Текст книги "За гранью возможного"

Автор книги: Владимир Киселев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Киселев Владимир Павлович
За гранью возможного

Владимир Павлович КИСЕЛЕВ

ЗА ГРАНЬЮ ВОЗМОЖНОГО

Повесть

Эта повесть – о чекисте-разведчике Герое Советского Союза А. М.

Рабцевиче, немце-антифашисте К. К. Линке, их боевых товарищах. Бойцы

руководимого Рабцевичем спецотряда "Храбрецы" совершили более 200

диверсий в тылу немецко-фашистских войск.

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Испытание на прочность

Били, бьем и бить будем

Крепкие корни

Пахота

Тайное становится явным

Бой под Антоновкой

На новое место

Первый хлеб

Победное шествие

Иначе нельзя

________________________________________________________________

Испытание на прочность

...Короткой июльской ночью по спящей Москве спешил автобус, увозя на аэродром десантников, которые с любопытством разглядывали мелькавшие дома, безлюдные улицы. В темно-сером, чуть подсвеченном робким рассветом небе в тревожном ожидании замерли привязанные к невидимым тросам аэростаты. Кто-то негромко пропел: "Прощай, любимый город..." Но песню не подхватили. "Каждый занят своими мыслями, – подумал командир группы Александр Маркович Рабцевич. – Вон как отрешенно глядит в окно комиссар. Наверное, размышляет о сыне, ведь тот сейчас где-то в глубоком тылу врага. – Мысли Рабцевича невольно перенеслись в родные края, в Белоруссию: – Как она встретит нас? Сейчас там партизанить неизмеримо труднее, нежели в двадцатые годы, когда воевал с белогвардейцами.

Змушко, заместитель Рабцевича по разведке, словно угадав мысли командира, сказал:

– Сейчас обстановка иная, и условия другие, даже бывалому бойцу партизанить будет нелегко.

– Конечно, – согласился Рабцевич, – но год войны научил многому. Теперь известны слабые места у врага, и будем без устали бить по ним днем и ночью, чтобы не знал покоя. А земляки нам в этом помогут, и мои, и твои, Степан. – Рабцевич задорно подмигнул Змушко. – Придет время, и ты сходишь в свою деревню.

– Даже не верится, что такое может быть, – признался Змушко. – Будто не год прошел, а целый век, так враг поломал нашу жизнь...

...Подмосковный аэродром. На взлетной полосе транспортный самолет. От группы стоящих в стороне людей отходит человек, быстрыми шагами идет к автобусу.

– Никто не раздумал лететь? – слышится его чуточку осевший голос.

Все узнают генерала, формировавшего группу, радостно улыбаются.

– Таких нет, – говорит Рабцевич с едва заметной горделивой усмешкой.

– Я и не сомневался. – Генерал подходит к каждому бойцу, крепко жмет руку, желает успеха. – Вот и дождались, товарищ Игорь. – Отныне так будут звать Рабцевича и боевые товарищи. – Домой летите, а в родных краях и стены помогают.

Генерал достает коробку папирос "Казбек".

– Присядем, товарищи, по обычаю перед дорогой!

Все с удовольствием закуривают...

До линии фронта летели спокойно, а над ней вдруг земля озарилась множеством вспышек – открыли огонь вражеские зенитки, не переставая, стучали "эрликоны". Загорелись прожектора, их лучи вспороли небо. В самолете на миг стало светло. Рабцевич видел напряженные лица бойцов, сидевших напротив...

Самолет резко кренится, ныряет в облака...

И вновь становится темно.

Наконец звучит команда: "Приготовиться!" – И вслед за ней: "Пошел!"

Рабцевич встает у открытой двери. Первым прыгает Линке, за ним Змушко, потом один за другим бойцы.

– До скорой встречи, – напутствует боевых друзей Рабцевич и последним ступает за борт...

Под ногами, как и предполагали, болото. Командир освобождается от парашюта, некоторое время выжидает. Ничего не видно: только-только начинает светать.

Рабцевич сигналит карманным фонариком. Перед ним вырастает боец Рослик.

Постепенно собирается вся группа. Можно идти, но куда? Над землей лежит плотный туман.

– Давайте, товарищи, сначала... – Рабцевич хочет объяснить, что следует делать, и замолкает на середине фразы.

В предрассветной тишине отчетливо слышится перестук колес: видно, невдалеке идет железнодорожный состав. "Что за черт? – тревожится Рабцевич. – В месте приземления железной дороги не должно быть".

– Первым делом надо быстро затопить парашюты, – говорит он, – а уж потом разберемся, где мы оказались. Отрежем стропы и привяжем ими сапоги за ушки; стропы надо протянуть за шеей, как у детей варежки.

– Это еще зачем? – спрашивает кто-то.

Рабцевич не отвечает, ведет бойцов в сторону от невидимой пока железной дороги. И только тогда всем становится ясно, зачем командир приказал привязать сапоги, – за лямки их легче вытаскивать из болотной трясины.

Прошли совсем немного. Рядом звякнул металл, булькнула вода – похоже, кто-то достал из колодца воду.

"Час от часу не легче! Жилья здесь не должно быть!.."

Кончается болото, кустарник сменяется деревьями – осинами, березами, липами...

Становится светло, но туман все еще висит над округой. Это и хорошо (если фашисты слышали самолет и послали облаву – не скоро обнаружат), и плохо (трудно самим сориентироваться).

Рабцевич выводит группу на полянку.

– Здесь, пожалуй, и остановимся.

Отправив сержанта Пикунова в разведку, остальным приказывает:

– Костры не разводить, курить по очереди и так, чтобы огня не было видно.

Бойцы живо развязывают вещмешки, устраиваются завтракать.

– Товарищ командир, может, успеем портянки просушить? – спрашивает Шагаев. Он снимает сапог, выливает воду.

Рабцевич, разместившись на плащ-палатке вместе с Линке, дает знак бойцу помолчать. В вязком воздухе слышатся удары кнута, мычание коров гонят стадо. Все настороженно ждут.

На сей раз повезло: стадо проходит мимо. Можно закончить завтрак на скорую руку, но кусок не лезет в горло, слишком велико напряжение, вызванное неизвестностью.

Возвращается Пикунов. С ним старик в залатанном ватнике, аккуратных лапоточках.

– Задержал. Местный, говорит. За лыком сюда шел. – Михаил устало валится на траву.

Старик, подслеповато щурясь, опасливо смотрит на обступивших бойцов в красноармейской форме. Его серо-зеленые усы и кудлатая борода топорщатся: встреча с неизвестными явно не по душе.

– Да ты, отец, садись, – освобождая возле себя место, приветливо говорит Рабцевич, – расскажи нам, кто сам, откуда.

– А что тут сказывать, люди хорошие? Егор я, со станции Злынка. Тут она, недалече. – Он кивает в сторону. – Счас не видать, отсель с полверсты.

Рабцевич и Линке молча переглядываются – летчики выбросили их группу не в том месте, где нужно: не под Кировском в Могилевской области, как намечалось в Москве, а на Брянщине. Старик сказал, что находятся они сейчас не в лесу, а всего-навсего в небольшом перелеске и кругом гарнизоны, до ближайшего леса километров двадцать.

"Разница между местом назначения и местом выброски двести километров, – размышлял Рабцевич. – Следовательно, чтобы добраться до Кировска в обход фашистских гарнизонов, надо прибавить еще столько же, если не больше. Да-а, не весело!"

– Что будем делать, товарищ Игорь? – спросил Линке.

– Посоветуемся с Центром, – коротко ответил Рабцевич.

– Как? – удивился Змушко. – У нас же рация вышла из строя.

– А что, разве радист не починил?

– Где там: еще в самолете, когда уходили из-под огня зениток, видно, от удара повредилась; а потом, приземляясь, добавили... Всю рацию, как есть, перебрал, а она, проклятая, хоть бы пискнула.

– Надо посоветоваться с бойцами, – решительно сказал командир. Отец, – подошел к старику, – ты поешь, не стесняйся, а мы о своем потолкуем.

Они отошли в сторону, расселись.

– Так вот, товарищи, ситуацию вы знаете, – сказал Рабцевич. – Что предлагаете?

Командир не торопил людей. Вопрос был серьезный, его следовало тщательно обдумать.

– Куда ж денешься, – сказал наконец Рослик, – надо пробираться к месту назначения.

– Это двести-то километров, когда кругом фашисты! – возразил Линке. До линии фронта ближе. Доберемся до своих, а уж оттуда – на место.

– А я думаю, нам здесь следует обосноваться, – запальчиво настаивал Пикунов. – Сами посудите, не все ли равно, где бить врага – здесь, там, важно бить его! Ко всему прочему, дед поможет нам подыскать подходящее место для базы и связаться с местными жителями.

– А можно ли ему верить? – спросил Змушко, не скрывая настороженности.

– У нас еще есть время его проверить, – не отступал от своего Пикунов, – я берусь за это.

Рабцевич закурил. Заговорил тогда, когда высказался каждый.

– Так вот, – начал он раздумчиво и тихо. Проницательный взгляд его серых со стальным отливом глаз из-под белесых бровей обежал лица бойцов. Будем пробираться к месту назначения, иначе нельзя, товарищи. Командование послало нас в Белоруссию, значит, там мы сейчас нужнее...

На том и порешили. День группа переждала в перелеске, а с наступлением ночи отправилась в путь.

Целых два месяца двигались к цели. Шли ночами, по возможности избегая столкновений с фашистами. Чего только не нагляделись за это время.

Попадались целые деревни, безжалостно уничтоженные фашистами, обгорелые трупы людей, заброшенные, заросшие лебедой поля...

– Да сколько же мы будем смотреть на все это?.. – не выдержал как-то Пикунов. – Черт подери, или мы не бойцы, или у нас оружия нет?..

Зашумели остальные.

– Ну в самом-то деле, долго ли еще будем оставаться сторонними наблюдателями?

– Когда начнем действовать?

Рабцевич понимающе вздохнул.

– Всему свое время, товарищи. Отомстим! За все отомстим! У нас с вами свои задачи, свое важное дело.

С каждым днем ему все труднее становилось сдерживать ярость бойцов, но он упорно вел их к намеченной цели.

А путь был тяжелый: бесконечные болотные топи, реки и речушки: Ипуть, Беседь, Сож, Днепр, Березина... И у каждой свой норов. Приходилось искать брод или бесшумно валить лес, вязать плоты. Вот где опять выручили парашютные стропы!

Первая встреча с партизанами состоялась в Кировском районе, недалеко от деревни Столпище. В лесу обнаружили группу вооруженных людей. Щелкнули затворы... "Кто такие?" Оказалось – дозор партизанского отряда имени Сергея Мироновича Кирова. Радость всех охватила такая, какая бывает лишь при встрече близких или хороших знакомых, друзей. Партизаны и десантники обнимались, целовались, смеялись...

– Теперь веди нас к своему начальству, – немного успокоившись, сказал Рабцевич старшему дозора – высокому узкоплечему парню.

– Сейчас и двинемся, – неспешно проговорил партизан и что-то шепнул своим товарищам, которые сразу же скрылись в подлеске.

Вечерело. Солнце так прокалило землю, что она дышала обжигающим зноем. Однако бойцы не чувствовали духоты. Шли так, словно и не было позади долгого изнурительного пути. Да и ничего удивительного, так уж устроен человек: стоит завидеть или почувствовать близкую цель, как враз забываешь обо всех невзгодах и прежде всего – об усталости...

Вышли из лесу. На взгорке увидели первые хаты деревни.

Тянуло сладковатым дымком, слышалась песня. На душе у всех стало почти празднично. Шутка ли, опасались даже говорить, а тут поют... Еще прибавили шагу. Оказалось, у последней избы собрались парни и девчата. На широкой завалинке сидел рыжий паренек и громко играл на гармошке. Синяя рубаха расстегнута, милицейская фуражка сдвинута на затылок, из-за спины торчит дуло немецкого автомата. Глаза у паренька мечтательно полузакрыты. Рядом с ним девушка озорно выводит:

Гармонист, не зови,

Сказки не рассказывай,

Ты чего-нибудь взорви,

А потом ухаживай...

Пикунов, обласкав девушку взглядом, от удовольствия даже крякнул.

– Ай да дивчина, хорошо поет!..

Десантники рассмеялись.

В это время группу обогнала тройка верховых. Лицо первого, бронзовое от загара, худощавое, Рабцевичу показалось знакомым. Конник на полном скаку осадил лошадь, с проворством бывалого наездника слетел с нее, лихо бросил поводья товарищу.

– Кого ж я бачу!

Рабцевич нерешительно шагнул навстречу. Потом вдруг раскинул руки. Человек в немецком кителе, перетянутом ремнями, в гражданских брюках, в сапогах, с биноклем на груди, полевой сумкой на одном боку и маузером в деревянной кобуре на другом оказался земляком и партизанским другом времен гражданской войны.

– Комар, Герасим Леонович! – воскликнул Рабцевич. – Неужели ты?

Обнялись. Их сразу же обступили бойцы группы, партизаны...

– Откуда объявился, Маркович? – тискал и тормошил его Комар.

– С Большой земли, Герасим. – Еле высвободившись из жарких объятий друга, Рабцевич представил ему Линке: – Мой комиссар – Карл Карлович Линке.

– Немец? – не сумел скрыть удивления Комар и пристально оглядел несколько растерявшегося Линке.

– Антифашист, коммунист, – пояснил Рабцевич.

Познакомившись со Змушко и бойцами группы, Герасим Леонович вдруг пробасил:

– Вот, бисов сын, что ж мы посеред шляха стоим, а ну марш в хату! Он тут же дал распоряжение всаднику, державшему его лошадь, устроить бойцов группы на ночлег, а сам, взяв Рабцевича под руку и все еще не переставая удивляться встрече, повел его и заместителей в штаб.

В одной половине просторной хаты жили старенькая хозяйка да муж ее, в другой – комиссар Комар и командир отряда.

– Располагайтесь! – Герасим указал на скамейки, окружавшие большой дощатый стол, выскобленный до желтизны, и пошел на хозяйскую половину.

Горница была большая, светлая. В переднем углу висела икона, покрытая расшитым полотенцем, на стене – две большие, неумело раскрашенные фотографии мужчины и женщины, под ними – фотокарточка улыбающегося подростка; чуть ли не полстены, отделявшей хозяйские комнаты, занимала побеленная русская печь, от нее тянуло теплом, – должно быть, недавно стряпали, топили ее; у глухой стены стояли две накрытые одеялами кровати...

С шумом, задорно потирая руки и похлопывая, появился улыбающийся Комар.

– А ты, я вижу, хорошо устроился. Не боишься, что фашисты нагрянут? усмешливо спросил Рабцевич.

– А чего их бояться, мы ж у себя. Вот они нас стали бояться, поняли: неодолим народ, если взялся за оружие. Ты это не хуже меня знаешь.

Вошла старушка в чистеньком шерстяном платье. От него густо пахло нафталином.

На столе появились миски, большой, пышущий жаром чугунок тушеной картошки с мясом, крынка молока, ломти хлеба.

– Кушайте! – с поклоном потчевала хозяйка.

Комар благодарно посмотрел на нее:

– У меня гость важный: друг. Сто лет не виделись.

"Да, – подумал Рабцевич, – не виделись мы давненько". Последний раз Комар был у него, когда Рабцевич возвратился из Испании и возглавил в своем родном Кировском районе отдел здравоохранения. У Комара кто-то заболел из родственников, ему срочно понадобилось редкое лекарство. Рабцевич достал. Договорились собраться семьями, даже день назначили. Но встретиться больше не довелось. В ноябре тридцать девятого, после воссоединения Западной Белоруссии с БССР, ЦК КП(б)Б направил Рабцевича в Брест, где он стал членом Временного управления города и заведующим отделом здравоохранения. В Западной Белоруссии шли революционные преобразования, Рабцевич национализировал больницы, поликлиники, аптеки, конфисковывал медикаменты у частных предпринимателей...

– Не будем терять времени, – весело проговорил Комар и стал раскладывать в миски картошку.

За дверью послышался шум, и в горницу ввалился бородатый мужик гигантского роста с руками молотобойца.

– Да что ж такое получается, Герасим Леонович? – заговорил с порога. – Гнать в шею такого завхоза надо, совсем о людях не думает...

Комар молча повернулся в его сторону.

– У Захарова от сапог одни голенища остались, вместо подметок щепу подвязывает, а завхоз говорит, что нет обувки. Я сам видел у него новенькие сапожки. Куда их дел? Что ж, Захарову лапти, что ли, носить? напирал вошедший.

– А это ты, Фрол Семеныч, здорово сказал! – рассмеялся Герасим. Лапти по такой погоде в самый раз. И по болотам в них лазить очень даже удобно – вода вольется, выльется, и нога сухая. – Помедлил. – А сапог у него действительно нема: Василию-пулеметчику отдал – совсем хлопец оказался босой.

Не успела дверь за бородачом закрыться, прибежал юноша. На конопатом раскрасневшемся лице алмазной россыпью блестели капельки пота, в глазах радостное удивление.

– Герасим Леонович, мы листовку все-таки написали. Почитайте. – И протянул комиссару листок.

Комар, медленно шевеля губами, прочитал, сверкнул глазами.

– Молодцы, хлопцы. Здорово! Перепишите десятка два и сегодня же ночью, как договорились, расклейте. Только на рожон не лезьте!

Когда за вылетевшим из горницы юношей захлопнулась дверь, Комар пояснил с улыбкой:

– Командир в отъезде, дак я верчусь, как бисов сын, – туды, сюды, все надо.

Только принялись за еду, как в дверь постучали и в горницу осторожно вошли и остановились у порога сразу десять человек – старики, старухи, женщины с детьми.

Белобородый старик, опершись на темную от времени еловую палку, глухо откашлялся.

– Да мы, Герасим Леонович, не к тебе... – Он замялся, переступил с ноги на ногу, отчего тихо скрипнула половица. – Тут кажут, у пришлых комиссаром немец. Так мы до него, не откажи глянуть...

– Ну и народ, уже все знают! – раскатисто засмеялся Комар. – Выходи, комиссар, коль народ тебя бачить пришел.

Линке, не зная, как себя вести, нехотя поднялся из-за стола. Он был по-юношески строен. И если бы не морщинки на лице и мешки под глазами, говорящие о пережитом, никто не поверил бы, что он всего на два года моложе Рабцевича.

Старик подступил к нему и, сузив выцветшие глаза, оглядел всего – от хромовых сапог до красноармейской фуражки.

– Гэта так, – старик вздохнул, – и все же немец. Чудно, немец иде против немцев.

– Я, папаша, не против немцев иду, я против фашистов. Вспомните, как у вас в гражданскую войну было: не русский против русского шел или белорус против белоруса, а рабочие и крестьяне – против помещиков и буржуев, пояснил Линке.

И вновь крестьяне подивились: немец так чисто говорит по-русски, а главное, вместе с партизанами будет воевать.

До утра просидели Рабцевич с Комаром. Обо всем переговорили. Комар рассказал об обстановке в Кировском районе, где успешно действовали несколько партизанских отрядов. Несмотря на наличие в некоторых населенных пунктах (и прежде всего в самом Кировске) фашистских гарнизонов, на частые рейды карателей, хозяевами положения в районе являлись партизаны.

– Главная беда у нас в том, что нема взрывчатки и минеров, признался Комар.

Рабцевич дружески похлопал его по плечу, успокоил:

– Не горюй, Герасим, поделимся с тобой взрывчаткой, много не дадим, у самих мало, но для начала хватит, потом добудете. Подготовим вам и минеров. Однако и ты сделай одолжение: дай часть своих людей, так-то легче будет освоиться.

Рабцевич тут же приказал Змушко выделить кировцам немного принесенной с собой взрывчатки, поручил Шагаеву, Пантолонову и Жавнеровичу подготовить группу подрывников.

Немного вздремнули. Устроились прямо на полу. Удобства не ахти какие, хозяйка постелила на пол одежду – всю, какую нашла. Главное, что в помещении, а не в лесу или на болоте, посреди мошкары.

Разбудил всех беспокойный Комар. Спал он или нет, но был бодр и весел.

– Вставай, Игорь, посмотри, каких я тебе людей привел. – Еще вечером Рабцевич попросил называть его только по кличке.

– Сейчас, сейчас! – Рабцевич подошел к окну.

На улице выстроили в шеренгу несколько рослых, крепких парней.

– А почему не у всех оружие? – спросил Рабцевич.

– Где ж его взять? – вопросом на вопрос ответил Комар. И тут же добавил: – Они у меня отчаянные, добудут.

Рабцевич недовольно засопел.

– Мне, Герасим, не столько отчаянные нужны, фашиста ведь только этим не одолеешь. Нужны хитрые, смекалистые.

Комар в усмешке прищурил глаза.

– Копаешься?.. Узнаю тебя! Да они ж белорусы, а когда ты слыхал, чтоб белорус да без хитрости был?

Рабцевич обернулся к Змушко.

– Альберт, – это кличка Змушко, – выйди познакомься, отбери, потом я побеседую.

Объяснив Комару, что группа имеет специальное задание и люди нужны проверенные, надежные, Рабцевич отобрал пятнадцать человек.

К обеду, чтобы не стеснять Комара своим присутствием, Рабцевич вывел бойцов за деревню. Остановились в лесу, недалеко от опушки. Для жилья соорудили шалаши, строить землянки не было смысла – все равно скоро уходить.

Под деревней Столпище Рабцевич пробыл чуть больше двух недель. За это время бойцы под руководством Линке и Змушко сделали несколько вылазок к фашистам. В деревне Михалево разгромили небольшой вражеский гарнизон; на железной дороге у станции Ящицы сожгли сарай, где хранилось сено; потом подорвали вражеский состав со скотом; в деревне Поболово взорвали маслозавод.

Взорвать завод, расправиться с фашистским главарем и охраной помогли русские военнопленные, работавшие там. Их было трое, и все попросились в отряд. Среди них выделялся Сергей Храпов, который впоследствии стал любимцем отряда...

Потом в группу влилось еще несколько человек из подпольной комсомольской организации деревни Китин.

Людей у Рабцевича прибавилось. Это была уже не группа, а целый отряд. Дело оставалось за базой.

Как-то, проводив Линке в деревню, где он по просьбе Комара должен был побеседовать с партизанами о положении на фронтах, Рабцевич с несколькими бойцами побывал на месте намеченной в Москве базы. Возвратился Александр Маркович под вечер задумчивый, усталый. Нехотя поужинал и закурил возле своего шалаша. К нему подсел Линке. Помолчали.

В стороне на полянке бойцы кипятили в кастрюле на костре чай. Доносились шутки. Рабцевич смотрел на бойцов, но думал о своем. Очнулся, услышав басовитый голос:

– Я – старшина Процанов, разрешите обратиться.

Рабцевич поднял голову. Старшина был настолько худ, что форма сидела на нем точно с чужого плеча. Большие серые глаза смотрели неуверенно.

– Слушаю, – проговорил Рабцевич.

– У меня тяжело больны дочка и жена, – робко начал старшина.

– И что?

– Разрешите сходить домой.

– Откуда узнал о болезни? – Рабцевичу было известно, что у Процанова трое детей, семья живет под Бобруйском.

– Вернувшийся из деревни партизан передал.

Рабцевич исподлобья взглянул на Линке. Тот делал вид, что занят самокруткой, а сам следил за разговором.

– А сколько на это надо времени?

– Дня хватит.

Рабцевич достал из маленького кармана галифе часы, положил на ладонь. Не глядя на бойца, сказал тихо:

– Вот что, сейчас двадцать часов, чтоб к восьми утра был здесь. По приезде доложи.

Старшина, все это время стоявший по стойке "смирно", развел руками.

– Что-то непонятно? – спросил Рабцевич и, помедлив, добавил: Возьмите мою лошадь и не тяните время.

Старшина отдал честь и, четко повернувшись, побежал к пасшейся поблизости лошади – подарку Комара.

– Только не загоните коня! – крикнул вдогонку Рабцевич.

Блекла заря, приближалась ночь, но наползала, казалось, не с неба, которое все еще было светлым, а снизу, из-за деревьев.

– Я мать свою не видел с тридцать девятого и до сих пор не могу к ней выбраться, – после некоторого молчания проговорил Рабцевич, – все времени нет. А тут – дня еще не прошло как в отряде, и уже домой... – Хрустнув суставами, он поднялся, прошелся взад-вперед, резко остановился. – Нет, Карл, так дальше не пойдет.

Линке молча вскинул на него глаза. Он не понимал, к чему клонит командир.

– Нам надо срочно искать место для базы. – Рабцевич достал из планшетки топографическую карту, расстелил на траве, опустился перед ней на колени. – Давай-ка, Карл, подумаем, куда перебираться будем...

Это предложение показалось Линке странным. Зачем думать о базе, искать для нее место, когда давно уже все обговорено и согласовано.

От костра донесся беспечный смех. Рабцевич хотел было крикнуть, чтобы замолчали, но сдержался.

– Пойдем в шалаш, там спокойней.

Сложив карту, забрался в шалаш. Нащупал коптилку из снарядной гильзы, поставил поудобнее, чтобы не опрокинулась, и вновь разложил карту.

– Теперь послушай, почему я решил покинуть Кировский район.

Перехватив удивленный взгляд Линке, Рабцевич заметил:

– Да ты не смотри на меня так, сейчас поймешь. – И, загибая пальцы, продолжал: – Первое, край здесь, сам видишь, партизанский. Налажена связь с подпольем, население тоже поддерживает партизан... И мы, если останемся здесь, будем только мешать. Согласен? – Не дожидаясь ответа, будто опасаясь возражения, загнул следующий палец. – Из сорока четырех человек, которые у нас имеются на сегодня, двадцать три местные. А что это значит? Сейчас пришел Процанов, завтра, уверен, кто-то попросится крышу починить у хаты, потом любимую повидать... И так наверняка каждый день. Улавливаешь? Это будет не только расхолаживать, отвлекать от дела бойцов из местных, но и наводить ненужную тоску на тех, у кого здесь никого нет – ни родных, ни знакомых.

Вопросительно глянул на Линке и опять не дал ему раскрыть рта:

– Следующее. Противнику известно, что здесь действуют партизаны. Фашисты боятся их и потому устраивают частые карательные экспедиции. В таких условиях местным отрядам проще: каратели появились – они снялись и ушли. У них база там, где она действуют, у нас база должна быть постоянной, на одном месте. Там должно находиться руководство, склады, лазарет, банька... А как же иначе! Группы, уходя на задание, берут только самое необходимое. Выполнили задание – возвращаются, отдыхают, пополняют боеприпасы, продовольствие – и опять в путь. Лишь при таком условии сможем малыми силами держать под контролем не только большую территорию, занятую врагом, но и коммуникации фашистов. Ведь главные наши задачи – разведка и диверсии на шоссе и железной дороге.

– Где мы найдем такое место для базы? – задал вопрос Линке.

Глаза Рабцевича, блеснув, сузились.

– Хорошенько поищем – найдем. Мы – отдельная самостоятельная единица, имеем специальное задание, а потому должны действовать автономно. Увидев, что Линке собирается возразить, добавил: – Знаю, знаю, что скажешь. В Москве, мол, велели согласовывать свои действия с партийным подпольем, партизанскими штабами, но так это согласовывать...

Обследовав карту квадрат за квадратом, перебрав все плюсы и минусы того или другого участка, внимание остановили на лесном массиве между деревнями Плесовичи и Гармовичи Жлобинского района.

– А тебя не озадачивает, что кругом фашистские гарнизоны? – спросил Линке. – Смотри, они есть в Красном Береге, Радуше, Клинске, Паричах...

– Я помню об этом, Карл, зато какие преимущества! – Указательный палец Рабцевича заскользил по карте. – Кругом болота, леса, реки... Все это позволит нам свободно выходить к Бобруйску, Осиповичам, Жлобину, Калинковичам, оседлать железные дороги. Действуя далеко от базы, собьем фашистов с толку – они нескоро догадаются, что искать нас надо не в местах диверсий. Согласен?

Линке кивнул.

Утром Рабцевич отправился в деревню. Надо было обговорить с Комаром вопросы снабжения продовольствием (хотя бы на первое время), а заодно и попрощаться с другом.

Рабцевичу понравилось, что старшина на целый час раньше вернулся из дома. "Чувствуется, дорожит доверием", – подумал Рабцевич и сказал:

– Будешь у меня хозяйственником.

Процанов попытался было возразить, что не смыслит ничего в интендантских делах, хочет на задания ходить вместе со всеми, фашистов бить, да где там...

– Ты что, думаешь, легко будет? Хозяйственник в таком подразделении, как наше, это ж самый главный человек! Людей надо одеть, обуть, накормить, на ночлег устроить. Да мало ли еще хлопот. А склады, сам понимаешь, у фашистов. И выходит, навоюешься вволю, пока что-нибудь добудешь. Первое время один действуй, потом, когда оглядимся маленько, притремся, помощников дам.

Комара застали в штабе.

– Уходим мы, Герасим, из этого района – не хотим у тебя хлеб отбивать.

– Тебе виднее, – кивнул Комар, – но если что, знай – у тебя здесь верный товарищ.

Рабцевич хитровато улыбнулся:

– Даже другом боишься себя назвать.

Комар хмыкнул.

– Опять, бисов сын, придираешься? Говори прямо, что надо...

Рабцевич рассказал о своих трудностях с продовольствием.

Комар тряхнул головой, прищурился:

– Ох, Маркович, фу ты, Игорь!.. – И засмеялся.

Комар оказался щедрей, чем Рабцевич предполагал. На три подводы он погрузил пару мешков муки, мешок овса, десять мешков картошки, коровью тушу и бочку соленых огурцов.

Возвратились в лес. Не торопясь собрались и к вечеру снялись с места.

Тяжело было Рабцевичу уходить из родных краев. Здесь он родился, вырос, в гражданскую партизанил, после коллективизации работал в колхозе, отсюда добровольцем уехал в Испанию, сюда же через год возвратился израненный, с наградой...

Не хотелось уходить, но дело требовало. Да и Центр, с которым наконец удалось связаться по рации соседнего партизанского отряда, согласился на перебазирование.

Сорок с лишним километров пути преодолели за двое суток. В отличие от недавнего перехода чувствовали себя уверенно: бойцы из местных были проводниками. Трудной оказалась переправа через железную дорогу и реку Олу, но осилили ее за одну ночь. До цели добрались без единого выстрела.

Остановились в урочище Волчий дуб. Место сразу понравилось: взгорок, на нем смешанный лес, ключевой ручей, а кругом, насколько хватал глаз, болота.

Не мешкая принялись за строительство базы. Работали так, будто не было изнурительного ночного перехода. Да это и не удивительно: в отряде была молодежь – ребята крепкие, сильные, на дела горячие.

Быстро, прямо-таки на глазах, среди вековых деревьев появились землянки, шалаши. Стало вроде бы теплей на душе: все равно что до родных хат добрались.

Недолго здесь суждено было стоять отряду. Спустя два месяца фашисты блокировали район. Рабцевич, не вступая в бой с карателями, увел отряд в деревню Рожанов, что приютилась в междуречье Орессы и Птичи в партизанском крае. Но это было потом...

После ужина Рабцевич и Линке сели на траву покурить. Между деревьями там и тут потрескивали небольшие костры, возле них сидели и лежали бойцы, вместе с которыми Рабцевич летел из Москвы, немного дальше – комаровцы, в стороне – бывшие военнопленные из Поболово, потом еще, еще и еще.

Рабцевич смотрел на бойцов, и в глазах рябило от пестроты одежды. Уже второй год, как он вновь стал военным. За это время попривык к форме, даже сроднился с ней. Она невольно подтягивала и ко многому обязывала. Сейчас же все были одеты кто во что горазд. Одни – в гражданские пиджаки, рубашки, брюки, другие – в немецкие, итальянские френчи и только десантники – в красноармейской форме.

"Не воинское подразделение, а маскарад", – подумал Рабцевич и вздохнул.

– Тебя что-то тревожит? – спросил комиссар.

– Да понимаешь, – Рабцевич глазами показал на костры, – выходит, каждая группа у нас сама по себе, не вижу я в них пока единого целого.

Линке улыбнулся.

– Странно, но и я об этом думаю. – Из нагрудного кармана он достал листок. – Посмотри, у Комара взял.

Это была партизанская присяга. Рабцевич прочитал, пожал плечами:

– Как тебя понимать?

– А просто, принять ее надо, она и объединит, сплотит бойцов...