Текст книги "Я обвиняю!"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Спасите, люди! Святого отца убили! – истерически закричала какая-то богомолка.

Тем временем убийца бросился бежать. Вдогонку за ним бросились преследователи. Окружённый ими на площади 700-летия Львова, убийца оглянулся, грубо выругался и выстрелил себе в висок из пистолета. Когда он упал на мостовую, из-за пазухи у него выпала на чёрном шнурке иконка святой девы Марии.

Оуновцы распускали самые различные слухи о том, кто «покарал отступника», вплоть до того, что «убил Костельника его собственный сын». Клерикалы охотно распускали и другой лживый слух, что якобы верующие пробрались ночью на Лычаковское кладбище, разрыли могилу протопресвитера, отрезали ему голову и доставили её в Ватикан на суд папы римского Пия XII…

Церковь продолжала воевать и с мёртвым Костель-ником, силясь всячески опорочить его деятельность, точно так же как спустя год начнёт она воевать и с мёртвым писателем Ярославом Галаном…

В ту осень, когда был убит Гавриил Костельник, мы вместе с Галаном отдыхали в Доме творчества в Коктебеле и жили в одной маленькой комнатке корпуса, называемого «корабль».

Я получил письмо из Львова от знакомого с подробным описанием убийства и похорон Костельника. Галана, когда я получал письмо, на «корабле» не было. Он ушёл к морю.

Я спустился на берег и увидел Ярослава, стоящего по пояс в воде.

– Ярославе!.. Ярославе! – ещё не дойдя до воды, крикнул я. – Послушайте, во Львове убит Костельник…

И, приблизившись к кромке берега, прочёл ему вслух только что полученное письмо. Галан выпрямился. Освещённое предзакатным солнцем его мокрое лицо стало напряжённым, печальным. Он вздохнул и громко сказал:

– Да… Следующая очередь моя!..

Это был единственный раз, когда он выдал свои мысли, полные горестного предчувствия, основанного на многом тайном, опасном и тщательно скрываемом от близких в его личной жизни, о чём мы тогда ещё не знали и не догадывались…

Галан был бесстрашным человеком. Это засвидетельствовал в своей книге «В конце концов» известный советский писатель Борис Полевой. В главе «Прогнозы Ярослава Галана» Полевой пишет: «У Ярослава Галана – львовского коммуниста, не раз побывавшего в тюрьмах… неспокойно на душе… Его тревога за будущее имеет серьёзные основания…»

– …Теперь эту сволочь подкармливают, снабжают деньгами и вооружают люди, враждебные Советскому Союзу, – сказал Галан. – Я думаю разоблачить всё это в книге… Сейчас собираю материал…

Когда мы расходились по своим комнатам, я всё-таки вернулся к разговору:

– Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя.

– Я – коммунист, – ответил Галан. И добавил: – Время благодушия ещё не наступило.

Он жил беспокойной, напряжённой жизнью отважного борца за дело народное, не входил в сделку со своей совестью, и этого не могли ему простить враги.

…16 октября 1949 года, показал на суде Илларий Лукашевич, Щепанский, разгневанный тем, что 8 октября Чмиль струсил и не выполнил задания, вызвал Иллария к себе. Буй-Тур знакомит поповича со щуплым, худощавым бандитом Михаилом Стахуром по кличке Стефко.

– Это надёжный, свой хлопец, а не тот слюнтяй

Тома Чмиль, – говорит Щепанский, представляя Лукашевичу его нового напарника. За неказистой внешностью этого террориста, как это выяснится потом, скрыт большой опыт кровавых дел.

Во время этой встречи Щепанский говорит Лукашевичу прямо:

– Хватит! Долго мы терпели! 24 октября, и ни днём позже, Галана надо уничтожить!

Лукашевич и Стахур договариваются встретиться в этот день у дома № 17 по улице Первого мая, и новый напарник поповича сообщает ему доверительно, что в этом доме скрывается на нелегальном положении его сестра. Стахур приводит Лукашевича в квартиру после семи. Им открывает дверь женщина лет тридцати, которую Стахур рекомендует как «господыню» – хозяйку квартиры. Впустив молодых людей к себе, она вскоре уходит, а в квартире появляется полная женщина среднего роста, брюнетка,

– То моя сестра! – представляет её Лукашевичу Стахур.

Поздоровавшись, сестра Ксения – позже выяснилось, что её фамилия Сушко – пошла на кухню и принесла оттуда брату портфель. Стахур взял портфель и позвал Лукашевича. Они вошли в уборную, где Стахур вынул из портфеля две гранаты-лимонки, два пистолета и небольшой топор. Одну гранату вместе с пистолетом он отдал Лукашевичу. Остальное взял себе. Топорик он засунул за брючный ремень, прикрыв его пиджаком и плащом, взятым у сестры.

– Куда же вы идёте, хлопцы? – спросила Ксения Сушко, когда они, зайдя в комнату, стали с ней прощаться. – Далеко?

– Идём в Карпаты! – заявил Стахур.

А Лукашевич, бахвалясь, добавил:

– Если погибнем, то слава не погибнет!..

В то утро, позавтракав вместе с женой, Ярослав Галан после её ухода в филиал Музея имени Ленина, где Мария Кроткова работала художницей, зашёл в комнату, соседнюю с кабинетом, и сел за небольшой столик. Хотя рядом, в более обставленной комнате, находился массивный письменный стол с телефоном,

Галан любил работать именно здесь, за небольшим столиком, видя перед собой широкое окно и повернувшись спиной к двери, выходившей в прихожую.

Галан взял сделанные накануне от руки наброски и стал печатать заказанную ему газетами «Известия» и «Львовская правда» статью к десятилетию провозглашения на землях Западной Украины Советской власти.

Вместе с бумагами на столе лежала книжечка Ярослава Галана «Фронт в эфире», изданная в 1943 году па украинском языке в Москве, в ту пору, когда Галан был радиокомментатором радиостанции имени Тараса Шевченко, вещавшей на оккупированную гитлеровцами Украину. В этой книжке были собраны его боевые памфлеты военных лет.

Галан писал очерк «Величие освобождённого человека» на русском языке и считал себя вправе внести в очерк цитату из забытого уже памфлета военных лет «Львиный город», посвящённого родному Львову.

Вспоминая соратников и борцов за освобождение Западной Украины, он называл имена Ивана Франко и безработного поляка Владислава Козака, убитого панской полицией весной 1936 года.

«По-новому определились человеческие судьбы, – писал Ярослав Галан. – В 1930 году в луцкой тюремной больнице лежал человек, дни которого, казалось, были сочтены. Ему пришлось пережить все ужасы полицейских пыток, самых изощрённых и самых омерзительных. Палачей отнюдь не смущало то обстоятельство, что жертвой их издевательств был известный Львовский литератор и публицист Кузьма Пелехатый. Избиваемый принадлежал к народу, объявленному вне закона, а популярность этого человека и мужество его только усиливали бешенство мучителей. Арестованный не поддавался угрозам, пытки не сломили его волю, поэтому арестованный должен был умереть. Но могучая натура победила, Кузьма Пелехатый остался тогда в живых. Страдания только закалили его, и он ни на один день не переставал быть собою – до последнего удара своего пламенного сердца оставался честным, отважным борцом за освобождение своего народа…»

То, что написал Ярослав Галан о своём друге депутате Верховного Совета СССР Кузьме Николаевиче Пелехатом, удивительно совпадало со всем тем, что можно было сказать и о самом Галане. И не знал Ярослав Галан в тот последний осенний день своей жизни, что фамилия Пелехатого значилась в «чёрных списках» людей, подлежащих уничтожению, которые хранил в своём подпольном бункере Роман Щепанский. Уже был подобран террорист для уничтожения Пелехатого – сын униатского священника Богдан Ощипко. Только простая случайность спасла Кузьму Николаевича от бандитской пули.

Среди имён борцов за свободу Западной Украины Галан назвал имя доблестной комсомолки Марии Ких, радистки-партизанки отряда, которым командовал полковник Дмитрий Медведев.

Галан рассказал о трудовом подвиге колхозницы села Скоморохи Ульяны Баштык, спасавшей в годы оккупации вдову и детей погибшего начальника 13-й пограничной заставы Алексея Лопатина.

Работалось хорошо. Галан набрасывал заключительные строки очерка – его лебединой песни: «…исход битвы в западноукраинских областях решён, но битва продолжается. На этот раз – битва за урожай, за досрочное выполнение производственных планов, за дальнейший подъём культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается ещё под ногами. Однако жизнь, чудесная советская жизнь победоносно шагает вперёд и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы и боевая слава будут символизировать только одно: величие освобождённого человека…»

В прихожей раздался звонок.

Из кухни к двери подошла домашняя работница Евстафия Довгун и спросила:

– Кто там?

– Мы до писателя! Он дома?

Услышав знакомый голос Лукашевича, Довгун открыла дверь.

– Писатель дома? – переспросил Лукашевич.

– Дома, дома, заходите! – сказала Довгун, пропуская Лукашевича и Стахура в прихожую.

Открылась дверь комнаты, в которой работал писатель, и на пороге её появился Галан в серой полосатой пижаме и в комнатных туфлях на войлочной подошве. Радостный оттого, что заказанный ему очерк закончен, узнавая Лукашевича, Галан сказал приветливо:

– А, это вы, хлопцы? Заходьте…

Посетители вошли, и Лукашевич сел на предложенный ему стул справа от писателя, а Стахур намеренно задержался сзади.

– Снова неприятности у нас в институте, – поспешно заговорил Илларий Лукашевич.

– Какие именно? – спросил Галан и задумался.

Лукашевич подмигнул Стахуру. По этому сигналу тот мгновенно выхватил из-за пояса топор и лезвием стал наносить один за другим удары по голове писателя. Сразу же, потеряв сознание, Галан упал со стула на пол.

В это время Довгун начала уборку в кабинете Галана– Илларий Лукашевич бросился туда. «Ко мне с пистолетом в руках подбежал Лукашевич, – показала на суде Евстафия Довгун, – и приказал молчать, отвёл меня от окна к дивану, стоявшему возле печки. (Тем временем Стахур, убедившись, что Галан убит, швырнул на пол окровавленный топор, снял с себя окровавленный плащ и тоже бросил его на пол. – В.Б.). Вслед за Лукашевичем в кабинет вбежал Стахур. Лукашевич спросил у меня, нет ли в доме верёвки? Я ответила, что верёвки нет. Тогда Стахур оторвал от телефонного аппарата шнур, которым они связали мне ноги и отведённые назад руки. Затем Лукашевич нашёл на диване носок жены Галана и закрыл мне этим носком рот и тоже завязал его шнуром. Стахур, держа в одной руке пистолет, помогал Лукашевичу. Помню, Лукашевич открыл ящик письменного стола, на котором стоял телефонный аппарат, порылся и что-то оттуда взял.

Когда мне завязывали рот, у двери кто-то позвонил. Лукашевич и Стахур насторожились. Они начали торопиться. Когда они уже собрались, Лукашевич строго меня предупредил, чтобы я не кричала и в течение часа из квартиры не выходила и никому о них не говорила, иначе буду убита. Как только они ушли, я начала ворочаться, двигать ногами. Мне удалось освободить от шнура ноги, снять с головы шнур и вынуть изо рта носок. Выбежав из комнаты в переднюю, через открытую дверь, ведущую в рабочий кабинет писателя, я увидела там лежащего на полу окровавленного Галана. После этого я выбежала в коридор и, спускаясь вниз по лестнице, начала кричать…»

…Таковы факты страшного злодеяния – убийства писателя-коммуниста Ярослава Галана, вскрытые во время следствия и судебных заседаний. Но прежде чем были вскрыты факты, прежде чем были найдены главные виновники злодеяния, понадобились многие месяцы напряжённой филигранной, удивительно сложной работы органов государственной безопасности. В результате их усилий был вскрыт лик изуверского мира, в единоборство с которым ещё в двадцатые годы смело вступил писатель Ярослав Александрович Галан…

…Выполнив своё чёрное дело, Илларий Лукашевич и Михаил Стахур направились в пригородное село Гряды, в дом священника (!) Ярослава Левицкого. Выбор убежища был не случаен. Жена священника, Галина Модестовна Левицкая – родная сестра Дениса Лукашевича. «Левицкие являются моими близкими родственниками, и поэтому я считал, они не выдадут меня и Стахура органам Советской власти», – заявил Илларий Лукашевич на следствии и подтвердил это на суде.

Но не только тесное переплетение родственных связей сыграло свою роль в первом маршруте убийц после совершённого ими злодеяния. «Мне известно, что Галина Левицкая является националисткой. Приезжая к нам, в Сороки Львовские, она неоднократно заявляла, что скоро начнётся война между Америкой и Советским Союзом, и называла даже числа начала войны. Левицкая ждала этой войны…» И это свидетельство Иллария Лукашевича на суде также характеризовало настроения того реакционного окружения, в котором он воспитывался.

«После того как Илларий рассказал мне, что он участвовал в убийстве писателя, – показала Левицкая, – я, действительно, предложила ему пойти на исповедь в церковь, но он сделать этого не захотел…» Спустя некоторое время в дом вошёл священник Ярослав Левицкий. Супруга сообщила ему шёпотом, что Илларий во Львове совершил убийство и пришёл со своим напарником в Гряды – переночевать в приходстве, чтобы укрыться от преследования. «Муж мой, священник Ярослав Левицкий, – заявила попадья на следствии и на суде, – сказал, что против укрытия. Иллария Лукашевича и прибывшего с ним сообщника не возражает…»

Днём 25 октября 1949 года Илларий навестил отца в селе Сороки Львовские. Пока он беседовал с родителями, Михаил Стахур поджидал его в соседнем лесу. Уже когда совсем стемнело, оба террориста пошли на условленное заранее место встречи с Щепанским. То была западная окраина леса, находящегося близ села Жидятичи Брюховичского района. Около железнодорожного моста, неподалёку от станции Гамалеевка, из ночной темноты появились два человека. Оглядевшись, они притаились в кустах. Немного погодя из-под моста вышел третий неизвестный. Он дважды прокричал вороном, и только после этого все трое сошлись. Обменявшись контрольным паролем «Полтава – Харьков», они протянули друг другу руки, и тот, что вышел из-под моста, Щепанский, глухо спросил:

– Ну как?

Илларий Лукашевич, озираясь по сторонам, доложил:

– Всё в порядке! Галана больше нет… Ещё вчера, до полудня…

– Кто убивал? – деловито спросил Щепанский.

– Сперва дал он! – показывая на Михаила Стаху-ра, прошептал Лукашевич. – Как было условлено – из-за спины. Так дал, что кровь до потолка брызнула…

– А ночевали где?

– У отца Левицкого, – ответил Михаил Стахур, – в Грядах…

– Вот это забрали у писателя в столе, – Лукашевич протянул Щепанскому завёрнутые в платок металлические предметы.

– Что это? – осведомился Щепанский.

– Медали. Партизанские… И орден.

– Ну, добре, хлопцы! – пожимая руки убийцам, сказал Щепанский. – Я доложу о вас наверх. Слава о вас до закордону дойдёт. До Мюнхена и далее. Тебя, Стефко, я беру в свою «боювку». То было твоё последнее испытание. А ты, Славко, дай мне пистолет и гранату. Пока они тебе не понадобятся. Давайте сядем. Поговорим, что будем делать дальше…

…После встречи со Щепанским Илларий Лукашевич появился во Львове, чтобы заметать следы. Встретил брата Мирона. «…Подразумевая, что из газет брат знает об убийстве Галана, – признавался Илларий Лукашевич во время судебного заседания, – я сказал Мирону, что в таком случае он должен понимать, где я был. И тут же я прямо рассказал Мирону, что я убивал Ярослава Галана. Следует сказать, что и сам Мирон, как и показывал ранее, тоже был причастен к этому, и потому моё участие в убийстве Ярослава Галана не должно было быть для брата новостью». Зная, что тётка Мария уже осведомлена о его причастности к убийству Галана, Илларий просит её через сослуживцев по медицинскому институту положить его в клинику, оформив документы об этом задним числом. Мария Лукашевич охотно соглашается пойти на подлог и устроить племяннику фальшивое алиби.

«В обсуждении этого вопроса, – заявил на суде Илларий Лукашевич, – принимали участие мои братья Мирон и Александр, согласившись помочь мне лечь в клинику.

Утром 27 октября мы встретились с братьями в условленном месте и пошли на работу к тётке Марии, во Львовский медицинский институт, чтобы устроиться в клинику. Мы надеялись замаскировать моё участие в преступлении. Меня направили к врачу, но после осмотра врач заявил, что я здоров и класть меня в клинику незачем. После приёма я вышел из помещения клиники, сел на скамейку в садике, расположенном против здания клиники, и на этом месте был арестован…»

Немедленно в село Сороки Львовские мчится из Львова домработница Марии Лукашевич Анна Майданек и сообщает священнику отцу Денису, что его сыновья арестованы. Она рассказывает, что следственные работники, производившие обыск в их квартире на Ризьбярской, тщательно осмотрели одежду Иллария.

Денис Лукашевич бледнеет. «Ведь на брюках, которые оставил Илларий, переодевшись дома 25 октября, могут быть следы крови», – думает старый униат. И приказывает своей Софии немедленно отнести эти брюки жене псаломщика Михаила Дуды, чтобы та их выстирала и спрятала у себя. «Предполагая, что в связи с арестом сыновей, – признаётся отец Денис позже, – и меня также могут арестовать, я лично передал своему псаломщику Михаилу Дуде на хранение охотничье ружьё и различные фотографии семьи и сыновей, с тем чтобы псаломщик сохранил всё это. Помимо того я уничтожил всю антисоветскую националистическую литературу, которая хранилась у меня дома…»

…Дело Иллария Лукашевича и его сообщников слушал Военный трибунал Прикарпатского военного округа 3 и 4 января 1951 года. На судебном заседании был зачитан акт, подписанный областным судебно-медицинским экспертом профессором, доктором наук Василием Цыпковским: «Смерть Ярослава Галана наступила от одиннадцати рубленых ран головы, сопровождающихся нарушением целостности костей черепа и повреждением правого большого полушария мозга и мозжечка.

Повреждения головы сопровождались обильными наружными кровотечениями.

Десять из указанных ран, каждая в отдельности, являлись смертельными, и лишь одна рана в области левого теменного бугра захватывала только мягкие ткани…

Удары убийц были нанесены Галану сзади…

…Смерть насильственная – убийство…»

И, несмотря на всю очевидность состава преступления, весь ужасающий смысл которого раскрывается даже в одном этом лаконичном документе, трибуналу предстояло в течение двух дней, соблюдая строгое советское законодательство, вновь и вновь выяснять дополнительные подробности и подтверждать мате-, риалы следствия.

Обвиняемые полностью признали свою вину. Так, в частности, на суде подсудимый Илларий Лукашевич показал: «Да, я считаю себя убийцей Ярослава Галана. Во время бесед со мною бандиты говорили, что Галана нужно убить потому, что он в прессе выступает против греко-католической церкви, на Нюрнбергском процессе требовал выдачи Степана Бандеры и суда над ним, что вообще оуновское подполье имеет давние враждебные счёты с Галаном. По существу, подготовкой убийства занимались и мои братья Александр и Миром. Они были согласны с этим решением оуновского подполья… 4 октября 1949 года задание убить Галана мне давал вместе с Щепанским бандит Евген, являвшийся более старшим руководителем, чем Щепанский…

Отец мой также является националистом, – признался далее Илларий Лукашевич. – Зимой 1947 года в его доме собирались Щепанский, Семко, Орест. Всего в доме отца было три их сходки. Всех их отец знал лично. О своих оуновских делах мы говорили при отце не скрываясь, так как он был посвящён в них…

Идя на убийство Галана, я взял гранату и пистолет для того, чтобы в случае преследования бросить гранату в преследующих, иметь возможность убить их и скрыться…»

Подобные признания сделали суду и два других брата Иллария. В частности, Александр Лукашевич заявил суду Военного трибунала: «…ещё летом 1948 года через моего брата Мирона Щепанский дал мне задание собрать сведения о Гаврииле Костельнике и других интересующих подполье лицах. Я должен был узнать их адреса, образ жизни, кто когда работает, когда бывает дома, где ездит и т. п. Я собрал, какие мог, сведения и в письменном виде передал их через брата Иллария в августе 1948 года Щепан-скому».

Свидетельствует подсудимый Мирон Лукашевич: «…мы все, три брата, являемся участниками убийства писателя Ярослава Галана и причастны к убийству священника Гавриила Костельника. Мы все трое, по существу, участники подготовки этих террористических актов…»

На суде с полной ясностью было также раскрыто лицо и разоблачена подлинная социальная сущность тех, кто выпускал на тропу убийств молодых бандеровцев, кто вселял в них надежду на новую истребительную войну, кто, грубо попирая заповедь «не убий», являлся соучастником убийств и прикрывал их своей чёрной сутаной священнослужителя. «Будучи сам, как священник греко-католической церкви, националистически настроен, я в таком же духе воспитывал и своих сыновей… Их националистические убеждения и враждебное отношение к Советской власти в известной степени являются результатом моего влияния на них».

Сделав такое откровенное признание, Денис Лукашевич подробно рассказал суду, откуда ведёт начало его враждебное отношение к Советской власти и ко всему тому новому, что принесла она на земли Западной Украины.

Воссоединение Западной Украины со всем Советским Союзом Денис Лукашевич, по его словам на следствии и суде, воспринял враждебно. «Помимо того, – показывал он, – я был настроен националистически, антисоветски, как священник и греко-католик, и я не мог смириться с тем, что мне придётся жить и работать при Советской власти».

Когда осенью 1939 года части Красной Армии освобождают Западную Украину и спасают население от вторжения гитлеровского вермахта, Денис Лукашевич скрывается несколько дней на чердаке в доме своего соседа. «Да, я был доволен, что летом 1941 года немцы оккупировали Западную Украину, и встречал их с цветами в селе Паршна Львовской области, где я тогда работал священником, – признавался Лукашевич на суде. – В первые же дни оккупации этого села я вместе с бывшим офицером «Украинской галицийской армии» Галибеем принимал участие в создании местной, украинской полиции, начальником которой был назначен участник ОУН Степан Панькевич».

Опасаясь мести народа, когда части Советской Армии приближались ко Львову, Денис Лукашевич вместе со всей семьёй бежит в сторону венгерской границы, в село Побук, к своему родичу священнику Ярославу Левицкому, у которого впоследствии нашли свой первый приют убийцы Ярослава Галана. Цель бегства – стремление перейти под крылышко адмирала Хорти. Но быстрое продвижение Советской Армии помешало Лукашевичу найти убежище у венгерских фашистов.

Подтверждая на суде, что его квартира часто посещалась представителями националистических банд, Денис Лукашевич признался также, что он оказывал постоянную материальную помощь убийцам: «С 1945 года до самого ареста вместе с церковным старостой

Дмитрием Пясецким я передал для нужд подполья ОУН из церковных средств 20 тысяч рублей. Пясецкий вручил их участнику подполья Ивану Гринчишину, по кличке Орест…

Для того чтобы и впредь иметь в запасе нужное количество денег для националистического подполья, я дал указание Пясецкому в дальнейшем при поступлении денежных средств в церковную кассу не приходовать их полностью. В результате этого и церковная касса была в порядке, и националисты получали деньги».

Этот рассказ был бы неполон, если бы мы не упомянули и о том, что на скамье подсудимых вместе с братьями Лукашевич сидел и бандит Тома Чмиль, которому вначале было поручено убийство Ярослава Галана. На суде выяснилось, что этот преступник, пойманный 7 августа 1950 года, ещё до посещения квартиры Галана запятнал себя «мокрыми делами». Он избил командира истребительного батальона Островерхова, после чего долгое время скрывался переодетым в женскую одежду, потом пытался застрелить председателя сельсовета села Збоище Михаила Герчука, убил комсомольца Ивана Вилька, снял с него сапоги и зарыл труп в снег…

15 марта 1951 года по приговору Военного трибунала Прикарпатского военного округа Илларий, Александр и Мирон Лукашевичи, а также Тома Чмиль, после отклонения их просьб о помиловании, были расстреляны.

Где-то на нелегальном положении оставался ещё Михаил Стахур, по кличке Стефко, но и его настигла карающая рука народа. «При встрече со мной, – показал Михаил Стахур, – Щепанский подробно расспрашивал меня о том, когда я установил связь с бандитским подпольем и какую проводил до этого националистическую работу. Я рассказал ему о своём участии в убийстве директора школы Ковалева и его жены, двух погонщиков скота и участкового милиционера Едемского, упомянул, что в настоящее время, боясь ареста, я скрываюсь один. Щепанский заявил, что согласен принять меня в ряды «повстанцев» при условии, если я убью писателя Ярослава Галана»…

Свыше восьмисот трудящихся Львова и окрестностей старинного украинского города собрались в Доме культуры железнодорожников 16 октября 1951 года на процесс по делу об убийстве Ярослава Галана Стахуром. И у каждого, кто смотрел на этого выкормыша националистов, сидящего на скамье подсудимых, оборвавшего светлую жизнь Ярослава Галана, возникал один и тот же вопрос: кто мог воспитать такого злодея? В процессе следствия Михаил Стахур охотно заявил: «Имеет связь с бандитами священник нашего села Голинка… Националисты Антон Дыба и Василий Ковалишин, с которым мы вместе убивали погонщиков скота, в праздник рождества скрывались в доме Ивана Куземского. Туда пришёл с молебном священник Голинка. К нему из укрытия вышли Дыба и Ковалишин и попросили благословения. Голинка благословил бандитов, осенил их крёстным знамением, покропил святой водой их оружие… Голинка, прощаясь, пожелал им успеха в борьбе против Советской власти за «самостийну Украину»…»

Вот какой пастырь с детских лет воспитывал убийцу. И когда в переполненном зале Дома культуры железнодорожников государственный обвинитель Роман Руденко закончил свою речь словами: «…к смертной казни!» – бурные аплодисменты были ответом на это требование советского правосудия. Рабочие заводов и фабрик, колхозники, писатели, артисты, учёные поддержали требование прокурора.

Исполнители убийства Галана были обезврежены. Однако где-то в подполье, как затравленный волк, всё ещё бродил бандеровец Роман Щепанский.

Тридцать девять объёмистых томов следственных дел подытожили кровавый многолетний путь этого бандита, его ближайшего помощника Мацейко и других пойманных обитателей лесных националистических схронов. И снова, прежде чем все эти тома легли 5 октября 1954 года на стол Военного трибунала как логическое завершение раскрытия целой цепи кошмарных преступлений, потребовалась напряжённейшая работа советских органов государственной безопасности, следственных органов, судебно-медицинской экспертизы и деятельность сотен простых тружеников, помогавших вытаскивать последние фашистские корешки из многострадальной украинской земли.

Роман Щепанский, переехав в Западную Украину, уже в декабре 1939 года вступает в молодёжную подпольную организацию украинских националистов во Львове. В августе 1941 года, когда гитлеровцы оккупировали Украину, Щепанский устанавливает связь с оуновцем Белокурым и создаёт бандитскую группу в селе Звертов. Он участвует в расстрелах советских активистов и граждан польской национальности.

11 марта 1944 года вместе со своими подручными Щепанский нападает на село Великий Дорошив. Бандиты уходят из села, оставляя позади трупы советских активистов – В. Боровика, Г. Тимуша, М. Банаха. В мае 1944 года во главе своей банды он появляется в селе Станиславка Велико-Мостовского района и убивает всех живущих в селе поляков. Оттуда, ещё не смыв кровь со своей одежды, его сообщники появляются в Новом Селе Куликовского района. И снова позади остаются трупы, сироты, вдовы, пылающие хаты мирных хлеборобов.

С приходом Красной Армии в августе 1944 года Щепанский полностью переходит на нелегальное положение, возглавляет ново-ярычевский районный «провод» ОУН и руководит им до весны 1950 года.

«Слава» о его действиях, об уничтожении им десятков сторонников Советской власти докатывается по линии связи до Мюнхена, до вожака ОУН Бандеры.

Щепанского «повышают в должности», он становится так называемым надрайонным провидником ОУН и через подчинённых ему бандитов организует грабежи и убийства па территории Брюховичского, Куликовского, Ново-Ярычевского, Ново-Милятинского, Нестеровского, Велико-Мостовского и Магеровско-го районов Львовской области. Отсюда, из этих районов, он и посылал своих подручных во Львов и, напутствуя их, всякий раз напоминал слова седьмого пункта декалога украинского националиста: «ненавистью и обманом будешь встречать врагов своих».

Под тяжестью предъявленных ему улик и доказательств в своём последнем слове Щепанский вынужден был признать: «Перед судом раскрылась вся картина совершённых мною злодеяний. В своё оправдание мне сказать нечего. Но я хочу сказать о том, что довело меня до жизни такой. Суду известно, что я происхожу из семьи священника. С детства я воспитывался под влиянием пропаганды униатов. Под влиянием этого фанатизма я совершил множество злодеяний против украинского народа, против Советской власти, против своей Родины.

Я понимал, что значит убийство талантливого украинского писателя Ярослава Галана. Но это убийство я организовал, выполняя приказ своих главарей».

В приговоре Военного трибунала Прикарпатского военного округа по делу Романа Щепанского сказано:

«За время пребывания Щепанского в ОУН по его указаниям и с его личным участием подчинёнными ему бандитами на территории Львовской области и города Львова совершён ряд террористических актов над представителями органов Советской власти и советскими активистами и ряд злодеяний в отношении советских граждан, во время которых девяносто три человека было убито и семнадцать ранено, и совершён ряд диверсий…

Осенью 1949 года Роман Щепанский, получив приказ от главарей националистического бандитского подполья «Сирого» и «Торчина» произвести террористический акт над советским писателем Ярославом Галаном за то, что он в своих патриотических произведениях разоблачал деятельность церкви и украинских буржуазных националистов, принял активное участие в совершении этого террористического акта…

24 октября по указанию Щепанского террористы Лукашевич и Стахур зверски убили топором Ярослава Галана. А в ночь на 24 октября 1949 года бандит Тома Чмиль, которого Щепанский вооружил пистолетом, убил в селе Збоище комсомольца Ивана Вилька…»

И как логическое завершение этого процесса прозвучали последние слова приговора трибунала о том, что на основании 51-1 «а» статьи Уголовного кодекса УССР Щепанский приговорён к расстрелу.

* * *

Буквально после появления каждого из моих памфлетов на страницах периодической печати мне приходится знакомиться с писаниями западных «рецензентов», в которых они, фальсифицируя историю, пытаются обелить буржуазных украинских националистов и благословлявших их униатских церковников. И вместе с тем возвести клевету на истинных патриотов Украины, разоблачавших предателей Родины. Да, они не угомонились и после того, как вместе с разгромленными гитлеровскими армиями были вышвырнуты с украинской земли. Они свили себе гнёзда в западных странах, найдя новых покровителей, которые звонкой монетой платят за предательство, за любую антисоветскую акцию, за любое выступление против коммунизма.