменить свою позицию, чтобы хоть «на немного уменьшить число врагов», но Антон Иванович был не преклонен: «Я понимаю, исторический момент, господа,– отвечал он.– Но я не какой-нибудь большевик Ленин, который торгует Россией в своих интересах налево и направо». Врангель, с которым у Деникина были тоже непростые отношения, лишь разводил руками: «История нас рассудит».

  О противоречиях в «стане белых» прекрасно знал командующий Южным фронтом Егоров. «Это их и погубит»,– говорил он не раз. О том, что происходит на других фронтах, у Деникина и вообще в мире ему ежедневно, а то и несколько раз на дню докладывал его помощник, начальник Разведупра Кирилл Андреевич Свирчевский. Раньше он был руководителем агентурной разведки и военного контроля, то есть контрразведки Полевого штаба 14-ой армии и Егоров, уйдя на повышение, забрал опытного спецслужбиста с собой. Кабинет командующего находился на третьем этаже дворянского собрания, Свирчевкого ровно под ним, этажом ниже.

  Около 10 часов утра начальник разведки вошел в приемную командующего. Двое помощников поприветствовали его, но по-разному. Порученец и второй помощник Илья Ильич Сотканный – еще совсем зеленый парень, из бывших студентов-максималистов с большим выпуклым лбом и маленьким хомячьим носом, лишь кивнул, явно демонстрируя независимость и свою значимость – подумаешь ищейка в очередной раз забежала, знаем мы таких. Старший помощник – Алексей Яковлевич Отмаш, средних лет мужчина, с офицерской выправкой, маленькими ефрейторскими усиками, какие носили на войне германцы и внимательными, умными глазами, встал по стойке смирно, задрав подбородок. Его товарищ за соседним столом ухмыльнулся.

  Ухмыльнулся и Свирчевский – никак не мог привыкнуть, что в последнее время комкоры, начдивы, не говоря уж о командующих фронтами стали окружать себя помощниками и занимать при первой возможности роскошные кабинеты с приемными, как и при старом режиме. А уж канцелярская машина их штабов, словно работала автономно, независимо ни от кого. Как-то все по-другому должно быть, вздыхал красный контрразведчик. Но как именно он не знал.

  -У себя? – спросил Свирчевский.

  -Занят,– не поднимая головы от амбарной книги и каких-то телеграфных лент, ответил Сотканный.

  -Для вас всегда на месте,– любезно кивнул головой Отмаш.

  Контрразведчик взялся уже за ручку двери, обернулся на молодого нахала:

  -У меня к вам просьба, Илья Ильич, Когда в следующий раз обратитесь в лазарет к доктору Шварцу по поводу своего очередного «гусарского насморка», извольте ему заплатить, а не пользоваться своим служебным положением.

  Юноша зарделся, глаза подернулись туманной пленкой:

  -Я...кажется, – промямлил он. Но начальник Разведупра его не дослушал, вошел в кабинет.

  Отмаш опустился на место, вытер пот со лба рукавом гимнастерки:

  -Сколько раз тебе повторял, проявляй уважение к чекисту. Твоя юношеская самонадеянность доведет тебя до беды. И не посмотрят, что ты дальний родственник командующего.

  -А чего он...

  -Ты что, и впрямь, «насморк» подхватил?– Отмаш выделил слово "насморк.– Заразишь еще.

  -Я к тебе в любовники не набиваюсь, а это так, мелочи. Уже все прошло. На всякий случай к доктору заходил.

  -Не мелочи то, что Сверчок про всех всё знает. Так что придержи свой норов.

  В просторном кабинете с картинами по стенам, изображающими морские сражения, натюрморты и лица одутловатых дам, за большим письменным столом, обитым, как и стены темно-зеленым материалом, сидел командующий. Рядом с ним – два недопитых стакана с чаем, несколько карандашей на листе бумаге. Высокий лоб наморщен, картофельный, типичный среднерусский нос покрыт потом, широкий рот плотно сжат, будто в вечном запрете что-либо произносить. Воротник светло-зеленого кителя, перетянутого ремнями, слегка расстегнут. Самое яркое, что выделялось в форме – красный нарукавный знак-ромб с золотой звездой. Когда Егоров командовал армией под Царицыным, его нашивка представляла собой вращающийся крест, с загнутыми против часовой стрелки концами. Егоров не любил этот «индуистский санкристический знак» – своего символа что ль для Красной армии придумать не можем? Свирчевский тогда лишь разводил руками: «Gammadion– по-французски, символ бесконечности, незыблемости власти и мира».

  Командующий поприветствовал разведчика стоя, указал на ореховый, обитый красным бархатом стул.

  -Чаю? Отмаш отменный заваривает, пил бы не отрываясь. У вас ко мне срочное дело?

  -Видите ли, Александр Ильич, вчера выездной кавалерийский отряд 7-ой дивизии освободил из плена белых комиссара 13-ой армии Зингера, а с ним еще и заместителя начальника штаба Вербера.

  -Очень хорошо. Зингер друг Льва Давидовича.

  -С Вербером была его дочь Мария.

  -Замечательно, Кирилл Андреевич. Что же вы от меня хотите, вас что-то смущает?

  -Зингер видел из острога, как Вербера корниловцы вешали, да не повесили.

  -Как так? – Егоров отложил карандаш, сделал глоток чаю.

  -Сук под Вербером подломился и они его вроде как помиловали, вернее, заменили казнь тюрьмой. Туда же посадили и его дочь, а потом белые, завидев наш разъезд, вдруг сорвались и ушли из села.

  -Какое село, вы говорите?

  -Турищево.

  Командующий протянул руку к тумбочке взял карту:

  -Ну да, Рядовичи, Сомово, все правильно, я приказывал провести осторожную разведку в тех местах. А белые, значит, как только ее заметили, сразу удрали?

  -Именно.

  -Чудно. Хотя, возможно, Май-Маевский проводит передислокацию перед решительным ударом по Орлу. Что ж, пусть берет, ловушка почти готова. Так вас смущает то, что корниловцы Вербера не повесили?

  -Он желает, чтобы его восстановили в должности заместителя начальника штаба.

  -Нам нужны сейчас опытные кадры. Об этом постоянно говорит Ленин.

  – В силу своей профессии, я обязан исполнять приказы высшего руководства.

  Свирчевский достал из кармана потертой кожаной танкистской куртки сложенный лист бумаги, развернул.

  -Никто не отменял приказа Главкома вооруженными силами РСФСР от 5 октября 1918 года товарища Вацетиса, а в нем сказано: сообщать в Москву, в частности, члену революционного военного совета республики Аралову списки всех перебежчиков во вражеский стан лиц командного состава со всеми имеющимися необходимыми сведениями об их семейном положении. Члену Реввоенсовета товарищу Аралову принять по соглашению с соответствующими учреждениями меры по задержанию семейств предателей и о выработанных мерах сообщить революционному военному совету для всеобщего объявления". Нынешний Главком товарищ Каменев других приказов на этот счет не издавал.

  -Вы предлагаете задержать Аркадия Зингера? Вы с ума сошли. Он ведь не только приятель Троцкого, но и упомянутого вами товарища Каменева. Да, он странный...хм, большевик, я бы сказал, эксцентричный человек– здесь верю здесь не верю, здесь разделяю линию партии, здесь нет. Но мы не можем сомневаться в его честности, у нас нет оснований.

  -А Вербер?

  -Что, Вербер? Его хотели повесить, но не повесили, это не повод его подозревать. Как, кстати, они себя вели в плену?

  – Героически, можно сказать. Перестреляли местных мужиков, которые тоже хотели их вздернуть, за то, что они красные. Потом залезли в броневик и отстреливались до последнего патрона, пока наши не подошли и не показали мужикам кого надо любить, а кого вешать.

  -Ну, вот видите, а вы сомневаетесь.

  -У меня работа такая, Александр Ильич, сомневаться. Но мои сомнения легко развеять.

  -Это как же, Кирилл Андреевич?

  -Дочь Вербера Мария, по ее словам, окончила Московское Александровское училище, где вы преподавали.

  -В самом деле? Замечательно. Славное было время. В январе 1916 года меня перевили в Тифлисское Великого князя Михаила Николаевича училища, где я на ускоренных курсах выпускал прапорщиков. Мария, говорите?

  -Вы должны её знать, по крайней мере, помнить в лицо.

  -Да-да, в лицо. Там было много курсантов. Но девушек меньше. Некоторых даже помню по именам: Нина Бирюкова, Маша Черноглазова, эх, какие очи, Наталья Семенова, кстати, ваша однофамилица Зинаида Свирчевская.

  -Многие воевали и воюют против нас.

  -Да, пролетарская революция вскрыла суть каждого человека, не все оказались готовы к борьбе за светлые идеалы, не смогли выбраться из трясины своих политических заблуждений, нравственных издержек.

  -Хорошо сказано, Александр Ильич. Так, что, взглянете на Марию?

  -На кого? Ах, да, разумеется.

  Командующий собрался пригласить помощника, чтобы тот разыскал Вербера с дочерью, но Свирчевский его остановил:

  -Они в моем кабинете, прикажите их привести.

  Отдав распоряжение Отмашу, командующий вновь предложил разведчику чаю. Тот снова отказался.

  -Разрешите совет, Александр Ильич?

  -Конечно, Кирилл Андреевич. Всегда рад к вам прислушаться.

  -Уберите из приемной и вообще от себя Сотканного.

  -Илью, почему же? Он, конечно, зелен, резковат.

  -Не в этом дело. Я понимаю, он ваш родственник, двоюродный племянник вашей троюродной тети. И все же.

  Егоров захлопал глазами от такой осведомленности контрразведчика.

  -У него нехорошая болезнь, может всех заразить, эта гадость передается не только через интимную близость.

  -Что вы! Илья? Откуда вы знаете? Ах, да...И куда же его?

  -В лазарет, помощником фельдшера. Там ему самое место. По крайней мере, теперь.

  -Когда же он успел? Вот ведь, артист. И кого же на его место?

  -У меня есть несколько проверенных кандидатур. Думаю, вам вполне подойдет командир особого диверсионного отряда 9-ой дивизии Владимир Владимирович Дунайцев. Бывший штабс-капитан при особом отделе 18-го драгунского Северского полка Кавказской дивизии. Там, кстати, старшим унтер-офицером воевал командир Конной армии Буденный.

  -Хорошо, я подумаю,– Егоров нервно побарабанил пальцами по столу, пожевал губами.– Ну что там, где Вербер с дочерью?

  Дверь в кабинет открылась, в нее просунул голову Отмаш:

  -Можно заводить?

  -Давно пора,– хмуро ответил Егоров. Ему очень не понравилось сообщение Свирчевского об Илье. Слухи могут расползтись по всему фронту, что у командующего родственник, которого он пристроил к себе помощником, черте чем нехорошим болен. Так и до Москвы дойдет. Ох, уж этот Сверчок с длинным носом.

  А Свирчевский встретился с чудом спасшейся троицей еще в Щегловке – в нескольких верстах от Навля, где проверял «на секретность» 9-ый полк 13-ой армии, стоявшей в селе. Зингер полез обниматься, несколько раз чмокнул фронтового чекиста в щеку. Кирилл Андреевич тоже изобразил радость, принялся расспрашивать сначала командира кавалерийского отряда, взявшего Турищево, потом принялся за Зингера и Елену. Вербер говорить почти не мог и его он пока оставил в покое. Во время рассказа комиссара контрразведчик качал головой, цокал языком, приговаривал: «Ну, надо же». В какой-то момент комиссар замолчал, взглянул на Свирчевского: «Да ты не веришь, что ль? Я ж тебе за это в ухо дам. Если б не Мария, мы давно бы уже с архангелами беседовали». «Что ты, что ты, Аркадий,– Свирчевский со смехом вытянул вперед руки, словно защищаясь.– Верю, конечно, верю каждому твоему слову. Как тебе не поверить? Вы, Мария Антоновна, безусловно, будете награждены».

  На следующее утро он велел привести «отца с дочерью» к себе в кабинет, несколько часов уточнял детали их пребывания в плену у белых, о стычке под Герасимово, несостоявшейся казни и мужественном избавлении от «взбесившихся крестьян». Вербер хоть и встал на ноги, но изъяснялся с трудом, лишь кивал на слова Елены.

  Свирчевский сказал, что днем их примет командующий фронтом, которого наверняка знала по Александровскому училищу Мария. Васнецова напряглась. Она, понимала, что встреча с Егоровым рано или поздно состоится, но не ожидала, что это случится так скоро и напрямую. Помнит ли он ее? Наверняка. Насколько хорошо, вот в чем вопрос.

   6 мая 1915 года по случаю Рождения Его Императорского высочества в училище давали бал. Александр Ильич пригласил её на танец. Щеки Елены вспыхнули весенними розами – надо же сам капитан Егоров, строгий и требовательный преподаватель снизошел до нее. Ее девичья фантазия расцвела буйным цветом, но случился казус – во время Английского вальса Елена оступилась и чуть не упала, повиснув на руках капитана. Вроде бы ничего страшного, но она жутко смутилась. Егоров сделал вид, что ничего особенного не произошло, что-то шутливое шепнул ей на ухо. А после Александр Ильич с таким же темпераментом и изяществом танцевал с другими девушками. Поговаривали даже, что у него роман с Валей Тоцкой. Через год его откомандировали в Тифлис. Главное, вспомнит ли он Марию Вернер, погибшую в бронепоезде, за которую теперь выдает себя Елена?